Текст книги "Продавец кондитерки 3 (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Юшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 14

Из недавнего прошлого Томаса О Хили…

Стычка с драгунами задержала наш марш, но не остановила. Более на нас никто не нападал или мы ни на кого не наткнулись. Через день мы увидели аванпосты британской армии. Мы всегда старались выходить на ту сторону, которую контролировала наша британская армия. Выход на строну которую контролировала испанская армия был всегда чреват неожиданными неприятностями. Испанская армия имела свою систему постов и свои пароли и не делилась с британской армией своими паролями. Поэтому и приходилось иногда давать солидный крюк по местности чтобы не столкнуться ненароком с чужими постами.

После того как нас увидели к нам поскакали кавалеристы, но увидев форму нас подпустили и мы обменялись паролями. Так как вышли мы утром к аванпосту то и здесь оказался сэр Артур и он тоже с адъютантами прискакал к нам. Отрапортовав о результатах рейда и получив разрешение стоять «вольно», я отошел на несколько шагов в сторону. Сэр Артур прошел вдоль строя рот и обменялся несколькими фразами с командирами рот. Затем вернулся ко мне и похвалил, что я не забываю о интересах батальона и экономлю полковые деньги.

После рапорта и импровизированного строевого смотра роты пошли в батальонный лагерь под командованием сержантов. Мы же офицеры отправились в офицерский клуб. Предложение исходило от капитанов командиров рот, с которыми мы и ходили в рейд. В клубе накрыли стол, и старший из капитанов / старшинство определяется по времени производства в офицерский чин и срока службы в этом конкретном полку/ провозгласил тост за майора Томаса О Хили. Это означало – меня признали за своего и теперь не будет презрительных взглядов и разговоров за спиной. Если офицеры в полку были из джентльменов иногда можно было и верить этому. Все-таки правила «честной игры» большинство британцев соблюдало. Офицерский клуб и накрыли стол – звучит солидно на деле это большая палатка и в ней расположена импровизированная барная стойка и самодельные деревянные столы и парусиновые складные стулья. Если сравнивать с любым московским клубом то сравнение по любому будет в сторону московского клуба. Но здесь и сейчас это было круто. Вечером здесь даже появлялись женщины. Но только когда у гвардейцев заканчивались деньги.

После клуба вернулись в расположение батальона, и я пошел купаться. Не люблю ходить потным и грязным, но теперь это стало проходить как простое чудачество. У любого джентльмена может быть своя прихоть и раз меня признали то и горячая вода нашлась мгновенно. Решение офицеров о признании меня свои и допуск в круг полковых офицеров до рядовых и сержантов дошло мгновенно. В британской армии рядовые обычно служат в одном и том полку практически весь свой срок службы и офицеры достаточно редко меняют свой полк. Некоторые офицеры, переведенные с повышением, продолжают носить мундир своего полка. Может показаться, что раз у всех мундир красного цвета то и различить разные полки невозможно. На самом деле цвет подклада мундира, наличие или отсутствие фалд и различные цвета на киверах. Шотландские полки вообще в килтах /мужские юбки шотландцев/ или гренадеры в медвежьих шапках. Так что отличить полк от полка можно. Кроме того, у полков бывает дружба. Если один из полков выручает в бою, то эти полки становятся братскими и иногда могут совместно проводить полковые праздники. Полковые традиции британской армии – это святое. Целые поколения семей служат в одном и том же полку – отца сменяет сын и затем и следующие поколения продолжают службу в этом полку. Такая преемственность поколений приветствуется командованием британской армии.

Теперь и я стал частью 52 -го полка. Одной частью своего сознания я был горд признанием своим среди офицеров своего полка с другой стороны своего сознания из своего прошлого, чего уж врать я тоже был доволен.

Помывшись и переодевшись в свежий мундир, я пошел в свою палатку поужинать и отдыхать. Но не угадал ко мне на ужин явилось всё общество с поздравлениями и представлениями. Не ударил я в грязь лицом только потому что у меня хозяйством заправлял опытный человек хоть и сержантом стал недавно. До того, как ему пришлось очень срочно вербоваться в британскую армию он был управляющим в огромном имении и всё эти традиции и правила приемов он знал наизусть. Так что прием удался нашу вечеринку посетил, и сэр Артур и ему так все понравилось, что он хотел отжать повара, но рядовой исполняющий обязанности повара решил не менять хорошее на лучшее. И свою роль сыграли двадцать тысяч фунтов полученных совсем недавно и мой повар небезосновательно считал, что это не последние фунты которые ему достались на службе вместе со мной.

Погуляли хорошо, и я собрался спать до обеда и не ходить на утренний строевой смотр, но мне не удалось пренебречь служебными обязанностями. Меня подняли ещё до рассвета, и адъютант сэра Артура проводил меня в штаб.

В штабе сэр Артур любезно принес свои извинения за столь ранний подъем и сообщил мне следующую задачу.

В небольшом каталонском городке Сарраль застрял наш интендантский обоз и там же в этом городке есть склады испанской армии. на этих складах большие запасы артиллерийского пороха и ядер. Надо сделать так, что бы запасы артиллерийского пороха и ядер были загружены в британский интендантский обоз и весь этот порох прибыл в наш британский лагерь и все эти боеприпасы были получены британской артиллерией. Как провернуть это дело он оставляет на мое усмотрение, но необходимо соблюдать приличия и слишком вызывающе себя не вести.

Если перевести с генеральского на обычный язык – то надо было захватить склады союзной испанской армии и по-тихому вывезти все содержимое складов в лагерь британской армии. И не попасть со всем этим добром в руки настоящих владельцев. Под мою команду опять отдавали те четыре роты с которыми мы уже ходили в рейд. рядовым в британской армии задачу не сообщают. Но солдаты всё равно всё знают и куда идем и что там будет. Роты были в восторге винная порция под моим командованием выдавалась всегда в полном объеме и кормили отлично плюсом в прошлом рейде все получили новое обмундирование и на общем фоне не скажу оборванцев, но все же в потрепанном обмундировании теперь выглядели весьма прилично. И вопрос был не в приличном виде. Мундир давался на определённый срок и в походной жизни этот срок соблюсти было невозможно. Вот здесь и была проблема за преждевременный износ формы выписывали штраф и получка становилась ещё меньше.

офицеры рот тоже были не против идти под моей командой в любой рейд. Тоже свою роль сыграли материальные причины. Джентльменов много – денег мало. В деле со мной все очень хорошо подняли свой финансовый уровень и были не прочь ещё поднять.

Были сборы недолги и еще до полудня мы выступили на выполнение поставленной задачи. Как обычно пятеро моих рядовых осталось охранять мои фургоны и имущество. Со мной пошли оставшиеся пятеро и сержант.

Обычное мое снаряжение четыре / две пары/ двуствольных капсульных пистолета офицерская сабля и конь часть вещей по мелочи во вьюках на запасной лошади. Ружей я не носил. Гранаты несли мои рядовые. Так налегке и ехал.

До этого городка было около десяти миль. Городок Сарраль небольшой каталонский городишко и жителей там немного около полутора тысяч человек. Сейчас в военное время может даже и меньше. У испанцев там рота неполного состава. Вся сложность как убедить испанцев отдать артиллерийские боеприпасы нам и загрузить в наш обоз. В городок я не стал заводить роты и для начала блокировал весь городок. Блокировал это громко сказано поставил заставы на дорогах ведущих в город. Таких дорог было две.

Двумя ротами перекрыл эти дороги и стал ждать темноты. Под покровом ночи надо было войти в город и найти старшего офицера в интендантском обозе и договориться о совместных действиях.

Ещё до сумерек план пришлось менять. К заставе вышли местные партизаны и сообщили французы узнали о существовании складов и сюда направляется гусарский полк для захвата складов. Партизанам удалось перехватить патруль гусар и допросить пленных. О судьбе пленных я даже спрашивать не стал – было всего два варианта плохой и очень плохой. Плохой означал что пленных убили – очень плохой убили, предварительно сняв кожу. Других вариантов не было. Партизанам нужны были, как всегда, мушкеты и порох со свинцом для изготовления пуль.

Партизан я не стал задерживать и отпустил в город. За ними очень тихо пошла рота, разделенная на пять групп / во главе каждой группы я поставил своего рядового в качестве старшего/. Задача была простой после возникновения паники взять склады под охрану и не дать поджечь порох на складах испанцам. То что будет паника и испанский караул будет очень быстро отступать у меня сомнений не было. На заставы блокирующий дороги из городка была отправлена команда не препятствовать бегству испанцев. одна рота у меня была в резерве и готовилась оборонять дорогу по которой шли на город французские гусары.

партизаны передали командиру испанской роты о приближении французской кавалерии и началась экстренная эвакуация по-простому паническое бегство. Сбежали все и сбежали так быстро, что не пришлось даже препятствовать попыткам поджога складов. Пришлось останавливать и возвращать состав интендантского обоза которой решил тоже спешно эвакуироваться. Но этих мы вернули и заставили приводить в порядок повозки и упряжки лошадей.

Ещё до девяти вечера городок перешел под мое командование. Майор – интендант попытался не подчиниться и был с большим трудом приведен к послушанию. Ещё не много и было бы на одного интенданта в британской армии меньше. Но тот вовремя понял, что не стоит сильно со мной препираться. Склады решили разгружать утром. Ночью порох грузить чревато неприятностями.

Гусары тоже должны были прибыть к утру. Пороха было много. Один из офицеров в ротах был знающим человеком и поэтому мою идею с камнеметами понял и смог претворить в жизнь. у дороги по которой к нам в городок шли французские гусары были свалены огромные кучи скальных обломков. собирались ремонтировать дорогу и сделать дорожное покрытие из скальных обломков. Но война не дала производить дорожные работы. Под кучами обломков установили деревянные щиты под углом и закопали по паре бочек с порохом. Так получилось пять камнеметов они перекрывали дорогу в несколько слоев и накрывали конную колонну на всю глубину.

В домах на окраине в стенах стали пробивать амбразуры для стрельбы и построили две баррикады. После взятия первой надо было идти на штурм второй. Но здесь мы устроили еще два камнемета и после подрыва которых атакующие накрывались каменной картечью во всю глубину атакующей колонны. Три роты трудилось всю ночь. Четвертая караулила работающих от внезапного налета французских гусар.

Полк гусар это как минимум две тысячи всадников. Артиллерии у них не будет и после накрытия из камнеметов при подходе они потеряют минимум треть своего состава. вполне возможно это охладит пыл французских командиров, и мы спокойно уйдем. Таковы были планы.

Кроме артиллерийских зарядов и ядер на складах оказалось двести британских мушкетов и почти пять тысяч патронов. Рота, которая строила оборону на окраине получила двойной комплект мушкетов и патронов. Для быстрого огня и создания впечатления больших сил, Двое рядовых заряжали мушкеты – третий же непрерывно стрелял во врага не отвлекаясь на заряжание мушкета.

И опять мы нашли полковые ящики. Это сундуки с монетой на оплату полковых нужд. Офицеры уже все посчитали и принесли мне сведения. Никто и не собирался сдавать деньги по команде. Я не стал мешать и деньги немедленно поделили. На каждого вышло по паре тысяч фунтов в пересчете испанского серебра.

Утром ждали и гусар и начала погрузки пороха и боеприпасов. Пришло утро и прямо с первыми лучами передовые посты сигнальным выстрелом сообщили французы идут.

как и ожидалось французы шли колонной по шесть всадников в шеренге. больше не позволяло дорожное полотно. Так они и вошли в зону поражения.

Камнеметы взрывались неодновременно но все камнеметы взорвались и скальные обломки словно картечь косила ряды французских кавалеристов.

Мои ожидания не оправдались. Колонна отошла и через час снова атака. Но через баррикаду они верхом не перебрались. частый огонь из амбразур в стенах домов на окраине тоже охлаждал пыл атакующих. После атаки никого не было около двух часов. Затем пришли парламентеры. Трубач сержант с белым флагом и французский полковник.

Почистил мундир от пыли и прихватив одного из командиров рот и своего сержанта пошли узнавать – какая забота привела этих французов сюда в этот городок. Полковник был шокирован моим юным видом но справился с удивлением и предложил сдачу в плен и даже пообещал остановить офицерам холодное оружие если сдадим порох в неприкосновенности.

Мой ответ был краток – сдаваться мы не будем и зря они хотят порох получить. Последний из офицеров взорвет пороховые склады.

На мой ответ повлияла мое прошлое. Как-то конкуренты хотели отжать у нас поставщика и заодно выкинуть из одной торговой сети. Так как это была зона моей ответственности и собственно моя зарплата. То мне пришлось проявить характер и посылать в дальнее эротическое путешествие этих наглых конкурентов. Надо было выиграть время тревожную кнопку я нажал и ЧОП приехал в течении договорных пяти минут и дальше уже без меня разбирались. Мне же была выписана премия – за дерзость.

Атака последовала через полчаса после визита парламентеров. Атаковали гусары комбинированно. Часть в конном строю и сотня в пешем порядке. И мы первую баррикаду все-таки не удержали. Подтянув под прикрытием первой баррикады еще людей, французы продолжили атаку и нарвались на второй эшелон камнеметов и сразу же пошли мы в контратаку и штыками вынесли атакующих за пределы города.

Всё это время одна рота продолжала грузить порох из складов на повозки интендантов. Гусары притихли и до вечера в атаку не ходили.

Ожидаемо французы решили провести ночную вылазку и отвлечь нас от направления главной атака. Моя молодость ввела их в заблуждении и давала ложные надежды. Но и думать здесь было нечего две дороги и два направления для атаки. С этой стороны будет атака для отвлечения внимания. С другой ранее неатакованной стороны пойдут на настоящий приступ. Это вообще не сложно. как говаривал один знамениты военный деятель. «Военная наука проста. Но воевать сложно».

Так всё и вышло. Пошли на приступ в полной темноте. На что надеялись французы не понимаю. Мы запустили сигнальные ракеты, в свете которых и расстреляли сначала отвлекающую группу и затем и основной приступ. На направлении главного удара мы ещё до начала атак французов соорудили камнеметы и попав под каменную картечь они прекратили атаку и ушли.

Утром никого вокруг не было. Гусары собрали раненных и убитых и ушли. Разведка никого не обнаружила. Можно было идти на соединение с основными силами и вывозить порох.

Милые наивные юноши. Поверить в то, что французы бросят возможные трофеи и уйдут. Такого не могло быть.

И вот из города выехали первые повозки и пошла колонна повозок. Небольшая всего пять фургонов. Но засада не выдержала и рванула на перерез, и вот французские гусары окружили повозки и тут рванул порох. Я рисковал, отправляя эти заминированные фургоны по дороге. Ведь засады могло и не быть но я опять выиграл. Взрывом пороха разметало последний эскадрон французов. И когда через час из городка вышли и роты, и настоящий обоз – всё было тихо. французы не решились нас там атаковать…

Глава 15

Религия продолжала служить одним из главных интеллектуальных ресурсов эпохи, предлагая объяснения бедствий, а иногда и меры их профилактики. В учениях Мартина Лютера (1483–1546) и других протестантов 1520-х годов отвергалась всякая опора на «суеверные» защитные ритуалы, но в целом в них укреплялась общая вера в этический универсум, где ничего не происходит случайно. Стихийные бедствия и эпидемии обычно трактовались как признаки Божьего недовольства и даже гнева, хотя его причины не всегда были очевидны. Некоторые богословы и хронисты идентифицировали конкретное, оставшееся безнаказанным злодеяние – к примеру, инцест или детоубийство – в качестве катализатора. В других случаях коллективные страдания воспринимались более широко – как Божественный призыв к покаянию. Лютер, Жан Кальвин (1509–1564) и многие другие ранние протестанты пребывали в апокалиптическом ожидании последних дней мира и того, что скорбям его скоро придет конец. И конечно же, дьявол со своими приспешниками оставался ключевым компонентом любого объяснения всякого бедствия, начиная с того, что град вызывают ведьмы, и вплоть до историй о демонах, наделяющих разбойников сверхъестественными способностями.

Наиболее часто используемой профилактической мерой против разнообразных «ангелов смерти» была простая молитва. Веками христиане повторяли нараспев: «Избави нас, Господи, от чумы, голода и войны!» Просительная молитва ко Христу, Марии или конкретному святому против специфической угрозы была широко распространена в течение всего XVI века, в том числе и среди протестантов, которые официально отвергали любое сверхъестественное заступничество, кроме Христова. Для многих верующих магические талисманы – драгоценные камни, кристаллы и кусочки дерева – обеспечивали дополнительную защиту от природных сил и сверхъестественных опасностей, так же как и всевозможные квазирелигиозные предметы, известные среди католиков под именем сакраменталий: святая вода, кусочки освященной гостии, медальоны с изображениями святых, освященные свечи или колокольчики, а также святые мощи – предполагаемые фрагменты костей или других частей тела святых или членов Святого семейства. Другие средства откровенно магического характера (заклинания, порошки, зелья), в том числе и запрещенные, обещали выздоровление от болезней или защиту от врагов. Учитывая, что в тех обстоятельствах утешение и поддержка выходили на первый план, мы не можем так просто отрицать эффективность подобных мер. Вера в загробную жизнь, где страдания и добродетель были бы вознаграждены, а зло наказано, определенно утешала, хотя даже самая сильная личная вера не могла предотвратить беду или помочь избежать ее.

Напуганные опасностями, угрожающими со всех сторон, Франц Шмидт и его современники отчаянно нуждались хоть в каком-то подобии стабильности и порядка. Светские власти – от императора до территориальных князей и правящих магнатов городов-государств – разделяли это стремление и были полны решимости действовать. Их патерналистские взгляды были далеки от альтруизма, по определению предполагая усиление собственной власти, но забота о безопасности и благосостоянии общества была по большей части подлинной. Усилия правителей, направленные на смягчение последствий землетрясений, наводнений, голода и эпидемий, возможно, смогли оказать жертвам какую-то помощь. Однако даже самые решительные попытки улучшить общественную гигиену имели минимальное воздействие вплоть до нашей эпохи. Например, карантин, который многие правительства вводили во время эпидемий, мог притормозить распространение инфекции, а также поспособствовать лучшей утилизации мусора и отходов, но бегство из урбанистических районов во время вспышек по-прежнему оставалось наиболее эффективной мерой для тех, кто мог себе ее позволить.

С другой стороны, охрана правопорядка предоставляла правительствам соблазнительную возможность демонстративно обуздать насилие и обеспечить жителям минимальную безопасность, что могло стать источником народной поддержки и усиления власти светских лидеров. Исходя из сказанного, становится ясно, что сограждане Франца Шмидта занимали парадоксальную позицию по отношению к насилию, которое их окружало. Как и следовало ожидать, люди смирились с его регулярным характером, с волнами непредсказуемых стихийных бедствий и болезней и постепенно привыкли рассматривать насилие, исходящее от их собратьев, с той же фатальной обреченностью. В то же время усилившееся стремление политических лидеров ограничить такое насилие – или, по крайней мере, заставить платить за него высокую цену – явно подкрепляло ожидания и надежды населения. Когда власти призывали потерпевших избегать самостоятельной расправы и обращаться в суды и к должностным лицам, они едва ли были готовы к тому потоку прошений и обвинений, который наводнил канцелярии. Диапазон запросов на государственное вмешательство варьировался от ремонта дорог и уборки мусора до обуздания агрессивных нищих и шумных беспризорников, а также включал многочисленные доносы на непокорных и кляузы о преступной деятельности соседей. Рост влияния, к которому так стремились честолюбивые правители, имел довольно высокую цену – необходимость прислушиваться к своим подданным и наглядно демонстрировать, что доверие людей к официальной власти не было ошибкой.

В этом смысле опытный палач был просто незаменимым орудием ослабления страха подданных перед беззаконными нападениями, способным обеспечить толику справедливости в обществе, где до этого момента все знали, что подавляющее большинство опасных преступников никогда не будут пойманы и наказаны. Ритуальное насилие, которое палачи совершали от имени общества, преследовало несколько целей: (1) отомстить жертвам преступлений; (2) пресечь угрозы, олицетворяемые опасными преступниками; (3) дать ужасающий пример на будущее; (4) предотвратить дальнейшее насилие со стороны разъяренных родственников или толпы, вершащей самосуд. Светские правители понимали, что без тщательно организованного, зримого и жестокого утверждения палачом гражданской власти «меч справедливости» останется пустым звуком, а самопровозглашенные гаранты общественной безопасности будут считаться бесполезными. В качестве их представителя палач брал на себя проведение сомнительной операции по созданию наглядного образа восстановленной справедливости при помощи физического насилия над другим человеком или его убийства. Настоящий мастер, такой как Франц Шмидт, должен был убедить потенциальных работодателей не только в своих технических возможностях, но и в умении сохранять спокойствие и бесстрастность даже в самой гуще эмоционального напряжения. Столь непростая цель выглядела пугающей в глазах неокрепшего молодого человека, но именно к ней Майстер Генрих и его сын-ученик стремились решительно и непреклонно.

Относительная лояльность общества, которой наслаждались Генрих Шмидт и его семья весной 1573 года, сама по себе была явлением недавним, и никто не мог гарантировать, что так оно и будет впредь. Со времен Средневековья профессиональных палачей повсеместно осуждали как хладнокровных убийц по найму, и потому респектабельное общество не допускало их в свой круг. Большинство из этих людей были вынуждены жить за пределами городских стен или вблизи от мест и без того омерзительных, как правило около скотобойни или лепрозория. Ограничение в правах было столь же исчерпывающим: ни один палач или член его семьи не мог иметь гражданства, быть принятым в гильдию, занимать государственную должность, стать законным опекуном или свидетелем в суде или даже оформить завещание. До конца XV века эти изгои не получали официальной защиты от насилия толпы в случае неудачной казни, и некоторых из них разъяренные зрители фактически забивали камнями до смерти. В большинстве городов заплечных дел мастерам, как их чаще всего называли, было запрещено входить в церковь. Если палач хотел крестить ребенка или провести последний обряд над умирающим родственником, то он полностью зависел от милосердия местного священника, готового или неготового ступить в «нечистое» жилище. Ему также запрещали посещать бани, таверны и другие общественные заведения, а визит в дом какого-нибудь уважаемого человека был просто невозможен. Люди эпохи Франца Шмидта испытывали такой всеобъемлющий страх перед осквернением от одного только прикосновения руки палача, что уважаемые люди рисковали потерять все свои средства к существованию даже при случайном контакте. Фольклор изобиловал историями о бедствиях, постигших тех, кто нарушил это древнее табу, и о красивых обреченных девах, которые предпочли смерть, нежели добивавшегося их руки палача.

Источник этой глубокой тревоги кажется очевидным, учитывая отталкивающую природу заплечного ремесла. Даже сегодня прямой контакт с мертвецами несет на себе во многих культурах знак скверны. В Германии раннего Нового времени список «постыдных ремесел» включал не только палачей, но и могильщиков, кожевников и мясников. Большинство людей, кроме того, считали палачей порочными наемниками и таким образом выводили их за рамки «приличного» общества, наравне с бродягами, проститутками, ворами, а также цыганами и евреями. Современники, как и некоторые нынешние ученые, полагали, что всякий человек этой сомнительной профессии сам должен быть преступником, хотя убедительных доказательств такой корреляции не найдено. Также предполагалось, что подобные маргинальные фигуры были непременно рождены вне брака, причем различие между «внебрачным» (unehelich) и «порочным» (unehrlich) часто игнорировалось, так что даже официальные документы могли упомянуть «палача, сына шлюхи».

Неудивительно, что палачи и прочие нечестивцы стремились объединяться как в профессиональном, так и в социальном плане. Династии палачей, основанные одновременно на изоляции от общества и стратегических перекрестных браках, возникали по всей империи. Некоторые из этих семей носили зловещие фамилии, такие как Ляйхнам («труп»), в то время как большинство получили известность, главным образом под южнонемецкими фамилиями своих собратьев по ремеслу, такими как Бранд, Фанер, Фукс и Шварц. На протяжении поколений эти взаимосвязанные семьи выработали общие обряды инициации и другие формы корпоративной идентичности, подобные ритуалам «почетных» гильдий, например ювелиров и пекарей. Вслед за уважаемыми ремесленниками, которые отвергали их, палачи так же создавали профессиональные сети, обучали новых мастеров и стремились обеспечить заработок в этой сфере для своих сыновей.

Однако амбиции Генриха Шмидта в отношении сына были на тот момент куда больше, чем те, о которых можно было признаться кому-либо за пределами дома. Вместе они стремились снять семейное проклятие, которое низвергло их до низменного статуса палачей и нависало над их потомками. Они лелеяли дерзкую мечту о социальном восхождении, которая была практически нереализуема в их жестком сословном мире. Тайную причину падения семьи – историю, передаваемую от отца к сыну, – Майстер Франц откроет миру лишь в старости. Но в тот день, когда он занес свой меч над бездомным дрожащим псом, именно этот тайный позор с новой силой опалил его душу.

До осени 1553 года отец Франца, Генрих Шмидт, жил комфортной и респектабельной жизнью в городе Хоф, расположенном в маркграфстве Бранденбург-Кульмбах, земле франконского дворянина среднего ранга. Шмидт и его семья успешно пережили несколько лет потрясений, вызванных завоевательными амбициями их молодого маркграфа Альбрехта II Алкивиада (р. 1522), получившего прозвище Беллатор («воитель»). Во время религиозных конфликтов 1540-х и 1550-х годов Альбрехт Алкивиад, так же как некогда его афинский тезка, несколько раз сменил противоборствующие лагеря, испортив в итоге отношения как с католическими, так и с протестантскими государствами своими варварскими набегами на их территории. Агрессивность и двуличие «воителя» даже смогли объединить против него протестантские войска из Нюрнберга и Брауншвейга с войсками католических княжеств-епископств Бамберга и Вюрцбурга, что впоследствии станет известно как Вторая маркграфская война. Непреднамеренно спровоцированный Альбрехтом акт экуменизма завершился совместным вторжением врагов на его территорию и осадой многих опорных пунктов, включая и город Хоф.

Один из наиболее укрепленных городов Альбрехта, Хоф был окружен каменными стенами высотой более трех с половиной метров и толщиной чуть менее метра. Самого маркграфа не было в городе, когда 1 августа 1553 года началась его осада, но местное ополчение, насчитывающее около 600 человек, в течение более трех недель сдерживало окружившее город 13-тысячное войско, пока не прибыло послание от Альбрехта, сообщавшее, что подкрепление уже в пути. Однако обещанное подкрепление так и не пришло, и после еще четырех недель ежедневных обстрелов, вылазок и усиливающегося голода разгромленный город капитулировал. Последовавшая оккупация была мягкой. Тем не менее завоеватели вынудили озлобленных граждан Хофа выйти и приветствовать своего господина, когда тот наконец въехал в город 12 октября в окружении 60 рыцарей. Всего за несколько недель, прошедших после его возвращения в Хоф, Альбрехт преуспел не только в разжигании враждебности по отношению к себе со стороны и без того возмущенных подданных, но и возобновил военные действия против победоносной армии, все еще располагавшейся лагерем за городскими стенами. Эта безрассудная кампания закончилась катастрофой: завоеватели нанесли второй, куда более серьезный удар по городу, а сам маркграф был вынужден бежать. Объявленный имперским преступником, он провел четыре года во Франции в роли странствующего изгнанника и умер в 1557 году в возрасте 45 лет. К тому времени бóльшая часть земель Альбрехта была разорена, а его имя проклиналось недавними подданными.

У Генриха Шмидта и его сына была особая, более глубокая и стойкая неприязнь к опальному маркграфу, нежели у других жителей Хофа. Свое начало она берет 15 октября 1553 года, спустя четыре дня после того, как Альбрехт Алкивиад вернулся в опустошенный Хоф со своими слугами. Как и другие небольшие немецкие города, Хоф не мог позволить себе штатного палача. Но, когда презираемый всеми Альбрехт арестовал троих местных оружейников за предполагаемое покушение на его жизнь, вместо того чтобы пригласить для совершения казни палача из других мест, что было обычной практикой, своенравный маркграф прибег к древнему обычаю и повелел случайному зрителю здесь же, на месте, привести приговор в исполнение. Этим человеком, на которого указал перст судьбы в лице Альбрехта, и оказался Генрих Шмидт. Будучи уважаемым гражданином Хофа, Шмидт яростно протестовал, взывая к своему правителю словами о том, что такой поступок означает позор для него и его потомков, но протесты были безрезультатны. «Если бы [мой отец] не подчинился, – вспоминает 70-летний Франц, – [маркграф] заколол бы вместо преступников его, а также еще двух мужчин, стоявших рядом с ним».