Текст книги "Безнадежные войны"

Автор книги: Яков Кедми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

23

В течение многих лет я серьезно изучал «Натив», его сущность и цели. Пытался осмыслить и сформировать концепцию организации в соответствии со своим пониманием. Став во главе «Натива», я учредил специальную должность для изучения истории организации и ее документации. Я могу утверждать, что знаю причины и условия создания организации и ее историю лучше, чем кто-либо.

Решение о создании «Натива» было принято первым премьер-министром Израиля Давидом Бен-Гурионом в декабре 1951 года по рекомендации Реувена Шилоаха и Шайке Дана. Реувен Шилоах возглавлял Моссад, инициатором и основателем и первым руководителем которого он и был. Шайке Дан, из ряда вон выходящее явление на фоне истории Израиля, был одним из еврейских добровольцев подмандатной Палестины и служил в подразделении британской разведки МИ-6 во время Второй мировой войны. Бойцы этого подразделения были заброшены на парашютах на оккупированные нацистами территории и действовали среди еврейского населения. Шайке Дан был заброшен в Румынию. В том же подразделении, вместе с ним, служила Хана Сенеш, которую забросили в Венгрию. Там она была схвачена и, после тяжелейших пыток, расстреляна венгерской службой безопасности адмирала Хорти. После войны Шайке Дан занимался закупкой оружия для зарождающегося государства и выездом в Израиль евреев из Восточной Европы. Шилоах и Дан предложили создать особую организацию, для поддержания контакта с евреями за «железным занавесом». В распоряжении о создании «Натива» Бен-Гурион написал, что он принимает их предложение и приказывает создать особую организацию, которая будет заниматься евреями за «железным занавесом». Бен-Гурион подчеркнул, что эта организация должна быть в «рамках разведки». И «Натив» был создан в соответствии с этим.

«Натив» – относительно позднее название этой организации. Сначала она называлась «Мелет», а потом БИЛУ. Первичная деятельность организации была сосредоточена на установлении связей с евреями в странах за «железным занавесом» и, прежде всего, нелегальном вывозе тех, кого возможно. Для выполнения этой задачи были разработаны самые разнообразные и нестандартные средства и методы. Этот период, за который организации удалось нелегально вывезти примерно сорок евреев, до сих пор считается периодом, полным риска, сумасшедшей отваги и героизма. Евреев вывозили по одному, с риском для жизни для них и спасателей. Смертная казнь была самым реальным исходом для них в случае провала. Однако выше всего необходимо оценить смелость и высочайшую мораль, проявленную государством Израиль. Только что созданное государство, само существование которого было обеспечено с трудом, из-за угрозы со стороны окружающего враждебного арабского мира, да еще скудное ресурсами, идет на риск острейшей конфронтации с могущественной державой, самой сильной и опасной в мире. Крошечная, уязвимая страна создает организацию для тайной борьбы с СССР и странами Восточной Европы с их жесточайшими режимами, чтобы попытаться вывезти оттуда хотя бы несколько десятков евреев. Смею предположить, что сегодняшнее руководство нашей страны не пошло бы ни на что подобное, и не только из чисто прагматических соображений. Лучшие люди из систем разведки тех дней, которые должны были обеспечить существование и безопасность государства, были направлены на спасение сынов своего народа. Их любительский уровень, те или иные совершенные ошибки меркнут рядом с этим, одним из самых важных, исторических, государственных стратегических решений, принятых тогда. По важности я считаю это решение вторым после решения Бен-Гуриона вопреки всем шансам и мнениям о создании государства Израиль.

Вскоре после основания «Натива» Реувен Шилоах попал в автокатастрофу. Главой Моссада был назначен Иссер Харэль. Я беседовал с ним об этом периоде, и он помнил все мельчайшие подробности, связанные с «Нативом», несмотря на то что ему уже перевалило за восемьдесят. Харэль рассказал, что свой первый день на посту главы Моссада он был вынужден провести, занимаясь делами «Натива». «Натив» намеревался тогда осуществить одну сложную операцию, связанную с советским представительством в одной из стран Европы, и Харэль должен был проверить планы и утвердить операцию. Он не утвердил операцию, и по тому, что я знаю, совершенно справедливо. В 1953 году по инициативе Шайке Дана главой «Натива» был назначен Шауль Авигур (Меиров), в прошлом глава организации «Моссад Ле-Алия Бет». Авигур отошел от всех дел после окончания Войны за независимость, уединившись в своем кибуце, тяжело переживая смерть своего сына Гура, павшего на этой войне. Предложение возглавить «Натив» в рамках Моссада он все-таки принял. Но как раз в то время Бен-Гурион ушел в первый раз в отставку с поста главы правительства, и его место занял Моше Шарет. Шарет был шурином Авигура, братом его жены. Иссер Харэль рассказал мне, что он не хотел влезать в эти политические и семейные сложности, и сказал Авигдору, что тот может работать напрямую с главой правительства. У Шауля Авигура был особый статус в государстве Израиль, и у него были очень близкие и особые отношения с Бен-Гурионом, что создавало определенные сложности в его отношениях с Иссером Харэлем. Так, по совершенно сторонним, скорее, даже личным соображениям, «Натив» превратился, все еще находясь в рамках Моссада, в практически самостоятельную службу, подчиняющуюся непосредственно главе правительства.

Политическое влияние и личный авторитет Шауля Авигура влияли и на статус возглавляемой им организации. Также и особый статус Шайке Дана еще более усиливал «Натив», намного больше его формального статуса. Только в 1971 году глава Моссада Цви Замир написал главе «Натива», что разрешает по вопросам об утверждении бюджета обращаться самостоятельно непосредственно в Комиссию по иностранным делам и обороне Кнессета. Глава Моссада написал, что согласен, чтобы все вопросы бюджета, включая его утверждение и обсуждение с Министерством финансов, «Натив» вел самостоятельно. На всем протяжении существования «Натива» с самого дня его создания существовали напряженные отношения между ним и Министерством иностранных дел. Руководство Министерства иностранных дел постоянно утверждало, что «Натив» осложняет ей дипломатическую деятельность, мешает поддерживать нормальные отношения с Советским Союзом и странами Запада, вмешивается в дипломатическую деятельность чиновников Министерства иностранных дел. Только в отдельные, короткие периоды не было конфронтации, когда министром иностранных дел была Голда Меир, между которой и Шайке Даном были дружеские отношения и взаимное уважение, а также в бытность на этом посту Моше Даяна.

Работники «Натива» всегда ставили интересы и спасение евреев, помощь им в выезде в Израиль превыше всех государственных интересов. Чиновники Министерства иностранных дел, хотя и не все, думали иначе. Евреи и забота о них мешали им, и среди чиновников были и такие, которые считали, что это – неподобающее занятие для профессиональных дипломатов. С подобными случаями я особенно часто сталкивался в девяностых годах. Некоторые видели в этом понижение статуса Израиля. Их позиция, хотя и не выражалась открыто, состояла в том, что мы, израильтяне, отличаемся от евреев и мы выше «всяких там еврейских соображений». Так, подсознательно, а иногда и сознательно, чиновники Министерства иностранных дел постоянно так или иначе относились сдержанно-отрицательно и с недоверием к деятельности «Натива». Но главы правительств Израиля, вплоть до середины девяностых годов, считали проблемы евреев России и стран восточного блока, связи и контакты с ними, и действия для обеспечения их безопасности и выезда в Израиль делом наивысшей государственной важности. Поддерживая «Натив», они тем самым на деле правильно определили государственные приоритеты, хотя это и не всегда было оформлено официально. Однако бюрократические формальности не были сильной стороной государства Израиль в первые тридцать лет его существования.

Таким был «Натив», когда я пришел туда как кадровый сотрудник. Я был назначен заместителем начальника отдела, который занимался Советским Союзом. Через короткое время после того, как я приступил к работе, в организации провели нечто вроде инспекции. Ее проводил адвокат Маринский, по указанию Менахема Бегина. Со временем я прочитал его отчет и долго смеялся. Причиной инспекции были претензии по отношению к организации от сторонников и членов движения «Херут», и Бегин направил Маринского, ревизиониста, одного из приближенных к нему людей, чтобы тот проверил работу «Натива» с точки зрения «идеологической чистоты». Главное, что Маринский хотел проверить: действительно ли сотрудники «Натива» честно и преданно занимаются проблемами евреев. Не примешиваются ли к делу чуждые ему политические или идеологические соображения, за исключением назначения «своих» людей, что в те времена в Израиле было общепринятой нормой, даже в большей степени, чем сейчас. Это не была профессиональная инспекция, как следовало ожидать от представителя главы правительства. Маринский подтвердил и совершенно справедливо отметил удивительную преданность и верность работников «Натива» государству, национальным интересам и делу спасения евреев и помощи им. Он указал на кристальную честность этих людей, в чем никогда не возникало сомнения за все годы существования «Натива», но все остальное осталось вне его внимания. Маринский не проверял, есть ли недочеты в профессиональной работе, хотя они были, как в любой другой организации, частично по объективным, частично по субъективным причинам, как и организационным, так и профессиональным. Да он и не был способен провести подобную проверку. Свой отчет Маринский подал Бегину, и тот был доволен и радостно почивал на лаврах. Мне это напомнило отчеты партийных инспекций в Советском Союзе, рапортующие об идеологической верности и преданности принципам ленинизма, коммунизма или очередного «-изма».

Я уже описывал свою встречу с Менахемом Бегином, в результате которой оказался в «Нативе». С тех пор я с ним не встречался, однако есть две вещи, которые я запомнил и которые не могу простить, и считаю, что у меня на это есть полное право. Во-первых, он не изменил ни на йоту политику Израиля в отношении советских евреев. Все его громогласные заявления, зажигательные речи о «наших борющихся братьях» и обращенные к правительству требования изменить свои действия остались пустыми словами, дешевой предвыборной агитацией. Придя к власти, он был занят творением истории, и ему уже не было дела до изменения политики в отношении евреев Советского Союза. Второе, что оставило во мне глубокую рану, не зарубцевавшуюся до сих пор, – это заключенный им мирный договор с Египтом. Те, кто проголосовал тогда за Бегина, не предполагали, что первое, что он сделает на посту премьера, – заключит договор с Египтом и уступит Синай. Не для этого и не за это избиратели проголосовали и привели Бегина к власти. Но, видимо, слепая вера Бегина в свое собственное величие и историческое предназначение позволила ему игнорировать мнение своих избирателей. При всех публичных и официальных излияниях уважения к достоинству избирателей, мнения и желания как избирателей, так и соратников по партии «Херут» в глазах Бегина не стоили ровным счетом ничего. Их предназначением было преклоняться перед ним и выполнять его приказы, не более того. Пока человек поддерживал Бегина, тот был готов демонстрировать ему почет и уважение. Я помню, с каким пренебрежением и высокомерием Бегин обращался к Хаиму Ландау, одному из самых близких и преданных ему людей, и только потому, что Ландау посмел усомниться в правильности мирного договора с Египтом. Бегин призвал все свое великолепное ораторское искусство и обрушился с потоком оскорбительных и пренебрежительных выпадов, чтобы унизить Ландау, одного из высших командиров ЭЦЕЛЬ и руководителей партии «Херут», чье преступление состояло лишь в том, что он посмел выразить свое мнение и усомниться в словах вождя.

Когда Бегин начал переговоры о соглашении с Египтом, по которому Израиль уступал Синай, я почувствовал, что меня предали. Я чувствовал, что этот человек просто лжет нам. Еще более противным мне было поведение членов партии «Херут». Ведь если бы не Менахем Бегин, а какой-то другой политик или, не дай бог, другая партия пошли хотя бы на часть уступок, на которые пошел Бегин, их бы просто разорвали в клочья. А тут вождь сказал, все встали по стойке «смирно» и салютуют вождю, потому что с вождем не спорят, ему только преклоняются и исполняют его волю. Израиль конца семидесятых с покорностью и слепым подчинением вождю напомнил мне знакомые картины страны моего рождения. Я покинул государство идеологической и личной диктатуры, и мне претило, что в моей стране может быть то же самое. Однако, находясь на службе в профессиональной закрытой организации, которая стояла вне политики, я не имел права выразить кипящие во мне чувства и возмущение ни в какой форме.

Я помню встречу с Геулой Коэн после заявления Садата о визите в Иерусалим, ее озабоченность и тревогу. «Яша, – сказала она, – мне страшно от мысли, чем мы заплатим за этот визит». Предчувствия ее не обманули и в этот раз, однако и Геула не могла себе представить, что платой будет весь Синай, до самой последней песчинки.

И сегодня, когда прошло уже почти тридцать лет и я полностью поддерживаю заключение мира с Египтом и сожалею, что противился ему тогда, не могу простить Бегину того, как он вел себя в тот момент, пренебрегая, в моем понимании, нормами политической порядочности и демократии. Мои сегодняшние аргументы в поддержку мирного договора с Египтом отличаются от тех, которые тогда приводил Бегин в оправдание своего шага. Еще более нелепо выглядит та часть договора, где речь идет об автономии в Иудее, Самарии и Газе, где их жителям предоставляется право решить в течение пяти лет, стать ли им гражданами Израиля с присоединением территорий к Израилю. Если бы этот пункт, не приведи господь, действительно был реализован… Но история не приемлет слова «если».

Когда я вернулся и включился в работу в «Нативе», в отделе Советского Союза, я с удивлением обнаружил, что отсутствует организационное, упорядоченное управление. Не проводилось никаких обсуждений, совещаний, ни по каким-либо отдельным тематикам, ни общего характера. Время от времени происходили встречи между некоторыми членами руководства, но это были скорее обычные беседы, а не упорядоченные профессиональные обсуждения. Распространение и обмен информацией также происходили весьма странно. Иногда создавалось впечатление, как будто бы каждый хранит информацию исключительно для себя, будто это его личный капитал.

Иосиф Мелер создал и организовал отдел СССР. Мелер, рижский еврей, был осужден за сионистскую деятельность и заключен в лагере. В середине пятидесятых, после смерти Сталина, его освободили, и ему удалось репатриироваться в Израиль через Польшу. Он был очень энергичным, скромным и бесконечно преданным делу советских евреев. По своей инициативе Мелер создал и организовал систему подробной регистрации данных о евреях Советского Союза на базе получаемой «Нативом» информации. Арье Кроль, кибуцник из кибуца Саад, воспитанник движения «Бней Акива», предложил и разработал в рамках «Натива» очень важную систему. Кроль занимался засылкой граждан западных стран с поручениями от «Натива» к советским евреям. Но у Кроля не было доступа к базе данных. Вся информация, как уже говорилось, была сосредоточена в отделе СССР под начальством Мелера. Если он пребывал в соответствующем настроении, он мог бросить своей секретарше: «Дай Арье несколько адресов для поездки». А будучи не в духе, он отказывал в просьбе Кроля. Была нестыковка между «Баром», подразделением в «Нативе», которое занималось действиями на Западе в поддержку евреев Советского Союза, и, собственно, «Нативом», и координация между ними была эпизодической и случайной.

В течение первого года после моего возвращения из Вены в «Нативе» произошли кое-какие изменения. Часть его сотрудников вышла на пенсию, среди них Иосиф Мелер. Как тогда было принято, они продолжали работать в «Нативе», но уже в другом статусе, на полставки. Так они могли одновременно получать и пенсию, и зарплату. Только через несколько лет Министерство финансов потребовало прекратить эту практику. После ухода сотрудников на пенсию руководство отделом Советского Союза фактически перешло ко мне. Главой «Натива» по-прежнему оставался Нехемия Леванон, и у нас были абсолютно нормальные рабочие отношения, основанные на взаимном уважении и на профессиональном уровне, хотя, время от времени, между нами бывали и разногласия. Несмотря на то что мое общее видение отличалось от позиции Леванона и других, я все еще не чувствовал себя достаточно зрелым, чтобы сформировать его на достойном профессиональном уровне. Я спорил, но не воевал.

24

На протяжении всех этих лет, и до отъезда в Вену, и по возвращении, я продолжал нести службу в запасе. Сотый батальон, в котором я воевал, стал кадровым, и я был направлен начальником батальонной разведки в резервный танковый батальон. Мне повезло, что командиром батальона был Амнон Маратон, замечательный человек, потрясающей честности, как личной, так и интеллектуальной. Один из лучших командиров танковых батальонов, впоследствии его назначили командиром нашего полка. У меня с ним бывали идеологические споры. Он был кибуцник, член партии МАПАМ (Объединенной рабочей партии). Когда люди подшучивали над нами, удивляясь нашей дружбе, он в ответ смеялся: «Вы удивитесь, как много между нами общего. С точки зрения принципов, как национальных, так и нравственных, между нами нет разногласий». Я многому научился у него: мышлению вообще и военной мысли в частности, а также организации и военному планированию. Опыт войны и служба в запасе очень развили мои способности к мышлению и анализу, оценке и пониманию обстановки и профессиональные качества офицера. И в дальнейшем я развивал военное понимание и мышление, используя их в других сферах и при иных обстоятельствах.

Когда я прибыл в батальон, первое, о чем попросил меня Маратон, – собрать офицеров батальона и попытаться разъяснить им, что же произошло с батальоном во время боев в войне Судного дня. Во время войны Маратон командовал танковым батальоном, был ранен в атаке на «Миссури», в районе «Китайской фермы». Его батальон вел бой, когда наш уже форсировал Суэцкий канал. Маратон сказал мне: ему кажется, что у офицеров его батальона есть некое неверие в свои силы и неуверенность в победе в бою. Переговорив с офицерами и узнав от них, как они действовали во время боя, и имея представление о картине действий с египетской стороны, я очень быстро пришел к нужным выводам. Я собрал всех офицеров-танкистов на беседу и попросил их объяснить, в чем они видят проблему, почему они считают, что у нас нет возможности добиться успеха в атаке и в бою. Они рассказали, что при переходе в атаку на них обрушился шквал сплошного артиллерийского огня, залпы ПТУРСов и в течение считаных минут батальон был практически уничтожен. Я попросил, чтобы каждый из них сказал в присутствии всех, что он видел на поле боя. После того как все высказались, я объяснил им, что из всего полка, который получил приказ идти в атаку, атаковали два батальона, а один остался прикрывать атаку огнем. Один из атакующих батальонов застрял на минном поле и остановился, поэтому в атаку пошел только их батальон. Атака танкового батальона выполнялась по обычной схеме: две танковые роты впереди и третья – позади. Таким образом, в атаке танкового полка на египетские укрепления участвовали всего две уменьшенные танковые роты – всего около пятнадцати танков и еще около семи на второй линии атаки. Я спросил их, знали ли они вообще, какую часть они атаковали и какие силы им противостояли. У офицеров не было ни малейшего понятия, хотя после окончания войны прошел год. Я попросил их перечислить, какие виды орудий применялись против них, и указать их огневые позиции на карте. Когда они ответили на вопросы, я разъяснил им, опираясь на их ответы, что они пытались атаковать основное скопление артиллерии и противотанковых средств целой египетской дивизии, при совершенно невозможном соотношении сил и почти без поддержки нашей артиллерии. Я объяснил им, что проблема не в способности наших танков воевать против египетской армии, а в том, что их бросили в бой, заранее обреченный на поражение. «Это было самоубийство, – подчеркнул я. – Посылать вас так в бой – это абсолютный непрофессионализм, как с оперативной точки зрения, так и с точки зрения разведки».

Так я получил еще одно доказательство того, насколько серьезными были недостатки планирования, управления и слабости командования Армии Израиля в той войне. Мы начали обучать новым, уже разработанным методам ведения боя под интенсивным обстрелом ПТУРСов, правильному использованию взаимного прикрытия, артиллерии, минометов, различных видов дымовых завес, дымовых шашек самих танков. Подчеркивали и постоянно отрабатывали раз за разом правильное маневрирование и передвижение танков на местности, прикрытие огнем, правильное занятие огневых позиций. И мы доказали, что, если правильно вести бой, можно свести практически к нулю потери от обстрела ПТУРСами, воюя как против египетской, так и против сирийской армии. Было грустно оттого, что все эти основные принципы ведения танковых боев, которые мы начали разрабатывать, были определены и отработаны как немецкой, так и Советской армией еще в конце тридцатых годов.

Однако, когда мы начали Вторую Ливанскую войну, я обнаружил, что все забыто. Когда я видел танки «Меркава», подбитые снизу или сзади, то сказал себе, что такой непрофессионализм просто недопустим. Израильская армия забыла все то, что мы знали еще тридцать лет назад: самые азы танкового боя. В мое время мы гордились, что танкисты израильской армии производят за год больше стрельб боевыми снарядами, чем любая другая армия в мире, и что наши водители танков обладают самым большим опытом и умением вождения танков по сравнению со всеми остальными. Однако танкисты Второй Ливанской войны шли в бой, имея за плечами всего четыре часа вождения, с экипажем, который годами не сидел внутри танка, с командирами, которые понятия не имели, что такое танковый бой, никогда этому не учившимися или давно забывшими. Командиры бронетанковых дивизий не имели понятия, что такое танк и как он функционирует. Я испытывал стыд и боль за то, что в начале XXI века такое происходит в Армии Израиля.