Текст книги "Поворот в сторону перекрестка"

Автор книги: Якушева Александровна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Я закончил свою не длинную тираду, на протяжении которой отец ни разу не перебил, а только смотрел внимательно. В этот момент я грешным делом подумал, что он слегка протрезвел, хотя выпил немало спиртного. И решил, что возможно все-таки сумел дать отцу адекватный и вполне реальный совет. Ведь, по сути, от меня действительно не было никакого проку, что я мог сделать в этой ситуации? Вступить в открытую борьбу с Житняковым? Победить Итальянца его же собственным оружием? Увы, на подобное дело у меня просто не хватило бы мозгов. Не смыслил я в этом, хоть убей. А вот это, выглядело уже куда более возможным развитием событий. Я всегда мог решиться на крайние, и серьезные меры, когда дела отцовские уже бы пересекли ту точку невозврата, после прохождения которой, иного движения выбрать было не дано. Но Итальянец вероятно человек крепкий и целеустремленный. Несомненно, грязный бизнес сделал из него стоика, не терзаемого совестью и прочими атрибутами этого понятия. Ему не знакомы такие метания, что жестоко треплют разум Андрея и толкают на столь неадекватные поступки, как полная смена охраны на крайне неполноценный состав. Уж у него-то с этим нет никаких проблем. Впрочем, с бойцами Житнякова тягаться мне совершенно не под силу. А даже если я и смогу добраться до тела Итальянца, не дрогнет ли тогда моя рука? Полагаю, дрогнет. И я честно не хотел лгать, прежде самому себе.

После моих слов Андрей еще некоторое время молчал, и все смотрел на меня так внимательно, не отрываясь, будто я сказал ему нечто невероятное. Вот только за рамки рационального и доступного я как раз не выходил.

– Ты изменился, – слегка охрипшим голосом проговорил отец.

– Ты тоже.

– Меня здорово потрепали обстоятельства, и все же я остался прежним. Я сделаю все, чтобы моя семья была в безопасности. Я выберу тот вариант, который окажется самым правильным для достижения этого. И, прежде, я буду иметь ввиду ваши жизни. Особенно сейчас, когда вижу, какие изменения коснулись тебя. Не знаю, что или кто вызвал в тебе ветер перемен, но я благодарен ему.

Отец похлопал меня по плечу, задержав на мгновение руку. Он будто не желал прерывать нашу связь с ним или просто боялся это делать, словно бы физически ощущая опасность от такого отстранения. Я накрыл своей ладонью руку Андрея. Мое действие всколыхнуло отца, но я нашел в его глазах не только одобрение, еще и глубокую благодарность.

Новая дорогая дверь в нашу небольшую комнату раскрылась почти бесшумно, однако тишина, в которой мы с отцом прибывали несколько минут, позволила бы услышать и малейшее дуновение свежего ветерка в душной с закрытыми окнами комнате, поэтому мы с ним в раз обернулись.

Филипп быстрым уверенным шагом прошел к стеклянному столику и резко остановился. Нам бы следовало встать при его появлении, встречая доктора с хорошими новостями, но по его лицу никогда невозможно было понять, в каком он пребывает настроении. Терзает его что-то тягостное и непомерно гнетущее или распирает невиданная радость. Что он собирался сообщить нам? Всем своим видом Филипп не выдал ни одного секрета. Оттого мы и остались сидеть с отцом словно бы прибитые к дивану, и совершенно не полагавшиеся на свои потяжелевшие в миг ноги.

– Наташа пока без сознания, но состояние стабильно и жизнь ее вне опасности. Кесарево сечение прошло удачно, малышка в порядке. На две недели раньше срока родилась, однако это ничуть на ней не отразилось.

Отец радостно подскочил, и, перегнувшись через весь стол, крепко обнял Филиппа. Я заметил на лице доктора сдержанную и очень искреннюю улыбку.

Глава 8. Сомнение

«Лерка, Лера, Валерия…» – Я произносил имя про себя, мысленно примеряя его к маленькому спящему комочку в желтой казенной шапочке под светло-бежевым ничуть не менее казенным одеяльцем. А стоял я в просторном светлом больничном коридоре, и смотрел через стекло на палату с несколькими миниатюрными кроватками, в которых покрикивали, возились или просто спали только-только родившиеся дети. Сейчас их там было пятнадцать, включая и мою, едва появившуюся на свет младшую сестру.

Долгое время мы находились с отцом здесь вместе, и Филиппу пришлось приложить немало усилий, чтобы увести его и заставить хоть немного поспать и принять настоящее лекарство, в корне отличавшееся от того, что он с таким упоением вливал в себя около часа назад. Я же остался перед огромной застекленной стеной, и смотрел в освещенную тусклым светом комнату. И вероятно задержался я здесь из-за того, что только в одиночестве мог в полной мере осознать свой новый статус старшего брата. Всегда я был единственным ребенком, а теперь появился еще один. Новый член семьи, переживающей не лучшие времена.

Мне нравилось имя. Я с удовольствием повторял его, подыскивая все новые варианты, но у меня никак не получалось привязать его к тому живому существу, что так умиротворенно и беззаботно посапывало в глубине палаты.

Чувствовал ли я ну хоть что-то, всматриваясь в милую и здоровую мордашку сестры? Нет. Может всему виной служило расстояние и стекло, разделявшее родную кровь, и многое бы поменяло свой тон, окажись я совсем рядом с ней? Возможно. С другой стороны, отцу совсем не мешало ни расстояние, ни преграда. Он так не радовался мне, когда я прибыл в больницу со своей спасительной миссией, как обрадовался маленькой Лерке, всего каких-то полчаса назад, ворвавшейся в устаканившийся, хотя весьма тревожный мир отца. И так надежно и крепко засевшей нем, что кажется после этой непродолжительной встречи с дочерью, которую Андрей увидел впервые, он уже не имел ни малейшего сомнения как поступить с Итальянцем. А ведь отец даже не брал Леру на руки, не целовал ее. Он полюбил дочь задолго до того, как увидел, и даже имя придумал, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту.

Я задумался над всем этим, придя к довольно простому выводу. Природа чувств для каждого индивидуальна, но в основном все сводится к трем составляющим.

Мне виделось, что иногда любовь возникает не из какой-то эмоциональной подоплеки, рождается не из тесных и крепких контактов с людьми, она взращена собственным подсознанием, из придуманных нами самими идей и желаний. Вот почему очень часто, такие привязанности ощутимо по нам бьют, а в худшем случае разочаровывают до самого дна души. Мы рисуем идеальный образ, и всю жизнь пытаемся подогнать под эти рамки кого-то, и, если не выходит, безумно сокрушаемся. И ведь всему виной только мы, а не тот несчастный, который все никак не может понять, почему не способен понравится таким, какой он есть, и ему тоже становится очень больно. А по итогу оба несчастны.

Но с другой стороны можем же мы полюбить человека за те особенности личности, которыми он обладает, и которые так для нас важны? Несомненно, ведь иной раз именно то, что получается познать в ком-то и притягивает. Становится нашим культом, и уже меняет нас самих, но не специально, а совершенно произвольно, и такие перемены не претят, наоборот, в них чувствуется дополнительный источник силы.

Есть и третий вариант, когда любовь возникает поневоле, когда она просто есть, и на то нет никаких причин, и, пожалуй, этот вид чувств самый замысловатый, самый крепкий и надежный, потому что не поддается никакому объяснению, как, например, родительская любовь.

Я для отца всегда оставался не тем сыном, которого он хотел иметь. Не слушал его советов, не выстраивал жизнь по плану, не учился на «отлично» в школе и не поступил в престижный вуз. Все свое время я проводил за репетициями в группе, колол татуировки, и пропадал на шумных вечеринках с крепким алкоголем и жестокими потасовками. И все же, несмотря на это, как мне хотелось верить, отец любил и любит меня, хоть в его сыне не задержалось, а может даже никогда и не возникало ни одного из качеств, подходящих под его критерии. Вероятно, это работало и с Лерой.

Какой она станет, когда вырастет? Точной копией своего старшего брата, или полной его противоположностью? Слишком рано об этом судить. Сейчас же в ней просто не имеется ничего, что способно оттолкнуть или привлечь к себе еще больше. Лера просто ребенок. Здоровый розовощекий, совсем крохотный не сформировавшийся комок человеческой плоти, но ей уже дарована сильная мотивация, и выдан крупный аванс в виде отцовской любви. По той лишь причине, что это естественно.

– Хорошо, что девчонка на этот раз, хватит уже с нашей семьи пацанов, – реплика Медведя прозвучала как всегда неожиданно. Не сказать, что я испытал сильное потрясение или шок, ведь к третьему появлению своего родственника начал уже привыкать к подобным визитам, но столь шальная и внезапная манера возникать среди живых здорово выбивала из реальности.

Медведь стоял рядом со мной. И, не обращая никакого внимания на пойманного врасплох племянника, с умилением разглядывал комнату с новорожденными.

– Что ты здесь делаешь? – спокойно спросил я.

Я никогда не видел дядьку таким по-детски довольным.

– То же, что и ты. Как ни как новый член семьи. А?! – задорно произнес он, выказывая свою потрепанную, без одного зуба улыбку.

Я промолчал. Вот только скепсис, сковавший все мое нутро, не сумел укрыться от мертвеца.

– Перестань уже на меня пялиться, как на двуглавую бородатую женщину, – серьезно заявил Медведь.

Он находился так близко, что я ощущал его настоящее человеческое дыхание. Но ведь при всем безумии своей жизни, я вполне сохранял адекватность разума, и понимал, что воскрешений в мире не бывает. А вот сны наяву как я слышал, вполне себе распространенная вещь. Чего только люди не вытворяют, едва очнувшись от наркоза, например. Или приняв ЛСД, даже перебрав с горячительным, можно поймать довольно реалистичные галлюцинации. Но ни наркоз, ни алкоголь, ни тем более наркотик не способны вызвать к жизни столь правдоподобный образ давно умершего человека.

Медведь смерил меня долгим изучающим взглядом, а затем отвернулся и принялся вновь рассматривать свою маленькую племянницу.

– Эта куртка… – моя рука невольно потянулась к предплечью дядьки, но резко застыла в воздухе, так и не довершив свой спонтанный маневр. – Она висит у меня дома в шкафу.

– Уже нет, – ответил мужчина. – И вообще, это моя квартира и моя куртка. И у меня на нее все права.

– Значит это та самая куртка. Куртка, которую я изучил до мелочей, – я обошел Медведя сзади, но от него не последовало никакой реакции, он так же смирно стоял у огромного окна, ведшего в мир крошечных младенцев.

– Вот здесь, на спине, почти у самого воротника у нее три тонких коротких полоски, неглубокий след, будто от чьей-то когтистой лапы, – я рассек пальцем воздух, указывая на три маленькие царапины на кожаном полотне куртки. – Здесь надорванный погон, – внимательно пригляделся я к правому плечу дядьки. – А еще оно сильно вышоркалось из-за того, что ты постоянно носил на этом плече чехол от гитары. Неужели ты и вправду реален? – Я поднял глаза к лицу Медведя, и неожиданно наткнулся на его суровый взгляд.

Он сгреб меня за шею и резко притянул к себе, в точности также как делал это, когда я был еще совсем мальчишкой. И меня вдруг резко обожгло внезапное объятие. Я будто снова оказался в детстве, парализованный крепкой хваткой дядьки.

– Если еще раз спросишь меня об этом, я тебе тресну, – я и не сомневался, что Медведь способен воплотить свою угрозу в жизнь. Однако совсем не поэтому я отказался от мысли вновь докапываться до истины. Ведь в мгновение ока, провалившись в прошлое, испытал такое неподдельное чувство, что уже не имело никакого значения, чем оно порождено.

Я ощутил то, что давно забыл. До боли знакомый запах кожи и табака и чего-то еще, очень сладкого – сахара. Там где Медведь репетировал, поблизости делали сахарную вату и леденцы. И куртка будто бы сейчас источала этот запах.

Тогда я поглощал сахарную вату тоннами, хотя и не сильно при этом походил на милого и прилежного мальчугана. В ту пору я был совсем другого поля ягодой. Отвязным несносным мальчишкой в рваных джинсах и растянутом свитере как у Курта Кобейна. Ведь во всем моя неуемная десятилетняя натура стремилась подражать покончившему с собой кумиру. Но при этом маленький наивный ребенок так и норовил иногда выпрыгнуть наружу из глубины подсознания. И он еще часто проскальзывал сквозь нарочито серьезный и деловитый образ будущей рок-звезды, чтобы дотянуться до большого и приторно сладкого комка сахарной ваты.

– Больше не буду, – я с трудом высвободился из-под удушающего захвата дядьки и пристально посмотрел на него. – Помнишь, ты покупал мне сахарную вату после репетиций? – Вдруг внезапно спросил я.

– Большую белую, потому что розовая только для девчонок, – не раздумывая, ответил Медведь. Как будто произнес секретный пароль, ведомый, только нам двоим. И так просто и так легко у него вышло, словно он и не забывал никогда этого, словно для него это было вчера. А может так и есть, и у Медведя всего-то и осталось далекое прошлое, а для меня за последние десять лет прошла целая жизнь, вот только стоящими воспоминаниями я так и не обзавелся.

– А о чем-нибудь другом не желаешь спросить? Кроме того, как я оказался здесь. Ты ведь говорил, что тебе не хватало меня.

– Не хочется обрести надежду и снова все потерять. Сейчас ты тут, да, но где гарантия, что это не последний раз, когда вижу тебя?

– Думаю, что не последний. Сдается мне, я надолго застрял между мирами. И во многом причина в тебе.

– Я уже это слышал. Но ты не сон, не видение и даже не фантазия, вызванная моим воспаленным сознанием. Ты что-то другое. Но это не важно, теперь не важно.

– Ну, наконец-то, – облегченно вздохнул Медведь. – А то я начал думать, ты заговариваешь мне зубы, не желая обращаться к тому, что тебя так гложет.

– Гложет? С чего ты взял?

– Да, вижу по тебе. По твоей суетливости и тревоге в глазах.

– А я думал, ты все обо мне знаешь, – с вызовом заявил я, но потом смягчился. – У отца большие проблемы. И это грозит всей нашей семье.

– Я тебя умоляю, – вдруг неожиданно громко рассмеялся Медведь. – Когда их у него не было? Или ты думаешь, бизнес твоего отца чист и непорочен. Да не бывает честных бизнесменов. Там, где крутятся большие деньги, правда не в чести. А там, где ложь, всегда царит опасность. Кому как не Андрею это знать? Я ненавидел его за такое лицемерие, ведь почти каждый день, он пытался «вразумить» меня. – Дядька прислонился к стене спиной. Теперь с его лица пропала даже тень улыбки, он стал абсолютно мрачен и серьезен. – Мы с детства росли с ним совершенно разными. И только мне всегда в пример ставили старшего брата, как хорошо воспитанного дальновидного мальчика, а он гордился этим неимоверно. Он был идеалом, воплощением родительской мечты. А я лишь делал то, что хотел. Когда мы стали уже подростками, к влиянию наших родителей подключился и Андрей. Его натиск оказался даже сильнее, чем их. Я сбегал из дома не раз, но вечно прятаться не получалось, и я всегда возвращался назад. Повзрослев, подумал, что, наконец, обретаю свободу. Не тут-то было. Андрей и тогда не оставил попыток исправить меня. Единственным способом уйти от этого стал героин.

– А просто уехать в другой город не пробовал? – с обидой спросил я.

– Пробовал, – разочарованно ответил Медведь. – Но своего племянника не хотелось бросать на растерзание Андрею. Уже тогда я заметил в нас двоих нечто родственное, не в кровном смысле, а в духовном. Я надеялся, что тебе хватит сил не поддаться влиянию отца, но все же оставлять с ним наедине не хотелось.

– Значит, мы оба виноваты в собственной судьбе. Ведь ты все-таки ушел, оставив племянника, а я не дал тебе сделать этого раньше. Ты умер из-за меня, ведь я привязал тебя к брату так сильно, что грозный Медведь с этим не совладал.

– Мы все воздействуем друг на друга. Хотим того или нет, – Медведь оттолкнулся от стены рукой, и выпрямился. – Кажется, я с влиянием переборщил. Ты так похож на меня, что это пугает. Ты верен своему делу, даже не смотря на небольшой перерыв, и я безмерно рад, конечно, но лезть на рожон не стоит. Расставшись с жизнью, ты не добьешься ничего. Прояви чуть больше терпимости ко всему происходящему и не придется больше ни в чем сомневаться. Я законченный наркоман и кутила, не создавший в музыке ничего стоящего. Обо мне не вспомнит никто. И я не желаю, тебе той же судьбы.

Дядька так крепко сжал мое плечо, что засаднило в мышцах. Однако я не шелохнулся.

– Мы оба с твоим отцом лжецы и эгоисты. И я не боюсь себе в этом признаться, тебе признаться. Ведь если какая-то сила заставила меня восстать, то неспроста. Пусть не скажу ничего толкового и праведного, но теперь я могу и должен быть честным с тобой как никогда. Уверен, ты понимаешь, о чем я. Ведь стараешься бежать от этого всеми силами. Ты бежишь от своего отца с его нравоучениями и правильными благочестивыми намерениями в отношении твоей «неправильной» жизни. И ты бежишь от образа своего дядьки, который за эти долгие годы стал таким далеким и идеальным. Вот почему, тебе страшно и трудно поверить в мое присутствие. Не потому, что я призрак, а потому, что я здесь с тобой. И я более не воспоминание, в которое можешь вложить оттенок своих собственных пожеланий, а значит я способен повлиять на тебя не так, как сам того хочешь. И в этом же причина, по которой сомневаешься в предложении Алика. Ты боишься измениться, поддаться кому-то. А я вот, что тебе скажу. Все это напрасный страх.

Будто огнем обожгли слова Медведя. Я попытался вырваться из капкана мощных пальцев дядьки, но он очень крепко сжимал мое плечо.

– Ты слишком долго отстранялся от всех, держал дистанцию с другими людьми, боясь зародить в душе хоть каплю добрых эмоций. Пора прекратить это. Я не устоял под гнетом Андрея. Но ты не я. Ты смог не попасть под его влияние. Ты сильнее, чем думаешь, а значит, у других нет над тобой власти.

Я внимательно слушал Медведя, смотря ему прямо в глаза, и видел в них пляшущие искры назидания и силы. Как не пытался, я не мог припомнить, видел ли когда-нибудь подобное в облике дядьки раньше. Скорее всего, такого в нем не было никогда, и в этом Медведь не походил на отца, пытавшегося вести меня за руку. Он просто следовал всегда рядом, а я двигался вместе с ним. Мне приходилась по нраву такая дорога и мой попутчик, и по большей части потому, что было самостоятельным выбором. Но сейчас меня вновь пытались в чем-то убедить, и подобное совсем не радовало.

Я напрягся, и в этот раз со значительной силой рванул из мертвецкой хватки Медведя. Дядька резко перестал говорить, и в удивлении замер. Видимо он сразу осознал свою ошибку, и решил резко прекратить тот напор, которым чуть не сбил с толку, постепенно превращаясь в настолько не любимую братскую копию. Он мягко улыбнулся мне. И почему-то от этой улыбки по спине пробежали мурашки.

– Прости. Я ни в коем случае не хотел на тебя давить, и уж тем более заставлять что-то делать. Будь у меня больше времени, я бы мог все вкрадчиво и толково объяснить. Я, конечно, надеюсь, что это не последняя наша встреча, но и не берусь утверждать обратного. А потому мой долг донести до тебя то, что я должен был сказать еще десять лет назад. Я ни о чем не жалею в своем прошлом, и лишь одна вещь действительно не дает мне покоя, – Медведь нахмурился и медленно вздохнул. – Я не взглянул на мир по-другому. Не рассмотрел его иную сторону. За вечным противостоянием брату я не замечал, во имя чего противостою. Я брал от жизни даже слишком многое, а главного так и не вкусил. Моя жесткая оппозиция застила глаза, и не давала ощутить то, что наркотики с таким упоением пытались мне заменить. Я не понял эту жизнь, и не хочу, чтобы ты пропустил нечто важное в своей. И если не веришь мне, то поверь хотя бы ей.

Медведь широко улыбнулся, вновь сверкая просветом, в том месте, где должен был быть правый резец.

– Серьезно, давай же, – дядька сцапал меня за запястье. Я не оттолкнул его руки и даже не попытался высвободиться, хотя и не представлял, что затеял Медведь. – У нее есть шанс не повторить ни той дури, что творил я, ни той ерунды, которой пичкал нас всех Андрей. Как и у тебя.

Я не понял, как это произошло. Только что мы с Медведем стояли в хорошо освещенном белом коридоре, и перед нами преградой зияло плотное стекло чуть ли не во всю стену, отделявшее детей от всякого, решившего поглазеть на них. И вот этого стекла уже нет. Вернее, оно не пропало совсем, растворившись подобно легкому миражу в пространстве. Оно осталось на месте, вот только совсем по другую сторону от нас. Мы же с дядькой погрузились в полумрак чистого просторного зала, наполненного запахом столь непривычным для моего носа, что я оторопел. Я с легкостью распознал в нем типичные для больницы примеси, но также абсолютно ярко ощутил незнакомый мне доселе аромат. Ну конечно, откуда же мне было знать, как пахнут младенцы.

– Смелее, они не кусаются, – дядька дернул меня за рукав и, ухватив под локоть, потащил между пластиковых колыбелек, прямиком к нашей Лерке. А я ведомый своим родственником, покорно шагал за ним, успевая рассматривать по дороге маленьких кряхтящих малышей, изумляясь при этом от всего, что со мной происходит.

Лера спокойно лежала в своей кроватке, и даже не подозревала о том, как бессовестно пялятся на нее два родных, но совершенно еще не знакомых ей человека. На мгновение мне показалось, что я склонился над очень правдоподобной и реалистичной куклой. Ведь сестра спала в абсолютно неподвижном положении. Но не только мерно вздымающаяся крохотная грудная клетка выдавали в ее застывшей позе жизнь. Здоровый мягкий румянец, и едва заметно подрагивающие веки с пышными черными ресницами делали маленький комочек, просто неистовым эпицентром невероятной энергии, которая меня захлестнула, и я невольно поймал себя на мысли, что непременно хочу увидеть какого цвета ее глаза.

О присутствии дядьки я как-то позабыл, вот только он совсем не забыл обо мне, лихо дав о себе знать. Медведь перехватил мою ладонь и бесцеремонно приставил ее к Лерке. Мы с ней одновременно вздрогнули, стоило моим напряженным и холодным пальцам коснуться теплого и до безумия маленького тельца сестры. Я почувствовал, как по руке вверх, по предплечью взбираются стаи мурашек. Лерка проснулась, закряхтела, каким-то совершенно непроизвольным жестом подняла кулачки к своим щекам, и я уже было подумал, что спокойствие и тишина комнаты разорвется пронзительным детским криком, но этого не произошло.

В смятении я застыл, так и не отняв руки от сестры. Однако мое тело более не сковывал легкий страх перед непонятными эмоциями. Они все еще кипели глубоко внутри, но, уже не доставляя дискомфорта. На удивление я распознал в себе любопытство и интерес. Вполне знакомые мне и часто возникающие чувства. И это приятно успокоило. Особенно когда, миниатюрное создание чуть больше моей ладони на мгновение напряглось, выгнувшись почти дугой и резко обмякло, а маленькие пальцы крепко обхватили мои, будто электрическим разрядом поразив в самое сердце. Кажется, я издал при этом странный стон или вздох, ведь где-то над моим правым ухом раздался приглушенный, но довольно грубый смех Медведя.

– И вот она уже не кажется такой чужой и непонятной. Быть может Лера станет тебе куда ближе всех нас вместе взятых, твоих странных родственников. И думаю, уже сейчас ты это понимаешь.

Я обернулся на голос Медведя и сурово и даже отчасти осуждающе на него посмотрел. Будто он заставил меня совершить нечто безумное или постыдное. А на деле всего-то подтолкнул к сестре, и я был первым из своей семьи, кто познакомился с ней, вот так, вживую. Однако ощущение сложилось у меня странное и колкое, словно я стоял голым на центральной площади, сплошь наводненной народом, но нагим сейчас оказывалось лишь мое нутро.

– Ты должен хотя бы попытаться уберечь ее, – совершенно серьезно произнес Медведь, проведя рукой по прозрачному бортику кроватки. – Но для начала сам научись жить, а не прозябать, как бесцельно слоняющийся по берегу краб.

Дядька всегда был меток в своих выражениях и остер на слово. Но если раньше его метафоры оказывались куда более простыми и менее приличными, то теперь, хоть в них и не было столько же непристойности, как и прежде, изысканности форм, они так и не обрели.

Я не стал спорить с Медведем, не пытаясь ему даже возразить. Не оттого, что мне не хотелось узнать, что он имеет ввиду. Хотелось и еще как хотелось. Просто сейчас все вопросы могли подождать. Ведь тепло маленькой Лерки я до сих пор чувствовал ладонью, а ее легкое и размеренное дыхание жарким следом прокатывалось по моей коже. Я смотрел на сестру с уже совершенно не скрываемой радостью, и мне было все равно насколько сильно это забавляет Медведя.

Мне не хотелось этого делать, однако я осторожно попытался отнять ладонь от своей сестры, чтобы высвободиться. Ведь крохотные пальчики все еще надежно удерживали мои, и пришлось приложить немалое усилие, чтобы осторожно выскользнуть из цепких ручек.

В ответ Лерка завозилась, нахмурила свои маленькие узенькие брови и распахнула синие глаза. Они вонзили в меня мутноватый совсем еще неосознанный взгляд, и я обомлел. Мне совершенно не виделось никакого сходства маленького ребенка с кем-то из родителей, но синева радужки малышки отодвинула на задний план всякие сомнения. Знал ли Медведь о том, что мы с сестрой глазами выдались в маму? Наверняка знал. И именно поэтому затеял все это. Я не представлял, как у дядьки такое получилось, но был безумно благодарен ему.

Глава 9. Заточка

Вид у меня был крайне взмыленный и растрепанный. Мокрые волосы падали на лицо. Разгоряченная кожа пылала огнем, а руки едва перестали трястись от гитары после удачно сыгранного концерта на небольшой сцене преображенного модного клуба, по собственному согласию числившегося, с некоторых пор, и за мной. И надо признаться вложил в него я не мало, хоть это были и не деньги.

Мы с Аликом сидели за небольшим столиком, столешницей для которого служила мелкая металлическая сетка, вместо старого черного стекла, которое имели все столы в этом заведении прежде. Однако оно оказалось не единственным преобразованием, которому подвергся клуб. Здесь почти все изменилось так, что узнать в этом месте прежнюю эклектику и разруху можно было лишь с трудом.

Вместо разноцветных витражных стекол, в окнах красовались черные металлические решетки. Стены приобрели насыщенный багровый оттенок, с легким переливом серебра. Витиеватые коридоры и множественные перегородки, оказались безжалостно снесенными. Пространство увеличилось, но некоторая его причудливость форм все же осталась, ведь неровность стен, обусловленная наличием различных углублений, давала залу простор, с приятной возможностью уединения в одной из таких ниш.

На столике стояла бутылка шампанского и два до половины заполненных бокала. Сегодня мы с Аликом отмечали первый вечер работы клуба, который оказался вполне удачным, судя по количеству и довольству народа.

– Лучше бы выпить пива, – сморщился я, допив игристое.

– Еще успеется. Сегодня важный день, он достоин большего, – Алик поднес свой бокал к губам и сделал маленький глоток изысканного напитка.

В отличие от меня, Алик как всегда выглядел безупречно. На нем красовался темно синий пиджак с черными атласными лацканами и в тон к пиджаку темно синяя рубашка в тонкую вертикальную полоску черного цвета. Короткие черные волосы мужчина предпочитал убирать назад, и в этот раз он не изменил своей привычке, тщательно уложив их с помощью геля. И, как не странно, во всем этом антураже заведения он чувствовал себя комфортно, не смотря даже на то, что со всем своим стилем абсолютно не вписывался в окружающую атмосферу.

– Не думал, что из этой задумки действительно что-то получится, – я устало откинулся на спинку стула, при этом нечаянно задев тонкий фужер, стоявший у самого края. Он опасно покачнулся, закрутился и почти наверняка свалился бы со стола, если бы его вовремя не подхватил Алик.

– У меня всегда все получается, – совершенно невозмутимо произнес он, возвращая на место бокал. – А если все же не получается, то делаю еще раз, пока не добьюсь успеха.

– То есть, если бы я не согласился на эту авантюру с клубом, ты бы меня убил? – интерес на реакцию Алика, с подвиг меня придвинуться к нему поближе.

– Не стоит воспринимать все так буквально, – мужчина мягко улыбнулся, не выдав ни малейшего намека на искренность своих слов. Оставалось только гадать – лгал он, или говорил чистую правду.

– Все же, чтобы ты стал делать, если бы получил мой отказ? – слегка, и лишь слегка раззадоренный бокалом шампанского, я начинал углубляться в опасные густые дебри, и это безумие было уже не остановить. Ведь при всей своей напыщенности и несокрушимости образа, Алик никогда не представлял для меня угрозы. И я не боялся разговаривать с ним откровенно, без излишних сантиментов. Он же в свою очередь всегда держался со мной нейтрально и спокойно, не выказывая истинности своих намерений или мыслей. Но таким я видел его постоянно, кроме одного единственного раза, когда он пытался затеять со мной общее дело, в виде рок-клуба. Тогда, кажется, Алик примерил на себя нелепый образ «своего парня», облачившись в простую до безобразия одежду. Он нервничал, разговаривая со мной, хотя изо всех сил старался прикрыть это за неловкой попыткой убедить в обратном. Но, видимо, когда рыбка клюнула на крючок, и меня не требовалось больше ни в чем убеждать, уверенность вернулась к Алику, и сколько бы раз я не старался пробиться сквозь вновь возведенную стену, я так и не смог. Впрочем, мне доставляло удовольствие пытаться.

– Я бы попробовал еще раз тебя убедить. А после этого еще раз и еще.

– Ну, а если бы я все-таки не поддержал твою затею?

– Ты бы не отказался.

– Откуда столько уверенности в этом?

– Потому что тебе это было нужно, – с непоколебимой уверенностью ответил Алик, а затем смутился и поспешно добавил: – И мне это тоже было нужно.

Мужчина крепко, но несуразно сжал бокал. Я заметил в суетливом жесте ту неловкость, что так давно пытался извлечь из него на свет. Но ощутив ее, понял, что не хочу больше лезть к нему в душу. Мне было достаточно оставить все как есть. Во всяком случае, большего сейчас не требовалось. Возможность заниматься музыкой заменяла все прочее. Оттого, даже толком не интересовало, что так стремится обрести в моем лице Алик, ведь, во-первых, с меня нечего взять, а во-вторых, плата за это вполне достойная. К тому же, я и впрямь не боялся Алика, и говорил все напрямую. Но в этот раз, мне отчего-то резко перехотелось его дразнить, и я решил смягчить удар, согласившись с его словами.