Текст книги "Барьер трёх минут"

Автор книги: Яан Раннап

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

В пределах нормы

Стало быть, мы опять перед трибуной. Ничего не скажешь, полдистанции отмахали. Первую половину. Теперь каждый шаг будет сокращать вторую половину. Я едва ли не вижу длиннющую коричневую рейку, колоссальную мерку, от которой откромсываю кусок за куском. Каждый кусок длиной в мой шаг. Так примерно с метр сорок.

Шлёп, шлёп, шлёп, стучат подошвы. Сзади кто-то приближается, тяжело дыша. Неужели обойдёт? Не обходит. По крайней мере пока.

Наверху, под самой крышей что-то кричат два каких-то охламона. Они там, видно, считают это своим долгом. Хотя, как знать, может быть, просто чувствуют необходимость поорать. Где в наши дни вообще можно поорать? Только на спортивных соревнованиях. Оттого на них и ходит столько народу. Чем дороже билеты, тем громче орут. Надо же за свои деньги получить удовольствие. В мире ведь всё взаимосвязано. У баскетболистов наверняка в ушах ватные затычки, иначе они давно уже оглохли бы.

– Давай! Скорее! Жми!

Заслуженные болельщики навалились грудью на барьер перед трибуной. Чтобы видеть и быть на виду! Кирм достал из портфика тетрадку и свернул её рупором. Ишь, что-то он всё-таки запомнил про распространение направленных звуков. Но, конечно, не исключено, что физика тут совершенно ни при чём, просто видел, что кто-то делал так на каких-нибудь соревнованиях.

– Жми-и-и!

Чего они с собой трубы не взяли? В школе пионерских фанфар навалом. На баскетбольных матчах трубы пускают в ход. И трещотки. И разные свистки. Ну да, там без них не обойдёшься, если хочешь, чтобы тебя тоже заметили. Голосовые связки сорок минут не выдержат. Ну а на соревнованиях по лёгкой атлетике кричат лишь тогда, когда участники бегут мимо трибуны.

Ничего не скажешь, болельщиков больше, чем можно было бы ожидать. Рауль даже сумел пробраться к самому старту. Стоял, словно какой-то деятель, рядом с очкариком-фотографом, на котором висели три камеры: «Пентафлекс» с длиннофокусным объективом, новый «Киев» и какая-то широкоплёночная зеркалка. Рауль подмигнул мне и поднял два кулака над головой.

– Жми-и-и!

Это, значит, и есть поддержка родных стен, которая должна творить чудеса? Что-то я не чувствую, чтоб ноги стали подниматься легче. И чтоб сил прибавилось, тоже не скажешь. Прибавилось! Убавилось, вот это я могу утверждать с уверенностью.

Невозможно поверить, что всего минуту назад ноги у меня были такие, какие и должны быть у человека: послушные, мягко касающиеся земли, чувствительные, упругие. О нет, это было в далёком прошлом. Не могли же они настолько измениться за одну минуту. За минуту никто бы не успел вывинтить у меня мои ходули и ввинтить вместо них новые. Но, видно, это случилось. Чувствую это всё яснее. Теперь у меня ноги какого-то пенсионера. Такого седого дядечки, который держится рукой за стенку, когда идёт открывать дверь.

Ах, стало быть жми! Где же силы взять?

Честно говоря, я ожидал большего от этой новой тартановой дорожки. Или это не тартан, а рекортан? Если он содержит столько резины, как говорили ребята, то ноги должны вроде сами собой от него отскакивать. Когда бежишь по резиновой дорожке, должно казаться, будто ты стал легче. Конечно, не настолько, как на Луне. Но всё же настолько, чтобы это ощущалось. Легче стал! Как же! Сейчас кажется, что на меня навесили дополнительный груз – пуда два!

Метрах в трёх впереди маячит лохматый блондин. Он впереди с самого старта. Видно, ему удалось предугадать момент выстрела. Попробуй теперь догони его.

Ну-нуу... всё-таки попробуем. Я тебя достану... достану... достану... достану...

Ни черта не выходит.

А вдруг удастся на него повлиять? Вдруг наш мозг излучает волны одной длины? Телекинез или как там это называется? Если он – медиум, я... Концентрированный заряд мыслей прямо ему в затылок.

Пропусти меня... пропусти... пропусти...

Не пускает обалдуй. У него бронированный затылок.

Ещё четыреста метров.

Никакая это не тартановая дорожка. Мало ли, что глаза видят. Глаза смотрят с расстояния. А у ног непосредственный контакт, если быть точным. Ноги ничего не говорят о резиновом покрытии. Вязкая трясина, мягкое замшелое болото, говорят они. А может, сыпучий песок или липкая глина. Что же это ещё может быть, если так трудно отрывать ноги от земли.

Ещё триста метров.

Одно теперь железно ясно. Тысяча метров – мерзкая дистанция. Надо издать закон, чтобы запретили её бегать. Абсолютно неудачная дистанция. Слишком длинная, чтобы бежать быстро. Но именно скорость и требуется. Часы тикают, а уж от них сочувствия не жди. Как и от судей, которые держат большой палец на кнопке секундомера.

Как это Рауль сказал? Не думай ни о чём, только беги. Лошадь никогда не думает, а вишь, как быстро бегает.

Ну как там лошадь – не знаю. А что касается человека... Хорошо говорить. Как будто мысли спрашивают, могут они прийти или нет. Просто они вдруг возникают и попробуй их тогда отогнать.

Страшно хочется лечь. Так бы взял и лёг. И никакого тебе стадиона. Я птица, уставшая махать крыльями, птица среди стаи. Мы летим из дальней дали. С вечно мёрзлого берега Ледовитого океана. Я упорно летел вперёд, крыло в крыло с другими. Но больше нет мочи. Ещё взмах-другой, ещё. Воздух наполняется свистом, когда я камнем падаю вниз. Все и не могут долететь до конца. Как же иначе долетевшие поняли бы величие достигнутого? Те, кто сложил крылья, остаются на полпути. Только шаг в сторону, шаг на зелёную травку, и я уже вне игры.

Но я не ступлю этого шага. По крайней мере пока.

Ещё двести метров.

«Стиснув зубы, Джеймс на финишной прямой обошёл Билли». Где, чёрт возьми, я это вычитал? Где бы ни вычитал, это всё брехня. Стиснув зубы! Интересно, как этот Джеймс дышал со стиснутыми зубами? У меня рот открыт – шире некуда, но всё равно воздуха не хватает.

Теперь дело действительно дошло уже до того, что ноги стали совсем чужие. Они живут своей жизнью, и не думают делать то, что я хочу. Впереди последняя прямая. Да соберитесь же с силами, отдаю им приказ, шире шаг, ещё, ещё, разве вы не слышите, что кричат с трибуны?

Они не слышат. Или не хотят слышать. Я не удивлюсь, если они сейчас открутятся, облегчённо вздохнут и удерут. Подальше от меня.

Хорошо было мексиканцу из рассказа Джека Лондона. Его избили до крови, швырнули в угол ринга, пропустили через мясорубку, растолкли в порошок. По нему могли проехать хоть дорожным катком, но он всё равно знал, что поднимется. Ему нечего было бояться, что он не доберётся до места. Он знал, что доберётся. Он должен был добраться. Революции нужны были ружья, мексиканцу требовалась Революция. Награда за победу, оружие и революция были для мексиканца одно.

А где мои ружья, моя революция? И всё равно я тоже должен добраться до места.

Ещё шестьдесят метров.

Сейчас я упаду. Значит, так это бывает, когда падают. Когда нет больше уже никаких сил, когда всё отдано, всё из себя выжато. Сперва подгибаются колени, затем тело начинает клониться вперёд. Мягко ли падать на тартан? Вигвам с дымком над ним так близко. Долгие дни добирался я через заснеженные равнины, по одному отсчитывая бобы в котелок и вырезая околевших собак из упряжки саней. Теперь я наконец на краю белой пологой равнины, в другом конце которой вьётся вверх дым – светло-серый, как хвост песца. Там тепло, там жизнь. На полу, покрытом шкурами, дымится котелок. Вперёд! Если не удержусь на ногах, то поползу на четвереньках. Если колени не выдержат, то хоть на брюхе буду ползти к своему костру, дым которого поднимается к холодному низкому небу.

За спиной приближаются шаги. Я знаю, чьи это шаги, знаю, что должен от них убежать, но у меня нет больше сил сделать это. Мексиканец со своей революцией не может помочь мне. Мне нужно что-то более будничное, что-то более ощутимое, например, чтобы за мной гналась злая собака.

Гав! Гав! Я пытаюсь представить себе это.

Нет, не так. Не в моих силах удлинить шаг, но вот собачий лай могу пропустить через усилитель. Теперь всё пропускают через усилитель – праздничную радость, бренчание гитар и голоса певцов. Требуется только повернуть регуляторы до отказа.

Так. Это, стало быть, случилось. Далеко в море, где-то между островами Найссаар и Аэгна море расступилось в стороны. Раздался глухой скрежет, словно чьи-то мощные ладони раздавили обмотанный в вату паровой котёл. Обнажилось иссечённое шрамами, покрытое моллюсками и ракушками известняковое дно, свежая трещина, словно зияющая, нанесённая топором рана, устремляется к сердцевине Земли.

Сколько времени прошло с тех пор? Минута? Десять? Двадцать?

Из порта отступает вода. Теплоход «Лайне» поднимает якорь, но не поспевает за уходящей водой. Потеряв опору, он с грохотом валится набок. С причала глазеют портовые рабочие. У капитана, вышедшего из прибрежного ресторана, вываливается изо рта трубка. Ничего подобного на берегах Балтийского моря им видеть не приходилось. Они ещё не могут понять, в чём дело.

А я знаю. Это цунами, всё разрушающая колоссальная волна. Подводное землетрясение тому причиной. Уже виднеется у Найссаара водяной вал высотой с башню Толстая Маргарита. Когда он докатится сюда, не станет больше ни кранов с шеями доисторических животных, ни маленького лоцманского катера, ни большого рыболовецкого судна с именем великого писателя на борту. Ни людей. Если им не сообщить вовремя.

Я уже мчусь. Чтобы предупредить вовремя! Это в сто раз важнее, чем весть, которую принёс гонец с полей Марафона. Я устремляюсь вперёд, ощущая за спиной глухой рокот моря. Я больше не думаю о себе, плевать мне на себя! Вперёд!

Успею или нет? Море ревёт, чайки мечутся. Пронзительный их крик наполняет воздух. Надо успеть. Затылком я уже ощущаю дыхание накатывающегося вала. Но и цель близка. Люди близко. Мои ноги уже больше не касаются земли, последние шаги я делаю по воздуху и за поворотом валюсь на траву, в одуванчики. По ту сторону белых линий, пересекающих восемь дорожек. Постепенно ко мне возвращаются слух и зрение.

Подбегает судья с финиша – спросить фамилию. Секундометристы спорят между собой. Диктор объявляет в микрофон следующий забег.

Время остановилось.

Учитель физкультуры в нейлоновом тренировочном костюме, обтягивающем широкие покатые плечи, идёт ко мне от группы секундометристов. Синие штаны поблёскивают в лучах солнца, край брючины с шорохом трётся о тартуские кроссовки из коричневой выворотки. Хороший электрический зарядик должен сейчас нести в себе этот человек – ловлю я себя на первой после бега мысли и чувствую сожаление, что под рукой нет гальваноскопа.

Физрук останавливается в двух шагах от меня. Я медленно встаю на ноги. Он смотрит на меня, и на его лице с широким подбородком странное выражение. Я не могу понять, означает оно насмешку или улыбку. Так часто бывает, поди угадай, что написано у человека на лице.

Слова – другое дело. Слова более однозначны.

Ишь ты, он и усмехаться умеет.

– Ну, разве было так уж страшно? – слышу я его глухой голос. – Стоило ли так долго уклоняться? Три минуты сорок две секунды. Четвёрка по физкультуре тебе обеспечена.

1976

Проигрыш Комару

В пользе спорта никто в наши дни не сомневается, по крайней мере Ханнес. Да и как же можно сомневаться, если даже в работе добивается бóльших успехов тот, кто занимался спортом. Так в газетах пишут. Ханнес сам читал. Для монтажников-высотников очень полезна акробатика, для трактористов-бульдозеристов – бокс. В газете было, что те девушки, которые в школьные годы играли в настольный теннис или в волейбол, работая позже на часовом заводе, устанавливали на тридцать процентов шестерёнок больше, чем те, кто спортом не занимался. А девушки, сдавшие нормы ГТО, в цехе полупроводников выполняли трудовые нормы гораздо лучше тех, кто ГТО не сдал. Особенно полезен спорт в тех случаях, если работа требует подвижности. Например, в профессии официанта или почтальона. Об этом в газете не писали, это Ханнес сам сообразил. Уж если ты бегал кросс, ты и с подносом будешь носиться быстрее. Ясно так же, что почтальон-спортсмен скорее разнесёт газеты, чем не спортсмен – сопящий и задыхающийся почтальон.

И даже для людей умственного труда спорт необходим. Когда Спасский и Фишер в Рейкьявике вели матч за звание чемпиона мира, Спасский в свободное время махал ракеткой на корте, а Фишер ходил плавать. Или это Фишер стучал по мячу, а Спасский плескался в бассейне? Во всяком случае, оба занимались спортом, это Ханнес хорошо помнит.

Ханнес пока ещё не решил окончательно, станет он работником умственного или физического труда. Решать такие вещи в восьмом классе ещё рано. Но кем бы он ни стал, всё равно от спорта будет польза.

С этой мыслью Ханнес с весны бегает небольшие кроссы. Дом его стоит на краю посёлка, отсюда нетрудно совершать пробежки. Трусь-трусь-трусь – вниз с Аптечной горы, трусь-трусь-трусь – вдоль берега канавы в приозёрный ельник, а уж там тропок-дорожек сколько угодно. Ханнес никогда не бегает быстро. Быстро пусть бегают те, кто стремится к рекордам. Ханнеса рекорды не волнуют. Для нормального человека современные рекорды недосягаемы. Ханнес как человек думающий занимается спортом просто для укрепления здоровья.

По мнению Ханнеса, даже странно, как это некоторые люди могут сделать самоцелью сантиметры и секунды. Стоит учителю физкультуры принести на площадку рулетку, как парни чуть с ума не сходят. Каждый старается изо всех сил, чтобы прыгнуть дальше сантиметров на десять. Ну какое значение могут иметь эти десять сантиметров? Разве они что-то добавят человеку или отнимут у него? Обогатят его чем-то? Что бы там ни говорили, Ханнес всегда был выше сантиметров и секунд. Ханнесу как человеку мыслящему безразлично, будет ли он в списке прыгунов последним, предпоследним или где-то там в середине.

Учителя Ваарикаса такое безразличие буквально приводит в ярость.

– Да напрягись же ты, наконец! Быстрее разбег! – кричит учитель Ваарикас, когда Ханнес бежит обязательные сто метров или прыгает в длину. Но Ханнес и не думает ускорить разбег, а тем более напрягаться. Ноги бегут, как сами хотят, Ханнес их не подгоняет. Ханнес пробегает всё, что положено по учебной программе, и выполняет обязательные прыжки, улыбаясь и ясно понимая: «Важны не сантиметры или секунды. Важно, что ты занимаешься спортом».

И спортом Ханнес в самом деле занимается. Недавно, во время сбора металлолома среди всякой дребедени ему попался красивый круглый железный шар. Ханнес забрал его и унёс в лес под куст. Иной раз во время утренней пробежки неплохо для разнообразия и ядро потолкать.

Теперь как раз дело и обстоит так: Ханнес среди молодых ёлочек толкает ядро. Конечно, круга для толкания ядра в лесу нет. Границу толчкового круга Ханнес обозначил, положив на землю ветку.

Хорошо вот так заниматься спортом в одиночку. Ханнес поудобней укладывает ядро на ладонь и поднимает ногу, чтобы взять разгон. Мускулы напрягаются. Мгновение спустя, когда ядро вылетит из руки, можно, конечно, их снова расслабить. Усилие и расслабление – этим-то спорт и полезен для человека. Учитель Ваарикас глубоко заблуждается, считая, что у Ханнеса нет интереса к спорту. Интерес-то есть, только Ханнес не позволяет спорту завладеть собой. Думающий человек принимает спорт как развлечение, а не как азартную погоню за сантиметрами и секундами.

Ханнес представляет себе, будто в Ярвеском лесу среди ёлок идут Мюнхенские Олимпийские игры. Шестеро спортсменов вышли в финал и ждут своей очереди толкать.

Книгу об Олимпийских играх в Мюнхене Ханнес, конечно, читал, но кто там на самом деле участвовал в финале соревнований по толканию ядра, этого он не запомнил. Зато он знает имена многих знаменитых толкателей.

– Толкает Перри О’Брайен! – объявляет он одного из них и берёт ядро в руки.

О’Брайен был великим новатором в спорте. Ему первому пришла мысль начать разгон для толчка, повернувшись спиной к направлению толкания. Ханнес тоже делает так.

– Толкает О’Брайен, – объявляет он ещё раз и отправляет ядро в полёт.

Толчок он делает вполсилы. Ханнеса ведь не интересует, сколько метров пролетит ядро. Да этот О’Брайен толкал не так уж далеко. Вскоре появились последователи новатора, которые добились гораздо большего.

– Толкает Вудс! – объявляет Ханнес и отправляет железный шар чуть подальше шишки, отмечающей результат О’Брайена.

– Ренди Мэтсон! – произносит Ханнес, и ядро летит ещё дальше.

Какими только способами не старались спортсмены послать этот железный шар как можно дальше. И на Олимпийских играх в Мюнхене нашёлся человек, который предложил нечто абсолютно новое. Правда, победителем он в Мюнхене не стал, свой мировой рекорд он установил гораздо позже, но переполох он тогда вызвал большой. Никто раньше не видел, чтобы толкатель ядра вертелся в круге, как метатель диска.

– Александр Барышников! – кричит Ханнес и тоже вертится на месте, как дискобол. Ядро выскальзывает из руки. Хорошо ещё, что на ногу не упало.

Для предпоследнего толчка Ханнес приберёг олимпийского чемпиона поляка пана Комара, по-эстонски его фамилия была бы Сяэск.

Итак, пан Комар, будьте любезны! Расправьте свою волосатую грудь, покажите-ка всем, как надо толкать. Что с того, что юные годы пана Комара прошли в толчее на площадке для регби и на боксёрском ринге. Здесь, в Мюнхене, каждому столько лет, на сколько он себя чувствует. Опля!

Ядро, пущенное паном Комаром, летит даже дальше, чем рассчитывал Ханнес. Поляк опередил всех этих Мэтсонов и Вудсов на метр с лишним.

– Толкает Ханнес Арукууск! – объявляет Ханнес и срывает с пенька мох, чтобы обтереть ядро от налипшей на него земли.

Отойдя за ветку, обозначающую круг для толкания, Ханнес многозначительным взглядом окидывает результаты соперников. Результат О’Брайена отмечен шишкой, Вудса – камушком, поляк как олимпийский чемпион заслужил более приметную вешку – ивовый прутик. Другой, такой же точно прутик Ханнес приготовил для себя. Но чтобы различить их, Ханнес наденет на свой прутик пустую бутылку. Их немало валяется тут под кустами.

– Толкает Арукууск! – объявляет Ханнес ещё раз и... ядро летит.

В следующий миг Ханнес удивлённо смотрит туда, куда упало ядро. Что же это такое? Он толкнул меньше, чем пан Комар. Других-то он опередил, сильно опередил, но что с того. До вешки поляка остаётся по крайней мере полметра.

– Ханнес Арукууск, вторая попытка! – объявляет Ханнес хрипло и толкает теперь изо всех сил. Но ядро ничего не ведает об его усилии и плюхается в те же первоцветы, где оно только что побывало.

– Чёрррр..! – вырывается у Ханнеса. Вот так штука! Всё ведь было точно рассчитано. Начиная с этого проклятого О’Брайена, он в каждый следующий толчок вкладывал чуть больше силы. Во всю силу он толкнул лишь за себя. Но тем не менее вешка пана Комара оказалась дальше, чем вешка Ханнеса Арукууска.

Ханнес чувствует, как в нём закипает злость. Так этого оставить нельзя. Он обтирает ядро насухо и на сей раз особенно тщательно устраивает его на ладони. Может быть, попробовать сделать траекторию покруче? Да, это дельная мысль. Пусть поляк побеждает у себя в Польше, пусть даже в Мюнхене, но здесь, в Ярвеском лесу, победить должен Ханнес Арукууск.

Ханнес собирается с силами, ядро описывает высокую дугу, но и это не помогает. До вешки пана Комара оно не долетает на те же самые полметра, что и прежде.

Вот так история! Чёртов поляк! Как же это он толкнул, что ядро пролетело так далеко? Ханнес пытается вспомнить. Да, тогда он присел пониже, разгон получился плавным, бёдра и плечевой пояс сделали резкий поворот...

– Толкает Арукууск! – объявляет он в четвёртый раз и пытается толкнуть дальше пана Комара, но ядро словно заколдованное.

Ханнес чувствует, как медленно закипавшая злость уже бурлит в нём и ищет выхода. Больше он не станет терять время, обтирая ядро.

– Полетишь теперь дальше? – угрожает он ядру и яростно толкает.

– А теперь?

– А теперь?

Но ядро не летит дальше. Оно начинает шлёпаться всё ближе и ближе.

Совершенно измотанный, на дрожащих ногах Ханнес в конце концов плетётся домой. О том, чтобы бежать сейчас трусцой, не может быть и речи. Хорошо, что ноги хоть как-то передвигаются. На склоне холма он оглядывается назад, на лице его написано непоколебимое решение: «Ну погоди, пан Комар! Завтра я тебе покажу!»

1976

День спорта

Дребезжит будильник. Стрелки показывают восемь, но Пека знает, что на самом деле уже больше. Старенький будильник за ночь отстаёт. Пека медленно поднимается. Первым делом – включить радио. Утром сообщают время каждые пять минут.

От радио есть и другая польза. Пека узнаёт, что погода ожидается ясная с переменной облачностью. Днём будет до восемнадцати градусов тепла. Это почти как летом. Пека цепляет шапку обратно на вешалку. Конечно, и пальто остаётся там же.

Воздух на дворе всё же заставляет Пеку поёжиться. Он ускоряет шаг и начинает размахивать руками. Полдень ещё не скоро, а ночи пока холодные. От каменных стен домов веет сыростью.

Позади слышится шипящий свист. Пека оглядывается. Одноклассник Тоомингас приближается полным ходом. Тоомингас живёт на улице Кёрбера. С тех пор, как Кельдримяги перегородили заборы новостроек, он стал ходить мимо дома Пеки.

– Ух, погоди, – уже издали говорит Тоомингас, тяжело дыша. – Постой! Я что-то скажу.

У Тоомингаса великая новость. Он хочет выложить её прежде, чем Пека услышит в школе. Куузика из восьмого класса вчера вечером избили. Он возвращался часов в девять из кино, хотел пройти напрямик, между рыночными будками и нарвался там на шпану. Удрать не успел, денег у него не было.

– Если бы у него были башли, уберёг бы шкуру, – рассуждал Тоомингас. – А так... разве с тремя справишься?

Пека знает, как справиться с тремя. Первого схватить за руку и приёмом джиу-джитсу кинуть на землю, второго – ребром ладони по горлу. Пять секунд и – готово. Третий сам драпанёт. Пека постоит мгновение над поверженными в прах врагами и хлоп-хлоп – отряхнёт руки.

В школе суета больше обычного. Портфелей и папок ни у кого не видно. В спортивный день все уроки отменяются. Многие уже дома надели тренировочные костюмы. Некоторые помахивают шиповками. Тоомаспуу из девятого даже копьё с собой прихватил.

Куузик из восьмого класса стоит на крыльце, с фонарём под глазом и распухшей губой. Возле него всё время толпятся сочувствующие. Проходя мимо, Пека слышит, что на Куузика напали четверо.

«Четверо, четверо, четверо, – думает Пека. – В таком случае надо действовать по-другому. Первому хук снизу в подбородок, второму ребром ладони по шее. Оставшихся можно было столкнуть головами».

На стадион идут не сразу. Программа дня спорта открывается показательными выступлениями гимнастов. Уже начинают поклассно собираться в зале. Кому не досталось места на скамейках, стоят вдоль стен или взбираются на шведские стенки. Пеке и Яанусу Пюйметсу посчастливилось оседлать задвинутого в угол «козла». По предложению Пюйметса они удлиняют ноги «козла» до отказа. Теперь, сидя на нём, они могут смотреть поверх голов стоящих.

Гимнасты – парни из своей же школы, большинство из младших классов. Они выполняют простые упражнения. Далеко им до тех, кого иногда показывают по телевизору. Кто крутится на турнике, кто – на кольцах. Один маленький мальчишка выполняет упражнения на брусьях: расставил руки в стороны и кувыркается. При соскоках никому не удаётся чисто зафиксировать стойку, то делают шаг вперёд, то назад. Упражнений на гимнастических снарядах Пека видел немного, но всё же размышляет, как бы делал он. О деталях не думает, для этого он слишком мало разбирается в гимнастике. В общих чертах он сделал бы что-нибудь похожее на олимпийскую программу румынской школьницы Нади Команечи, лишь некоторые элементы скомбинировал бы более сложно. С брусьев Пека соскакивал бы тройным сальто назад.

Хотя сегодня уроков нет, звонок, работающий в автоматическом режиме, звенит, как обычно. Гимнасты заканчивают выступления, староста группы выстраивает их посреди зала. По знаку учителя Корпа начинает играть музыка. Три девочки с цветами подбегают к гимнастам и вручают каждому по красному тюльпану. Девочки краснеют не меньше, чем гимнасты. Они взволнованы ответственным поручением.

На этом показательные гимнастические выступления заканчиваются. Учитель Корп зовёт мальчишек постарше помочь унести брусья и убрать турник. Остальные отправляются в коридор.

Пека не уходит в коридор. На «козёл», на котором они сидели, многие поглядывали с завистью. Пека опасается, что его могут занять. Вскоре, согласно плану, должно начаться второе мероприятие спортивного дня – финальный матч классных баскетбольных команд. Турнир длился уже несколько недель. В нём принимали участие все классы начиная с шестых. Больше всего очков набрали восьмой и десятый классы. Они-то теперь и будут сражаться за титул чемпиона.

Болельщики команды десятого класса собираются у противоположной стены, напротив Пеки. В руках у девчонок маленькие красные флажки с римской десяткой посередине. Иво Круусвер из одиннадцатого класса у них за дирижёра. Когда он взмахивает рукой, они машут флажками и кричат: «Эй, десятый! Давай, ребята!»

У восьмого класса такого подбадривающего хора нет. Зато болельщики восьмого принесли с собой трещотки и глиняные свистульки. Их козырь – талисман команды: надувной резиновый слон. Слона зовут Лондисте, и он до того надут, что напоминает откормленную свинью.

Пека думает, что если бы он играл в команде седьмого класса, они бы сегодня выбежали на площадку. Он был бы ростом метр девяносто и обладал очень точным броском. Он бросал бы главным образом с высокого прыжка, потому что таким броскам очень трудно помешать. Иногда он бросал бы «крюком», перехватить этот бросок ещё труднее. Но при всём этом он бы не забывал о защите, как это делают иногда хорошие нападающие, и о борьбе под щитом тоже. В борьбу под щитом и в защиту он бросался бы с особым азартом.

Гвалт мешает Пеке думать дальше. С одной стороны площадки кричат: «Давай, давай!», с другой тарахтят трещотки.

Похоже, хор болельщиков десятому классу не помогает. Мячом уже долгое время владеют восьмиклассники.

Пека с сочувствием следит за усилиями ребят из десятого, на губах у него играет едва заметная усмешка. Что поделаешь, если не по зубам. Он-то давно уже перехватил бы какой-нибудь пас. Он бы сделал это запросто – раз-два, потому что скорость у него не в пример другим. Стометровку он бегал бы за одиннадцать секунд равно. Даже ведя мяч, он обгонял бы других игроков.

Новая волна воплей проносится над залом, заливаются глиняные свистульки. Восьмиклассники воюют под щитом противника. Они сделали уже шесть бросков, но мяч по-прежнему у них. У десятого никто не умеет драться под щитом.

Пека находит, что объективно всё же нельзя считать его самой сильной стороной меткость в бросках по корзине. Вероятно, это всё-таки была бы его необыкновенная прыгучесть. Теперь, в точно рассчитанный момент, он взлетел бы в воздух (у него такой прыжок, что он может даже коснуться головой кольца корзины), и мяч словно приклеен к его руке. История баскетбола знает игроков, которые умели ловить одной рукой любые мячи. Пека тоже может. Никто из парней десятого и восьмого не умеет так владеть мячом. Никто из них не способен одной рукой получить мяч и сразу же отпасовать его дальше.

Баскетбол привлёк в зал гораздо больше народу, чем гимнастика. Перед «козлом», на котором сидят Пека и Яанус Пюйметс, болельщики стоят в несколько рядов.

– Паюнен, какой счёт?

Это спрашивает Тоомингас. Пека – имя финское, поэтому некоторые обращаются к нему не Паю, а Паюнен – на финский лад. Тоомингас невысокого роста и поскольку он стоит позади других, то ему почти ничего не видно.

Пека не отвечает. Он сейчас и сам не знает. Он не так уж внимательно следил за игрой. Ему вдруг пришло в голову, что если бы он участвовал в играх школьного турнира, его талант сейчас наверняка не пропадал бы зря. Благодаря своей меткости, скорости и прыгучести он произвёл бы фурор. Куда бы это его привело?

Тут и думать нечего. Есть только одно место – конечно же, к мастерам в таллинский «Калев», рядом с Таммисте, Крикуном, Тиксом, Салуметсом и Лентсиусом. Давным-давно пишут в газетах, что «Калев» уже много лет, как не обогащался ни одним блистательным молодым игроком. Теперь бы он обогатился.

Так решились бы и заботы «Калева». С этих пор команда начнёт побеждать всех. Пека всегда отличается в игре у щита, он точнее всех в бросках, он непревзойдённый мастер передач. У Таммисте частенько бывают чёрные дни, когда броски ему не удаются. У Пеки таких дней нет. Обычно он за игру забрасывает пятьдесят очков. Один раз в игре против тбилисцев даже восемьдесят. Сегодня же процент попаданий в игре у него восемьдесят четыре, а в штрафных бросках – сто.

Да, всё, что касается самой игры, легко возникает перед мысленным взором. Сложнее представить себе, как Пека попадёт в «Калев». Тут возможностей много. Могут пригласить Сокк и Куллам (услыхав о нём), может порекомендовать учитель физкультуры Корп. Конечно, и сам Пека может прийти в спорт-холл во время тренировки команды.

Покачивая в руке спортивную сумку с надписью «Adidas», входит Пека в спорт-холл. Под одной корзиной идёт яростная борьба. Лентсиус, Абельянов, Тике и Лаур в защите, Таммисте, Крикун и Салуметс атакуют их. На Пеку никто не обращает внимания. Пека спокойно садится на стул, почти рядом с тренером Сокком.

Нет, лучше пусть с ним будет физрук. Иначе может показаться, что Пеке самому не терпится пробиться в команду «Калев». Да, пусть лучше будет так, что потрясённому способностями Пеки учителю Корпу придёт мысль показать Пеку тренерам «Калева». Ведь Корп вполне может быть старым знакомым тренера Сокка или даже его однокурсником.

Снова садится Пека на краю площадки на стул, только на сей раз рядом с ним учитель Корп. Игроки толкутся под одной корзиной, Таммисте всё бросает. Это его знаменитые броски в прыжке. Он взлетает в воздух, подогнув ноги назад, выгибает туловище и трах! – два очка.

– Почему защита его не зажимает? – спрашивает Корп у Сокка.

– Покажи, где тот человек, который зажмёт? – говорит в ответ Сокк.

Именно такого ответа Корп и ждал. Почему же ему не показать, покажет. И он указывает на Пеку.

Тогда Сокк позовёт Лентсиуса с площадки. Пеке велят снять пиджак. Таммисте смотрит округлившимися глазами, как кеды Лентсиуса отдают какому-то совсем ещё юному верзиле. Ещё больше удивляется он, когда Пека встаёт. И у Сокка глаза становятся большими, как тарелки. Пека высоченный, ровно два метра. Причём с очень гармонично развитым телом. Но опытный тренер умеет скрыть изумление. Из-под стула вытаскивают второй мяч. Пусть Пека разомнётся слегка под свободной корзиной.