Текст книги "Поворот в сторону перекрестка"

Автор книги: Якушева Александровна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Глава 1. Пробуждение

Даже сквозь закрытые веки я чувствовал назойливый свет неоновых ламп едва уловимо потрескивающих и источаемых слабое тепло. Ощущение было сродни тому, когда приходишь утром в себя в постели после бурной бессонной ночи кутежа с друзьями и ящиком дешевого алкоголя, иной раз оказывающегося единственной платой за отыгранный концерт в совершенно непредназначенном для этого месте, и пытаешься понять, где ты. Однако в этот раз все было совсем по-другому, и истинную причину своего разбитого состояния мне только предстояло узнать.

Вобрав с шумом в легкие воздух, я резко распахнул глаза, словно выныривая из ледяной воды, принявшей тело в свои холодные объятия. Ничего из увиденного мной не казалось знакомым, но очевидно давало понять, где я нахожусь. Небольшая больничная палата со светлыми стенами, мониторами возле моей кровати с высокими железными бортиками и чистой хрустящей постелью навечно пропитанной лекарствами, недвусмысленно намекали, что мое положение не столь уж безрадостно, как могло бы быть даже после самой отвязной ночи веселья.

Я попытался встать, но острая боль, пронзившая левый бок, заставила отказаться от этой затеи, и я тихо вернулся в то же положение, в котором и пребывал. Пока пульсирующий нервный поток проносился меж ребер, ослабевая свою силу, я ни о чем не способен был размышлять, но стоило ноющей боли утихнуть, как в голове тут же зашевелились сбивчивые и несвязные мысли. Правда воспоминания о случившемся напрочь растворились в сознании не оставляя даже клочка, даже крошечной нити, чтобы хоть с чего-то начать пробуждать свой разум.

Вчерашний день представлялся туманным. Я помнил, как играл со своей группой долгие часы напролет, как закончилась репетиция, и все разбрелись по своим делам. И я тоже собрался куда-то пойти, но стоило только попытаться вспомнить то место, в которое планировал отправиться, в голове тут же возникала непроглядная темнота, и она едва ли не сильнее причиняла страдания своим властным забвением, чем неприятная пульсирующая боль в грудной клетке.

Отогнув край тонкой простыни, закрывавшей тело до плеч, я увидел обширный синяк, темной плотной лужицей охватывающей огромное пространство на торсе. Начинавшийся у солнечного сплетения, он ширился по всей левой стороне грудины, плавно огибая ее и исчезая где-то в районе поясницы практически сходя на нет. «Как же меня угораздило?» – промелькнуло в голове, и я впал в еще большее недоумение от увиденных увечий нанесенных мне чем-то или кем-то.

Вообще-то синяки, ушибы и ссадины для меня не являлись чем-то редким и непривычным. Не будучи человеком робкого десятка, мне не раз доводилось угождать в различные перепалки, в которых драки оказывались частым делом для музыканта порой не желающего мириться с различного рода вещами. Сейчас же усугубляло положение – полное отсутствие воспоминаний о произошедшем накануне событии, повергшем в столь болезненное состояние. И именно это доставляло наибольшее мучение из всего.

Тишина до этого напирающая на меня нарушилась отдаленными голосами о чем-то громко переговаривающимися между собой в больничном коридоре. Дверь резко распахнулась, и в комнату вошел высокий темноволосый человек лет сорока трех в белоснежном халате, идеально сидящем на его стройном теле. У размытого силуэта оживленной фигуры бодро ворвавшейся в палату стали вдруг угадываться знакомые черты, и образ появившегося человека неожиданно сильно обрадовал. Хоть что-то еще оставалось в моей власти, хоть кого-то я способен был узнать, и, значит, не все потеряно для ослабленного и уязвленного разума.

– Рад видеть, что ты пришел в себя, – приветливо улыбнулся Филипп, давний отцовский друг и врач нашей семьи.

– А я рад видеть знакомое лицо, – прижимая ладонь к своим ребрам, я приложил неимоверное усилие, но, наконец, смог переместиться в сидячее положение, облокотившись на широкую подушку.

– Не так быстро, – доктор взялся за плечо своего неугомонного пациента, предотвращая дальнейшие активные действия, способные только сильнее растревожить рану.

– Ерунда. Со мной бывало и похуже. Вот только… – я замялся, нацеливая на доктора испытующий взгляд. – Я ничего не помню.

Филипп сочувственно посмотрел на меня:

– Видимо у тебя просто шок после травмы. Защищаясь, мозг стер негативные воспоминания о произошедшем. Не исключено, что они к тебе еще вернуться, хотя может, и нет.

– Ты знаешь что случилось?

– Тебя сбила машина. Благо все обошлось только ушибами и легким сотрясением. Кажется, кому-то повезло родиться в рубашке, – доктор улыбнулся, а затем перекинул свое внимание на стоящие рядом с постелью мониторы, начав записывать что-то в тонкую карту на небольшом черном планшете в своих руках.

Я сидел в растерянном и разбитом состоянии на кровати пытаясь припомнить хоть что-то. Отблески и обрывки звуков и отрывочных видений мелькали в голове с такой быстротой, что зацепиться даже за одно из них выходило с трудом. Сдвинув напряженно брови, я вновь попытался заглянуть в прошлое, но безуспешная попытка только сильнее ввергла в неодолимое и непролазное оцепенение. Я, было, еще хотел о чем-то спросить Филиппа, но в последний момент передумал, осознавая, что какая-либо новая информация только усугубит мое состояние, скомпрометировав и предав забвению собственную память, которую не имел права баловать чужими ответами, оставляя за ней право, отыскать свои.

Тихие шаги по кафельному полу ворвались в хаос, творящийся в моей голове столь же неожиданно, как и появление врача всего несколько минут назад. Я повернулся в сторону двери, оставленную Филиппом чуть приоткрытой, и увидел в ореоле дверного проема медленно идущего ко мне отца. «Что ж, меня ждет очередная выволочка» – подумал я. Однако его лицо выглядело на удивление спокойным. Я тяжело вздохнул, но заметил это только доктор, проследивший за взглядом своего пациента:

– Нет, нет Андрей, только не сейчас, – Филипп преградил путь другу, не давая добраться до кровати собственного сына. – Он только пришел в себя.

– Спокойно Филипп, я не собираюсь его казнить. Просто поговорю, – настойчивый взгляд уверенного в себе мужчины сумел преодолеть оборону врача и убедил того сдаться, хоть и не без выдвинутых встречных условий.

– У тебя десять минут, – Филипп быстро взглянул на меня, добродушно и оптимистично кивнув. – Я буду в коридоре. – Сказал друг семьи, и скоро исчез за белой больничной дверью.

– Ну, здравствуй, сын, – каким-то уж слишком неопределенным тоном произнес отец, подойдя ближе к кровати. Я промолчал, недоверчиво воззрившись на непроницаемое лицо отца. Ему было сорок пять, но выглядел он весьма молодо и подтянуто. Однако легкая проседь уже появилась в волосах, придавая особый лоск его внешнему безупречному виду успешного бизнесмена.

Я ничего не ответил, только молча продолжил сидеть на своей постели, но отец, по-видимому, и не ждал приветствия в свой адрес, а потому сразу продолжил:

– Я надеялся, что не придется так скоро затевать вновь этот разговор. Что на этот раз произошло с тобой? Опять был смертельно пьян? – отец оперся о металлический бортик кровати, сверля своим властным взглядом.

– Неправда, – только и вырвалось у меня, застывшего с гримасой на лице полной негодования и растерянности.

– Что ж, где это произошло? – Андрей отступил на шаг, и скрестил на груди свои руки.

Невольно я вновь попытался заглянуть во вчерашний день, и эта напряженная работа мысли не укрылась от отца, разочарованно вздохнувшего над притихшим телом своего двадцатилетнего сына, безуспешно старавшегося припомнить свои похождения.

– Я так и знал, – равнодушно подметил Андрей. – Жизнь тебя ничему не учит. Сейчас ты остался цел только по счастливой случайности, но в другой раз тебе может просто не повезти. О чем ты думаешь, скажи мне? Что ты видишь в своем будущем? Или ты не способен его представить, ведь даже не можешь вспомнить, что было с тобой несколько часов назад?

– Это уже клеймо – то, каким ты видишь меня? – зло отозвался я на вопросы отца. – Никак не можешь успокоиться, что эта часть твоей жизни не удалась. У меня есть своя жизнь, и я не хочу, чтобы ты в нее вмешивался.

– Вот как ты заговорил. Значит, больше не ценишь то бесконечное количество раз, которое я вытаскивал тебя из сомнительных компаний, сколько раз спасал твою шкуру от закона, а иной раз и от самой смерти? – бесстрастность в поведении Андрея, сменилась бурной импульсивностью, и в этот миг я узнал в суровом посыле властного мужчины своего настоящего отца.

– Я не просил тебя, никогда, – я отвернулся от Андрея. – Ты сам решил исправлять то, что тебя давно не касается.

– Ты мой сын, а я твой отец. Все, что происходит с тобой, меня касается, вот только это не может происходить до бесконечности. Твое саморазрушение когда-нибудь достигнет пика, и тогда даже я, не смогу ничем помочь.

– И не надо, – бросил я раздраженно.

– Кирилл, – многозначительно произнес Андрей. Я медленно повернулся. – Мне не все равно, что с тобой творится.

– Проблема в том, что ты никогда не слышишь меня.

– Дело не в тебе или твоей музыке. Как ты не можешь понять, мне уже и не важно, кем ты являешься. Я лишь хочу, чтобы ты имел нормальную жизнь, с ее пониманием и целью. Вот скажи, каким будет твой завтрашний день?

– Я устал от этих разговоров, отец. Просто дай мне, в конце концов, спокойно жить, и перестань уже исправлять чужие ошибки. Это только мои ошибки, мои, и я сам позабочусь об их исправлении.

– Что ж, сделай так, чтобы мы больше не возвращались к этой теме, – Андрей развел руками. – Если ты не желаешь стать хоть немного благоразумнее ради меня, сделай это хотя бы ради своей матери. Она ведь переживает не меньше моего.

– Ты боишься, что я когда-нибудь разрушу твою идеальную репутацию, – я исподлобья посмотрел на своего отца. – Что когда-нибудь выверенная до мелочей жизнь даст трещину, и именно я с наибольшей долей вероятности, по твоему мнению, нанесу удар по ней. Все твердишь, что я должен понять тебя, а сам даже никогда не пытался этого сделать в отношении меня. С чего я обязан проявлять большую инициативу? Я не хочу существовать с оглядкой на такого отца, вынужденный терпеть постоянный гнет и давление. Отпусти, в конце-то концов. Уже пора, знаешь ли. Не говори, что тебя по-настоящему заботят мои цели. Ведь волнует лишь одно – самое главное разочарование в жизни, а вернее его подавление – Я.

– Ты совершенно не прав сын. Ох, как ты не прав, – возможно, мне всего лишь показалось, но на лице отца отразилась мука.

Я запоздало подумал о резкости слов сказанных мной, но вернуть их не мог, как и не мог не сказать всего того, что давно назрело внутри. Уставший от беспрестанного контроля, и чрезмерной отцовской опеки, я выдал короткое излияние своего уязвленного свободолюбия, о котором жалел и не жалел одновременно. А отец крайне выдержанный и стойкий к любым воздействиям, по-видимому, не слишком-то хорошо оказался подготовлен к подобным откровениям сына.

– Жаль, что ты не можешь принять меня, какой я есть, но я не собираюсь становиться тем, кем желаешь видеть меня ты.

– Ты так разочаровываешь с каждым днем, и все же я не отступаюсь от своего сына. Я надеюсь, что однажды мы найдем общий язык, и ты, наконец, поймешь, чего добиваюсь. Не сногсшибательных целей и их покорения, хочу, чтобы ты начал задумываться о будущем. Хватит и этого для начала. Я в который раз вытащу тебя из передряги, и помогу, даже если об этом никогда не попросишь, мне не сложно, ведь сделаю это для тебя не себя, но и ты пообещай просто подумать.

Я устало опустил глаза. Все чего хотелось сейчас это остаться наедине с собой и своими заплутавшими мыслями. Не говорить вслух ничего, а начать вновь выискивать в глубине своего подсознания осколки и мельчайшие намеки о том, что случилось со мной.

Андрей выпрямился. Он вновь возобладал собой, пресекая новые попытки достучаться до сына. Слишком много раз он пробовал направить мою жизнь в нужное русло. Однако в каждый наш разговор мужчина терпел крах, постоянно натыкаясь на волну сопротивления, идущую от собственного сына, отгородившегося от любых возможностей согласиться хоть в чем-то со своим отцом. И оттого все общение сводилось к банальному выяснению отношений, в котором никогда не имелось победителя, и в котором всегда ощущалось чувство вины от каждого из участников.

Будучи состоявшимся и весьма практичным человеком, перфекционистом с большой буквы, Андрей оказался не способен терпеть не реализованных до конца амбиций, планов, идей. В какой-то степени я коснулся истины, говоря, своему отцу, что тот слишком разочарован мной, как частью собственной жизни. И в определенном смысле я был прав. Но в действиях и словах мужчины проскальзывало слишком много эмоций, и далеко не от переизбытка накатывающего иногда гнева и бессилия перед одним лишь упрямым мальчишкой, а от действительного проявления им сопричастности и беспокойства за своего ребенка. И Андрей совсем не виноват, что выразить свою скупую на откровенность, однако весьма глубокую любовь он мог только таким не тривиальным способом. Ведь как не крути самая неподатливая и шаткая сторона его жизни, оборачивается для него же и самым главным в эмоциональном смысле достижением.

Воцарившаяся грубая тишина в палате недолго властвовала над двумя людьми, замершими в неопределенности друг перед другом. В комнату, напичканную медицинским оборудованием, ворвался доктор, который и так дал отцу с сыном больше времени, чем заявлял перед уходом:

– Ну, все Андрей, на сегодня достаточно разговоров. Кириллу нужно отдохнуть. Можешь навестить его завтра.

– Кажется, это наш последний с ним разговор, – разочарованно произнес мужчина.

Я коротко посмотрел на отца, ощущая, как злость, способная прорваться в любую минуту, подступила к горлу. Однако я промолчал, сдержав свою ярость, и обуздав желание еще раз высказать все отцу. Подобные выпады требовали слишком много сил, а их у меня почти не осталось – ни душевных, ни физических.

Андрей вышел из палаты, даже не повернувшись в мою сторону и не попрощавшись. Вот только мне было все равно, я лишь надеялся, что хоть на какое-то время он оставит свои бесплодные попытки исправить меня и займется куда более важными делами, чем спасение сына от неминуемых жизненных ошибок. Правда, после любой из наших встреч, отец поддавался подобному настрою, и слишком уж быстро сдавался, вновь пускаясь в бесконечные споры с непутевым сыном.

– Вы опять поссорились? – напряженный взгляд Филиппа из-под его очков прошелся по мне весьма пристально.

– Тихая и спокойная беседа это не про нас, – я выпрямился, и попытался встать с кровати, передвинулся на самый ее край и спустил ноги на холодный кафельный пол.

– Что ты делаешь? – запротестовал взволнованный доктор, бросая свою папку на рядом стоящую тумбочку.

– Я не хочу больше здесь оставаться, – я вытащил из вены длинную иглу, впускающую в меня целый коктейль лекарств, и снял с пальца прищепку, измеряющую пульс. Прибор рядом с кроватью, до этого мерно попискивающий, заверещал одним беспрерывным сигналом.

– Но это не дело сбегать из больницы в таком состоянии, – врач метался надо мной, не представляя как остановить.

– Ты знаешь меня Филипп, знаешь лучше, чем кто бы то ни было. И потому должен понимать, что препятствовать бесполезно.

– Я и не собирался тебя связывать. Не в моей власти держать пациентов здесь против их воли. Я лишь использую шанс достучаться до твоего благоразумия, убедив остаться в больнице хотя бы на ночь.

– Одна ночь ничего не решит, – пошатываясь от влитых в организм лекарств и легкого сотрясения, я побрел к маленькому неприметному стулу возле закрытого жалюзи окна. Врач разочарованно вздохнул, застыв у опустевшей всего мгновение назад кровати.

– Прошу, не говори ничего отцу. Иначе он взбаламутит воду, а я этого не хочу. Его должно быть как можно меньше в моей жизни.

– Не держи зла на него Кирилл, каждый живет так, как умеет.

– То же самое можно было бы сказать и моему отцу, – я натянул свои джинсы и толстовку, которые лежали небольшой аккуратной стопкой на простом пластиковом стуле. – Обидно, что ты это понимаешь, а он нет.

***

Прохладный ветер растрепал мои отросшие волосы, разметав их по плечам. По спине вверх вниз пробежали мурашки от свежего воздуха, ворвавшегося в легкие. Я шел вдоль одинокой магистрали с редко проезжающими по ней машинами. Серое сумеречное небо нахмурилось, готовясь в любую минуту разразиться прохладным осенним ливнем. Машина, с которой я редко расставался, теперь была припаркована где-то очень далеко, хотя вполне возможно и нет. Этого я не знал, ведь совсем не помнил, где остался мой верный старенький мерседес, спасенный со свалки, как не помнил и нескольких часов своей жизни, вернуть которые желал больше всего на свете.

Попавшаяся на пути остановка не слишком обнадежила ночного путника, спешившего поскорее добраться до своей кровати и забыться долгим и глубоким сном. В столь поздний час автобусы не ходили по городу, а денег на такси у меня отродясь не водилось. Впрочем, за билет на автобус я тоже бы вряд ли мог заплатить, но машинально запустил в карман своих потертых джинс руку. Ожидаемо монет там не оказалось, вместо них я нащупал небольшой листок бумаги и извлек его на свет фонаря.

Сложенный вчетверо он выглядел изрядно помятым. По-видимому, лист находился со мной во время аварии, а значит, попал ко мне буквально накануне происшествия. И в том, что клочок бумаги принадлежал именно мне и имел стороннее происхождение, я убедился, развернув его. Простым серым карандашом на маленьком белом полотне просто и удивительно точно был изображен мой портрет.

Рисунок взбудоражил сотню мыслей. В висках предательски застучало, а сердце забухало в груди, отдаваясь гулким звоном в ушах. Кто так точно изобразил мое лицо? С кем я был вчера?

Из блужданий по воспоминаниям меня выдернула резкая боль, пронзившая всю левую сторону туловища, повелительно заставившая согнуться пополам. Наверное, доктор был не так уж и неправ, предлагая провести в больнице еще одну ночь. И все же в своем решении я остался непреклонен. Не смотря даже на то, что в глазах потемнело, так, словно кто-то резко выключил свет, и карандашный рисунок вдруг оказался сплошным размытым пятном, я радовался, что сейчас находился не в казенной кровати с отбеленными простынями, а на улице, где ничего меня не сковывало. Ведь больничные стены давили куда сильнее, чем темная улица, пропитанная всеми прелестями ночной жизни города. И хотя бесконечная серая дорожная лента не производила обратного эффекта, она выглядела куда желаннее замкнутого пространства набрякшего со всех сторон на одного лишь заплутавшего в себе самом человека.

Я отдышался от неожиданно скрутившего прямо на ходу приступа и тихо прислонился к ограждению остановки. Сейчас я надеялся переждать немного и пешком отправиться домой, мысленно пообещав самому себе не думать об аварии, не думать о своей машине оставленной неизвестно где, и главное не думать о рисунке, злобным вгрызающимся червяком застрявшем в моем уставшем мозгу. Все завтра, а сейчас нужен только сон, долгий, всепоглощающий сон и желательно без сновидений.

***

Не спать, абсолютно. Шутка ли? Когда только о сне и бредишь, желаешь его, а в итоге получаешь бессонную, нервную ночь с ее сестрами близнецами в придачу, это совершенно перестает быть малозначительным и неважным, перерастая в серьезную взявшуюся неоткуда проблему. Иной раз хочется раствориться в собственной беззаботности и безразличии, но они почему-то куда-то постоянно проваливаются, мутируя в один прекрасный момент в нечто до крайности назойливое и обескураживающее. И, возможно, подзуживающий нервный импульс тревожащий душу выглядел бы менее безосновательным, имейся на то хоть одна крошечная причина, проблема в том, что каких-либо веских оснований хандрить и не находить себе места у меня не было, во всяком случае до определенного момента. Однако этот момент стал лишь еще одним камнем, повязанным на шее, где набралось уже на целые бусы сомнений. Кто бы мог подумать, что ночи напролет молодому беззаботному парню придется размышлять и искать ответ. Вот только на что?

Я резко распахнул глаза. Почувствовав, как холодный пот обволакивает все мое тело, я прекратил дышать на мгновение. Тихий стон, с трудом сдерживаемый мной, оборвался в зачатке, не давая разрушить крепкий сон брюнетки, лежавшей рядом на постели. Кто она такая я едва помнил. Знал лишь, что взволнованный и разгоряченный выбежав на улицу из небольшого промышленного павильона, встретил красотку среди других фанаток. И если мне не изменяла память, звали ее Карина. Я заговорил с ней совершенно случайно. Хорошенькая и слегка навязчивая поклонница группы попалась в тот самый момент, когда я был чудовищно подавлен, ведь собственные собратья по команде предали меня, изгнав из своих рядов. Это случилось примерно через пару недель после аварии. Я как всегда отправился на репетицию к своим, как я считал друзьям, но вместо дружеского приветствия, получил нож в спину.

«Твои тексты слишком сырые, – настаивал басист группы. – А вокал никуда не годится».

«И это говорите мне вы? Выгоняете того, кто создал эту группу? Как же я чудовищно ошибся», – я не мог поверить своим ушам. Мне ставили в вину то, что несколько лет назад объединило вместе совершенно разных людей, похожих лишь в одном – безумной любовью к музыке.

«Ошибся, только не в нас. Мы четыре года играем, а чего добились? С тобой мы только идем на дно», – басист был слишком бескомпромиссен в своем убеждении.

«Вот значит, как все вы думаете? Без меня вам будет лучше? Что ж, я умываю руки. Не желаю больше находиться рядом с предателями».

Склады старой фабрики уже давно переставшей функционировать, служили пристанищем и репетиционной базой для многих начинающих рок-групп города. Часто из здания доносились звуки тяжелой музыки, иногда какофония из-за разогрева музыкантов или настройки инструментов, но, пожалуй, никогда еще в бетонных стенах не раздавалось криков ненависти и злобы.

Словно звериный рык вырвался из горла, когда я с силой толкнул тяжелую металлическую дверь и вышел на улицу, не замечая никого вокруг. Совершенно взбешенный произошедшим я бы так и прошел мимо симпатичной брюнетки, если бы не ее невероятное обаяние и смелость, прельстившие расстроенного музыканта. Карина так непринужденно обвила мою шею руками, что я тут же поддался чарам красотки, сумевшей молниеносно переключить все мое внимание на себя. По большей части именно этот фактор стал определяющим при сдаче в, пожалуй, самый сладкий плен, какой себе только можно представить. Но теперь по прошествии времени, я пожалел о случившемся, пожалел о той слабости, которая овладела мной в момент отчаяния. Ведь короткий миг наслаждения неизбежно сменился гнетущей яростью, бушевавшей в голове. Любвеобильная и горячая брюнетка не избавила от нее, лишь на некоторое время позволив забыться, и когда наша страсть остыла, ничего не осталось кроме все той же суровой реальности.

Зеркала в ванной слишком старого и потертого было мало, чтобы проявить мельчайшие детали мимики на лице, однако его вполне хватало для понимания того, как сильно я изменился за несколько недель. Гладкое бледное лицо осунулось еще больше, а под глазами залегли темные круги. Я пристально смотрел на самого себя, отчаянно желая найти ответы где-то глубоко внутри, тем самым обрекая вновь на безответную пустоту. И как ни странно тяготило меня не смена статуса на бывшего участника рок-группы, ненавистнее всего мне было, что воспоминания об аварии так и не проявились в голове, даже частично. Отчего-то казалось, будто в них кроется нечто важное, и это важное ускользает с каждым днем от меня все дальше.

Я шагнул под горячий душ в надежде, что тот облегчит душевные терзания, но кажется, слишком ошибся с этим, доверяя такое серьезное дело воде. Обжигающие струи хлестали разгоряченную кожу, ни на секунду не приближая к расслаблению. Мир вокруг холодил растревоженное сердце. Все окрасилось в стойкий сероватый оттенок с наглухо закупоренными дверями, в которые стучи не стучи, никто не откроет. Будто все то, о чем говорил отец, в какой-то момент обрело определенный смысл. Но не напрямую заставило уверовать в важность банальных истин, а скорее толкнуло душу к смятению. Жизнь вдруг перестала быть простой, и это безумно раздражало.

***

– Эй, просыпайся. Тебе пора уходить, – вещи пробудившейся девицы бесцеремонно прилетели ей прямо в руки. Она не успела даже опомниться, но рефлекс сработал за нее. Девушка ловко вцепилась в свою преступно короткую синюю юбку и открытый голубой топ.

– С ума сошел? Еще даже не рассвело, – Карина не торопилась выбираться из теплой постели.

– Ты должна уйти, – непреклонно настаивал я. – Хочешь, я вызову такси? Только если сама заплатишь за него.

– А у тебя что, нет денег? – презрительно фыркнула красотка. – Ты же рок-музыкант, играешь в группе.

– Больше нет, – я присел на кровать рядом с девицей. – Впрочем, у меня и раньше не слишком-то водились деньги. – В полумраке душной комнаты я увидел, как изменилось выражение лица девушки. Из стервозной победительницы она превратилась в наивную девчонку, обиженную на весь мир.

– Ты обманул меня, – визгливо прокричала Карина, толкая обидчика в грудь своими мелкими кулаками.

– Разве? – довольно произнес я, с легкостью перехватывая запястья взбешенной красотки. Не близость с этой девушкой, а боль, которую я причинял ей теперь, дала мне возможность утешить неприятное ноющее чувство внутри, ведь до ужаса не хотелось оставаться единственным испытывающим страдания. Только, я не догадывался об истинности своих действий тогда, а вот подсознание ведало куда больше в этом вопросе.

– Ты использовал меня, – разразилась девушка новым обвинением, по лицу которой текли черные слезы от размазавшейся туши и густой подводки. – Ты меня использовал. – Всхлипнув произнесла она вновь. – Ты меня использовал. – Совсем обессилившим тоном в третий раз прошептала красотка.

– Так же как и ты меня, – опустив запястья брюнетки, бесцветно произнес я.

Наскоро натянув на себя безвкусную одежду, Карина исчезла из маленькой квартирки, напоследок хлопнув входной дверью, да так сильно, что та чуть не спрыгнула с петель.

Я опустился на еще теплую от чужого тела постель, и, заложив ладони за голову, медленно прикрыл глаза. Я тут же заснул, очень крепко и глубоко, пожалуй, как никогда больше в своей жизни.

Глава 2. Маятник качнулся

Старательно выравнивания на полке тома разных размеров я пытался втиснуть рядом книги не то что по масштабу не подходившие друг другу, но даже по смыслу никогда не соприкасающиеся ни в одной вселенной. Извлекая их одну за другой из пластиковой корзины, я расставлял книги по порядку, как товар не слишком подвергшийся ажиотажу со стороны покупателей ранее, но, по мнению хозяина магазина непременно должный захватить их интерес после некоторого обновления. «Уценка» – это то, что так не любят посетители по обычной цене, и как сумасшедшие сметают с полок, на которых маленькая красная табличка гласит: «Распродажа».

«Как изгнать призрака из вашего дома». Щелк – и эта ода безумию уже соседствует с поваренной книгой итальянского ресторатора с почти полувековым стажем на этом поприще. Щелк – и «Розовый бархат любви» скользит вдоль обложки «Рожденных на другой планете». «Детские сказки старой Европы» мирно вдохновляются утонченной историей «Великой моды девятнадцатого столетия».

Простоя и монотонная работа позволяла отстраниться от гложущих мыслей, сосредоточившись на чем-нибудь ином, пусть даже не слишком важном и не слишком личном. Я четко ощущал, что всеобъемлющая концентрация на простых физических действиях это спасательный круг в бесконечном кружеве монотонных будней.

– Ты хоть понимаешь, что эта работа ничего не изменит? – мой полный и довольно коренастый друг с длинной темной челкой стоял рядом, облокотившись на железный стеллаж, который так спокойно я заполнял товаром.

– Будто у меня есть другой выбор, – равнодушно произнес я – новоиспеченный продавец посредственной литературы.

– Разве этот кошмарный магазин тебе что-то дает? Ни денег, ни удовольствия. У меня ощущение будто ты гробишь себя нарочно. Вот только зачем?! – Луц импульсивно жестикулировал, пытаясь вразумить своего совсем поникшего товарища.

– Единственное место, где я гожусь в работники, я не могу упустить. Лучшего мне все равно не найти, – я достал последний томик из корзины и водрузил его на расшатанную металлическую полку массивного стеллажа.

– Не единственное. То в чем ты по-настоящему хорош – музыка. И этого ни что не изменит.

Я с подозрением посмотрел на друга, уловив в его горящих глазах неутомимую надежду воскресить былые времена, однако в себе не почувствовал того же:

– Знаю, Паш, о чем ты пришел меня просить, но с музыкой я завязал, уж прости, пока я не в состоянии писать тексты или играть.

– Слушай, я понимаю, тебе не сладко сейчас. И все же не могу поверить, что ты способен отказаться от своей мечты так просто. Может нужно, чтобы прошло больше времени. Это нормально. Но тебе точно необходимо подумать о новой группе. Два человека у тебя уже есть. Ты и я – неплохой тандем барабанщика и вокалиста. Это хороший костяк для нового проекта, в особенности, когда уверен в его стабильности. Жаль меня не было тогда с тобой, я бы задал этим придуркам такую трепку. Знай, я всегда останусь на твоей стороне. И это не только из-за общих пристрастий, но и из-за дружбы. Ты можешь на меня рассчитывать полностью.

– И я это ценю, – я тяжело вздохнул, скрестив устало на груди руки. – Но обещать ничего не могу, да и не хочу.

– Ковин! – произнесение моей фамилии так громко и четко хозяином магазина не предвещало ничего хорошего.

– Мне нужно идти, – нахмурившись, изрек я.

– Да, хорошо, – наконец отступил друг, расстроено опустив голову. Я направился к своему работодателю, но Луц вдруг резко окликнул меня:

– Эй, Кирилл, даже если я окажусь в самом забойном и знаменитом коллективе мира, я буду надеяться, что ты позовешь меня в свой. И я непременно соглашусь.

Я приостановился, лишь слегка повернув голову. Ничего не ответив, я ушел, даже не попрощавшись с другом, ведь совершенно не чувствовал уверенности в том, что когда-то смогу дать ему то, что он просит.

– Ковин, надеюсь, ты в достаточной мере понимаешь, какой кредит доверия я тебе проплатил, когда принял на работу? – маленькие черные глазки на худом узком лице внимательно буравили мою скромную персону.