Текст книги "Рекся и Пуцек"

Автор книги: Ян Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Университет на ясене

Перед нашим домом был садик. Справа, как войдёшь, с улицы, росла большая, развесистая липа. Кольцом вокруг неё стояли стол и скамейки. Там мы летом полдничали. Но если случайно чаепитие затягивалось до захода солнца, надо было, хочешь не хочешь, убираться из-под липы. Почему? Потому что на этой липе ночевали воробьи. Тучи воробьёв. Целые воробьиные народы! Всё дерево – от верхушки до самых нижних веток – было осыпано ими. И перед сном они так шумно о чём-то совещались, что мы, люди, разговаривать никак не могли.

Эти воробьиные сборища разогнали с липы всех остальных птиц. Не помню случая, чтобы какой-нибудь пернатый смельчак рискнул задержаться на этой облюбованной воробьями липе. А уж о том, чтобы построить там гнездо, и речи быть не могло! Лишь ворона, пролетая, присаживалась порой на верхушку липы – отдохнуть в пути. Но, едва успев оглядеться, с отвращением каркала и улетала.

Зато на ясенях – на тех, которые росли возле террасы, – весной бывало полным-полно перелётных гостей. Они оставались там даже на ночь. Вероятно, потому, что им там никто не мешал: воробьи почему-то не любили этих ясеней и никогда там собраний не устраивали.

И совершенно напрасно. На презираемых воробьями ясенях можно было ночевать, не опасаясь никаких разбойников. На стволе каждого ясеня красовалось широкое жестяное кольцо. Для чего? Для того, чтобы нашей кошке Имке или какому-нибудь из её милых дружков не пришло в голову залезть на дерево. Ну и, понятно, поохотиться там на наших гостей. С гладкой и твёрдой жести соскользнёт всякий коготь, даже самый острый. О том, чтобы влезть на дерево, нечего и мечтать. Можно только снизу с аппетитом поглядывать на засыпающих пташек и облизываться. А это никому не вредит. Пожалуйста, сделайте одолжение!

На этих-то безопасных ясенях помещались скворечники. Три штуки. По одному на каждом дереве. Почему каждое лето из трёх птичьих домиков два пустовали, а только один был заселён, – этого я никогда не мог понять.

Зимой в эти скворечники обязательно вселялись воробьишки. Тут они квартировали до весны.

Прилетали скворцы. И та пара скворцов, которая намеревалась у нас поселиться, начинала с того, что выселяла из домиков непрошеных жильцов. Причём не из одного, а обязательно из всех трёх. Ну, был тут, понятно, шум, писк, крик. Воробьи не так-то легко уступали!

Но наконец всё утихало. Из двух скворечников свешивались наружу прядки побуревшего сена, натасканного туда за зиму воробьями. Эти-то клочья и были вернейшим признаком того, что скворцов в этих скворечниках нет. Почему? Да потому, что скворцы ни за что не потерпели бы такого беспорядка у себя в детской, не говоря уже о гостиной или спальне.

И потому, кстати сказать, советую вам: никогда не садитесь под дерево, на котором висит скворечник. Спросите: отчего? Оттого, что пани Скворчинская не пользуется пелёнками для своих младенцев, но так как она очень заботится о том, чтобы её детишки были всегда в чистоте и в доме было хорошо прибрано, она всё время наводит порядок: всё ненужное, грязное выкидывает за дверь. А ведь трудно требовать от захлопотавшейся птичьей мамаши, чтобы она следила, куда упадёт то, что ей нужно выбросить из гнезда, не так ли?

Птичье детство проходит быстро. Скворчата растут не по дням, а по часам. И наступает наконец такой день, когда молодёжи пора выходить из тихого домика на вольный простор большого мира.

Первый скворчиный шаг в жизнь всегда совершался одинаково. Тут же, возле самого скворечника, росла большая ветка, росла почти совсем горизонтально. Папа-скворец выскакивал на эту ветку. Он ходил по ней взад и вперёд, потом начинал топтаться на месте, всё время что-то приговаривая. А в круглом отверстии скворечника показывалась то одна, то другая головка с клювом, обрамлённым жёлтой каймой – неоспоримый признак нежного возраста его владельца. Потом мальцы-скворцы по очереди выходили наружу и усаживались на палочке, укреплённой у входа. Папа-скворец что-то объяснял им, доказывал, убеждал. И наконец первый, самый отважный скворушка с отчаянным писком, трепыхая крылышками, спрыгивал на ветку.

Ему, по всей вероятности, было страшновато. Иначе – зачем бы писк и трепыхание?

Но зато сколько нового, неведомого, интересного открывалось взгляду с этой ветки! И это было только началом. Ведь папа-скворец вскоре перескакивал с этой ветки на другую, с другой – на третью, и птенцы следовали за ним – до самой верхушки ясеня!

Тесная, душная комнатка в скворечнике и огромный, светлый мир, которым любуешься с вершины ясеня, – какое тут может быть сравнение!

Не приходится, значит, удивляться тому, что скворушки шумели. Они пищали, кричали от радости. Голосили до хрипоты!

Что ж, какой с них спрос! Бывают ведь даже и ребята, которые умудряются охрипнуть в первый тёплый весенний день, когда можно вволю набегаться по саду. По крайней мере, могу назвать некую девицу, по имени Крися. О других не упоминаю. Думаю, и вы без труда найдёте таких «хрипунов» среди ваших знакомых.

После того как первый шаг в жизнь совершился, начинались занятия самым важным предметом – наукой полёта. Вначале скворчата обучались на родном ясене, перепархивая с ветки на ветку. Затем папа-скворец назначал своим ученикам более трудные задания. Наконец ставилась задача – перелететь на крышу нашего дома. Туда переносились и занятия. Всё семейство скворцов усаживалось рядком. Отец что-то растолковывал молодёжи, пояснял, показывал на примере, а порой и стукал клювом какого-нибудь озорника, который, вместо того чтобы внимательно слушать и всё выполнять как полагается, глазел по сторонам, пропуская мимо ушей слова старика отца. И в результате взмахивал крылом позже, чем следовало!

Через неделю... О, позанимавшись неделю, скворчата летали уже так хорошо, что нам приходилось срочно привязывать полотняные ленточки и прочие пугала на поздних вишнях в саду, иначе прилежные ученики не оставили бы нам ни единой вишенки.

Так шло из года в год.

Наблюдая за скворцами, я был уверен, что старики учат своих детей только летать. Ну, может быть, ещё каким-нибудь птичьим наукам, которые им, скворцам, нужны, но о которых я, человек, не имею представления.

Но вот однажды – был это прекрасный знойный день в разгаре лета – слышу: кто-то щёлкает, точь-в-точь как соловей.

«Почудилось», – думаю.

Известно ведь – даже и пословица такая есть: «Придёт святой Вит – соловейка замолчит». Иными словами, в начале июня соловей перестаёт петь. Да и вообще соловей поёт только ночью.

А тут на дворе белый день и июнь давно миновал!

«Нет, не может быть, – думаю, – мне померещилось».

На всякий случай всё же прислушиваюсь. И снова слышу трели. Кто-то поёт – может, и не совсем как соловей, но, во всяком случае, очень похоже.

Осматриваюсь. Никакого соловья не видно, только на знакомой большой ветке перед скворечником сидят рядышком скворчата, а на другой, прямо напротив них, – старый скворец.

Батюшки мои, да ведь это он выводит соловьиные трели! А малыши подражают ему как умеют.

Я был изумлён и восхищён. Я понял: на этот раз передо мной не какой-нибудь там скворчиный детский сад, где малышей учат прилично вести себя и утирать нос платком. Это была школа, самая настоящая школа! Ведь старый скворец обучал своих детей иностранному языку. Точь-в-точь как вас, наверно, учат немецкому или, скажем, французскому. Он их учил «соловьиному». А когда кончилось обучение соловьиному языку, начались разговоры на языке иволги, дроздов...

Тут-то я впервые понял, почему у нас об остроумном человеке говорят, что его, «скворцами кормили». Скворец, мои дорогие, это вам не кто-нибудь, а скворец! Самая умная птица на свете! Ну, какой другой птице придёт в голову обучать своих птенцов иностранным языкам, скажите?

Помню, пошёл я как-то в рощицу. Друг слышу – кто-то насвистывает хорошо знакомую мне песенку. У моей Криси была пластинка с этой песенкой, и она крутила её до бесчувствия. Кругом – никого. Поглядел наверх – вижу, сидит на ветке скворушка и знай себе насвистывает знакомую мелодию. Только не до конца, правда: обрывает где-то посредине, а потом опять повторяет сначала.

Тут уж я мог быть уверен, что это один из тех скворцов, кто получил образование в школе на моём ясене. В скворушкиной школе!

И, признаться вам по секрету, я очень горжусь, что у меня на ясене самый  настоящий птичий университет.

Рекся и Пуцек

История двух щенят

I

Начнём сначала, ладно?

Есть на свете люди, которые любят собак. Держат собаку, даже двух. Редко у кого бывает больше, верно, ведь?

Такие люди – это обычные любители собак.

А у меня в доме, должен вам признаться, настоящая собачья гостиница. Целый собачий город.

Стоит мне увидеть где-нибудь под забором щенка, стоит мне разок заглянуть в его мутные глазёнки, стоит ему разок махнуть хвостом... и сразу мне начинает казаться, что я не могу жить без этой собаки. Именно без этой!

Что ж тут будешь делать?

Беру я такого найденыша на руки, несу его, словно бог весть какое сокровище, к себе и пускаю во двор. Вот он и мой.

О людях пишут часто, а я решил написать о собаках. Люблю я их очень. Да и знаю их уж, во всяком случае, не хуже, чем людей.

Так вот и послушайте историю из жизни двух щенят. Если вам будет интересно, прошу об одном: полюбите тех, о ком будете читать. Я и все мои четвероногие питомцы будем вас вспоминать с благодарностью.

Начинаю.

II

Видите, как плутовато он скосил глаза!

Это он надо мной смеётся.

Почему?

А было так. Как-то появляется у меня некая тётка. Вижу, под шалью у неё что-то спрятано.

– Купите таксу! – предлагает она мне.

– Таксу? Настоящую? – спрашиваю.

– Алмаз чистой воды! – с восторгом уверяет тётка и достаёт из-под шали щеночка. Пятнистого.

Меня это немного удивило: отродясь не видел таксы с пятнами. Но с другой стороны, смотрю – ноги у щенка восьмёркой, уши как лопухи, а сам он такой длинный, что прямо диву даёшься. Непонятно, почему у него не выросла посерёдке ещё одна пара ног – поддерживать брюшко. А так его розовое пузичко пол подметает.

Ступил щенок шаг, другой вперёд, потом попятился, сел и смотрит на меня своими голубыми пуговками. Потом зевнул – да как сладко, от всей души! Поднялся, подошёл ко мне и давай карабкаться на колени. А глаз всё с меня не сводит.

Протянул я ему руку. Он лизнул.

– Верный будет пёс, ласковый – говорит тётка.

Но, видно, дёсны у него сильно чесались – тяпнул он меня за палец довольно здорово. Я даже зашипел от боли.

Тётка и тут не растерялась:

– Злой пёс! Хороший сторож будет! Одним словом, настоящая такса! И ласковая и злая! А умная – как человек! Берёте?

– Ох, дорогая моя, – говорю, – у меня их и так хватает! Стану я ещё покупать...

– Таксу? Настоящую таксу не хотите купить?! – возмущённо спрашивает тётка.

Я поморщился. А тётка как схватит щенка, как начнёт его вертеть во все стороны! То лапы его мне в глаза тычет, то хвост, то морду, то ушами его перед моим носом машет... А уж хвалит, а уж расхваливает! Послушать её – у самого короля лучшей собаки не бывало.

Наконец спрашивает она меня:

– Да была ли у вас когда настоящая такса?

– Не было, – признаюсь я смущённо.

– Так вы должны купить. За деньгами потом приду.

И ушла.

Тут уж ничего не поделаешь! Подхватил я щенка, таксу эту самую, и понёс во двор.

Нашлась у меня корзинка, где когда-то жили щенята. Положил я туда соломы, постелил тряпок помягче, положил своё новое приобретение и хотел идти.

Куда там, и думать не смей!

Щенок мой воет отчаянно. Но как только вернусь – сразу затихает.

«Ишь ты, – думаю, – что значит породистый пёс! С капризами! Всё как полагается».

Взял я корзинку, отнёс в кухню. А по дороге решил, что такому необыкновенному щенку и имя надо дать необыкновенное.

«Не будешь ведь такого принца звать Дружком или Шариком. Назову-ка я его Рексом – по-латыни это значит "король"».

Рекс мой, очутившись на кухне, и не подумал успокоиться. Он, правда, всё обнюхал – заглянул во все углы, даже залез под шкаф (откуда я его вытащил с большим трудом) и, казалось, уже освоился; но едва я попробовал оставить его в одиночестве – снова начался концерт!

Решил я не сдаваться. Ты так – и я так! Ушёл и дверь захлопнул.

Щенок скулил, визжал, плакал... Наконец заснул. Проспал до самого вечера.

Но зато что было ночью! Вопил он так, что мне пришлось-таки забрать его в комнату.

Я думал, он хоть теперь даст мне уснуть. Но не тут-то было! Отоспавшемуся Рексу захотелось поиграть, и  он полночи прыгал, трепал мои туфли, терзал диван и утих только, когда с разбегу треснулся мордашкой об ножку стола. Видимо, тут от счёл дальнейшие экскурсии по тёмной комнате небезопасными.

С тех пор этот проказник окончательно забрал меня в лапы. Никогда у меня такой озорной собаки не было! Что правда, то правда: я сам был виноват в том, что он так распустился! А распустился он, как говорится, как дедов кнут! Всё я ему прощал, всё позволял!

Рексик мой ни на минуту не терял хорошего настроения; на аппетит ему тоже было бы грешно жаловаться.

На остальных наших собак он смотрел свысока. Первым лез к миске, вырывал изо рта у них самые вкусные куски, к своей корзинке никому не позволял проходить – словом, вёл себя так, будто был самым главным во всём собачьем семействе.

«Я, мол, такса, – и дело с концом! А вы – шантрапа!»

Ну и, понятно, не раз ему за это доставалось от товарищей. Каждый раз он с воплями прибегал ко мне жаловаться. Но неужто я стану вмешиваться в собачьи ссоры. Ещё чего не хватало! Попало зазнайке – значит, поделом!

И Рекс, видимо, пришёл к убеждению, что лучше всего ни с кем не водиться. Обычно он лежал на пороге и глазел на улицу.

III

Однажды влетает мой Рексик в комнату в ужасном волнении. Носится вокруг меня, тявкает, прямо стелется по полу.

– Чего тебе, Рексенька? – спрашиваю.

А он всё вертится вокруг меня: то выбежит из комнаты, то вернётся, то опять выбежит.

– Пойти с тобой, что ли? – спрашиваю его и делаю несколько шагов к выходу.

Рексик совсем распластался на полу. Потом выскочил на секунду на улицу, опять вернулся. Остановился на пороге, весь дрожит от нетерпения и глаз с меня не сводит.

«Ну скорей, скорей» – тявкает.

Я вышел. Рекс кинулся в кусты. Слышу, кто-то пищит, скулит. Прислушиваюсь. Как будто два голоса. Жду. Через минуту из-под куста сирени вылезает Рекс, а за ним выкатывается какой-то пёстрый шарик. Рексик его подгоняет, уговаривает.

«Иди, иди, не бойся, – говорит, – тут люди хорошие, никто тебя не обидит!» – и смотри то на меня, то на перепуганного пёстрого щенка.

Потом остановился на пороге, завилял хвостиком и уставился на меня с таким умильным выражением, какого я ещё никогда не видел.

«Это мой новый друг, – говорит. – Я пригласил его к себе в гости. Мы его хорошо примем, правда?»

Я не возражал. И Рекс вскоре уговорил своего пугливого приятеля войти в сени. Там он больно укусил его за ухо, когда тот попятился от моей протянутой руки.

«Надо быть вежливым! Не срами меня! – рычал он сердито. – Хозяина нужно уважать! Вот как делают воспитанные собаки!» – ворчал Рекс. Он лизнул мне руку и весело запрыгал. Пришлось и мне показать своё гостеприимство. Ведь, что ни говори, друзья наших друзей – наши друзья! Пригласил я приятеля Рексика «на блюдечко молока». У самого Рекса слюнки  текли, но, надо ему отдать справедливость, он не притронулся к молоку. Зато друг его вылизал всё дочиста – хоть не мой блюдечко.

Друзья отправились во двор. Рексик водил гостя по самым интересным местам. Показал ему лохань с помоями. Сводил и к мусорной яме. Даже взобрался на приступку хлева, уговаривая навестить свинку, у которой в корыте попадались кое-какие вкусные вещи.

В общем, гость остался у нас навсегда.

Кто-то невзначай назвал его Пуцеком. Так и мы стали его звать.

Не приходилось мне видеть такой дружбы, как между Пуцеком и Рексом: они не расставались ни на минуту.

Пуцек поселился на дворе; вскоре переселился туда и его неразлучный Рекся. Он уже не лежал на пороге, не глазел на улицу.

Не могу не признать: Рекся был хорошим, верным другом, и я простил ему за это даже то, что он оказался не совсем настоящей таксой. Не так уж это важно – была бы душа настоящая.

IV

Спустя несколько дней после появления Пуцека привезли к нам во двор ящик. То был не обычный ящик: вместо крышки была у него решётка из деревянных прутьев. Да и груз в этом ящике был не простой.

Груз орал во всё горло. Просовывал между прутьями жёлтенькие головки и беспомощно мотал ими. Груз, широко открывая красные клювики, жаловался на своё заточение.

Дома, как на грех, никого не было. За исключением, разумеется, собак. Старые собаки издали покосились на утят, отчаянно пытавшихся вырваться на волю, и отвернулись. Не хотели связываться с этой крикливой публикой.

Зато Рекся и Пуцек приняли невзгоды утят близко к сердцу. Оба уселись перед ящиком – и в рёв. Особенно Пуцек, который был от природы ужасным плаксой: по любому поводу хныкал!

Рексик говорит ему сквозь слёзы:

«Брат! Неужели мы позволим мучить таких славных птичек?»

«Не позволим!» – стонет Пуцек.

«А что же мы сделаем?» – спрашивает Рекся.

«Не зна-а-а-ю!» – захлёбывается в отчаянии Пуцек и даже голову запрокидывает на спину.

«Что, если бы нам поломать прутья?» – предлагает Рексик.

«Полома-а-ать! Да как их полома-а-ешь?» – ноет Пуцек.

«Зубами!» – рычит Рекс.

«Ну, ломай!»

«Ломай сам!»

Пуцек вцепился в прутья зубами. Трах, трах! Одного уже нет! Тресь! Вот и второй прут готов. Утята вырываются на волю. Пуцек этого не видит, зато Рекся всё замечает. Он перестаёт плакать, один глаз у него даже смеётся. Ещё бы! Эти жёлтые пушки так смешно двигаются! Забавно семенят лапками, вертятся, как шарики. О-го-го, один уже растопырил крылышки и собирается удрать.

«Держи, лови! – кричит Рекся, который не может спокойно видеть ничего движущегося. – Пуцек, заходи сбоку!»

Он, как бомба, врезался в самую гущу утят.

«Кря, кря, кря! Разбой, караул! Спасайся кто может!» – заголосили утята.

И, поскольку крылышки у них были уже довольно крепкие, утята оторвались от земли и, подскакивая, как золотистые мячики, кинулись врассыпную.

Большинство утят бросилось, естественно, туда, откуда доносился к ним голос почтенной старой утки, как раз и предназначавшейся в наставницы всем этим приезжим утиным барышням. Щенята – за ними. Увлечённые погоней, они оглянуться не успели, как оказались на территории птичьего двора, в курятнике.

Курятник! Беда собаке, в особенности маленькой собачонке, которая осмелится показаться в курином царстве!

Умные, старые псы туда никогда не заглядывали. К чему? Разве приличная собака станет есть ячмень или просо?

И только малолетние щенята, которым нужно всюду совать нос, скуки ради иногда забирались в запретные пределы.

Раза два был там и Рексик. Не найдя ничего, что стоило бы положить на зуб, взял и выпил у кур всю воду. Можно подумать, что на дворе не было воды. Да сколько угодно!

Но такова уж щенячья натура: чужое, запретное всегда слаще!

Рекс получил тогда основательный нагоняй от старой наседки Лысухи, которая, как говорится, никому не позволяла дуть себе в кашу.

И вот сейчас, оказавшись в курятнике, Рексик снова увидел Лысуху , на которую злился с тех самых пор.

Об утятах, попрятавшихся по углам, оба щенка уже позабыли.

«Эй, Пуцек, – говорит Рекся, – видишь вон то облезлое помело?»

«Вижу. А что?»

«Нравится, а?»

«Гадость!»

«А знаешь, что она про тебя говорит?»

«Интересно!»

«Будто ты её боишься».

«Пусть лучше меня не задевает!» – напыжился Пуцек.

«На весь двор тебя позорит. Не веришь – спроси у Чапы!»

«Я ей покажу!» – рявкнул Пуцек и кинулся на Лысуху.

Наседка – бежать.

«Что, что, что? Как, как, как? Кицек, Кицек!»

Кицек – белый петух – в это время важно, словно князь, разгуливал по курятнику. Скребнёт ногой раз, скребнёт другой... Тут зёрнышко, там червячок!

Шума и гама Кицек терпеть не мог. Он покосился в ту сторону, откуда неслись Лысухины вопли, и спросил:

«Кто это там раскудахтался? Что такое? Что такое?»

И тут он увидел щенят. Он сразу всё понял.

«Ах, опять этот щенок? Как он посмел? Вот я его!» – сердито закричал петух. От злости у него даже гребешок налился кровью.

«Эй, Чернуха! – позвал он большую чёрную курицу, которая спокойно рылась в песке. – Чернуха, иди сюда!»

Старый хитрец Кицек любил действовать исподтишка, из засады. Вместе с Чернухой он спрятался за выступом стены и стал ждать.

Первым пробежал мимо засады Рексик.

«Налетать?» – спрашивает Чернуха.

«Этот уже учёный. Подожди».

Следом за Рексей мчался Пуцек. И едва он оказался в поле зрения, как петух заорал во всё горло:

«Бей его! Наподдай, чтоб помнил нас!» – и коршуном упал прямо на голову Пуцеку, подмял и оглушил его.

А Чернуха вскочила щенку на спину.

«Клюй, клюй! – кричал Кицек. – Белянка, давай сюда! Бери его в клещи!»

Бедный Пуцек растянулся на земле. Как град, сыпались на него удары клювов. Вся шерсть на нём встала дыбом от страха. А глаз – тот, который он ещё мог открыть, – прямо-таки вылезал на лоб.

«Ай-ай-яй-яй! – жалобно скулил он. – Больше не буду! Никогда не буду!»

Рекс кинулся на выручку.

Он хотел, очень хотел спасти друга! Схватил даже Кицека за хвост, у Чернухи вырвал несколько перьев. Но, увы, неприятель был сильнее! Мужественный Рекся получил здоровенный удар в нос. Через минуту из уха у него закапала кровь...

И под давлением превосходящих сил противника Рекся оставил поле боя. Правда, он отошёл всего на несколько шагов и оттуда ругал кур последними словами.

«Хам Кицек, Кицек – хам! Чернуха – грязнуха! Белянка – хулиганка!»

Увы, куры не обращали ни малейшего внимания, не принимали вызова. Они клевали и клевали – безжалостно и безостановочно.

Наконец Кицек устал и крикнул:

«Хватит с него! Беги, лопоухий!»

Пуцек, визжа, вылез на волю.

«Попало?» – спрашивает Рексик.

«Да-а, я бы им показал, если бы нога не подвернулась!» – отвечает Пуцек  и припадает на ногу, которая, надо сказать, болела у него уж во всяком случае не больше, чем голова и бока.

«Погодите, я вам ещё дам! – залаял он на кур и поскрёб землю задними ногами. – Хамы!» – тявкнул он напоследок и пошёл прочь.

V

Друзья решили, что на дворе им больше делать нечего. Тем более, что возле утиного ящика появилась уже Катерина. Она заметила на мордочке Рекса жёлтые пушинки, попавшие туда, ну конечно же, чисто случайно, и решительными шагами направилась в его сторону. А в руке у неё был один из прутьев, выломанных Пуцеком.

«Беги в сад!» – успел крикнуть другу Рекс и ползком протиснулся между кольями садовой ограды.

«Ай-ай!» – взвизгнул Пуцек. Прут довольно чувствительно ударил его по спине. Затем и он пролез под изгородью в сад.

«Что, больно?» – спросил Рекс.

«Ой, как больно!» – захныкал Пуцек.

«Ты всегда скулишь! – огрызнулся Рекся. – Не знаю даже, брать тебя с собой или нет!»

«Куда? – спросил Пуцек, мгновенно переставая хныкать. – Ты думаешь, я с ней не слажу? Ого! Ещё как! Будет она меня помнить!» – храбрился он.

Рекс, ничего не отвечая на эту похвальбу, побежал рысцой по садовой дорожке, между кустами смородины и крыжовника. Пуцек побежал за ним.

Со двора доносился крик Катерины:

– Не собаки, а божье наказание! Утят распугали! Ути, ути, уть-уть-уть! Ну погодите, бессовестные твари, я ещё с вами разделаюсь!

«Бессовестные твари» слышали эти угрозы, но не очень волновались: они были уже за изгородью!

«Пойдём покажем ей, что её не боимся, – предложил Рекся. – Айда, подразним её! Пусть позлится!»

И оба щенка свернули на дорожку, которая шла вдоль изгороди. Уверенные, что они находятся в полной безопасности, бесстыдники дерзко смеялись прямо в лицо рассерженной Катерине.

Но у Катерины было под руками ведро, и она окатила щенят водой.

«Ай-ай!» – взвизгнул на этот раз уже Рексик, которому досталось больше. Он поспешил скромно убраться в кусты.

«Что, испугался?» – поддразнил его Пуцек.

«Это я-то? Её-то? Скажешь тоже! – гордо отвечал Рекс. – Ведьма старая!» – залаял он на Катерину, поднимая тучи песку задними ногами. Но, хотя он прямо кипел от злости, держался он, не будем скрывать, на почтительном расстоянии от ограды и удалился, пожалуй, быстрее, чем следовало.

Верный Пуцек нёсся за ним.

Друзья обежали весь сад. Заглянули во все уголки, исследовали каждый куст, обнюхали все следы, которые только могли найти на дорожках, на траве. Пуцек набрёл на старую кротовую нору.

«Кто тут живёт?» – спрашивает он Рекса.

Рекс, разумеется, и сам не знал, кто тут живёт. Он отродясь не видел живого крота. Но разве мог он спасовать перед Пуцеком? Разве мог признаться, что какая-то дыра в земле скрывает тайну, неведомую ему, Рексу?!

«Никогда не думал, что ты такой олух, – важно ответил он. – Ты что, правда не знаешь, кто тут живёт?»

«Не знаю, – честно признаётся Пуцек. – А ты знаешь?»

«Знаю».

«Так скажи».

«Стану я ещё всякому рассказывать! – фыркнул Рексик. – Копай – сам узнаешь!»

Пуцек с жаром принялся за дело. Он выворачивал лапами огромные комья, поднимал тучи песку. Вскоре запорошил себе глаза, набрал полный нос пыли. Время от времени ему приходилось отфыркиваться. Он порядком запыхался, но зато выкопал такую яму, что мог всунуть туда всю голову.

«Ну как? Есть?» – спрашивает Рекс.

Пуцек сунул нос в яму, потянул воздух раз, другой, фыркнул, ещё раз понюхал...

«Мышь не мышь, – говорит. – Чую что-то, а что – не пойму!..»

«Дай-ка я!» – проворчал Рексик и оттолкнул Пуцека от норы. Сунул туда морду, потом обошёл вокруг ямы, ещё раз понюхал, посопел и говорит:

«Не умеешь копать!»

«Пожалуйста, копай сам!» – буркнул Пуцек, который уже ног под собой не чуял от усталости.

«Понятно, буду копать!» – проворчал Рекс и заработал лапами с быстротой машины.

Пуцек сидел возле норы и дожидался.

«Сейчас, сейчас, – хриплым голосом приговаривал Рексик. В горле у него было уже полно пыли. – Вот, вот сейчас! Уже слышу его! Ты слышишь?»

Пуцек насторожил уши, наклонил голову на один бок, на другой и говорит:

«Ничего не слышу!»

«Значит, глухой ты!» – сердито тявкнул Рекс и принялся копать ещё энергичнее.

«Ну как, есть?» – спрашивает через некоторое время Пуцек.

«Дурак! – крикнул Рекс. Конечно, есть! Только знаешь, что я думаю?»

«Ну?»

«По-моему, его нет дома».

«Тогда и копать незачем!»

«И я так считаю. Зайдём сюда попозже».

«А кто же это всё-таки?» – опять спрашивает Пуцек, показываю на нору.

«Ещё раз спросишь – влетит тебе по первое число!» – огрызнулся Рексик и побежал куда глаза глядят.

По дороге попался ушат, забытый Катериной. На дне ушата было немного бурды – остатки свиного корма. Пуцек, которому очень хотелось пить, полез было в ушат. Рексик его оттолкнул.

«Ишь какой! Всегда тебе первому? А другим, думаешь, не хочется пить?»

«Что-то эта вода невкусно пахнет», – предупредил его Пуцек, успевший уже понюхать содержимое ушата.

«Нечего привередничать, – наставительно заметил Рексик. – Даже если сначала кажется невкусно – пей! Привыкнешь – понравится».

И сунул голову в ушат. Он долго, упорно лакал прокисшую бурду, хотя ему было очень противно.

Пуцек смотрел на ушат и облизывался.

«Теперь ты пей», – наконец позволил Рекс.

«А хорошая вода?» – спросил Пуцек.

Рексик, может быть, и ответил бы ему, но вдруг его так затошнило, что он бегом кинулся прочь. Разумеется, чтобы не портить другу аппетита.

VI

За садом была лужайка. На ней паслись две коровы. Пуцек, который до сих пор никогда коров не видел, так как хлев был отгорожен от остальной части подворья высоким забором, остановился в изумлении.

«Это что ж такое?» – шёпотом спросил он Рекса.

«Это, брат, ходячее молоко», – отвечал Рекс тоном собаки, которой всё на свете известно.

«Молоко-о-о?» – ещё больше изумился Пуцек.

«Да-с, молоко, – скучающим тоном ответил Рекс, – Понюхай – убедишься! И вообще перестань мне надоедать! Всё ему расскажи, всё ему растолкуй!» – отрезал он. Хлёбово, которого он налакался, всё ещё давало себя знать: бедному Рексу было очень плохо.

Пуцек, вытянув шею, принюхивался.

«Правда, пахнет молоком», – подтвердил он.

«То-то! – прикрикнул Рекс. – Не говорил я тебе?»

«А где же у них молоко?» – спрашивает робко Пуцек.

«Возле хвоста».

«Возле хвоста?»

«А ты думал где?»

«А если потянуть за хвост, что будет?»

«Что, что! – передразнил Рекс. По правде говоря, он и сам не знал, что будет, если потянуть корову за хвост. Но неожиданно для самого себя выпалил: – Польётся молоко!»

«Молоко польётся?» – поразился Пуцек.

«А ты думал как? Эх, Пуцек, какой ты ещё глупый!» – усмехнулся Рекс. Тошнота, слава богу, как будто проходила.

«Ох, я бы сейчас выпил молока!» – вздохнул Пуцек.

«И я», – согласился Рекс.

«Ну, так как же?»

«Ты лови вон ту, пёструю, а я – бурую!» – скомандовал Рекс. Он вообще не любил долго раздумывать.

Друзья ринулись вперёд. Но не так легко схватить корову за хвост, как это кажется на первый взгляд! Небо хмурилось, и мухи, как всегда перед дождём, отчаянно кусались. Коровьи хвосты были в непрестанном движении, кисточки их так и мелькали перед глазами щенят.

«Хватай!» – крикнул Пуцек, наконец вцепившись зубами в Пеструхин хвост.

«Есть!» – отозвался Рекс, повиснув на хвосте Бурёнки.

Возгласы эти были, правда, несколько приглушены, ибо рты у щенят были заняты, но друзья и так понимали друг друга.

Коровы, почувствовав на хвостах какую-то тяжесть, вначале не обратили на это внимания: трава была слишком сочная и вкусная. Они продолжали как ни в чём не бывало обмахиваться хвостами.

«Ай-ай!» – завопил Пуцек, треснувшись с размаху лбом о коровьи рёбра.

«Не выпускай, не выпускай! Ай-ай!» – крикнул Рекс, в свою очередь приложившись к Бурёнкиному боку.

На беду, коровам скоро надоели эти грузы на хвостах. Они начали размахивать хвостами с такой быстротой и силой, что щенятам пришлось напрячь все усилия, дабы не полететь, как камень из пращи.

«Ой, ой!» – визжал Пуцек.

«Держись, держись!» – подбадривал его Рексик, описывая в воздухе головокружительные фигуры на коровьем хвосте.

«Худо мне от этой карусели!» – жаловался Пуцек.

«И меня мутит! Но надо терпеть!» – отвечал Рекс.

В этот момент хвост выскользнул у Пуцека из зубов.

«Погибаю!» – успел крикнуть Пуцек. Он описал в воздухе красивую дугу и шлёпнулся оземь с такой силой, что распластался на траве, как лягушка.

Пеструха, почувствовав облегчение, сделала несколько шагов вперёд. Бурёнка заметила, что Пеструхин хвост освободился, и ей стало завидно.

«Ну-у погоди!» – промычала она, оглянувшись на свой хвост. И как лягнёт обеими ногами назад! Счастье Рекса, что копыто не угодило ему в голову. И так у него искры из глаз посыпались!

Он отлетел на несколько шагов, много раз перекувырнувшись на дороге. Сел. Осмотрелся. Пуцек подковылял к нему.

«Видно, не пить нам сегодня молока», – грустно произнёс он.