Текст книги "Новоземельские рассказы"

Автор книги: Яков Кальницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Опять вместе

В бревенчатом домике на берегу Безымянной губы гостит экспедиция с Матшара. Николай и Вячеслав больше похожи на санитаров, чем на гостей. Они варят обед, колют дрова, носят воду, топят печь. Николай сам готовит лекарства и поит ими Марью и Саньку.

Санька уже сидит без посторонней помощи. Лицо его как будто меньше стало, скулы торчат, глаза ввалились. Он молчит и в тревоге по отцу беспрестанно морщит свой бледный лоб.

Марья иногда пытается встать. Неверными шагами направляется она к плите, пробует заняться своими хозяйскими обязанностями, но, несмотря на все ее просьбы, гости не дают ей ничего делать.

– Погулять, пожалуйста, даже на воздух не мешает выйти, на солнышко... А вот работать – извините! Работать мы не позволим!

Как и Санька, Марья мучается тревогой по мужу. Гости понимают состояние Марьи и Саньки, и Вячеслав или Николай, а то и оба вместе, то и дело принимаются успокаивать своих пациентов:

– Не волнуйтесь понапрасну! С „Красина“ самолет выслали... Непременно найдут хозяина вашего...

– Куда ему деваться? – добавлял Вячеслав. – Плывет себе как князь на льдине, а орлы наши его сверху заприметят, – раз! – подняли и готово, вот он, ваш Ефим Бусыгин, радуйтесь себе на здоровье сколько влезет!

Санькиным наблюдательным пунктом на луде теперь пользовался Вячеслав. Всякую свободную минуту он взбирался на нее и с помощью подзорной трубы обшаривал весь горизонт. И вот однажды он увидел над горизонтом дымок. Вскоре можно было различить две мачты, две высоченные трубы „Красина“. Он влетел в дом и закричал:

– Пляшите! Живо мне плясать! Уррра! „Красин“ идет! Красин»!

Марья покраснела. Рот ее искривился. Нельзя было понять, собирается ли она плакать или смеяться...

Она быстро оделась и выбежала вслед за Николаем. На горизонте красовался стройным корпусом Краснознаменный ледокол. Не выдержали нервы, Марья разрыдалась:

– Ох, муженек, друг ты мой горемычный! На кого ж ты покинул нас, сирот беспризорных! Ох, Ефимушка! – Так причитала она, не веря в спасение Ефима. Именно теперь, когда все так хорошо кончилось, овладело ею горе. Чего бы им недоставало, если бы и Ефима спасли?! А так, на что им жизнь?!

Воспользовавшись тем, что все заняты, Санька тихонечко сполз с кровати, оделся и вышел на берег. Он стоял подле матери, а та не замечала его. Николай и Вячеслав уже запрягли лучших своих собак в сани и помчались по льду залива навстречу ледоколу.

«Красин» меж тем был уже на середине залива. Его бархатный бодрый гуд разнесся далеко по окрестностям. Какая-то машина повисла на стреле лебедки над бортом и опустилась на снег. Потом спустили трап. На лед сошли люди, сели в машину... И вот уже летит эта странная машина к берегу, одолевая торосы, прыгая через трещины. Аэроплан – не аэроплан, автомобиль... И на автомобиль непохоже. Вот встретились Вячеслав и Николай с этой машиной. Остановились на минутку. Потом собаки поволокли их дальше, к ледоколу, а машина, громко жужжа и фыркая, снова несется к берегу.

Стоит Марья на берегу и непонимающими глазами смотрит то на ледокол, то на машину, ныряющую среди торосов и быстро-быстро приближающуюся. А Санька дергает ее за подол:

– Мама, «Красин» это? Это «Красин»?

Диковинная машина растет на глазах. Вот она уже у берега. Перепрыгнула через полынью, с разгону вылезла на скалистое возвышение и остановилась прямо возле Марьи. Открывается сбоку дверца. Какие-то косматые звери вырываются из машины и кидаются на Саньку. Санька валится в снег и машет руками, отбиваясь от нападения. И вдруг он громко хохочет:

– Да ведь это Лорд, Еремка! Мама, глянь!

Но мать не слышит. Она кидается с протянутыми руками кому-то навстречу и повисает у Ефима на груди. Ефим обнимает ее, гладит и приговаривает:

– Ничего... Ничего...

Потом он берет Саньку на руки, подымает его над головой...

– Эх, и отощал же ты, сынаш! Легкий, как перышко... Ну, ничего, выкормим!

Потом все они – и Ефим, и летчики, спасшие его, и водитель аэросаней, на которых приехал Ефим, и Марья, и Санька, и псы – все идут в дом, и Марья – откуда силы взялись! – потчует дорогих гостей, спасителей. А Ефим, раздевшись, не без гордости рассказывает:

– Да что там бедствие? Бедствие – дело второе! А вот скажи, Марья, какое нам, промышленникам, уважение от нашей советской власти! На самолете летал, на «Красине» ванну принимал, а домой на аэросанях прикатил... Что далеко было – близким стало...

Он крепко пожал руки летчикам:

– Сила наша великая!

БЕЛЬКА

Нюшка получает медвежонка

Огонек лампы слабо освещал большую комнату. В углах чернели тени. В печи гудело пламя, и багровые отсветы падали на пол.

Мать месила тесто. Она часто останавливалась, задумчиво глядела на темные стены, на закопченный потолок, качала потом головой, вздыхала и снова принималась за работу.

А Нюшке скучно. Не с кем слово вымолвить. Братишки – Вася и Петунька с последним пароходом уехали в школу. Там и живут, в Белушьей губе, за триста километров от дома.

Девочка блуждает по комнате, как сонная муха. То вздремнет, то куклой займется... А в голове столько мыслей, столько вопросов. Спросить – боится. Отец второй день как уехал по капканам, погода разыгралась, мать задумывается, вздыхает... Нельзя спрашивать, – заругает. Не раз уж попадало Нюшке за неуместные вопросы:

– Мам, а почему лампа горячая?

– Горит, оттого и горячая.

– А почему горит и оттого горячая?

– Керосин в ней, потому и горит...

– А почему керосин?

– Вот привязалась! – ругалась мать. – Не твое дело! Вырастешь, узнаешь.

А сейчас вот ветер: ходит вокруг избы, как живой. Ходит и в стены стучит: «By-у-у-у... Раз-не-с-су...»

– Мам, а ветер где живет? – не сдержалась девочка. На этот раз мать не рассердилась:

– Ох, живет ветер, живет... Отца все нет... Где-то он бедствует в такую пору?

Ответ не удовлетворяет Нюшку. Но она чувствует, что мать встревожена и не пристает с вопросами.

Таня – хорошая кукла. Веселая, румяная, добрая. Только не живая. И нос отбит. А из ног опилки сыплются. Болтаются ноги, как тряпочки. Нюшка зашила бы, да не знает: может больно кукле, если иглой шить?

И опять не смеет спросить у матери, больно кукле или нет?

Нюшка вздыхает и садится к столу. Окруженная световыми кругами, важно светит лампа. А огонек маленький, дрожащий, еле дышит. Но если его потушить, всюду станет темно...

– Мам...

– Что, дочка?

– Ничего... так...

– А ветер-то, ветер... – шепчет мать и снова принимается за работу.

И вдруг, сквозь грохот и вой непогоды, доносится собачий лай. Кто-то возится за стеной...

Девочка вскакивает, прыгает, хлопает в ладоши:

– Папанька приехал! Папанька, папанька...

Мать бледнеет, вдруг лицо ее становится красным. Она вытирает передником руки и бежит в сени. За стеной – радостные голоса. Нюшка чувствует себя именинницей: ведь это она первая услышала, что отец вернулся.

Отец входит, окруженный облаком пара, и улыбается. Девочка кидается к нему, и взлетает к потолку, потом прижимается лицом к его колючей щеке.

– Ну, – говорит отец, – теперь уж ты скоро совсем большая. Два дня не видал, а ты вон как выросла.

Нюшка гладит волосы отца и вдруг совершенно серьезно спрашивает:

– А отчего у тебя, папаня, дым с головы?

– Дым? Где? – Отец смотрится в маленькое зеркальце на комоде. – А и впрямь... Упрел, дочка, оттого и дым... Пар это, пар. На дворе мороз, а в доме жарко. Значит – пар. Понимаешь?

Нюшка ничего не понимает. Она хочет еще спросить, но отец вдруг заявляет:

– А я тебе товарища привез. Не будешь теперь киснуть одна...

Дыхание захватило. Трудно слово вымолвить. Товарища! Где же он? Почему на морозе остался? Уж не шутит ли отец?

А он сбегал в сени и вернулся с чем-то пушистым и белым, белым... – Медвежонок! Неужели живой?

Черные глаза, черный нос. Они тремя точками сошлись на его мордочке. В остальном звереныш, как снег.

– Беленький, беленький... – шепчет Нюшка, протягивая к нему руки. – У, ты, Беличка мой... Белинька...

Отец бережно передает ей медвежонка. Она чувствует его тепло. Пушистая шерстка щекочет ей шею. Он тихонечко поскуливает и облизывается. Тем временем мать вносит большую грязновато-белую шкуру. Тяжело дышит и жалуется:

– Ну и зверь же был. Недаром сердце мое тревожилось. Гляди-ко с каким страховищем встретился. Неровен час... Матка ведь.

Отец ласково треплет ее волосы:

– Брось, женка, не хнычь. Разве нам впервой? За лапу поздоровались, пулей попрощались... Двадцать четвертый на моей совести. Шкура, что и говорить, замечательная. Ну, главное, малыш ... Прямо клоун какой, веселый, хваткий... Вот и у Нюшки товарищ будет.

Нюшка бросила куклу. Принялась устраивать медвежонка. Втащила из сеней старый ящик из-под спичек, напихала в него обрывки шкур и давай немедленно укладывать своего питомца.

– Спи, спи, Белинька. Спи маленький... Маму нужно слушаться...

Отец и мать давились со смеху, глядя на ее заботы.

– Ты его, дочка, накорми раньше. Может, он голодный? – сказал отец.

А мать добавила:

– Молочка ему разведи сладенького...

Нюшка накормила медвежонка сгущенным молоком; он потянулся, зевнул и крепко заснул.

Ночью громко храпел отец, ровно дышала мать, и Белька посапывал в своем ящике. Нюшка лежала с открытыми глазами и строила всякие планы. В них медвежонок занимал первое место.

Вдруг кто-то мокрый притронулся к ее руке. Она быстро отодвинулась к стенке и с головой укрылась ватным одеялом. Но невидимка потянул простыню, лижет ей руку. Да ведь это Белька, медвежонок! А она со страху чуть не задохнулась.

– Белька, подь, подь сюда... – шёпотом позвала она. Медвежонок положил передние лапы на одеяло и стал дышать ей в лицо. Она схватила его подмышки и с трудом затянула в постель. Медвежонок все лизался, а Нюшка гладила его мягкую пушистую шерстку. Так и не заметила Нюшка, как заснула. Снилось ей, что она едет на санях, запряженных Белькой, – мчится по морскому льду, и все мелькает мимо, быстрей, назад, назад. Морозный ветер бьет в лицо. Где-то ревут звери... Страшно и никого нет поблизости. Только она и Белька. Со страху девочка открыла глаза. Над нею стояла мать.

– Это еще что за новости! – кричала она. – Где это видано, зверя в постель?!

Еле сладила мать с упиравшимся медвежонком и выбросила его в сени.

Все утро Нюшка ходила надувшись и не разговаривала ни с отцом, ни с матерью. Отец посадил ее, несмотря на сопротивление, к себе на колени и стал объяснять:

– Он ведь животное, зверь... У собак и то глиста опасная водится, на человека переходит, а у него и подавно... Не бери, дочка, в постель.

После разговора с отцом Нюшка повеселела, помирилась с матерью и, торопливо позавтракав, побежала к своему новому другу.

Белька учится возить сани

В хорошую погоду Нюшку одевали потеплей и отпускали гулять. Мать и отец строго наказывали не уходить далеко. В любую минуту может испортиться погода. А то и медведь наведается.

Раньше девочка мало интересовалась одинокими прогулками. Разве что северное сияние вспыхнет. Тогда все так красиво кругом, что, кажется, вовек не оторвалась бы от этой красоты. Но зимой хорошая погода длилась недолго. Наползут тучи, проглотят разноцветные лучи, и сплошной мрак ляжет тогда черным грузом на землю. Какой интерес гулять одной в темноте?

Другое дело теперь, когда появился такой забавный и веселый товарищ. Нюшка крепко держала медвежонка на двухметровой веревке. А он потешно прыгал и кувыркался, купаясь в снегу, как воробышек в пыли.

Собаки встретили нового компаньона не особенно любезно. И раньше всего Нюшка постаралась познакомить с ним вожака упряжки, огромного, лохматого Жемчуга. Она припасала сахар и, когда выходила гулять с Белькой, угощала пса. Сама того не зная, она поступила, как опытный дрессировщик. Жемчуг привык получать лакомые кусочки всякий раз, как на дворе покажется медвежонок.

Ну, а раз вожак подружился с Белькой, не стали злиться на него и рядовые собаки.

Девочка, медвежонок и собаки коротали долгую полярную ночь в общих забавах и играх. С Белькой всем стало весело.

Как-то Нюшка вздумала поиграть в охоту. Она – отец, промышленник Семен Игнатьевич Яреньгин, а Белька – собака. Она отправляется на промысел – значит Белька должен везти.

Сбруя была нехитрая. Нюшка привязала два ремня к ошейнику медвежонка, а другие концы прикрепила к ручным саням. Но Белька никак не мог понять, чего от него хотят. То он вырывался и носился с санками, и те больно били его; то, наоборот, вместо того, чтобы везти Нюшку, сам взбирался к ней на колени и лизал ей нос.

Жемчуг – старый солидный вожак – на своем веку не одну собаку научил ходить в упряжке. Видя Нюшкины затруднения, он поспешил ей на помощь. Стал рядом с Белькой и толчками, покусыванием, быстро объяснил медвежонку, что от него требуется. Тогда Нюшка впрягла в санки еще и Жемчуга.

Теперь уж Бельке некуда было деться от четвероногого учителя. Жемчуг тащил его вместе с санями и не позволял куралесить в упряжи.

Сначала Белька быстро уставал. Он ложился на спину и болтал лапами. Девочка давала ему отдых, и занятия продолжались.

– Глядите-ко, – сказала однажды Нюшка, когда отец с матерью как-то вышли поглядеть на ее забавы, – мой Белька лучше собаки тянет... – Прыгнула на сани, взмахнула палкой и покатила по утоптанному снегу.

В тот день медвежонку даровали свободу.

– Теперь он совсем свойский, – сказал отец. – Не убежит... И на веревке водить не надо. Пусть его живет с собаками... Вроде девятого пса будет.

Давно уже перестали молоть для Бельки пищу в мясорубке. У него появились мелкие, острые зубы, и он прекрасно справлялся с тюленьим мясом, которым кормили и собак.

Солнышко взошло

Багровые отблески мелькали на горизонте. В такие минуты все светлело, небо становилось зеленоватым, а порой и розовым.

– Вот и солнышко жалует, – сказал отец, собираясь в дорогу. – Ужо в другой раз поеду по капканам при солнышке.

На другой день он привез четыре одеревеневшие песцовые тушки. Подвесил их повыше в сенях, чтобы собаки не достали, а после обеда освежевал.

Развешивая меха под потолком, мать мечтательно говорила:

– Скоро Васютка с Петунькой приедут... Вот бы хорошо всем податься навстречу. Отец, а не возьмешь нас с Нюшкой в становище? Тебе за делом, нам погулять охота. Правильно сказываю, Нюшка?

При одной мысли о поездке в становище Нюшка пришла в восторг. Она запрыгала, захлопала в ладоши:

– Поедем, поедем, папанька! Поедем... И Белька поедет!

– Ин, ладно, – согласился отец. – Поедем... Отчего же? Поедем... А Бельку обязательно возьмем, он сани потащит. Собак-то у нас на одну упряжку...

Каждый год в конце июня, Семен Яреньгин ездил в Кармакулы, к первому рейсовому пароходу. В эту пору съезжались туда из всех промысловых избушек. Кто возвращался на Большую землю, кто ехал учиться в Архангельск, Нарьян-Мар, в Москву или Ленинград. А кто встречал семью или ребят из школы. Получали почту, свежие продукты, снаряжение и сдавали зимний промысел.

Вот скоро дни и ночи пойдут друг за дружкой, потом установится постоянный день .. Тогда и конец Нюшкиному нетерпению, – они поедут в становище Кармакулы.

Сначала вечерняя заря следовала за утренней. Вскоре между ними появились просветы. Это уже был день. И хоть не видно еще солнца, а чувствовалось его присутствие где-то тут, поблизости... вон за той горой, что, как гигантский плавник кита, круто вздымалась над избушкой.

Однажды, вернувшись с охоты, отец за завтраком сказал:

– Ну, мать, да и ты, Нюшка, поздравляю вас с возвращением солнца. Завтра на небе будет... Нужно и в сем годе отпраздновать этот день по-советски.

Псы носились по берегу, задрав хвосты. Они выли, лаяли и визжали. Медвежонок швырял собак через голову, взметал лапами столбы снежной пыли и подолгу ворчал, глядя на небо.

На следующее утро отец и Нюшка нашли у постели чистое белье и праздничную одежду. Вместо пимов отец одел высокие кожаные сапоги до пояса, Нюшка – нерпичьи бахилы, а мать – городские ботинки с глубокими калошами.

Над островом стояли еще зеленоватые сумерки, когда они вышли встречать солнце. Собаки метались вокруг, а медвежонок все забегал вперед, словно торопил их.

Будто пожар занялся: воспламенилась гора и зажгла небо. Из-за горба показалась верхушка красного, слепящего диска, от которой во все стороны потянулись тучи.

Море засверкало разноцветными огнями. Зарделись горы.

Отец сорвал с плеча винтовку, дернул затвор. Загремели выстрелы, подхваченные горным эхом... Белька вдруг поднялся на задние, лапы. Он смешно заворчал, по-своему, по-медвежьи, приветствуя солнце. Трудно было не рассмеяться, глядя на него. А собаки заскулили, залаяли.

– Солнышко, солнышко... – запела Нюшка, подпрыгивая в такт только что сочиненной песенке:

– Загляни в оконышко.

– Дам тебе... – Она задумалась и остановилась на секунду, потом снова запрыгала и закончила:

– Дам тебе... картошку.

После вкусно завтракали, катались на медведе. И он, хоть и ворчал, но, подчиняясь девочке, не отказывался возить также и взрослых.

Белька-промышленник

С каждым днем солнце все дольше оставалось на небе. Ночь и день стали аккуратно сменять друг друга.

Снег таял на глазах, точно его пожирал кто-то невидимый. С гор валились шумные ручьи. В заливе, прямо на льду, чернели озера талой воды.

Между вечными снеговыми залежами, на скалах, всюду, где только что оголилась почва, показался зеленовато-бурый мох. В нем, как голубые и синие глазки, мелькали цветы.

Широкие серые крылья чаек скользили над торосами, как далекие косые паруса. По утрам на полыньях плавали черно-белые кайры. Раз даже показались гуси, летевшие с юга. Отец кричал со двора:

– Нюшка! Варвара! Гуси прилетели! Гуси!

Нюшка выбежала, не одеваясь. За ней спешила мать. Они долго провожали глазами многоголовый табун, растянувшийся треугольником по небу.

Кончился песцовый сезон. Пришла пора бить черного зверя: тюленя, нерпу.

Взберется Семен Игнатьевич с подзорной трубой на высокую скалу, высмотрит тюленьи лунки, продутые во льду, запомнит где какого искать и поедет на собаках в море. Вечером обязательно возвращается с добычей.

Иногда случалось ему ночевать и в море. Тогда мать по-прежнему не отвечала на Нюшкины вопросы и вздыхала.

Однажды Нюшка увидела, что у медвежонка морда в крови. Девочка обеспокоилась. Стала отмывать кровь, но ранки не нашла. Задумалась Нюшка, но родителям ничего не сказала.

Как-то в другой раз она собралась покататься на медвежонке, но Бельки нигде не было. Сколько ни кликала, не прибежал. Потом пришел, как ни в чем не бывало, стал ласкаться и опять на морде была кровь. И на этот раз Нюшка промолчала.

Вечером вернулся отец, привез три тюленьи туши и сбросил их в амбаре. Войдя в дом, он первым делом спросил:

– А что наш Белька, дома?

Нюшка глянула в сени и ответила:

– На своем месте, спит поди...

– Вот шляющий, – возбужденно сказал отец. – Чуть не укокошил я его. – Он стал снимать через голову малицу, продолжая свой рассказ. – Подъезжаю я к тюленю. Одного взял, к другому, значит, подбираюсь. Собачек оставил за торосами, а сам против ветра ползу. Поднял голову, гляжу... батюшки! Что это? – никак медведь впереди. Хорошо, что Белька ростом не вышел. Ведь, что оказывается?! Промышляет, гражданин хороший, самостоятельно. Я подползаю к тюленю, и он подползает... Почуял меня, осерчал. Думал – кинется. Но не хватило нахальства. Сколько его ни кликал, не признался! Из-за него и тюленя проворонил. Позови-ка его, дочка, – закончил отец.

Нюшка приоткрыла дверь:

– Белька, Белинька, подь, подь-ко сюда...

Медведь степенно вошел. Спина его была вровень столу. Мягко ступая, он подошел к Нюшке и нежно ткнулся ей в руку. Только теперь они заметили, как вырос он за это время. Мать даже побледнела, всплеснула руками:

– Господи! Мы то думали, мал еще... А он вон какой. Настоящий зверь. Чего теперь с ним делать?

– Уж я и то думаю, – отозвался отец. – Как бы не одичал. Ведь вот, сколько кликал, а он не послушался...

Долго совещались отец с матерью, но так и не придумали, что делать с Белькой. Застрелить – жалко. А Нюшка так разревелась, что насилу ее успокоили.

– Ну, что ж, поживем еще маленько, увидим чего делать, – решил отец... – Только, вот что, посадим его на цепь. Крови чтоб и не нюхал. Ты, Нюшка, присматривай... Чуть заметишь, что норов портится у него, скажи. Как бы беды с ним не нажить.

Нюшка пообещала ничего не утаивать.

Белька-спаситель

Перед поездкой в становище несколько дней выдалось свободных. Отец предложил всей семьей съездить за яйцами. На «базаре»[10]10
  Птичий базар – место массового гнездования перелетных птиц.


[Закрыть] предполагали провести два-три дня. Там у них были оставлены с прошлого года ящики. Чтобы не дать кайрам испортить промысел насиживанием, они собирали первые яйца, еще в начале июня, и упаковывали их в ящики. После когда залив освобождался ото льда, перегружали добычу в карбас. Так ящики и зимовали из года в год на островке.

На этот раз, кроме боевой винтовки, отец взял с собой и мелкокалиберную.

– Это, – сказал он, укладывая оружие на сани, – для тебя, дочка. Может гусей встретим, будешь сама промышлять... Поучиться не худо.

Нюшка сама будет бить гусей, промышлять, как отец. Девочка пела и плясала от радости.

Одной упряжки было мало. Решили во вторые сани впрячь Бельку. Все равно одного оставлять нельзя, – ведь кормить его некому будет.

«Птичий базар» находился на островке, в глубине залива, километрах в пятнадцати от их избушки. Сначала нужно было ехать на восток, потом обогнуть островок с севера и подняться по пологому западному склону.

Яркое солнце играло на небе и устилало дорогу пылающими самоцветами. Временами, когда наползали тучи, становилось холодно. Но они были тепло одеты, и мороз только бодрил их. Нюшка всю дорогу хохотала. Отец и мать улыбались.

Прошло полтора часа, и островок превратился в гранитную глыбу, отвесно вздымающуюся из черной глубины залива. Но чем ближе подъезжали, тем хуже становилась дорога. Приливы и отливы в эту пору взламывали здесь лед.

Все чаще попадались полыньи и разводья. Отец уже несколько раз уходил вперед искать дорогу.

– Недолго и искупаться, – ворчал он... – Удовольствия мало ...

Со всякими предосторожностями обогнули остров с севера. Выбрались, наконец, на западную сторону и увидели, что здесь всюду вода.

Опытный охотник направил сани к одинокому мыску, где, казалось, кончается лед. А обогнув мысок, попали на торосистый мост, соединявший припай с островом.

Через полчаса они были уже на голой плоской вершине. Здесь всюду был скользкий и смердящий птичий помет. На каждом выступе, в каждом углублении, в каждой трещинке – сидела на яйце небольшая, напоминающая мелкую домашнюю утку, крупноголовая кайра. Она любовно охраняла свое единственное огромное зеленое, в черных крапинках, яйцо.

Сани буквально ехали по яичному студню. Собаки и медведь грызли яйца вместе со скорлупой. Белька на ходу умудрился проглотить кайру прямо с перьями.

Они натянули палатку, починили ящики и долго лежали перед сном на оленьих шкурах, слушая рассказы отца о Большой земле. Медведь позвякивал цепью, привязанный к саням снаружи, а собаки, наевшись до отвала, крепко спали.

Едва забрезжил рассвет, все, даже Нюшка, были на ногах. Наскоро позавтракав, принялись за дело. Сначала собирали яйца вокруг палатки. Нюшка и мать носили, а отец укладывал в ящики. К обеду успели наполнить четыре ящика, а все еще вблизи оставалось много яиц. К вечеру заколотили еще шесть ящиков.

Три дня работали без устали. Отец рассчитывал, что если они сдадут Севморпути только двадцать пять ящиков, то и тогда заработают около тысячи рублей.

– Это, Нюшка, деньги твои... На книжку положим: подрастешь, поедешь в Москву учиться, там тебе пригодятся...

Нюшка плохо еще понимала значение денег, но о Москве слышала, видела ее даже во сне. Это наподобие Кармакул, где она однажды побывала. Но в Кармакулах четыре дома, а в Москве – Петунька сказывал – больше сотни наберется. Нюшка не поверила ни ему, ни отцу, который тогда сказал: «тысячи домов в Москве!» Это не укладывалось в ее голове. «Сто» – ей казалось бесконечно много. А тысяча, это – отец говорил – десять раз по сто. Как же это так много домов в одном месте?! Как там, должно быть, тесно. От собак, наверное, прохода нет. И где взять столько людей, чтобы дома не пустовали?

На следующее утро они спустились на покрытую галькой отмель. Узкой полосой протянулся здесь до самого припая торосистый перешеек. Между торосами стояли лужи. Крайние льдины качались всякий раз, как по ним ударяли волны. Ясно, что ледяной мост может поплыть каждую минуту. Тогда им придется долго, может быть, месяцы, сидеть на острове.

Семен обернулся к ехавшей сзади жене. Лицо его было бело, и голос звучал строго и торжественно:

– Варвара Тимофеевна, – сказал он, – промедлили мы... Тут, сама видишь. Как бы ни пришлось, держись за сани. Не кидай... Все сбрось в воду, ни за что не цепляйся, только саней не пускай... Собаки запутаются, постромки отрежешь. Нож приготовь!

Он тронул Бельку. Скрипя пошли сани. Отец крепко держал Нюшку и все оборачивался. Собаки осторожно следовали за ними. Лед под ногами колебался, из невидимых трещин хлынула вода. Но ближе к середине ледяной перешеек стал крепчать. Семен уже радовался спасению, как вдруг сзади донесся истошный крик:

– Ой, батюшки, тону!

Кто это? Неужели мать кричит таким страшным голосом?!

Нюшка рванулась, но отец пригвоздил ее к месту.

– Сиди! Не твое дело!

Мать в воде. Собаки барахтаются в ледяной каше. Саней не видно. Вой, визг, крики...

– Что бы ни было, держись за сани, – крикнул отец и бросился выручать мать.

Нюшка видела, как тонули собаки, как захлебывалась мать. Она что-то кричала тонким голоском и не знала, что кричать. Порывалась бежать зачем-то к воде. Все было как в тумане. Вот отец протягивает матери хорей.

– Берись, – кричит он, – хватай! Не робей...

Вдруг он заревел.

– Режь постромки, режь!

Схватил винтовку, приложился, выстрелил. Собаки, значит, запутались. Жемчуг кусает повисших на нем собак. Вот... Только три морды. У Жемчуга пасть в крови...

– Мамочка, маманичка, ой боюсь! – кричит Нюшка, и рыдания душат ее.

Мать тянется к хорею. Она то погружается в воду, то высовывается... Вот она ухватилась за хорей. Отец тянет, ближе, ближе. Вдруг треск, торос откалывается, переворачивается... Что, что произошло?! Отец в воде, рядом с матерью. Он взмахнул рукой. Сверкнул нож... Что-то лохматое выпрыгнуло из воды. Жемчуг! Он воет, лает и отряхивается.

Не сознавая, что делает, Нюшка кинулась к родителям. Отец бьет свободной рукой по воде... у матери закрыты глаза.

– Отойди от края! – кричит отец Нюшке, а сам погружается. – Сорвешься!..

Нюшка ничего не соображает. Там, в воде... отец, мать... Она рванулась к ним... Холодная вода охватила ее маленькое, худенькое тельце. Сдавило грудь... В голове шумы, в глазах круги, искры и пятна... Ничего больше нет. Нюшка теряет сознание...

Потом вдруг откуда-то выплывает чувство, что она, Нюшка, существует. Вот ее руки, ноги. В голове, точно молоты бьют, звон стоит. Отец и мать тонут. Она должна что-то сделать. Девочка вскрикивает и открывает глаза...

...Родные лица отца и матери над нею. Отец улыбается и смешно топорщатся его усы. Лицо матери в слезах, но на нем, как северное сияние после бури, уже бродит улыбка.

– Очнулась, дочка? – ласково шепчут они в один голос. Звуки доходят издалека. Нюшке кажется, что привиделся дурной сон... Они ведь никуда не ездили, не тонули. Все это было во сне... Она ласково гладит голову матери и лицо отца. Но как тяжелы ее руки.

Что-то белое, лохматое мягко подходит к ее постели. Кто-то лижет лицо, а мать плачет, плачет и улыбается.

– Да ведь это Белька! – вскрикивает девочка и хочет повернуться к нему, но не может – сил нет...

– Лежи, лежи, дочка, – строго говорит отец. – Не ворочайся пока. Лучше вот бульону выпей... Я парочку гусей промыслил...

Теперь Нюшка знает: не во сне ей привиделось все это... Они поехали за яйцами, отец еще взял для нее мелкокалиберную винтовку. Она ведь должна была бить гусей...

Горячий, крепкий отвар пахнет морем, рыбой, но он очень вкусен, Нюшке хочется еще пить и кушать.

– Маманя, дай чего-нибудь...

Мать взбивает два яйца. Нюшка пьет яйца, ест хлеб, и силы возвращаются к ней. Она уже может повернуться к Бельке, погладить его, поцеловать.

К ужину она самостоятельно добралась до стола. Мать радостна смотрела на Нюшку, и лицо ее все розовело.

– Понимаешь, дочка, – начал отец, – вижу дело худо оборачивается. Собаки запутались... пойдут ко дну. Сани потащат... Остаемся мы без матери. Я сначала застрелил Жучка, чтоб не душил Жемчуга, потом, как в воду упал, постромки отрезал. Жемчуг выскочил, остальные уже не выплыли... – Он вздохнул, отпил из стакана и продолжал: – Ну, держу я мать, а сам воду глотаю. Вдруг ты упала. Почернело у меня в глазах. Кого раньше спасать?! Но Белька твой прыгать за тобой вздумал. Это было нам спасение. Мать за него, я за тебя... Сообразил, что ли, зверь, только полез на лед, вытащил нас... Мелкокалиберку жаль, не выплыла, да чайник рыбам достался...

Еще дороже стал Нюшке медвежонок. Она теперь не отходила от него, он не оставлял ее ни на минуту. Восемь дней, оказалось, была она без сознания. Как бы не опоздать? Нужно ведь съездить в Кармакулы... Вася и Петя, поди, уж приехали... Надо спешить...

Белька уезжает на Большую землю

«Русанов» бросил якорь в Кармакульском заливе. Он плавно покачивался на туго натянутых цепях. Между ледоколом и берегом беспрестанно курсировали карбасы и шлюпки. Каждый карбас тянул на буксире плот из бревен и досок, присланных для сборки новых домов.

В становище было полно народу. Все работали на выгрузке. Наполняли склады мешками, ящиками, бочками со свежими продуктами и товарами. Плотники чинили старый дом, в котором им предстояла провести летний строительный сезон.

Одна за другой прибывали упряжки из промысловых избушек. Людей все прибавлялось. Становилось веселее. На радиостанции принимали гостей и потчевали их медвежатиной, кайровыми яйцами и лимонным вареньем.

Вдруг залаяли, завыли собаки. На горе показался медведь. Люди схватились было за оружие, но увидели рядом с медведем собаку. Оба они тянули двое саней, привязанных одни за другими.

Бросились навстречу странной упряжке и узнали промышленника Яреньгина с женой и дочерью. Посыпались шутки, расспросы. Семен остановил своего диковинного коня и стал, не без гордости, рассказывать историю Бельки.

– Все вот она, – показал он на Нюшку ... – Не приручи она зверя, и ехать-то не на чем было бы... Собаки-то ведь пропали...

Нюшка сначала смущалась. Всеобщее внимание и похвалы заставили ее даже покраснеть. Но вскоре она овладела собой и степенно отвечала на вопросы старших.