Текст книги "Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948"

Автор книги: Яльмар Шахт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава 15
Поворотный пункт Германии

Вот мои приятные воспоминания последних лет мирной жизни. Одно из них – путешествие на крейсере «Магдебург» в 1913 году по приглашению адмиралтейства. Я написал статью по случаю серебряного юбилея императора Вильгельма II для адмирала Леляйна, которая была опубликована в Marine-Rundschau. Приглашение к путешествию было способом отплатить благодарностью за статью.

Мой балтийский круиз длился неделю. Память о нем омрачается тем, что «Магдебург» и его гостеприимный командир были потоплены вскоре после начала войны.

Другое приятное воспоминание относится к визиту делегации из сорока известных турецких деятелей, которых я сопровождал в поездке по Германии. С этим визитом связана интересная история.

После моей поездки в Турцию, которая закончилась острым приступом малярии, Йек, Рорбах и я основали Германо-турецкое общество, председателем которого стал я. Цель общества состояла в налаживании личных отношений между турецкими промышленниками, деловыми людьми, высшими чиновниками и ведущими немецкими экономистами, а также известными деятелями в культурной жизни страны. Нам действительно удалось пригласить сорок ведущих турецких деятелей для четырехнедельной поездки по Германии. Венцом поездки стал прием во Фридрихшафене на берегах озера Констанца, где на общественные пожертвования после воздушной катастрофы в Эхтердингене граф Цеппелин построил новый дирижабль «Ганза».

Благодаря 73-летнему графу Цеппелину поездка произвела на каждого ее участника неизгладимое впечатление. Раньше никто из нас не летал. Легко представить себе лица турок, когда мы вдруг увидели Германию сверху.

Мир все еще мучился спорами, должно ли воздушное судно быть «легче, чем воздух» или «тяжелее, чем воздух». Братьям Райт удалось несколько лет назад подняться в воздух на высоту в несколько сотен ярдов. Они пилотировали свой самолете мотором. Когда «Цеппелин» стал верховным хозяином неба, самолеты с мотором еще находились в очень примитивном состоянии. Перемену внесла только Первая мировая война. Тем больше эмоций вызвал у нас поэтому полет в дирижабле «Ганза».

На обеде, устроенном графом Цеппелином в честь гостей по случаю успешного полета, турки дали волю своим восторгам. Граф пребывал в прекрасном настроении и рассказал нам многое о своих успехах и неудачах в использовании дирижаблей. Он поведал также о добровольных пожертвованиях немецкого народа и национальном фонде, который составил не менее 6 миллионов марок.

– Из тех, кто жертвовали в фонд, – рассказывал он, – меня больше всех порадовал один маленький мальчик. Подросток прислал три марки и написал, что получил эти деньги за уведомление пожарной бригады в экстремальной ситуации. Он предотвратил распространение огня, разбив стекло сигнализатора пожарной тревоги. – Потом добавил: – Я долгие годы мечтал об этом!

Эта чрезвычайно успешная поездка с турецкими гостями имела для меня забавные последствия. Криге, в то время секретарь турецкого отдела МИДа, добивался награждения меня орденом Короны 3-й степени. Такую награду нельзя было оформить без соответствующей бюрократической процедуры – в данном случае согласия министра торговли. Тот, в свою очередь, высказал мнение, что не стоит присуждать столь высокую награду такому молодому банкиру (мне было тридцать четыре года в то время). Криге не сдавался. Если нельзя наградить орденом Короны 3-й степени, то вполне возможно присвоить орден Красного орла 4-й степени. Но даже это показалось министру торговли слишком высокой честью для меня. Он сказал, что готов присвоить мне орден Короны 4-й степени вместо ордена Красного орла. Однако к этому времени я уже потерял интерес к награде. Я решительно отказался от ордена и впоследствии больше не получал прусских орденов, за исключением Железного креста (2-го класса).

Однако, когда я достиг позднее высокого положения, на меня посыпались различные ордена, особенно в ходе зарубежных визитов. В 1936 году, когда я проезжал Балканы, один французский журналист заявил, что моя поездка – это что-то вроде «малого крестового похода в торговле». «Ошибаетесь, – ответил я, – это «большой крестовый поход» (здесь обыгрывается слово «крест» как религиозный символ и награда. – Пер.).

Наиболее занятны были весьма впечатляющие китайские ордена. Они вырезались из красного и зеленого нефрита, имели очень красивый внешний вид и художественное исполнение. С итальянскими орденами я пережил то же приключение, что и с прусскими. Как-то посол Аттолико сказал, что Италию посетили все немецкие министры, и власти очень хотят, чтобы и я приехал в Рим. Я согласился, но при условии, что не приму никаких орденов. Аттолико с улыбкой заметил, что это невозможно. Мой итальянский визит так и не состоялся, и я так и не получил итальянского ордена.

Только однажды в жизни я поохотился за драгоценными камнями – конечно, не с киркой и лопатой, но приобретя акции шахты по добыче изумрудов в Южной Америке. Это случилось так. В 1913 году меня посетил один из партнеров ювелирной фирмы в Идар-Оберштайне, племянник которого был моим приятелем. Он сообщил, что приобрел концессию на возобновление работ на шахте по добыче изумрудов Эль-Чивор в Колумбии, которая несколько лет бездействовала. Сам он, сказал посетитель, обнаружил там замечательные изумруды, не хуже тех, что добывались в Эль-Мусо. Меня интересует открытие шахты? Камни, которые он мне показал, были действительно прекрасными. Поскольку я знал посетителя как честного и надежного человека, то взялся заинтересовать в этом деле еще двух своих знакомых. Вместе мы собрали необходимый капитал для экспедиции старателя.

Мы уговорили тайного советника Шайбе, известного минералога из Берлинского геологического института, поехать в Колумбию в качестве нашего эксперта. Его сообщения оттуда внушали оптимизм. Мы возлагали на дело большие надежды, когда разразилась Первая мировая война. Наш профессор и тайный советник напрочь застрял в Колумбии. Дальнейшее финансирование его иностранной валютой стало невозможным. Североамериканский синдикат присвоил нашу концессию.

Мы утешались в то время из-за потери изумрудов, вспоминая легенду, связанную с Эль-Чивором.

Триста лет назад испанский искатель приключений прибыл в Колумбию. Скитания по разным местам страны привели его в Эль-Чивор, маленькую индейскую деревушку посреди девственного леса. Там он заметил, что в праздничные дни жители деревни украшали себя прелестными изумрудами. Местонахождение камней тщательно скрывалось от него, поэтому он начал оказывать знаки внимания дочери вождя и завоевал ее расположение обещаниями жениться. И она раскрыла ему секрет. Испанец добывал по нескольку камней и отвозил их в столицу страны Боготу, где собрал огромное богатство. Он хладнокровно обманул индейскую девушку и женился на девушке из богатой семьи. Возмездие не замедлило прийти. Однажды он приехал из Боготы в Эль-Чивор за изумрудами и обнаружил, что индейцы отвели течение горного потока, который находился рядом с шахтой, и оно захоронило эту шахту под массой горной породы и стволов деревьев девственного леса. Индейская девушка, кроме того, наслала на него проклятие: «Будь прокляты твое богатство, ты сам, изумруды из Эль-Чивора. Они утратят свой цвет и блеск, тот, кто их наденет, проклянет тебя так же, как проклинаю я».

Когда испанец вернулся в Боготу, где продал много изумрудов, оказалось, что эти камни обесцветились или потеряли блеск. Его обвинили в мошенничестве и выгнали из общины. Затем он погиб жалкой смертью.

Я готов поверить, что вышеупомянутая история всего лишь сказка, объясняющая, почему была заброшена шахта, которую некогда разрабатывали. Во всяком случае, маленький изумруд, который я храню в память о шахте, сохранил свой блеск и цвет до сегодняшнего дня.

Потеря Эль-Чивора лишь крохотная часть потерь Германии в ценных бумагах в течение Первой мировой войны. Это становится для меня все яснее, когда я заглядываю в небольшой буклет, который написал в то время. Год, в который император Вильгельм II праздновал свой серебряный юбилей, был памятным и для Дрезднер-банка, учрежденного сорок лет назад, в течение которых он вырос до третьего из главных банков Германии. Как раз в честь сорокалетней годовщины я и написал вышеупомянутый буклет, озаглавленный «Экономические ресурсы Германии» и рассказывающий о прогрессе банка и моей страны.

Работа подытожила достижения банка за прошедшие сорок лет. Цифры говорят сами за себя: моя работа заключалась лишь в их подборке и расположении в правильной последовательности. Кто прочтет их, получит четкое представление о росте германской экономики в период империи. Из континентальной, главным образом аграрной, страны Германия сорокалетней давности превратилась в государство с развитой промышленностью и торговлей, которое стало распространять свои щупальца по всему миру.

Важной чертой этого процесса было быстрое накопление капитала в Германии, которое позволило нашей стране выйти далеко за пределы своей территории и участвовать в экономическом развитии других стран и континентов. Немецкие банки предоставляли своевременные кредиты большим североамериканским корпорациям и посредством покупки акций и выпуска облигаций приобрели часть акционерного капитала североамериканской железнодорожной сети.

Другим примером успешной финансовой деятельности Германии были крупные кабельные компании, которые проложили телеграфные кабельные линии между Северной Америкой и Европой. Германское судостроение создало флот самых современных торговых судов, не только грузовых пароходов, но также пассажирских лайнеров, обслуживающих судоходные линии в Америку, Африку и Азию.

С ростом уровня развития наших международных торговых связей возникали за рубежом новые филиалы немецких компаний и банков. Дрезднер-банк основал Немецкий восточный банк с филиалами в Константинополе, Каире и других городах, а также Немецкий южноамериканский банк с филиалами в Аргентине, Бразилии и Чили. Еще раньше Немецкий банк основал Немецкий трансатлантический банк. Внутренние события также показывали, как сильно изменился строй нашей жизни. Между 1870 и 1910 годами население Германии перевалило за 60 миллионов человек, рост ровно на 52 процента. Сравнительные цифры показывают, что рост британского населения за тот же период составил 37 процентов, французов – только 8 процентов. В 1911 году национальный долг этих стран характеризовался следующими цифрами: Германия – 317 золотых марок на душу населения, Англия – 330 золотых марок, Франция – 666 золотых марок; долг двух последних стран рассчитывается в соответствующем соотношении валют.

На военные цели расходы на душу населения в 1912 году характеризовались следующим образом: Германия – 21 марка, Англия – 32 марки, Франция – 27 марок.

Зарплаты на предприятиях Круппа выросли с 1880 года почти на 100 процентов. Потребление сахара (типичный признак общего процветания) увеличилось на 300 процентов, потребление хлопчатобумажной ткани удвоилось.

Благодаря развитию химической промышленности германское сельское хозяйство смогло значительно увеличить выпуск своей продукции. В 1912 году урожай в Германии равнялся 21 метрическому центнеру с гектара против 14 метрических центнеров во Франции и Австро-Венгрии.

Производство угля за последние четыре десятилетия выросло всемеро.

Германия играла важную роль как рынок для иностранных товаров. Она потребляла больше британского экспорта, чем Франция или США. В 1910 году международный порт Гамбург уступал лишь Нью-Йорку в отношении тоннажа грузов.

Цифры эмиграции особенно впечатляют. Временем ее наибольшего роста был 1854 год, когда 250 тысяч немцев покинули страну. После этого эмиграция временно пошла на спад, но выросла снова в 1860-х годах и достигла нового пика в 1870 году, когда ее численность составила 120 тысяч человек. После победы Германии в войне с Францией имело место резкое снижение эмиграции, которая уменьшилась до предела в период 1876–1877 годов, дойдя до 20 тысяч эмигрантов. Сразу вслед за этим, однако, ситуация ухудшилась, и в 1880 году цифра эмиграции снова составила 250 тысяч в год. После этого ее численность неуклонно снижалась, чтобы вновь подняться в короткий интервал 1890 года, видимо, в результате сельскохозяйственного кризиса, а затем опустилась до минимума. В период между 1895 и 1915 годами родные дома покинули не более 20–25 тысяч немцев.

Именно благодаря индустриализации Германии и политике заключения долговременных торговых соглашений эмиграционная лихорадка отступила в 1890 году. С другой стороны, возникла новая проблема. Дело в том, что постоянное продвижение Германии на мировых рынках вызвало антагонизм со стороны тех старых промышленных стран, которые лидировали в этой сфере и почувствовали угрозу своим рыночным интересам. В первую очередь это относится к Англии.

Перед лицом этой новой угрозы имелся один шанс к примирению, а именно активизировать колониальную политику. Старый Бисмарк едва ли понимал, что Германия подошла к поворотному пункту в своей судьбе, когда возросшее население сделало политику индустриализации неизбежной. В целом его политика слишком глубоко коренилась в том времени, когда европейские страны еще не сталкивались с проблемами производства продовольствия. В этом, несомненно, заключалась причина того, почему Бисмарк очень поздно и с большими колебаниями поддержал первые попытки Германии активизировать колониальную политику. В результате немецкой колониальной администрации так и не удалось найти средства решения проблем, автоматически создававшихся промышленным прогрессом Германии.

Прежняя концепция колониальной политики ныне полностью дискредитирована, и поделом. Именно по этой причине все-таки важно, полагаю, подчеркнуть тот факт, что колониальное правление Германии не преследовало империалистической цели. Общая численность немецких колониальных войск, существовавших для поддержания порядка, никогда не превышала 6 тысяч солдат во всех германских колониях, вместе взятых. Ни в одной из двух европейских войн коренные жители германских колоний не использовались на полях сражений, между тем туземные дивизии из Северной Африки и Индии сражались в больших количествах на стороне союзников в Европе. Немецкие административные и экономические достижения в колониях заслужили высокую похвалу иностранных наблюдателей. Даже после поражения Германии в двух мировых войнах она сохранила уважение коренных жителей колоний, несмотря на то что эти территории находились во владении немцев всего двадцать пять лет.

Теперь я узнаю из буклета, написанного по случаю юбилея Дрезднер-банка, больше, чем раньше. В течение двух десятилетий обстановка в Европе радикально изменилась. Германия стала великой державой политически и экономически. Англия вышла из своей «блестящей изоляции» Викторианской эпохи и занялась созданием прочной сети альянсов и соглашений, направленных против Германии. Французские кредиты, исчислявшиеся миллиардами франков, способствовали военным приготовлениям царя в России. Система договоров Бисмарка некогда имела целью обезопасить Германию от всех неожиданностей. Теперь, однако, страна попала в «изоляцию», которая была какой угодно, только не «блестящей».

Описание того, как эта изоляция стала возможной, не является темой данной книги. В то время я был твердо убежден, что войны не будет.

Глава 16
Первая мировая война

Война стала неожиданностью для меня, как и для других немцев. До одиннадцати часов вечера каждый разумный человек полагал, что инцидент в Сараеве останется локальным событием. Только когда по улицам стали маршировать солдаты под приветственные возгласы и сочувственные вздохи толпы, когда первые известия о несчастье пришли к нам из Восточной Пруссии, а с Запада – преждевременные вести о победе, нам пришлось осознать, что началась война континентального масштаба. То, чего Бисмарк всегда пытался избежать, случилось – Германия воевала на два фронта.

У меня не было представления о том, какой будет эта война. С того дня, как майор-военврач осмотрел меня и признал непригодным для военной службы из-за «острой миопии», я перестал интересоваться военными делами.

Более того, существовали два института, которых я особенно опасался всю свою жизнь. Первый – это военные, другой – бюрократия. Военный начальник или государственный чиновник представлялись мне чудищами, которые каким-то непостижимым образом придумывали способы осложнить жизнь гражданам.

В первые недели после объявления войны было невозможно еще определить грядущие экономические перемены. Финансовая политика приспособилась к военным условиям плавно и легко. Серьезные проблемы возникли не раньше, чем прошел достаточный период времени после начала войны. Они заключались в наступлении нескончаемого беспокойства в отношении сырья и поставок продовольствия. Много головной боли нам, банкирам, доставляли растущие финансовые требования национальной экономики, которая должна была полностью переключиться на военные запросы.

Вальтер Ратенау, позднее министр иностранных дел, первым поднял вопрос о поставках сырья. Только после этого пришел в движение официальный механизм обеспечения сырьем и продовольствием. Жуткое слово «контроль», так тесно связанное с «подневольностью», пополнило наш повседневный словарь. С 1914 года неизменно вводились новые виды контроля – контроль над золотом, валютой, металлами, сахаром, резиной и т. д.

Более того, не прошло и двух месяцев, как война захватила меня в свои клещи. В октябре 1914 года меня спросили, готов ли я выполнять обязанности управления банковской деятельностью в оккупированной Бельгии. Разумеется, я согласился и поэтому был назначен управляющим банком на бельгийской территории.

Я занимал этот пост с октября 1914 по июль 1915 года. К несчастью, я не овладел фундаментальным армейским принципом – не привлекать к себе внимания ни при каких обстоятельствах. Я привлек внимание своих начальников в Бельгии одной-двумя необычными идеями, которые доставили мне много хлопот и неприятностей.

Одна из проблем оккупации заключалась в том, как побудить бельгийцев оплачивать расходы на оккупацию. В первые месяцы военные просто реквизировали все, что хотели, а это порождало затруднения как для оккупационных войск, так и для населения. Важно было заменить эту незаконную процедуру чем-то иным. У майора фон Лумма, главы финансового отдела и члена совета директоров Имперского банка, родилась блестящая идея заменить бельгийские деньги новой валютой. Я считал это ненужным, но не мог помешать. Теперь на мою долю выпало организовать оплату оккупационных расходов посредством переговоров с бельгийской компанией Société Génerale. Мне удалось добиться понимания сотрудниками компании преимущества расчетов деньгами над беспорядочной реквизицией. Кроме того, я указал, что если все товары будут оплачиваться деньгами, то станет возможным поддерживать торговлю страны на регулярной основе.

Бельгийцы возражали прежде всего и более всего с внешнеполитических позиций. Правительство страны эмигрировало в Лондон. Следовательно, бельгийское государство как таковое этой борьбой не было затронуто. Я предложил в качестве решения проблемы, чтобы девять бельгийских провинций выпустили заем, превышающий сумму расходов на оккупацию. Мое предложение постепенно приняли после серьезных дебатов – полагаю, с молчаливого согласия бельгийского правительства в Лондоне, поскольку, несмотря на все меры военного противодействия, подпольные контакты между бельгийскими представителями в Брюсселе и правительством в Лондоне осуществлялись на постоянной основе.

Следующим шагом было побудить германские военные власти согласиться на этот план. Разумеется, бесцеремонные реквизиции устраивали военных гораздо больше, чем должные способы оплаты. В этом отношении я не думаю, что следует делать различие между солдатами той или другой армии. Реквизиции нельзя так строго контролировать, как отчисления от фиксированной суммы капитала.

Поэтому майор фон Лумм, весьма элегантный в своем мундире мюнхенской лейб-гвардии, повел меня на встречу представителей военных властей, где я чувствовал себя не в своей тарелке как единственный человек в штатской одежде. Остальные участники совещания носили мундиры с золотыми галунами и выглядели весьма впечатляюще! Герр фон Лумм предоставил мне самому рассказать о своем плане и защищать его.

Затем девяти губернаторам провинций пришлось поставить свои подписи под соглашением. В заключение возникло несколько трудностей. Эти люди полностью сознавали тяжелую ответственность, которую брали на себя перед народом и правительством, когда соглашались поставить свои подписи. Я определил месячные выплаты в 40 миллионов франков. В последнюю минуту пара губернаторов попыталась убедить меня уменьшить эту сумму до 35 миллионов франков. Возникла угроза срыва переговоров. Я мог понять бельгийцев – они хотели взять от сделки как можно больше, возможно, стремились даже застраховаться на тот случай, если немцы однажды уйдут из страны, – тогда они смогут доказать, что сохранили для страны 60 миллионов франков в год. Но я не мог этого позволить. Я попросил герра фон Зандта, представителя гражданских властей, дать мне немного времени и объяснил бельгийцам, что если мое предложение не будет принято, то я передам всю дальнейшую процедуру в распоряжение военных. Этот аргумент подействовал. Мы добились подписей бельгийцев под документом, гарантирующим оплату оккупационных расходов на сумму свыше 480 миллионов франков на первый год войны.

В последующие годы оккупации, после моего отъезда из Бельгии, больше не было возможности обеспечить подписи бельгийских губернаторов под письменными обязательствами выпускать облигации. Это делали представители германской оккупационной администрации в Бельгии.

Вначале генерал-губернатором оккупированной Бельгии был фон дер Гольц-паша – фельдмаршал, генерал Кольмар фон дер Гольц, которому присвоили титул паша за многолетнюю работу по организации турецкой армии. Это был типичный прусский офицер старой школы. Он обладал большой отвагой, был благородным и гуманным человеком, хотя отчасти скрытным, педантичным и с большим чувством долга. Помимо этого, он был очень умен. Я знал его с 1911 года, когда стал председателем германо-турецкого общества и мы вместе сопровождали тех сорок гостей из страны полумесяца в поездке по Германии.

Я не понимал, почему я, как гражданское лицо, должен быть лишен привилегии посещения офицерского клуба, который был учрежден в казино Брюсселя. Мне быстро объяснили, что это типичное заблуждение штатского лица и что штабные офицеры цепко держатся за свою исключительность, особенно когда они размещены на военной базе.

– Это невозможно! – сказал майор фон Лумм, когда я сообщил ему о своем намерении питаться в офицерском клубе. – Необходимо получить разрешение генерал-губернатора.

– Хорошо, – согласился я. – Давайте попросим его.

– Исключено, – возразил фон Лумм. – Придумаете тоже. Генерал-губернатора нельзя беспокоить такими просьбами. Можно будет поговорить с герром фон дер Ланкеном, главой соответствующего отдела МИДа.

Мы действительно поговорили с герром фон дер Ланкеном, который точно так же выдвинул серьезные возражения против посещения штатским лицом клуба германских офицеров в Брюсселе. Кроме того, фон дер Ланкен придерживался мнения, что столь важной персоне, как его превосходительство фельдмаршал, генерал фон дер Гольц-паша, генерал-губернатор оккупированной Бельгии, нельзя докучать просьбой обыкновенного человека с титулом не выше доктора наук. Я стал терять терпение.

– Господа, – сказал я, – поскольку вы оба имеете такие возражения, может, позволите мне самому посетить фон дер Гольца?

– Но примет ли вас генерал-губернатор? – спросили они разом.

– Дорогие мои, я хорошо знаю фон дер Гольца, просто не хотел обращаться к нему, минуя вас.

Как я и предполагал, Гольц тепло встретил меня. Прежде чем я смог замолвить слово о своей просьбе, он сказал:

– Ты, разумеется, поужинаешь со мной вечером в казино?

Я пришел туда минута в минуту. К немалому удивлению моего начальства и около пятидесяти присутствовавших офицеров, Гольц, посадив меня справа от себя, повел со мной оживленный разговор.

В ходе беседы он поинтересовался небольшим приключением, в которое я попал, когда прибыл в Бельгию. Он уже знал официальную версию этого происшествия, но хотел, чтобы я сообщил подробности. Я рассказал ему эту историю.

Прежде чем я отправился в Брюссель, секретарь Левальд из министерства внутренних дел позвонил мне и спросил, не присмотрю ли я за одной дамой во время поездки. Она ехала в Брюссель, чтобы ознакомиться с состоянием своего дома. Левальд охарактеризовал ее по телефону как очаровательную особу (он пользовался репутацией дамского угодника) – некую княгиню Икс с обликом шикарной светской дамы.

Я присматривал за княгиней в ходе поездки в Бельгию, но соблюдал дистанцию в отношениях с ней – она была слишком «накрашена» для моего вкуса. Более того, поскольку она старалась быть чересчур «общительной», я остановился в другом отеле Брюсселя и впредь виделся с ней лишь раза два в приемных разных государственных учреждений. Она действительно выглядела очаровательной и элегантной женщиной. Неудивительно, что все мужчины, с которыми она встречалась, попадали под ее обаяние. Помимо всего прочего, у нее было рекомендательное письмо генерал-губернатору от престарелой фрау Крупп, благодаря которому ей позволили без всяких проблем доставить небольшие подарки в войска, осаждавшие Антверпен.

Меня искренне поразило, когда на другой день вечером в отель, где мы сидели с австрийцем, моим приятелем из совета директоров банка, пришел человек в мундире офицера немецкой полиции и попросил приватного разговора на минутку. Я последовал за ним в коридор. Полицейский офицер поинтересовался, знаю ли я княгиню Икс и кем является посетитель моего номера.

– Я сопровождал княгиню в поездке до Брюсселя по просьбе сотрудника министерства внутренних дел. Господин в моем номере является австрийцем и работает в том же отделе банка, что и я.

– Тогда сожалею, доктор Шахт, но вынужден задержать вас. Пожалуйста, следуйте за мной.

Я последовал за ним без всяких препирательств и предстал перед немецким лейтенантом, который ожидал нас в отеле княгини. Конечно, мне пришлось в нескольких словах удостоверить свою личность. Лейтенант извинился. Это был явно случай с ошибкой в идентификации личности.

Меня разбирало любопытство: за кого нас приняли – моего приятеля и меня?

Лейтенант рассказал нам историю с княгиней Икс. Эта очаровательная, стильная дама из «верхов общества» была дочерью мелкого муниципального служащего откуда-то из Рейнской области. Необыкновенная красота помогла ей наладить отношения с офицером из княжеского рода, который несколько отклонился от нравственной стези. Князь женился на ней, после чего ему пришлось покинуть службу, но он был восстановлен на службе, когда началась война.

Германская военная полиция сообщила в Брюссель чуть позже в этот день, что княгиня Икс входила в театральную труппу, которая уже привлекалась к судебным делам. Княгиню подозревали в шпионаже, поскольку она без видимых причин собирала письма полевой почты солдат, служивших в частях, которые осаждали Антверпен. Она намеревалась увезти их с собой в Германию. Это не только было запрещено, но и не вязалось с ролью княгини как таковой. Актрисы обычно не проявляют столь горячего интереса к нуждам и тревогам представителей низших слоев. Княгиню часто видели в компании двух человек (так указывалось в телеграмме из Берлина): один из них высокий, светловолосый, другой – австриец.

Теперь, конечно, мы поняли, в чем дело. Я сопровождал княгиню, был высок и светловолос, а в моем номере находился приятель-австриец из банка.

Когда мы посмеялись над этим совпадением, лейтенант попросил меня помочь арестовать княгиню без особого шума. По его просьбе я посетил княгиню на следующее утро и позавтракал с ней в ресторане отеля. Во время ланча у нашего стола как бы случайно появился лейтенант. Я представил его княгине, и он сел за наш столик. При первой же возможности я удалился и оставил княгиню с ним.

Жизнь в Бельгии была бы скучной и угнетающей, если бы не Ульрих Раушер, оригинальный, живой человек, уроженец Вюртенберга, служивший в МИДе. Это был блестящий компаньон, непринужденный и остроумный. Через несколько лет его назначили германским послом в Варшаву. Мы много времени проводили вместе. К сожалению, Раушер несколько увлекался алкоголем, который иногда оказывался слишком крепким для него. При этом он становился весьма словоохотливым.

Мы оба были склонны держаться сдержанно. Но когда он принимал слишком много спиртного, то выходил за эти рамки. Я иногда отводил его домой поздней ночью. Как-то раз он, должно быть, особенно мучился угрызениями совести, поскольку прислал мне написанные собственной рукой стихи:

 
Наступает момент, когда выпивка
Переполняет выпивоху.
Тогда для слива ему нужен
Глубокий, надежный и длинный ствол шахты.
 

(Игра слов, где Раушер – выпивоха, а Шахт – ствол шахты.)

Я взял карандаш и, пока курьер ожидал, написал на обратной стороне его листа:

 
Если любишь выпивку,
Пей, пока не окосеешь.
Для меня всегда ты ценен.
(Я ведь «глубок» и не болтлив.)
А когда ты в полном здравии
И не путаются мысли,
Заключи меня покрепче
В свои братские объятья.
 

У Раушера было прекрасное чувство стиля. Его стихи, написанные в Брюсселе во время оккупации, вышли позднее отдельной книжкой под названием «Бельгия вчера, сегодня и завтра». Он прислал мне экземпляр книжки с надписью:

 
Мы были там вместе, приятель,
Со стариной Луммом и Лакеном.
Кто работает там, должно быть, рад
Своим сорока франкам в день.
Он загонит себя до смерти,
Выполняя свою работу.
Счастлив тот, кто еще помнит
То, что мы давно забыли.
 

В течение первых месяцев войны несколько коллег-профессионалов из Берлина и Франкфурта собирались вместе в оккупированном Брюсселе в финансовом отделе военной администрации. Там были Пауль фон Швабах, Эрнст фон Мендельсон-Бартольди, Ганс Фюрстенберг, Вилли Дрейфус, молодой Вайншенк и многие другие. Однажды у Лумма появился без предварительного уведомления сын владельца гамбургской банковской фирмы «Беренс и сыновья». Разговор, происходивший в моем присутствии, был вполне типичным.

– Что вы делаете в Бельгии, герр Беренс? – сухо поинтересовался фон Лумм.

– Я хотел предложить вам свои услуги, герр майор.