Текст книги "Три комиссара детской литературы"

Автор книги: Яков Цукерник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Это одурелые собственники без чести и совести, за свою кровную полтину способные покалечить человеку жизнь, а при возможности и раздавить его, как насекомое. «Кто они? Откуда берётся эта нечисть?» – не раз и не два спрашивают себя герои Крапивина. Эх, если бы это были только потомки бывших кулаков! Но ведь ещё Ильф с Петровым когда-то писали о Корейко, что «все кризисы, которые трясли молодое хозяйство, шли ему на пользу; всё, на чём государство теряло, приносило ему доход. Он врывался в каждую товарную брешь и уносил свою сотню тысяч». А сколько, мягко выражаясь, некомпетентных руководителей развелось после гибели большевистских кадров в хозяйстве и торговле? Сколько нечисти туда проникло? Сколько упомянутых брешей появилось в результате упомянутой выше игры с законами? Об этом пишут и пишут газетчики и писатели и всегда упоминают о страшном человеческом браке, порождаемом в нашем хозяйстве. Вот и Ноздря торгует «дефицитом» (продавая поштучно старшеклассникам самокрутки и грецкие орехи) и отбирает у малышей завтраки. Что же, ещё викинги в Скандинавии и Василий Буслаев в нашей славной стране промышляли тем же – где не было сил для разбоя, там торговали, а при случае всегда были готовы и пограбить… Вот и Газетыч норовит завладеть бесхозной лодкой и тащит избыточно завезённый на пустячную стройку и брошенный там разинями-строителями цемент. Вот и Папиросыч не брезгает ничем в снижении своих расходов и повышении доходов. Вот и Жада разводит фактически кулацкое хозяйство с работницей… Супруги Дзыкины как таковые в сравнении с ними вроде бы безгрешны. Но только «вроде бы». И общее у них с перечисленными коллегами то, что они ненавидят «больно грамотных», как и мачеха Ноздри – тётя Ага, в тяжкие военные годы таскающая сыночку проходящий через её руки шоколад. Для всех Дзыкиных нет большего ругательства, чем «грамотный», то есть «живущий по каким-то прежде неписаным, а в Советской Стране уже и запечатлённым в моральном кодексе законам, не рублю-целковому поклоняющийся, христосик паршивый, идейная сволочь»… Из таких вот «материалистов» выходили уголовники всегда, а в дни войны и дезертиры, полицаи, агенты гестапо, власовцы. Кстати, Ювелир из «Каникул Вершинина-младшего» именно и доносил гестаповцам, получал от них имущество казнённых евреев, был связан с подпольем «лондонских поляков», после прихода нашей армии сбежал в банду, а когда и там запахло жареным – не задумался и эту банду предать. Прямой аналог Сенцова в этом смысле, или точнее – предшественник его. Но это лишь крайний случай в мире Дзыкиных.

Ведь реальные муж и жена Дзыкины в том дворе, где играли в мяч приятели Серёжи Каховского, не были ни агентами гестапо, ни даже спекулянтами. Муж пришёл на зов жены от личного гаража, когда мяч помял их личный цветник. Разве плохо, что советский гражданин имеет личную машину, выпущенную на одном из предприятий коммунистического труда, если он купил её на трудовой доход? И разве плохо, что там, где нет общественными усилиями посаженных цветов, советские граждане сами сажают цветы под собственными окнами? Выходит, что плохо, если в результате они оказываются по собственному пониманию жизни противостоящими всему находящемуся вне границ их собственности и ведут себя, как вынужденная стоять за себя насмерть иноземная держава. Петя Дзыкин не нашёл иного способа защитить свой цветник от дальнейших попаданий в него мальчишеского мяча кроме протыкания этого мяча ножом, и не его вина, что оголтелый искатель справедливости Серёжа Каховский пресёк это его намерение. А после этого он перешёл к войне против этого мальчишки – как и положено у собственников, не выбирая методов, а пуская их в ход все разом… Да, выходит, что плохо… И плохо не только то, что нет принадлежащих всему населению двора или квартала и поддерживаемых этим населением цветников, плодового сада, ягодников, вообще общественного хозяйства, то есть общественного зала для бесед, общественных мастерских для занятий личными и общественными делами по украшению и обогащению жизни данной клетки общества – двора или квартала.

А это ведь не бред идеалиста – в Узбекистане издавна существуют так называемые «махалли», квартальные объединения людей, чувствующих себя некой общностью, помогающих друг другу всей махаллёй, и свадьбы играющих, и покойников хоронящих, и в беде поддерживающих, и радостям любого члена совместно радующихся…

Нет, не только то плохо, что колхозники, например, отработав на общих полях и в общих скотных дворах или мастерских, потом каждый сам за себя возятся в индивидуальных хозяйствах, теряя время и силы в гораздо большем количестве на единицу продукции, теряя время на отдых, на чтение, на кино и телевизор, на общение с детьми, близкими и теми же соседями, друззьями и товарищами. Не только то плохо, что разный возраст, разные силы, разное число рабочих рук в индивидуальных хозяйствах дают имущественное расслоение. Хотя и это очень плохо. Плохо в первую очередь именно то, что в этих условиях неизбежно появляются двуногие с психологией Дзыкиных. Именно расчеловеченные двуногие, а не люди-человеки.

Между тем сама по себе хозяйственность и предприимчивость отнюдь не относятся к отрицательным качествам человека, напротив того – к ним относятся как раз бесхозяйственность и отсутствие инициативы. Вспомним в «Педагогической поэме» Макаренко Дениса Кудлатого – «в иное время быть бы ему кулаком», а в колонии имени Горького он оказался поистине необходим, Макаренко признаёт это безоговорочно. А Соломон Борисович Коган с «сидящим у него внутри демоном деятельности» (в других книгах Макаренко он выведен как Соломон Давидович Блюм)? Он же одной своей предприимчивостью, помноженной на жизненный опыт, поднял хозяйство коммуны имени Дзержинского от отрицательной величины до возможности строить заводы союзного значения! Значит, не только можно, но и должно выделять таких вот предприимчивых людей ещё в детстве, по определённым тестам, которые должны составить психологи, и обучать их в специальных учебных заведениях, готовя будущих армейских старшин, снабженцев, командиров хозяйства и финансов страны.

У того же Крапивина в повести «Болтик» третьеклассник Максим Рыбкин имеет не только голос, приведший его в солисты детского хора «Крылышки», но и любовь к вещам, которые не виноваты, что потерялись, которые ещё могут послужить людям. Но за голос его нашёл и выделил руководитель хора (а ведь голос в этом возрасте – явление преходящее, вот наступит «ломка голоса» через несколько лет, и прощай пение, скорее всего), а за любовь к вещам мама – завуч художественного училища, не могущая не сталкиваться с хозяйственными проблемами, зовёт его Плюшкиным и барахольщиком…

Так что реальные супруги Дзыкины и им подобные остаются нашими врагами именно из-за своих переразвитых хозяйских инстинктов, поставленных на службу только им самим, их утробам и кошелькам, их семьям и их «подельникам». А все прочие люди для них в результате оказываются конкурентами, коих надо растоптать или сожрать, к которым нельзя относиться иначе, чем с ненавистью и презрением. «Они не похожи на нас, значит – они не люди!» Именно они начинают войну против непохожих на них, и неудивительно, что время от времени они нарываются на возмездие за всё сразу, за накопившееся в течение веков… Они – зараза, инфекцией по-интеллигентому их назвать не хочется, и как таковые они подлежат изоляции или истреблению, смотря по накалу страстей. И это справедливо! Если ты – такой, то нет тебе места среди нас, в нашей жизни! Так когда-то сказали кулакам – и правильно сказали. Хотя любое дело, выполняемое при участии масс, без перегибов и ошибок, без умышленных искажений и преступлений не обходится, так что и раскулачивание при всей его необходимости и справедливости оказалось и кровью, и грязью забрызгано, а за это всегда рано или поздно приходится расплачиваться… Но всё равно – это было правильно, это было необходимо, неизбежно. Но если правильно было тогда, то почему неправильно теперь? Ведь каждый враг среди нас особенно опасен именно для детей, ещё не имеющих иммунитета от такой заразы. Серёжи Каховские всё же редкость, особенно в наше время. Никто, кроме Серёжи, не сказал начальнику лагеря, что тот совершает подлость, никто не ушёл из лагеря, никто не сказал Дзыкину «не сметь!» и не выбил у того из рук готовый к протыканию мяч… Остальные же были беспомощны при всём своём негодовании, постепенно переходя в итоге от сжатых в карманах кулаков к кукишам в карманах, расчеловечиваясь.

Серёжа много думает о Дзыкине. Даже во сне, приснившемся ему после вести о фашистском мятеже в Чили и гибели президента Альенде, «каждый из врагов был Дзыкин». Верно. Он – враг. И в Чили не только Пиночет с подручными, но и тамошние Дзыкины загубили дело трудового народа – мы помним, как одурелые собственники делали всё возможное, чтобы парализовать экономику и транспорт страны ещё до переворота и как им помогала главная сила мира Дзыкиных – Соединённые Штаты Америки.

Так что и у нас всякий Дзыкин – враг. Таким его сделали упущения друзей и усилия врагов советской власти. Его переделывать поздно. Его лишь можно и должно отбрасывать с дороги, научить пятиться перед дружной силой людей, в том числе и детей, а не захочет уйти, не научится отступать, не задумается хотя бы о сохранении собственной шкуры и жизни – бить смертным боем в прямом и переносном смысле. И нельзя давать ему блаженствовать на глазах у людей – это опасно для общества, это увлекает на дзыкинский путь наиболее слабых из очеловеченных, но людьми всё же не ставших. А такие есть в немалом количестве, это во все времена отмечали мыслители, изучавшие законы развития человеческого общества. И не в укор Дарвину, а как горькое подтверждение таких фактов, звучит анекдот:

«– Папочка, это правда, что человек произошёл от обезьяны?

– Да, доченька, Ева часто изменяла Адаму».

Именно так оно и было – генетики доказали, что все до единого люди планеты Земля имеют двух общих предков. Но если бы только их дети, внуки и прочие потомки совокуплялись между собой – вымирание от кровосмешения через несколько поколений было бы неизбежно. Брали в партнёры двуногих того же вида, но не той мутации, – вот и имеем неизбежный человеческий брак, хотя в любом двуногом остались следы происхождения от предельно редчайшей пары первочеловеков… Вот и имеем Дзыкиных. Имеем и ещё менее симпатичных типов, которые, если уж сформировались, таковыми и останутся. А если попытаться использовать их хозяйственные способности, их инстинкты накопителей и стяжателей ввести в рамки? Могут быть полезными. Но захотят ли? Яков Лукич Островнов в «Поднятой целине» не захотел, хотя и был у него момент колебания. И была бы его судьба предостережением Дзыкиным, если бы они о ней читали и участвовали в читательских конференциях по обсуждению образа Островнова. Но – не читают и не участвуют, у них своих дел полно, а вовремя их не выявили и «работу среди них» не произвели…

Напрасно Серёжа сомневается: «Петя Дзыкин не был, наверное, настоящим врагом. Он был просто собственник и склочник»… Нет, он как раз потому и враг, что собственник и склочник. Он и такие, как он, подобны скопляющемуся в воде аквариума рыбьему дерьму. Не откачаешь его – рыбы передохнут. Большевики это понимали, время от времени проводя «чистки партии» и «чистки аппарата». Когда настоящие большевики были выбиты – чистки эти обернулись против людей и в пользу нелюди и расчеловеченных, на всех уровнях обернулись, в том числе и в деле воспитания подрастающего поколения…

Но вернёмся к Крапивину и его герою. Серёжа, уже не раз задававший себе вопросы о том, откуда берётся та или иная разновидность зла, ломает голову над данной его разновидностью:

– Кто же виноват, что среди людей попадаются такие Дзыкины? Они вредят, гадят, хапают. И не всегда по злости, а просто потому, что им наплевать на всех, кроме себя. И кроме таких же, как они.

…И один такой может испортить жизнь многим хорошим людям.

…А всадники успевают не всегда…

Кто виноват?! И на этот вопрос отвечает Крапивин. Мы, взрослые, виноваты. Все, кто молчит и не вмешивается. Кто одёргивает вмешивающихся.

В данном случае какую реакцию вызвало столкновение с Дзыкиным у тёти Гали? Вот какую:

…– Что ты такое утром натворил?…Ну, про мяч я не знаю. А грубить-то зачем? Зачем ты ему таких слов наговорил?

– Я? – изумился Серёжа. Я ему только сказал, что здесь общий двор, а не его огород. А что, неправда?

– Такие слова взрослому человеку говоришь. Хоть бы подумал: он в три раза старше тебя.

– Если старше, пусть не хулиганит. Его, что ли, мяч? Если нравится протыкать, пусть купит себе и протыкает…

– Вы же сами его из терпения вывели. Все цветы потоптали.

– Мы? Потоптали? – вскинулся Серёжа. – Во-первых, не «мы», потому что я там даже не играл. Во-вторых, ни один цветок не был сломан. Ведь ты же не была там, а говоришь!

– Ладно, ладно… Ты уже закипел, как чайник. Я в этом деле разбираться не стану. Отец придёт, пусть разбирается.

(Но ведь начала же разбираться? Только вот кустарно и неумело начала, на место происшествия не сходила, сама не посмотрела, а ведь всё рядом, в этом же дворе).

– Ну да, будет он разбираться! Он бы сам вмешался, если бы увидел, как они к ребятам пристали.

– Ну и что же? Он – это другое дело. Он взрослый человек. И тот взрослый…

– Ты всё одно: «Взрослый, взрослый»! – действительно закипел Серёжа. – Тот Дзыкин не взрослый человек, а взрослый шкурник! Ну откуда такие берутся? Сытые, нахальные, думают, что вся земля для них, весь мир! Для их грядок и гаражей! Всё будто только для их пользы! Поэтому и наглые. Как тот шофёр!

– Господи, какой ещё шофёр?

– Забыла? Ты меня всё за рубашку дёргала: сядь да сядь. В автобусе чего он к бабке привязался? Я же видел, что она деньги опустила, а он орёт: «Деньги не бросала, а билет отрываешь! На кладбище пора, а совести нет!» Она плачет, а он орёт. Его самого бы на кладбище! А ты только одно: «Сядь, не груби».

– Ну и что? Я ему сама сказала, что так нехорошо.

– Как ты сказала! Он и не посмотрел на тебя. Хорошо, что лётчики вмешались… А другие сидят и молчат, будто не их дело. Тоже взрослые…

Тётя Галя устало отмахнулась:

– Тебя послушать, так будто и хороших людей на свете не осталось.

Вот и договорились… Он ещё не раз услышит в повести такое. Но ведь даже те лётчики, которые за него и за ту бабку вступились в автобусе, поначалу молчали. Им лишь потом в голову пришло, что нужно ввязаться в бой, начатый мальчишкой. Так что вывод Серёжин точен – виноваты те, которые сидят и молчат, будто не их дело, тоже взрослые. А хороших людей много – только их всех старательно учат «не лезть не в своё дело», учат, что всё вокруг – не их дело. И многих выучивают. И сидят хорошие люди, и молчат. Потому-то Дзыкиным и раздолье – и перечисленным выше дзыкино-подобным персонажам крапивинских произведений – тоже.

У Дзыкиных – машина, гараж, но они явно не интеллигенты, а так называемые «работяги». Их заразность – одна. А у дядюшки-археолога – иная, но тоже заражает. И ведь есть между ними сходство! Оно – в уверенности в неправоте «идеалистов» думающих обо всех; в уверенности в правоте тех, кто думает лишь о том, как бы лично им – только им! – хорошо и удобно прожить. Дзыкин, дядюшка и бандит Гаврик – одного поля ягоды, одна мутация. Субпассионарии, как называл таких Гумилёв. Все они не терпят иной жизни, иного стереотипа поведения, чем у них. И из окружающего их мира они берут лишь то, что им годно на потребу – вплоть до слов. Гаврик, хотя школу и не кончил, но тоже «знает слова». Видимо, много этих слов наговорили ему когда-то горе-педагоги. Эти слова приелись, над ними смеются, слова о добре стали заклинанием зла против добра. «Шурик, это же не наш метод!»– бормочет пойманный Шуриком и ожидающий порки хулиган в «Операции Ы». «Коллектив всегда прав», – издевательски наставляет Серёжу Гаврик, когда Серёжа оказал сопротивление «коллективно» пытавшимся его ограбить Кисе, Гусыне, Лысому и Кеше-Сенцову. Нет, на слова в борьбе со всеми видами зла рассчитывать не приходится. Тот же хулиган в «Операции Ы» не случайно показан «чуткой личностью», мгновенно улавливающей в потоке речи прораба, играемого Пуговкиным, то, что ему подходит. И Шурику он издевательски советует: «Веди среди меня разъяснительную работу… И мух отгоняй!» А стоило его выпороть, хотя это и «не наш метод»– он и перековался, уразумев, что придётся отвечать собственной шкурой и впредь.

Вершигора в «Людях с чистой совестью» отмечал, что фашист понимает лишь палку или автоматную очередь. А хулиган – резерв фашизма, как указал Михаил Анчаров в «Этом синем апреле». Только беспощадной карой можно оборвать цепь подвигов этой разновидности «слуг Аримана», как указывает в своём великом романе «Час быка» Иван Антонович Ефремов. И лишь потом можно заняться перевоспитанием уцелевших и присмиревших. Я не случайно делаю эти ссылки – не я первый над этим думаю, и даже не Серёжа Каховский. А потому стоит вспомнить, скажем, у Макаренко в «Педагогической поэме» Марусю Левченко, «с пьяной бесшабашностью и большим размахом могшую в течение одной минуты разнести вдребезги самые лучшие вещи: дружбу, удачу, хороший день, тихий, ясный вечер, лучшие мечты и самые радужные надежды». Её отучили от подобных выходок не слова педагогов с «нестерпимо ангельским характером», а «настойчивые, далеко не нежные, а иногда и довольно жёсткие сопротивления коллектива». «Коллектив имеет право себя защищать», – сказал Макаренко в случае с Аркадием Ужиковым. И коллектив сумел даже из этого дерьма сделать человека. Но как же старались этому коллективу помешать! И как мешают не то что борьбе с Дзыкиными, но даже и сопротивлению им!..

Нет, не случайно уделяет Крапивин такое внимание этой породе – этих врагов должны знать и уметь опознавать все, по малышей включительно.

После схватки с шайкой Кисы и бандитом Гавриком Серёжа рассказывает обо всём случившемся дома. И маленькая сводная сестрёнка спрашивает: «Они были кто? Шпионы?» Шпионов-то она знает… Хорошо бы, чтобы они и впрямь были засланными агентами полковника Шито-Крыто из книги Л. Давыдычева «Руки вверх!» Увы, это «граждане Советского Союза», они обладают всеми правами или по подрастании получат их. В том числе и право завести детей и воспитывать их по своему образу и подобию, а заодно калечить души великому множеству других людей, а детей – в первую очередь… Чуковский записал в «От двух до пяти» восклицание какой-то девочки: «Фу, какой фашистый!» Нужно, чтробы появилось в обиходе выражение «Фу, какой Дзыкин, какой Киса, какой Дыба» (последний персонаж – из крапивинской же повести «Колыбельная для брата»).

Водится вне школы и «уличная общественность», приложившая совместные и очень дружные усилия к ликвидации детского клуба «Эспада». Люди это авторитетные: домоуправ Сыронисский, бухгалтер, председатель уличного комитета Антонина Михайловна. Войдя в клуб и застав там дежурного пионера, они не задумываются так отшвырнуть его со своей вельможной дороги, что разрушена модель средневекового замка, в которую вложено не только ребячье вдохновение, но и некое количество человеко-часов работы, чёрт побери! Разумеется, вопрос о возмещении урона даже не ставится, как позже не будет ставиться вопрос о возмещении убытков клуба, к которым можно отнести хотя бы разрушение декораций для самосъёмного фильма. Да чёрт с ними, с фильмом и декорациями, а также с моделью – сам Данилка-дежурный лишь чистой случайностью спасён от смерти: вполне мог бы напороться на заострённый стальной прут в каркасе модели, да тот был вынут утром для отколупывания разбухшей форточки со своего обычного места и – такая неаккуратность! – не был на это место возвращён…

Вскоре эта доблестная компания с достойными своих боссов исполнителями-рабочими вторгнутся в помещение уже для того, чтобы его отобрать, а попутно угробят упомянутые декорации. Они, памятуя, что нападение – лучший вид защиты, наводнят все инстанции клеветническими заявлениями, способными при надлежащих условиях искалечить жизнь ребячьему комиссару, основателю и душе клуба Олегу, да и ребятам тоже. Вспомним, как в советском городе Перми был оклеветан советский человек, корреспондент-фельетонист советской газеты Аркадий Голиков-Гайдар, как это отразилось на его здоровье, нервах, на ряде недописанных из-за развившейся нервной болезни произведений его, как была заодно разогнана вся редакция, сколько других честных советских людей только по этому делу получили зарубки на душу… Будучи разоблачены городской газетой (которую пока что не Сенцов выпускал) и принуждены к отступлению, Сыронисский с компанией умышленно подстроили на втором этаже аварию с отоплением, выведя тем самым из строя помещение клуба на первом этаже, так что клуб прекратил-таки своё существование…

Бывало в нашей истории, что пятиминутное опоздание на работу вело к отдаче под суд и к годам заключения в тюрьме или лагере. Бывало, что за аварию на производстве шло под суд всё руководство. А уж о снятии с работы или исключении из партии и говорить нечего – выговор в личное дело считался среди руководящих работников поистине водной процедурой. Тут же преступление, а не какое-то разгильдяйство осталось недоказанным и ненаказанным, неликвидированным и невозмещённым. Только Сыронисский, возможно, потеряет место управдома, но и в этом случае дворником его не сделают – нет такой статьи в законе. А нужно, чтобы была, и желательно не одна, а целый закон чтобы был на такую тему, как умышленно причиняемый административными работниками вред. И будет ещё Сыронисский портить жизнь зависимым от его решений людям. Так что Крапивин показал в произведении, написанном для детей, к их сведению, а не для взрослых, интересующихся событиями в детском мире, не какое-то частное мелкое зло, а зло с глоткой и кулаками, с демагогией, энергией, железобетонной уверенностью хищника в своей правоте перед травоядными, с надёжной связью с единомышленниками в коридорах власти. Иначе говоря, он показал случай мгновенного возникновения ради помощи данному импульсу зла самой настоящей мафии, которая, как это и положено в нашем несовершенном мире. недоступна для сил добра, пока они не заговорят с нею на её языке, поведя войну на истребление противника, исключающую возможность перемирия и компромисса.

Здесь до такой войны не дошло, хотя успели Олег и ребята вызвать лейтенанта милиции, хорошего человека, знающего и ребят, и их руководителя. И он не смог ничего сделать для спасения клуба…

Почему не смог? Ведь вот же оно, зло, с которым он клялся бороться ещё при вступлении в пионеры, потом – вступая в комсомол, принимая армейскую присягу, вступая в органы охраны порядка. Советского порядка!..

Будь я тем лейтенантом – что бы я сделал? Создал бы с Олегом и ребятами первичную дружину спасения клуба, ибо одному в таком деле не успеть во все адреса. Своей властью приостановил бы действия Сыронисского. Немедленно просигналил бы в райкомы и горкомы партии и комсомола, причём не какой-либо чиновной мелочи, а первым секретарям – дело отнюдь не мелкое, вполне по их уровню деятельности! Точно так же сообщил бы в районный и городской исполкомы – опять-таки в главные кабинеты. Вот в эти кабинеты именно мне, человеку в форме офицера советской милиции, никакая секретарша путь не перекроет, а попробует – будет наказана за сопротивление в судебном порядке и пусть радуется, отделавшись пятнадцатью сутками! Через участковых поднял бы родителей ребят – не всякий послушает своё чадо, а тут власть вмешивается, значит – дело государственное, а это действительно так. И с родителями – в газету! И с ними же – в школы, где учатся ребята из клуба, а в школах есть родительские комитеты, а в них входят обычно люди влиятельные. Да и среди педагогов поднять тревогу – найдутся люди смелые и принципиальные, которым только сигнал нужен; так уж повелось у нас в результате упомянутых воздействий нелюди, что отвагу человеческую сменила отвага казарменная, что не умеют люди вступить в бой без приказа свыше или хоть сигнала со стороны, что даже не задумываются они над этим паршивым явлением. А тут задумаются, да заодно друг друга узнают, сольются в антимафию для данного случая, а для следующих случаев и сами уже будут готовы объединиться и меня о них известить… А сам бы сигнализировал в прокуратуру, причём в её партийную организацию обязательно копию сигнала передал. Слова «прокуратура» все Сыронисские боятся, ибо у них всегда рыло в пуху.

А так как в любой из упомянутых инстанций мог бы напороться на члена упомянутой мафии, иначе говоря – на выкормыша сталинских и ежовско-бериевских времён, держащего связь с однокормушниками, то обязательно во всех случаях указывал бы, что подняты все наличные силы власти и общественности, а во всех этих инстанциях данная мафия пока что ещё не господствует – в год гибели президента Альенде. Если случится такая беда на уровне города – спасибо ей: есть повод начинать сражение на более высоком уровне, уже не с комарами, а с мухами це-це, так сказать. Но начинать обязательно – иначе всё общество наше рухнет, а при таких катастрофах гибнет огромное число людей и двуногих, вроде бы от участия в военных действиях уклоняющихся, но оказавшихся под ногами у сражающихся сил. А возникни вместо СССР «чёрная дыра» – отзовётся по всей планете исчезновение одной из двух сил планетарного масштаба. Именно так – ни больше и ни меньше… И потому любой лейтенант милиции обязан поступать именно так – это не роскошь, а суровая необходимость.

Пока шла бы вся эта сигнализация в верха и в стороны, добился бы я ещё и связывания Сыронисского письменными условиями: ремонт тогда-то начнётся, тогда-то закончится, помещение клуба ни в коем случае не изымается у него без как минимум равноценной компенсации (это оговорить в документе обязательно). Все помехи данной ремонтной деятельности сразу учитывать: кто мешает, чего нехватает? А то есть любители долгостроя и различных экономий и изменений в проектах… Учитывать на будущее и тех, кто оказывается с Сыронисским в одном строю – либо в возникшей для данного случая мафии, либо в постоянном объединении сил зла. Сделать этих сильных своей анонимностью двуногих видимыми, сообщить о них максимальному числу советских людей, которые именно в схватках за советский порядок. за советский образ жизни осознают себя именно советскими…

Всё вышеперечисленное входит в долг и обязанность как этого лейтенанта милиции, так и любого другого представителя органов охраны советского порядка. А то во вверенном ему районе советской территории гибнет детский клуб и ведётся травля советских людей, а он руками разводит.

Вспомним фельетон Михаила Кольцова «Скорей, скорей в тюрьму!»(в первом томе синего трёхтомника, вышедшем в 1957 году в Москве, в издательстве «Художественная литература», стр.419), где прямо было сказано, что милиция, на глазах у которой происходило описанное в фельетоне безобразие – уничтожение фабрики конкурентами в борьбе за её помещение, – должна ответить за своё олимпийское спокойствие и за непресечение этого вандализма.

Правда, не один упомянутый Крапивиным лично хороший лейтенант милиции знал о происходящем. И если он не исполнил своего служебного, комсомольского или партийного, офицерского и человеческого долга, то небезгрешны и все прочие взрослые, знавшие о происшедшем: и Олег Московкин, и учителя, и родители. Все взрослые, имевшие отношение к клубу «Эспада», должны были поступить так же, но не поступили, и в редакцию городской газеты пришлось идти тому же Серёже Каховскому – редчайшему представителю рода человеческого по своей непримиримости к злу. Куда смотрела, скажем, та учительница, которая сама привела в клуб своих третьеклашек и с трепетом и доверием вручила их под руководство Генки Кузнечика, куда смотрел тот же отец Серёжи Каховского? Силы добра оказались пассивны, а вот Сыронисский с компанией нашли союзников: для начала маму Сенцова, а та в свою очередь не пожалела времени и сил и добралась до милицейских верхов, найдя там некоего майора, стоящего над умными и симпатичными лейтенантами и капитанами и испугавшегося, что в клубе учат приёмам, позволившим семикласснику Серёже отбиться от «взрослого человека» (бандита Гаврика). Этак в новом «тридцать седьмом» придут его арестовывать, а он и тогда отобьётся?!.. Разве только этот майор такого боится? Недавняя история со снятием Щёлокова с поста министра внутренних дел более чем поучительна, но мало было его снять – ведь и Генриха Ягоду в своё время убрали, и Ежова – ничего, нашёлся Берия… Необходима беспощадная очистка всех нервных центров общества от всех «майоров» и иных видов человеческого брака (беру за типаж мельком упомянутого Крапивиным «майора», коему никто из сослуживцев и тем более начальников не сказал. что он делает дело грязное и подлое, разоружая людей перед нелюдями). Их, таких «майоров» ныне везде хватает, имя им воистину «легион».

Я служил в Армии не где-нибудь, а в дивизии первого удара на тревожной иранской границе. Мы учились маршировать, не сгибая колен и хлопая всей ступнёй, учились бегать на кроссах и ходить в марш-броски, прыгать через «коня» и подтягиваться на турниках, делать пару упражнений на брусьях. Нас даже всей дивизией сводили на преодоление горы-четырёхтысячника и всем вручили значки «Альпинист СССР». А стреляли мы – по десять патронов в год, ни одной боевой гранаты за всю службу брошено не было. Разобрать и собрать пулемёт или заменить погибшего пулемётчика, гранатомётчика, артиллериста – дело в условиях войны необходимейшее! – никто из нас не мог. И не учили нас приёмам рукопашного боя, знать которые солдату положено согласно боевому уставу пехоты А когда мы спрашивали у офицеров вообще и замполита полка в частности – почему так? – нам с достаточной откровенностью отвечали, что по возвращении «на гражданку» мы можем оказаться и правонарушителями, что опасно всех граждан СССР до единого обучать приёмам рукопашного боя и владению оружием. Есть де отборные части, где люди по анкетам проверены, там учат защищать Родину и идею коммунизма в полном объёме, от врагов внешних и внутренних, а нас не то что не обязательно, а именно нежелательно… Впрочем, на третьем году моей службы ожидалась инспекторская проверка особой придирчивости, и поставил лейтенант-взводный вверенных ему воинов Советских Вооружённых Сил в одну шеренгу, каждому велел взять в руку прутик, имитирующий нож, и пошёл перед строем, вышибая эти прутики – единственный урок рукопашного боя за три года и четыре месяца (нас задержали с увольнением по случаю Берлинского кризиса, части нашей дивизии были выведены уже на исходные позиции, разведчики уже под Тавриз сходили, выясняя обстановку на той стороне, так что нам с такой вот воинской выучкой светило стать смазкой для вражеских штыков и мишенями для пуль…) Но мы тогда ещё верили в то, что дело Двадцатого съезда живёт и побеждает, что нужно только в него верить и – как бы тебе лично туго ни приходилось – действовать согласно своей вере. Так что я именно тогда в кандидаты был принят, желая иметь право подняться по призыву «Коммунисты, вперёд!», и успел побывать на партсобраниях, где настоящие люди без оглядки на настроение и пищеварение начальства обсуждали вопросы достижения победы с наибольшими эффектами и наименьшими затратами. Это великая удача – видеть таких людей в такой обстановке, и пусть потом «майоры» и их боссы всех званий и положений намертво перекрыли мне путь из кандидатов в члены партии, – я благодарен судьбе за тот месяц, один из последних моих армейских месяцев.