Текст книги "Безнадежные войны"

Автор книги: Яков Кедми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

20

Из войны я вышел другим человеком. Прошлое не оставляет меня: я помню почти каждый бой и каждый эпизод. И в армии, и впоследствии, когда начал работать в системе спецслужб, я снова и снова анализировал все, что произошло. Каждый раз пытаясь заново осмыслить все пережитое, но на базе нового опыта и знаний, которые я приобретал. В особенности в Колледже национальной безопасности, как во время обучения, так и по окончании. И во время Первой Ливанской войны, и во время Второй, самой жалкой и неудачной.

Анализируя войну Судного дня, я пришел к некоторым тяжелым заключениям. Я приучен постоянно приходить к выводам, иногда к самым тяжелым и неприятным, никогда не пытаясь уйти от них. Нет ничего хуже, чем самообман, – это прямой путь к неудаче. Правда начинается с того, что человек отказывается врать самому себе, и я решил ради себя самого себя никогда не обманывать. Это принцип, который я отточил с годами, сопровождает меня всю жизнь. Оценивая войну Судного дня, я не раз спрашивал себя: насколько эта война была необходима? Можно ли было ее предотвратить? 2800 погибших – это было неотвратимо? Комиссия Аграната не занималась этим, да и израильское общество старалось не углубляться в этот вопрос. Предотвращение войн – не самая сильная наша сторона, Израилю не удалось избежать ни одной излишней, ненужной войны. Хотя, казалось бы, наше государство пресытилось войнами и должно было извлечь уроки из прошлого. Кроме Войны за независимость, все остальные войны Израиля можно и нужно было предотвратить. Наше общество в большинстве своем ведет себя как стадо, подогреваемое и ведомое истерическими воплями, призывающими к войне, не понимая и даже не пытаясь понять, что происходит. И лишь когда горечь поражений и боль потерь возвращают нас к действительности, мы начинаем кое-что осмысливать. Тогда мы вдруг неожиданно осознаем шокирующую, трагическую реальность и, парализованные ею, впадаем в апатию.

В результате войны Судного дня государство оказалось в такой же политической ситуации, к которой можно было прийти и без войны. Самая серьезная проблема в том, что причины, приведшие нас к войне, как и ошибки, допущенные в ходе военных действий, коренились не в личных проблемах того или иного политика, а в проблемах системных. Как политической, так и оборонной, военной и общественных систем государства. Помню предвыборные лозунги, которыми пестрели стены домов накануне войны: «Никогда страна не была в таком наилучшем положении!!!» или «Полагайтесь на нас!» Государственные лидеры убеждали нас, что ситуация стабильна и Израиль может сохранять существующее положение еще много лет. Если сравнивать положение Израиля до войны с мирным договором с Египтом всего через шесть лет, то боль, гнев и обида только усиливаются. Тогда еще я не осознавал этого в полной мере и с такой ясностью. Мне казалось, что, будь у нас другое правительство, мы смогли бы добиться лучшего результата. Только Мирный договор с Египтом и Первая Ливанская война привели меня к прозрению и более глубокому и серьезному подходу к нашим проблемам.

Серьезным фактом является то, что военное поражение в войне Судного дня было не меньшим, чем политическое, несмотря на частичные успехи на поле боя. Во время военных действий не обнаружилось ничего нового, чего бы израильская армия и разведка не знали об армиях Сирии и Египта. Однако ни Генштаб, ни оперативное управление, ни армия в целом не смогли оценить ту информацию, которая была в их распоряжении. Несмотря на имеющиеся данные, армия не была готова к этой войне ни организационно, ни стратегически, ни тактически. Неудача разведки была по отношению с самой себе, своим профессиональным требованиям и стандартам, но не по отношению к армии. Не разведка определяет готовность армии к войне. Руководитель, получив оценку разведки, должен сам прийти к оперативным решениям, следующим из полученных им сведений. Египетская армия не была уверена в том, что война начнется, пока не был дан приказ. Только один человек, президент Египта, знал, и то не окончательно, отдаст ли он приказ или нет. Тяжелые сомнения Садата вполне могли привести его к решению отложить приказ о начале войны. Генштаб Египта не хотел войны. Египетская армия отлично сознавала свою слабость перед армией Израиля.

Голда Меир, тогдашний премьер-министр Израиля, полагалась на заверения и обещания армии, а армия не оправдала ожиданий. Ни ВВС, ни сухопутные войска, ни Северный и ни Южный фронты не выполнили своих обязательств. Во всем обвинили разведку. Ну а если бы разведка предупредила, что война начнется 6 октября? Разве мы были в состоянии помешать армии Египта форсировать канал? Или перебросили бы на Голанские высоты дополнительные силы? Ведь Генштаб был уверен, что при соотношении сил, которые он сам и определил, регулярные части израильской армии смогут удержать и египетскую, и сирийскую армии на границах 1967 года по меньшей мере 48 часов.

Я как-то слышал от Эхуда Барака, что перед войной в Генштабе обсуждали вопрос: сформировать ли еще одну бронетанковую дивизию или же дополнительную эскадрилью самолетов «Фантом». Решили в пользу эскадрильи «Фантомов». Такова была логика высшего командования в формировании вооруженных сил. Но одной эскадрильей больше или меньше – это не влияло на ход войны Судного дня. В то же время, если у израильской армии была бы еще одна бронетанковая дивизия, весь ход военных действий был бы другим и на севере, и на юге. И вот через 30 лет после этих событий наша армия повторяет ту же ошибку, отдавая излишнее предпочтение ВВС, и мы все опять расплачиваемся за это.

Войска израильской армии на Синае были организованы и занимали позиции в точном соответствии с планом обороны и, тем не менее, потерпели неудачу. Система обороны на Голанских высотах была организована в точности согласно планам и даже усилена. Непосредственно перед войной Моше Даян настоял, вопреки многочисленным возражениям, чтобы на Голаны перебросили еще один, 7-й танковый полк. Но, несмотря на подкрепление и героическое сопротивление израильских солдат, через сутки между сирийскими танками и Израэльской долиной не осталось израильских войск. Так что не разведка виновата в том, что сирийцы почти целиком захватили Голанские высоты, включая штаб дивизии. Виновато в этом высшее командование Армии Израиля, которое не смогло правильно оценить ни боеспособность противника, ни свою собственную, даже на уровне простого соотношения сил. То количество израильских войск, которое было выставлено против сирийской и египетской армий, не было в состоянии предотвратить ни форсирование ими Суэцкого канала, ни захват Голанских высот.

Значение просторов Синая в том, что они защищают государство Израиль. Лучше всех это сформулировал Моше Даян: «В Синае Дганий нет». Но если так, почему мы сражались за каждый метр в Синае, как будто мы защищаем Дганию или Тель-Авив? Главное стратегическое преимущество Синая – пространство для маневра – совершенно не было использовано Армией Израиля. Вместо того чтобы маневрировать бронетанковыми частями и тем самым использовать наше преимущество, мы уперлись в жесткую оборону каждого метра в зоне Суэцкого канала. Планы обороны были подготовлены безграмотно. В довершение к этому их исполнение было убогим и до ужаса непрофессиональным, хотя и сопровождалось проявлениями подлинного героизма и самопожертвования. Было продемонстрировано не только отсутствие стратегических способностей, но и непрофессионализм на тактическом уровне. Вопли о том, что существование Израиля под угрозой, были совершенно необоснованными. Египетская армия после форсирования Суэцкого канала не представляла реальную угрозу Израилю: они не были способны пройти весь Синайский полуостров. Для этого у них не хватало ни военных возможностей, ни соответствующей логистики. Египетская армия не могла справиться с бронетанковыми дивизиями Армии Израиля. У нее не было прикрытия ПВО, кроме узкой полосы вдоль Суэцкого канала. Ей не хватало топлива и амуниции, у нее не было возможностей для переброски частей на такие большие расстояния. Продвижение египетских войск в глубь Синая означало для них тотальное уничтожение. Египетские танковые дивизии переправились через Суэцкий канал только через несколько дней после захвата ими восточного берега Суэцкого канала. Помню, как мы ждали, когда на восточный берег переправится 4-я танковая дивизия. Если бы эта дивизия не перешла на восточный берег канала, мы бы не стали форсировать Суэцкий канал.

Ночью 6 октября 162-я танковая дивизия была брошена на северный участок Суэцкого канала. Но ведь «в Синае Дганий нет». Почему же не бросили ее на Голанские высоты? Основная опасность грозила с севера, и основные усилия должны были направить туда. Для того чтобы остановить сирийцев, пришлось снять дивизию с иорданского фронта, пойдя на риск, в надежде на то, что Иордания не вмешается. Если бы Иордания вступила в войну, у Израиля не осталось бы войск для обороны против иорданской армии. Мы оголили этот фронт, сосредоточив основные силы против египтян и удерживая сирийцев из последних сил. Силы были брошены в Синай, где не было никакой реальной угрозы, разве что только лишь нашему военному престижу.

Еще до войны мне вместе с другими офицерами довелось с завистью наблюдать за учениями египетской армии по форсированию канала, когда египтяне наводили понтонный мост для танков за 60 (!) минут. Во время войны они действовали точно так же, как и на учениях, за которыми израильская армия постоянно следила, но не сделала на их основе никаких оперативных выводов. Нам же потребовалось более двух суток, чтобы навести единственный мост под не очень интенсивным обстрелом. И от этого несчастного моста, который только чудом не был уничтожен, зависело форсирование канала всей израильской армией! Только благодаря непрофессионализму и несогласованным действиям египетского командования этот мост и маленький плацдарм на западном берегу не были уничтожены. Египетская артиллерия могла с легкостью это сделать, не прибегая к атаке сухопутными войсками. Без этого единственного моста израильские силы по ту сторону канала оказались бы в катастрофическом положении. Без снабжения топливом и боеприпасами танки мало чего стоят – достаточно перекрыть поставки на одни сутки, и танковая часть превращается в груду металла, не способную ни передвигаться, ни воевать. Ее можно брать голыми руками. Однако на этот раз нам повезло. Или, как я это называю, у нас было больше удачи, чем ума. В понимании поля боя и командовании войсками египетское командование оказалось слабым по сравнению с хорошими и даже мужественными египетскими солдатами. И в этом была причина их неудачи на Южном фронте.

Хотя мы победили на поле боя, окружив Третью армию и поставив ее на грань уничтожения, но в войне победил Садат, поскольку результаты войны соответствовали целям, поставленным им, а не нами. Нам не удалось предотвратить форсирование египтянами Суэцкого канала, так как мы готовились и планировали. Наша армия, в отличие от египетской, не выполнила своих обязательств перед правительством. Мы же знали все о египетской армии, как и о сирийской: состав, вооружение, оборудование, военную доктрину, планы учений, маневров и войны. Еще до войны, после столкновений на северной границе, я был в техническом отделе Разведуправления, и там мне показали трофейную ракету «Малютка». Я держал в руках ракету и чемоданчик с системой наведения. Просмотрел инструкции на русском и в переводе. Наша разведка точно знала, как действует ракета, каковы ее технические данные, какова тактика ее применения. Были проведены стрельбы захваченными ракетами. Глядя во время войны на ракеты, летящие на наши танки, я вспоминал, как за несколько месяцев до того держал в руках такую же «Малютку». Зная это оружие, но не понимания его значения, армия не планировала, не тренировалась и не готовилась к защите от эффективных противотанковых ракет египтян и сирийцев. Армия в целом не была готова к реальной войне, несмотря на постоянные учения, включая крупные маневры за несколько месяцев до войны.

О степени понимания реальной ситуации на Южном фронте и вообще уровня израильского командования свидетельствует следующий пример. В рамках контрнаступления 8 октября был дан полуприказ-полурекомендация: захватить один из мостов, который навели египтяне, и попытаться перебросить по нему часть наших сил на Западный берег канала. Как мог кто-то, считающийся командиром и профессиональным военным, нести такую чушь? Во время Второй мировой войны иногда захватывали мосты, чтобы переправиться на другой берег. Однако над Суэцким каналом не было постоянных мостов. Понтонные мосты, наведенные египтянами, были рассчитаны на их военную технику. Советские танки, стоящие на вооружении египетской армии, весили около 40 тонн, а израильский танк весит более 50 тонн. Станет ли человек, находящийся в здравом уме, переправлять израильские танки по египетским понтонным мостам? Рассчитанная нагрузка понтонного моста и динамика его колебаний под этой нагрузкой не соответствует требованиям к переправе израильских танков. Но если бы случайно каким-то чудом несколько танков и смогли перебраться, то через некоторое время мост мог бы порваться или быть поврежден артобстрелом. Египетской армии, хорошо оснащенной и натренированной, было достаточно нескольких минут, чтобы починить довольно часто разрывавшиеся мосты. У нас же не было возможности обслуживать и чинить египетские понтонные мосты. Какова была бы судьба тех, кто смог бы переправиться? Отрезанные от снабжения, без возможности вернуться, переправившиеся части были бы обречены на смерть и плен. Когда я в первый раз услышал об этих планах во время войны, я не мог поверить, как профессиональный офицер способен отдать такой приказ. Но впоследствии я не раз слышал подтверждение этого от разных людей, так что приходится поверить в эту постыдную и грустную историю.

Однако больше всего меня поразило наплевательское отношение к жизни солдат, брошенных на произвол судьбы в укрепленных пунктах. Ради чего? Было очевидно, что укрепленные пункты не могут воспрепятствовать форсированию канала египтянами. Или бои в Суэце: за что, почему и для чего погибли более 70 солдат и офицеров? Ради того, чтобы захватить еще несколько домов? Разве захват Суэца влиял хоть сколько-нибудь на политическое положение Израиля? Или он бы изменил темп нашего отхода с Синая или условия соглашения с Египтом? Нет, разумеется.

В Израиле существуют серьезные различия между видением военных и государственным видением, и поле боя зачастую служит инструментом для удовлетворения личных амбиций военачальников. Мы нарушили соглашение о прекращении огня под давлением военных, чтобы «улучшить наши позиции». Так и получилось, что армия практически определила цели военных действий в этой войне после войны. Прошли годы, но мы так и не выучили: цели войны могут быть только государственными. Мы так и не осознали: нельзя жертвовать жизнями солдат во имя славы или престижа государственного деятеля или того или иного генерала. Этому мы так и не научились ни в войне Судного дня, ни в Первой Ливанской войне, ни тем более и во Второй Ливанской войне.

Для того чтобы успокоить армию и общество, было решено повысить в звании всех офицеров в армии, если их должности допускали повышение. Независимо от того, как действовал офицер во время войны, все получили повышение, и это превратилось в глупейший фарс. Боевые действия длились всего три недели. Мало кто воевал от начала и до конца: кто-то несколько дней, кто-то неделю-другую. Неделя или две недели боев равноценны одному бою во Вторую мировую войну, если не меньше. И за это люди получали звания и продвигались по службе совершенно неоправданно – ни с точки зрения их знаний, ни с точки зрения их боевого опыта, может быть, за редким исключением. Неудачные войны всегда сопровождаются массовыми продвижениями по службе и раздачей медалей на фоне бесконечных рассказов о героизме. Некоторые из этих историй были правдивыми, но большинство – либо сильно преувеличены, либо вовсе выдуманы. И все это ради того, чтобы поднять боевой дух народа и отвлечь внимание от действительно происходившего на войне.

Война Судного дня напоминала мне нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года. Я вырос на мифе о том, что нападение было внезапным, и поэтому Красная армия отступала до Москвы и Сталинграда, и война продолжалась так долго. Если бы немцы не напали внезапно, весь ход войны был бы совершенно другим. В случае с Советским Союзом во всем обвинили Сталина, который якобы не прислушивался к донесениям разведки. В Израиле после войны Судного дня тоже во всем обвинили разведку. И в том, и в другом случае это делалось для того, чтобы скрыть полную неготовность армии и ошибки командования. Армия не была готова к войне во всех отношениях – ни с точки зрения вооружения, организации и состава воинских подразделений, ни с точки зрения тактики и стратегии, но, чтобы затушевать это, во всех неудачах обвинили разведку. Не разведка подвела армию. Армия и ее непрофессиональное командование подвели самих себя.

И в том, и в другом случае с помощью лжи пытались затушевать правду и свалить вину на других. Ответственность за катастрофические поражения Советского Союза в начале войны лежит на командовании Красной армии. Неумелые и непрофессиональные командиры привели к развалу Красной армии в первые месяцы войны. Армия разваливалась, как карточный домик, будучи не в состоянии выполнить своих обязательств перед руководством страны. Эффект внезапности нападения может длиться неделю-другую в худшем случае. В случае с войной Судного дня разведка и в самом деле ошиблась, однако проблема была не в этом. Армия получила достаточно информации для того, чтобы подготовиться к войне.

Надеяться на то, что разведка предоставит точную дату нападения и на этом строить все планы обороны, – это упрощенный подход. Невозможно предвидеть внезапное нападение, и никакая профессиональная разведка не возьмет на себя обязательство предугадать точную дату его. Разведка – это не предсказания оракулов, как считают большинство дилетантов в политическом и военном руководстве, лишенные элементарных навыков для понимания принципов работы с разведывательными структурами. Израильская разведка предоставила исчерпывающую информацию о возможных способах ведения боевых операций египетской и сирийской армиями в случае войны. Однако командование израильской армии не отнеслось к этим сведениям с должной серьезностью и профессионализмом.

Довольно печальные выводы я сделал и в отношении армейской разведки. Выяснилось, что все, чему нас учили на курсах офицеров разведки, – способы и методы работы, почти не применялось в этой войне. Работа штаба батальона совершенно не была похожа на то, чему нас обучали. В организации боя иногда мелькало что-то похожее на то, чему нас учили. То, что хорошо выглядело в учебных аудиториях и на учениях, в войне практически отсутствовало. Все попытки получить какие-то данные о противнике или оценку ситуации от разведотдела полка оказались безуспешными. У них просто не было данных о реальной дислокации противника, по крайней мере на оперативном уровне. Всю информацию мы получали от наших наблюдателей и от полковой разведроты. В результате у нас было очень приблизительное представление о силах противника, об их составе, вооружении. Я не уверен, что командиры батальонов, как во время войны, так и после нее, представляли себе, какие сведения они могут и должны получить от офицера батальонной разведки. Ведь разведка не действует сама по себе, а обслуживает командование. Командиры, не знающие, что нужно и что возможно получить от разведки, тем самым и определяют ее уровень и качество. Профессиональный уровень использования армейской разведки в израильской армии довольно низкий, а на уровне батальонов – практически нулевой. По сей день, за редкими исключениями, нет четких реальных, а не надуманных инструкций о функциях офицера разведки танкового батальона во время боя. Должен признаться, что ситуация с использованием офицеров разведки в пехотных и саперных батальонах и в артиллерийских дивизионах мне незнакома – остается надеяться, что там положение лучше.

Мой командир Эхуд Барак был одним из лучших командиров, обладающих огромными знаниями и опытом проведения спецопераций. Прекрасной квалификацией обладали и другие служившие с ним спецназовцы. Я не мог понять, почему этих людей не использовали в соответствии с их способностями и профессиональной подготовкой. Почему Ишай Изхар должен был выискивать возможность участвовать в бою? Почему Амитай Нахмани был убит в составе полковой разведки при атаке аэропорта Фаид? Почему Эхуд Барак должен был воевать как командир танкового батальона? Во время войны практически не проводились спецоперации, и большинство этих людей сражались как обычные солдаты и офицеры. Во время обучения в офицерском училище все курсанты, и мы в том числе, отрабатывали налеты на базы ракет ПВО и их уничтожение. Когда мы были на Западном берегу, я никак не мог понять, почему такого рода операции не проводятся, почему прекрасные способности и военная подготовка этих бойцов так и остались невостребованными? Разумного объяснения этому нет. Я видел в этом не только свидетельство неразберихи и замешательства высшего военного командования, но и еще одно свидетельство низкого уровня военного мышления и готовности к войне.

Только когда я вернулся домой, я столкнулся с тем, что называлось «войной генералов». Приехав в отпуск, я был удивлен рассказами окружающих о том, как Арик Шарон и его дивизия форсировали канал и тем самым решили исход войны. Тот, кто сражался на Южном фронте, знает, что форсирование канала не было личной инициативой того или иного командира дивизии. Форсирование канала было поручено дивизии Шарона не потому, что он ею командовал, а потому, что ее дислокация и возможности больше соответствовали ситуации и оперативным планам. С тем же успехом форсирование канала могло быть возложено на дивизию Брена или любую другую. А другая дивизия, пройдя через ее порядки, вела бы бои на Западном берегу канала в направлении Суэца. Я любил Арика и всегда считал его одним из способнейших командиров израильской армии, но это не было слепым обожанием. Я знал, что, если бы прислушались к его советам и попытались форсировать канал в те сроки, которые он требовал, наша армия потерпела бы сокрушительное поражение. В тот момент у нас не было возможности форсировать канал и удержаться на его Западном берегу до наведения мостов. Меня раздражало циничное использование придворного журналиста и распространение слухов, которые не соответствовали действительности. Война генералов только приоткрыла то уродливое явление, которое тогда только начало развиваться, а с годами получило широкое распространение в армии и в обществе. Это явление угрожает самой нашей жизнеспособности и возможности бороться с одной из самых больших наших проблем – уходом от ответственности. Уход постыдный и позорный, сопровождаемый, как правило, ложью и клеветой на других.

Тогда я еще не решался углубляться в своих размышлениях о тревожных и опасных тенденциях, которые обнаружились во время войны. Возможно, я просто боялся потерять свою мистическую веру в израильскую армию, государство и его ценности. Я все еще был новичком в Израиле и не обладал достаточной уверенностью, чтобы прийти к тяжелым выводам. Только спустя годы я понял, сколь разрушительны были эти явления.

Война изменила Ближний Восток и Израиль, независимо от наших ожиданий. После войны меня продержали как резервиста в рядах действующей армии до мая 1974 года. Думаю, что я был одним из последних демобилизовавшихся резервистов. Я был мобилизован на 273 дня. Причина была прозаической – мне сказали, что как мобилизованного офицера запаса меня могут держать, сколько потребуется, а офицеров-контрактников положено отпускать после окончания срока контракта. Получилось, что мои товарищи-контрактники демобилизовались, а я, будучи офицером запаса, остался служить. В те дни я размышлял о том, что нахожусь в стране уже пять лет и основная часть моей израильской жизни, более трех с половиной лет, прошла в армии. Война стала итоговым этапом моего вживания в страну. Я, правда, был плохо знаком с жизнью на гражданке, но, тем не менее, по своим ощущениям, мыслям и в какой-то мере и менталитету стал таким же, как и мои друзья, которые родились или давно жили в Израиле. К моим характеру и личности, сформированным в Советском Союзе и закаленным в борьбе за выезд в Израиль и после приезда в Израиль, добавилось что-то еще, очень важное: война Судного дня и служба в израильской армии. Война отрезвила меня, как и многих других, и избавила от почти фанатичной идеализации государства, его государственного и военного руководства.

Но вот что меня поразило и огорчило: мой годовалый сын Шарон, который был ко мне очень привязан, не узнал меня, когда я вернулся с войны, – он испугался и заплакал, стоило мне взять его на руки.