Текст книги "Три комиссара детской литературы"

Автор книги: Яков Цукерник

А «майоры» не мне одному жизнь калечить намеревались и намереваются. К примеру, кампания против самочинного обучения населения страны восточным единоборствам, в частности – каратэ, начатая в «Комсомольской правде» в октябре 1981 года и затянувшаяся надолго, с привлечением к ней и авторов «научно-фантастических рассказов» (см. сборник «Фантастика-84»), и видных актёров (Станислава Тихонова, к примеру), ничем иным объяснима быть не может. Возможно, «майоры» и вправду верят, что так надо для построения коммунизма – я уже отмечал, что комэски с определённого периода перестали становиться комбригами, если были умны и честны, если правду ставили превыше благосклонности начальства, а потому чем выше пост военный или гражданский, тем меньше доверия к порядочности и разуму того, кто тот пост занимает, а майорский чин – это же всего одна звёздочка меж двух просветов, так что она может украшать погоны и честного дуболома, согласно закону Питера об уровне некомпетентности. Но за спиной таких «майоров» всегда стоят «неизвестные отцы» более высоких калибров, уже твёрдо знающие, что одним из важнейших условий удержания их у власти является разоружение советских людей во всех смыслах. Ведь так и не были сформулированы и обнародованы описания «негативных явлений», накопившихся в нашей жизни, на предмет беспощадной борьбы с ними на всех уровнях и во всех пространствах нашей жизни, а там и вся «эпоха Двадцатого съезда» ушла в прошлое и стала всё реже упоминаться. Дескать, что нужно – сделано, а теперь продолжим былые игры, этими деяниями прерванные… Да, много было слов, а точных формул, ставших законом, так и не появилось. Одни пытаются их вывести самостоятельно, эти формулы, другие теряют веру и уходят в себя, третьи начинают борьбу именно с советской властью, полагая, что именно она является причиной всех неприятностей…

Крапивин пока среди ищущих ответы самостоятельно. Как и я… А потому у меня при чтении его книг появляются мысли, среди которых и такая: «Необходим целый свод законов о борьбе с социальной нечистью, порождённой как культом личности, так и рядом других хворей нашего общества. Необходим не менее, чем оказался необходимым в ковпаковском соединении „Приказ Двести – расстрел на месте“».

Но ведь если бы неугомонной маме Сенцова противостояли мамы и папы Серёжи и Мити, Данилки и Генки, всех прочих членов клуба, и сотни связанных с ними общей целью и общим пониманием жизни людей, то дуболом-майор не принял бы данного решения, возможно даже уразумел бы, что данный клуб полезен и нужен. Возможно даже – стал бы ему оказывать покровительство… Только вот – покровительство дуболома тоже вещь опасная, сродни описанной Крыловым «медвежьей услуге», так что и при таком исходе бдительности терять не следует, дорогие товарищи… А в описанной Крапивиным ситуации активность проявляли только силы зла, а родители и прочие взрослые – молчали…

Что такое «народ»? Это отглагольное существительное, аналогичное «насыпи» (то есть тому, что насыпано), «навалу» (тому, что навалено) и даже «сволочи» (тому, что надлежит сбить с ног и сволочь-сволочить за ноги на свалку, в общую кучу, иного применения данной двуногой мутации не находя). «Народ» – абсолютно всё двуногое, что имеется в данный момент в данных границах данного государства. Всё, что народилось в пределах этих границ. Но это – в пространстве. А есть ещё и время. Так вот – «народ» всё время меняется в составе. Потери в ходе войны или в ходе репрессий, от природных катаклизмов, от эпидемий, от попадания на ответственный пост идиота или мерзавца и от последствий его активной деятельности – уподобляют «народ» банке, в которой была некогда простокваша. но уже сожран слой сметаны и примыкавший к нему слой плотного белка, а осталась сыворотка с плавающими в ней, но не могущими слиться белковыми хлопьями.

Или уподобляют былому каменному углю, из коего извлечены кокс и смола и большей частью использованы, так что от кокса шлак остался. а от смолы пек, а потому сами по себе эти остатки энергии не выделяют, а напротив того заваливают ещё уцелевшие кое-где куски кокса и капли смолы.

Так что «народ» включает в нашем случае и бандита Гаврика, и завуча Елизавету Максимовну, и Нелли Ивановну, и Сенцова с его мамой, и Сыронисского с компанией, и Дзыкиных, и дядюшку… Средняя оценка «народу» гораздо ниже, чем Олегу, Серёже и их друзьям. Как же вывести эту оценку?

В «Алых перьях стрел» тамошний аналог Дзыкина «Жада» написал на ребят, вставших поперёк его намерению превратить сарай в общественном дворе их дома в свою молочно-товарную ферму на одну корову и одну работницу-батрачку, заявление не куда-нибудь, а в городское отделение НКВД. Заявление из серии «Нарочно не придумаешь»:

«…при растущем народном благосостоянии мне не даётся возможности внести свой вклад в дело расцвета благосостояния методом расширения розничной торговли путём продажи населению молочных продуктов рыночным методом…»

У ребят возник вопрос: почему в НКВД занялись этим делом? Там же борются со шпионами, вредителями, врагами народа, а борьба ребят с Жадой вроде бы из другой оперы…. «А Жада думает, что он как раз и есть народ, – сказала Валентина. – А мы его враги. Так и получается». «Он – народ?! – подскочил Цыпа. Умру от смеха! Народ – это кто на заводах работает и в колхозах трудится. И с фашистами дерётся. В Испании». Увы, неправ не только Жада, неправ и Цыпа. Народ включает в себя их обоих. Но ребята той породы, которая встала на пути Жады к обогащению, будут выбиты на фронтах и на оккупипрованных территориях, а потом будут надрываться в труде и снашиваться в боях с начальством. А Жады будут стремиться выжить сами, а ребят этих из жизни убрать, чтобы не мешали. И при любом изменении соотношения между этими ингредиентами народа он всё равно будет в совокупности называться «народом», а употреблять этот термин будут в полярно противоположных смыслах. И слово «демократия» будут переводить на русский язык понятием «власть народа», а это тоже неправильно. Это «власть демоса», то есть того бывшего когда-то полносоставного народа, который подобен простокваше с несожранной ещё сметаной и углю с невыгоревшим коксом и не подвергнутой перегонке и израсходованию смолой. А если остались от простокваши сыворотка, а от угля шлак и пек, то демоса уже нет, есть охлос, что поляки переводят как быдло, а в Московском царстве и Российской империи произносилось как чернь. И соответственно не будет никакой «демократии», а будет «охлократия» – в Афинах после Пелопоннесской войны именно такой строй и воцарился, ибо «демос» был выбит и Перикла сменили люди типа Кимона. Что и привело к упадку и конечной гибели Афинской державы…

Что сказали бы упомянутые ребята из «Алых перьев стрел», последнего истинно-советского поколения, если бы им сказали, что в семидесятых годах советы депутатов трудящихся будут переименованы в советы народных депутатов? Думаю, что выжившие единицы из этого поколения понимали, что надвигается беда уже совершенно неминучая. Во всяком случае один из тех, кого можно назвать носителем их идеалов и сегодня – Владислав Петрович Крапивин – пишет ныне книги, звучащие как тревожный набат, зовущие к бою, и насколько мне известно – движение «крапивинцев» ширится. Но ведь ширилось и движение «тимуровцев»…

В нынешнем понимании официальная оценка понятию «народ» даётся именно Жадой, Дзыкиными, Сыронисским и его союзниками из коридоров власти… По степени шума, разумеется, по количеству произносимых с высот власти слов. Шумят от имени народа – они, нас же глушат, слова не дают, диктуют свои взгляды именно нам… Ведь Серёжа Каховский отнюдь не считает себя единственно хорошим человеком на свете, перечисляет про себя всех хороших люденй, с которыми ему довелось взаимодействовать. Но любопытно, что большинство этих хороших людей вступает в дело уже после него. А до этого, находясь тут же и видя творящуюся несправедливость, молчат. А ему, начинающему бой, всё время внушают, что это нехорошро, это неприлично…

Нелли Ивановна кричит ему: «Ты, наверное, думаешь, что вокруг тебя одни бандиты и хулиганы! Ты ещё палку возьми!» Но, Нелли Ивановна, разве Ваше постоянное наскакивание на этого мальчика, не имеющего возможности ответить Вам так, как Вы заслуживаете (хотя мысли и слова у него есть), не напоминают нападения бандита с палкой на безоружного и связанного? Даже хуже – бандит всё же вне закона, а вы занимаете место учителя, а Елизавета Максимовна – завуча, а есть и более высокопоставленные двуногие с палками во всех клетках организма народа. По закону возмездия полагалось бы именно Вас и именно с применением палки изгнать из школы, а не поумнеете. то и из жизни. Во всяком случае – из нашей жизни. Выделить для подобных Вам резервацию, и ешьте там друг друга, причём детей ваших в той резервации не держать – они не виноваты…

Серёже внушают: «Не надо считать себя умнее всех», да он и не считает, но ведь фактически ему советуют вообще не проявлять разум.

Упомянутый выше Атааллах Аррани писал о таких советах:

 
Сомненье – мерзкий пережиток.
Живую мысль в себе свяжи,
перегонять не смей улиток,
перед невеждами дрожи.
 
 
      Стремит к полёту сил избыток —
      а ты ползи! А ты лежи!
      Я изнемог от ваших пыток,
      я поседел от вашей лжи.
 
 
За этот мир казнящей скуки,
за эту ложь  – в возмездья час
грядущий суд какие муки
перенести заставит вас?
 
 
     …но я боюсь, что полной мерой
      вам никогда не воздадут!
 

И правильно боялся – даже у нас не воздали, даже нашу страну эта нечисть превратила в «страну непуганых идиотов», как писал Ильф. Дядюшка, когда Серёжа спросил его – как отнёсся бы Ленин к дядюшкиной философии, возмутился: «Ну, знаешь, сравнивать себя с Лениным!..» Не он первый применяет такой довод – во все времена жуликоватые ханжи его применяли. В католической Европе очень долго запрещалось мирянам читать Священное Писание – толкование его, а следовательно и цитирование должны были находиться в руках начальства. Аркадий Натанович Стругацкий рассказал мне, что как-то в одной из своих статей он сослался на свидетельство Елизаветы Яковлевны Драбкиной о мнении Ленина, что когда человечество выйдет в космос, то оно будет вынуждено пересмотреть все свои взгляды под новым углом зрения. Его вызвали к первому секретарю райкома партии и тот строго сказал, что даже цитировать Ленина по Полному Собранию Сочинений с указанием тома и страницы без санкции на то первого секретаря райкома партии категорически нельзя. Я тоже слышал в своё время от завРОНО: «Вы мне про Макаренко не толкуйте!»

Очень схожи все эти запреты. И все кровью пахнут – все они очень большой крови лучших людей стоили… А ведь тому же Серёже не равнять себя, нынешнего, с Лениным хотелось, а равняться на него, ещё не думая, что тем самым он сможет при определённых условиях встать вровень с Лениным или даже в чём-то превзойти его, ибо плох тот учитель, которого не превзойдут его ученики – плохо он их учил!

Надо равняться на Ленина, надо стремиться встать вровень с ним. Надо идти дальше, чем смог пройти и увидеть он. Надо быть ему равными по цели, по поведению, по нормам морали – и надо учитывать обстоятельства, вынуждавшие его иной раз поступать круче и беспощаднее, чем следовало бы при наших обстоятельствах, а потому не обезьянничать, а решать как лучше. Надо стремиться поднять всё человечество до ленинского умственного уровня и выше – чтобы бешеная умственная работа мозга не уносила будущих гениев из жизни в начале шестого десятилетия её, как к великому нашему горю случилось с Ильичом.

Надо изучать великих людей именно с целью понять причины их величия, секрет гениальности. Пусть некогда Сальери не смог понять секрета Моцарта – немало лет с тех пор прошло, и теперь ли, вскоре ли, а будет этот секрет понят. Надо… Нужно… Необходимо!.. Особенно детям. Ведь каждый ребёнок от двух до пяти лет – гений. Потом положение меняется, но наши учёные как раз и бьются теперь над проблемой – как всех сделать гениями.

И первые успехи есть! Первое условие – заткнуть глотки дядюшкам и прочим Неллям Ивановнам, майорам и первым секретарям, а там дело пойдёт…

Олегу Московкину, максимум на 10 лет старшему в сравнении с его питомцами, уже пришлось хлебнуть прелестей общения с нечистью на педагогическом фронте. Вспомним, как он был вынужден покинуть интернат, где был таким старшим вожатым, что память о нём на годы там осталась, а не таким, какая имеется в Серёжиной школе.

Был там сначала отличный директор, да ушёл на пенсию…

Запомним, ушёл на пенсию, а значит – он был учителем из того крылатого поколения. которое сформировалось ещё до «термидора».

…Пришла на его место одна тётя… Театр заставила прикрыть: от учёбы отвлекает. Походы запретила: «Вам, говорит, игрушки, а мне отвечать. Главная задача школы, говорит, учёба и примерное поведение…»

Что же, эту тётю можно понять, как, впрочем, и Гитлера тоже, ибо нет непознаваемого, а есть лишь непознанное. В середине 1970-х годов Волгоградский район Москвы был потрясён страшной вестью – погиб целый класс одной из школ. Поехали девятиклассники на экскурсию, и врезался в их автобус пьяный шофёр на бензовозе. Кто сразу сгорел, кто в больнице домучился, а несколько выживших на всю жизнь искалечены. Директор школы сразу инфаркт получил, да и прочим учителям было не легче. А начальство – оно и во сне не дремлет, оно бдит, оно знает, что всякая тризна требует жертв. И вот – кого из сотрудников школы посадили, кого уволили, чтобы не было впредь повадно устраивать экскурсии. от коих одни неприятности.

Таким случаям, пусть не столь трагичным, имя – легион. Перестраховка прочно вошла в быт всех детских учреждений. Одной из её вершин стало развитие в московских РОНО мыслей из приказа № 408-м из «Сборника приказов и инструкций Министерства Просвещения РСФСР за декабрь 1970 года» (сборник № 36, стр.15, от 13/XI-70). Там приводились случаи рукоприкладства и явного злоупотребления наказаниями в различных школах федерации. Что же, наличие таких преподавателей, как Нелли Ивановна или Александр Викентьевич из «Колыбельной для брата» вполне может послужить поводом для появления такого приказа со словами: «запрещено рукоприкладство… не допускать злоупотребления со стороны воспитателей и учителей мерами наказания»(стр.16). Но в московских РОНО, видимо, не без указаний из ГОРОНО, этот приказ был творчески развит местными Беневоленскими и в итоге было совершенно запрещено выставлять хулиганящее чадо из класса, ставить его в угол и так далее. Самый приказ № 408-м учителям не зачитывали, где он есть – не сообщали, номер и дату замалчивали… На него только ссылались, полностью запрещая наказания. И в итоге ребёнки определённого пошиба, отлично знающие свои права, стали систематически срывать уроки, лишая десятки одноклассников в каждом таком случае возможности учиться.

И одни учителя со скрежетом зубовным стали уходить из школы (а в первую очередь уходили мужчины, что резко ускорило феминизацию школьного образования, лишение детей мужского воспитания со стороны профессионалов), другие шли к начальству протестовать и слышали в ответ, что-де где-то кого-то выгнали с урока, а он ушёл во время занятий на улицу и там совершил преступление, а ещё кто-то где-то выгнанный взял, да и повесился в уборной… Последний довод я слышал дважды, а в третий раз, случайно сумев купить семитомник Макаренко, нашёл в пятом томе на странице 240 заданный Антону Семёновичу вопрос: «В Ленинграде был случай, когда ученик, получив плохую отметку, пытался покончить самоубийством. Как быть в подобных случаях?» – и его ответ, из коего я понял, что не случайно велела наша завРОНО не говорить ей о Макаренко. Ведь в конце концов пришлось мне оборвать цепь подвигов одного третьегодничка в четвёртом классе пощёчиной, в результате чего в моей трудовой книжке появилась статья 106 пункт 4, в тексте КЗОТа гласящая «аморальное отношение воспитателя к воспитанникам», обернувшая трудовую книжку в волчий билет. А что было делать? Когда из твоего набора инструментов изъяли рубанок, поневоле пускаешь в ход топор. Но ты ли в том виновен или тот, кто умышленно рубанок стащил? Ответ понятен каждому кроме сотрудников народного, городского и республиканского судов, всякий раз заявлявших мне, что бить ребёнков нельзя, а раз ударил – нарушил, а раз нарушил – подлежишь изгнанию… Потому-то в пионерских лагерях не пускают детей купаться – вдруг утонут?! Потому-то и туристские походы превращаются в комедию: потеряются, заболеют, ногу наколют, а нам отвечать…

Немудрено, что пришлось и Олегу Московкину уйти из того интерната, где повторилась смена Арсения Петровича Гая Ангелиной Никитичной. Правда, упомянутая тётя в конце концов будет оттуда изгнана (или переведена на другую работу в той же системе, возможно даже – на более высокий пост, это я тоже видал в жизни), а его позовут туда опять по просьбе помнящих о нём ребят, так что в масштабе интерната имело место нечто вроде временного возрождения ленинских норм после ХХ съезда партии. Но скольким она успела кастрировать души и разум, скольким ещё она нагадит в мозги и сердца в своей жизни при нынешних всё ухудшающихся обстоятельствах?! А те, кого она уже выучила? А их дети и ученики?

А вспомним, как распоясываются контролёрша в кинотеатре и некая тётка с сумкой в троллейбусе – опять никто кроме верящего пока что в справедливость мальчишки – того же Серёжи Каховского – не становится на их пути. Пока что – выделил я. Потому что уже и ему становится невмоготу, и он начал терять железобетонность убеждения, что власть находится в руках хороших людей. Он не пошёл в райком комсомола добиваться места на демонстрации для своего оставленного вне закона клуба – не поверил, что помогут, что захотят помочь. А ведь совсем недавно счёл бы врагом всякого, кто сказал бы ему, что возможно недоверие к райкому комсомола…

…Илья Эренбург в «Буре» рассказал о том, как немцы в своей газете для русских рабочих в Германии написали, что Москва взята, и воспитанная в доверии к печатному слову девушка этому поверила. В продолжении «Бури» – романе «Девятый вал» – французский посол де Шомон говорит журналисту Саблону: «Они вывели новую породу людей, верящих всему, что пишут в газетах». Это потому, что писали правду, когда-то писали, и осталась инерция веры в правдивость прессы, кстати сказать, на придонном уровне советского океана ещё и поныне не до конца изолгавшейся. Потому что была Советская власть. Была… А сейчас? Я не намерен ограничиваться намёками – скажу, что думаю. Ибо нельзя писать о храбреце, если сам трус – как сказал герой Гражданской войны в Дагестане Махач Дахадаев. Данную страницу я печатаю в середине декабря 1984 года. Что было в истекшие несколько недель? Было торжественное захоронение на Новодевичьем кладбище рядом с Маяковским праха Шаляпина – «великого русского», позорно бросившего Родину в трудные для неё годы. Была впущена обратно Светлана Аллилуева, немало грязи вылившая не только на память о своих родителях, но и на свою страну. И нигде, ни в одной газете, ни в одной телепрограмме ни единым словом не было упомянуто, что прошло ровно полвека со дня злодейского убийства Сергея Мироновича Кирова. Была награждена орденами большая группа писателей, в том числе получил орден Трудового Красного Знамени и Владислав Крапивин, но при этом не какой-нибудь, а орден Дружбы Народов пожаловали антисемиту Валентину Пикулю, которому за его роман «У последней черты» рижские ребята-евреи морду набили, и правильно сделали – будь там я, добавил бы от всей души. Такие вот дела творятся на высшем уровне нашего государства. Мудрено ли, что на уровне описанного Крапивиным среднего советского города творится именно то, что он описал в трилогии о Серёже Каховском? Ну, а о всеобщем молчании, когда на глазах у так называемых советских людей распоясывается негодяй, я могу судить и на личном опыте.

В октябре 1976 года на станции «Кузнецкий мост» в вагон метро, в котором я ехал, не вошла – вбежала маленькая старушка, а следом, поливая её во весь рык гнуснейшей бранью, ввалился краснорожий детина квадратного сложения, лет под 45–50. Он кричал, что нечего жидам в Москве делать, что он их всю жизнь бил и будет бить. Заметив мой взгляд, он с ходу переключился на меня: «Чего смотришь, жидовская морда? Гитлер, жаль, вас не перевешал, катись в свою Палестину!» И все – не менее семидесяти человек было в вагоне – молчали. Пришлось поставить портфель на пол и врезать ему по морде. И сошлись мы на середине вагона, и он замахнулся, а я перехватил его руку, и он орал, что бил жидов и будет бить, а я орал ему в ответ, что он фашист, полицай, власовец, что таких черносотенцев ещё мой дед бил (а он был боевиком применявшей террор против погромщиков «Социалистической Еврейской Рабочей Партии» – СЕРП, а за антивоенную агитацию в своём полку в Первую Мировую войну был приговорён к смерти, но сумел бежать), что и отец мой таких целыми не отпускал, что – вон отсюда, пока я тебя не угробил, сволочь нацистская! А люди (среди них, как я потом заметил, были и два офицера) стояли, сидели и – молчали. Только одна маленькая и храбрая женщина, ничего не поняв, но будучи идейным борцом за мир, кинулась между нами и стала уговаривать простить друг друга, перестать, успокоиться. Кто-то взял её за плечо и отвёл в сторону: «Не мешай им, у них свои дела». И так было до станции «Текстильщики» – пять перегонов. Поезд останавливался, люди входили, выходили, и никто не вмешивался. В «Текстильщиках» выкатился и он, так и не посмев меня ударить, хотя по виду в нём было больше лошадиных сил. А ударил бы – я постарался бы ответить смертельным ударом, ибо хотя и не в армии, а кое-чему пришлось учиться в нашей солнечной стране. И что было бы тогда?

В заполненном на две трети вагоне не могло не быть среди пассажиров «членов» партии и ВЛКСМ, ветеранов войны, а все они молчали, будто их и не было. Стали бы они на суде свидетелями в мою пользу? Не верю в это, но не то что «верю», а именно ЗНАЮ, что этот мерзавец лучше после нашей встречи не стал и что он ещё много грязи выльет в души сталкивающихся с ним людей, а особенно чужих и своих детей при равнодушном или даже сочувственном молчании окружающих. Такие, как он, уже сделали Одессу, Киев и Ленинград первым, вторым и третьим городами по числу вынужденных покинуть Родину советских граждан еврейской национальности. Это знают многие – и молчат. Их хорошо учили Нелли Ивановны и их коллеги – выучили.

Вспомним, за что Пашка Букамашкин назвал фашистом Саньку в гайдаровской «Голубой чашке». И вспомним, что именно этот бит информации (слово «жидовка») был выброшен при великолепной экранизации гайдаровской жемчужины. Спите спокойно, дорогой Аркадий Петпрович, в своей могиле под Каневом! Ваши портреты висят на стенках, Вас поминают, как святого покровителя детей, Вашими произведениями зачитываются дети определённого возраста и с удовольствием перечитывают их и больные ностальгией по своему детству взрослые… Ну, а что свыше поступают указания самую суть выбросить или замолчать, то чего на свете не бывает! Да будет Вам посмертным утешением и надеждой созданный Евгением Шварцем образ короля, на глазах которого душили его любимую жену, а он стоял рядом и уговаривал её: «Потерпи, может, ещё всё обойдётся…» Вдруг и у нас всё обойдётся, Нелли Ивановны и Елизаветы Максимовны перевоспитаются, а Гусыни и Кисы займутся сбором макулатуры…

Помимо горе-учителей, горе-общественников, горе-начальников из милиции и горе-руководителей из советских и партийных органов города, не пришедших на помощь клубу даже после выступления газеты, имеются в городе и другие враги МИРА ДЕТЕЙ, в конечном счёте враги советского народа, бьющие по его смене и надежде. Вот, например, инспектор по внешкольным учреждениям в РОНО Стихотворов, для которого понятия о чести, флаге, отваге и верности – «детские игрушки». И хотя об этом его высказывании было сразу же сообщено первому секретарю горкома комсомола и тот велел тут же взять трубку Стихотворову (всегда бы такая оперативность была!) и объяснил ему, что флаг пионерского отряда – не детская игрушка (интересно, надеялся ли глава городского комсомола, что всё будет понято и станет для Стихотворова законом жизни?) – тот остался на своём посту и принял деятельное участие в удушении клуба. Он заявляет, что с кем-то в райисполкоме согласовал это. С кем же? Не с руководством. С кем-то безымянным из среднего звена… Юлиан Семёнов в «Семнадцати мгновениях весны», анализируя причину неудачи Бормана в схватке с Гиммлером, сообщает, что всё решил маленький человечек из среднего звена бормановского аппарата, работавший на Гиммлера. Так и тут вышло. Анонимной стала в нашей стране власть. Не советская, а просто власть. Всё решают чиновнички, секретари, референты. Могут сообщить начальству, могут придержать, могут отфутболить самую срочную бумагу – и история с детским клубом «Эспада» – лишь капля в море подобных случаев. Крапивин даёт нам лишь этот факт, но мы-то, взрослые читатели, знаем, что стоит за этим фактом. И помним михалковское «А льву и невдомёк, что муха так сильна, что перед ней все лезут вон из кожи и что она в его прихожей деламии львиными подчас вершит одна». Так что нам приходится думать над проблемой – что и как сделать, чтобы не было ни подобных фактов. ни того, что за ними стоит.

…Делает ли Крапивин в своей трилогии выводы? В какой-то мере – да.

Прежде всего, выводом является отрывок из газетной статьи о клубе «Эспада», приведённый в третьей части трилогии. Вот большая его часть:

«Люди, живущие скучно, тупые и злобные, не терпят иной жизни, светлой и честной. Не терпят людей с прямыми мыслями и открытым взглядом. Даже взрослых не терпят, а уж детей тем более. Когда они встречают мальчишку, у которого чувство собственного достоинства сильнее страха перед их окриками, они решают. что пришёл конец света. Их мысль работает трусливо и примитивно: „Эти люди не похожи на нас. Значит, они плохие! Запретить!

Убрать! Искоренить!“.

И надо признать: иногда им это удаётся. Запрещают.

Люди, тупые и злобные, бывают хитры. Они умеют добро показать, как зло. И человек, живущий для других, работающий честно и бескорыстно, в их речах становится опасным, а дела его – вредными».

Вряд ли сам Владислав Петрович Крапивин понимает, что им описан механизм этногенеза: «мы» и «не мы»… Они становятся субэтносом, рвущимся к уровню этноса, эти двуногие личинки, выжравшие содержимое ещё оставшейся советской шкуры и заполнившие её, либо прорвавшись к власти всерьёз (к счастью, ещё не везде), либо нейтрализовав ещё находящихся у власти людей советского склада и трансформируя все их действия, подменяя их, выворачивая их наизнанку.

«Великая Россия» всё ещё называется «Советским Союзом», всё ещё поминают имя Ленина, но делается у нас почти всё не по-ленински – как во внутренней, так и во внешней политике. Это понял Андропов и попытался выправить положение, но делал это втихую, стараясь не взбаламутить «советскую мешанину». И умер. И опять всё пошло по-старому. Теперь бьётся Горбачёв, и что будет из его биений и трепыханий – неясно, ведь опять борьба ведётся за кулисами, фактически без нас. Как в первый период войны против взбунтовавшихся Южных Штатов президент Линкольн изо всех сил старался открутиться от официального освобождения негров. Он-то в конце концов понял, что иначе нельзя – и пошёл на этот шаг, и победил, но то ведь Линкольн, личность, что ни говори, уникальная, тем более – своей жизнью пришлось ему платить за победу. А вот что у нас будет?..

…Так и вышло в третьей части трилогии, причём, как отмечено выше, зло действовало единым фронтом, почти мгновенно спаявшись в мафию, а силы добра были разрозненны и пребывали в глухой обороне, так что только один мальчишка да один газетчик (кстати, умерший) совершали вылазки.

Между прочим, ребячий комиссар Олег Московкин и дома был в осаде. Сестра и её муж донимали его изо всех сил – вплоть до замены лампочек в его комнате на более слабые, «чтобы плафон не расплавился».

– Видите ли, вместо того чтобы купить костюм, я покупаю телескоп… Вместо того, чтобы смотреть хоккей с милым Васей, я включаю симфоническую программу… Вместо лекции я иду на свидание… Вместо того, чтобы жить «как все люди», я живу как… Тьфу!.. Я живу не «вместо», а так, как хочу! Лучше вас! Ясно тебе?

– Чудовищный псих, – донеслось из-за двери. – Постыдился бы ребят. Как только тебя к детям подпускают?

Успокойтесь, сестричка! Не очень-то таких к детям подпускают. К ним подпускают таких, как начальник лагеря, физрук и Гортензия, Нелли Ивановна и Елизавета Максимовна. А директора школы, судя по тому. что ему поставили именно такого завуча, либо сломают. либо вышибут. А Олегу Московкину даже по возвращении в интернат (что, кстати, означает уход от «эспадовцев») не очень-то дадут развернуться. Ну, убрали ставшую очень уж одиозной «тётю»-директоршу, но ведь остались те, кто ставил её на этот пост, и вряд ли она одна такая была ими внедрена в систему образования и воспитания нашей смены. И так везде! Если такие, как Олег или директор, кое-где по недосмотру к детям и прорвались, то их для начала вяжут по рукам и ногам программами, учебниками, инструкциями, методиками, запретами, ничтожной зарплатой, неучитываемой, но умышленно создаваемой перегрузкой. А тех, кто и это выносит, выживают уже прямой атакой с применением богатейшего ассортимента отработаннных подлостей. Пока что ваша берёт, сестричка! Таких, как Вы и милый Вася. Субпассионариев, двуногого шлака, золы и пека, остающихся после выгорания кокса и перегонки каменноугольной смолы в общности «каменный уголь», аналогичной в данном случае «демосу».

И так будет до тех пор, пока на ваше наступление не будет отвечено с нашей стороны беспощадной борьбой всех видов – вплоть до физического истребления в нашем обществе вашей нечисти…

Есть и другой, частный вывод в трилогии.

«Быть всадником, приходящим на выручку, когда человеку плохо».

Но всё же это оборона. Активная, иной раз контратакующая, но всё равно только оборона. Ну, спасли Серёжу от физрука и «мушкетёров» красные конники – ребята из студенческого отряда, а физрук-то с компанией ушли целыми и готовыми к новым подлостям. И начальник лагеря остался на своём месте и попрежнему перлюстрировал переписку ребят, а возможно и персонала. В самом конце трилогии мы узнаём, что появилась надежда на воссоздание «Эспады» – но Сыронисский, Стихотворов, милицейский майор, безымянный райисполкомовец, мама Сенцова и несчётные их союзники – они-то остались! И теперь они знают друг друга, теперь им легче будет объединиться для любой пакости и посчитаться за предполагаемое воссоздание обречённого ими на гибель, но осмелившегося выжить детского клуба. Они всегда готовы сплотиться в дружную кодлу против любого проявления человечности.