Текст книги "И тут случилась война"

Автор книги: Вячеслав Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Федя, что с тобой, милый? – спросила Матрона, подходя к Фёдору.

– Да со мной приступ от твоей красоты, – проокал Фёдор. – Ты, Матрон, неземна, ты – моя богиня.

Он взял её за руку и поцеловал в щечку. Подруги, все это время торчавшие в окне, дружно захлопали в ладоши. А Лида ещё и прикрикнула:

– Федь, ты это, смотри, не проморгай нашу Матрешу, и Саньке от меня привет передай.

– Не проморгаю, не боись, я её крепко держу.

Он сжал её руку в своей с силой. Матрона посмотрела на него с улыбкой.

– Сашка мой приглянулся тебе, да, Лидок? – спросил Фёдор.

– Ну, не знаю, поживем увидим, – пококетничала Лида.

Он махнул рукой в сторону окна, где была Лида, и обратился к Матроне:

– Ты как, Матреша? Как спала?

В её голове снова возникла немая сцена сна. Но та же сила не позволила ей рассказать свое сновидение.

– Нормально, Федя, о тебе все думала.

Она прижималась к его руке своим плечом и вся светилась от счастья. Её походка была легка и непринуждённа, каблучки отрывались от земли и словно по ветру несли её к этому счастью.

Фёдор жил у самого завода, можно сказать – прямо за воротами. И чем ближе они подходили к его калитке, тем сильнее она ощущала дрожь в коленях, которая постепенно передавалась всему телу. Фёдор успокоил её:

– Не дрейфь, Матрон, я рядом, а если я рядом, то что?

–.. То я ничего и никого не должна бояться, – продолжила Матрона дрожащим голосом.

– Дык и не бойси. Чего дрожишь, будто осиновый лист. Поди, не съедят тебя там, а токмо накормят, – пошутил Фёдор.

– Ага, Федь, тебе легко говорить, то ж твои родичи, а мне каково?

Они вошли во двор дома. На улице их встречала женщина с распущенными иссиня-черными волосами, вьющимися от природы, щеки её были слегка впалые, с заметными ямочками, глаза – черные-пречерные, даже зрачков не видно. Фёдор походил лицом на неё. Не поднимая взгляда, женщина пригласила их в дом. Войдя внутрь, Матрона слегка опешила: картина, представшая перед её глазами, уж больно напомнила ей ночной сон.

Во главе стола сидел отец Фёдора, по левую руку его – две сестры, место матери было свободно, и для полноты картины не хватало только бабушки. Отец заговорил первым:

– Что, Федор, усаживай гостью, бум знакомиться.

Фёдор ловко отодвинул из-за стола стул и указал на него Матроне. Она послушно присела, рядом разместился он сам.

– Вот, батя, это и есть моя Матрёша, – не дожидаясь вопроса, выпалил Федор.

Мама Федора начала подавать на стол всевозможные кушанья, приготовленные ею заранее. Сестры умело управлялись с ложками и половниками, да так, что тарелка Матроны вмиг наполнилась разносолами. Батя открыл бутыль вина, разлил себе и Федору.

– Традиционно в нашей семье женщины не пьют, поэтому, барышня, вам не наливаю. Наши женщины воспитаны хранить очаг и рожать детей.

Говорил он строго, и в его словах присутствовал небольшой акцент.

– Меня зовут Андреас Анастасович, род наш берет начало от греческих переселенцев, пришедших вначале на Азов, а уж после переехавших сюда, на Орловщину. Отца моего, то бишь деда оного, – он указал на Федора пальцем, – служить направила сюда страна. Жена моя, Анна, тоже

гречанка. Ты присядь, Аннушка.

Она, повинуясь предложению Андреаса Анастасовича, покорно присела по его правую руку.

– А вы, Матрона, чьих будете? – задал вопрос отец.

– Я… – неловко начала Матрона. – Сама-то из местных, здеся мы жили, под Орлом, родители мои рано померли (она намеренно скрыла семейную трагедию, уж больно строго в нее впились глаза матушки Федора), я росла с бабушкой, а когда и она померла, я приехала на завод и работаю здесь, в отделе кадров.

Мама Федора наклонилась к отцу и что-то прошептала ему на ухо.

– А живешь-то где?

– Здесь, недалече, на Комсомольской, в общежитии.

Матушка опять, что-то прошептала на ухо отцу.

– Фёдор нам сказал, что хочет тебя взять в жены, мы противиться его решению не станем, не в наших это традициях, коль решил он, то его это ноша будя. Токмо жить где будете? У нас вон ещё две девки, а комнат, сама вишь, негусто, зала и спальня.

Матрона приободрилась и почувствовала некое облегчение в нелёгком, похожем на допрос, знакомстве.

– Я, Андреас Анастасович, в отделе кадров тружусь, попрошу начальство, выдадут нам комнату в общежитии, как молодой семье.

Отец перевел взгляд на Фёдора и обратился к нему:

Ну, а ты, Федя, что молчишь, словно воды в рот набрал, расскажи мне и матери, как с семьёй будешь управляться? Барышня, как я погляжу-то, не промах, за себя постоять может.

– Чё, бать, как? – робко переспросил Федор. От этой робости Федор походил на неоперившегося птенца. – Я же работаю, неплохо зарабатываю, попервости хватит, а там посмотрим, на очередь встанем на квартиру или дом начну строить, пора мне, батя, и это… – он понизил голос. – Люблю я её, батя, никто мне окромя Матреши не нужон.

Отец посмотрел на Матрону, потом на своих дочерей-подростков, на жену свою, Анну, взял стакан и сказал:

– Коли любишь, то мы, Федя, с матерью даем добро, парень ты уже самостоятельный, с шестнадцати годков трудишься, и работы не чураешься, женись.

Он протянул стакан к Фёдору, они чокнулись ободками, и выпили залпом. Затем, не говоря ни слова, словно по команде, все дружно принялись есть. До вечера отец ещё часто обращался с вопросами, то к Матроне, то к Фёдору, выпивал вина, закусывал. Потом пили чай с конфетами и пряниками, но ни мать Феди, ни сестры так за все время знакомства и не проронили ни слова. Иногда

Анна что-то шептала отцу на ухо, после чего он почему-то обращался с новым вопросом к Матроне. В целом знакомство оказалось не столь простым, коим его себе представляла Матрона. Она чувствовала, что мама Фёдора была далеко не в восторге от предстоящей свадьбы, а сестёр, похоже, совсем не заботила будущая жизнь брата. В конце вечера согласовали время будущей свадьбы, которую решили отыграть в конце лета или, на худой конец, в начале осени во дворе родительского дома, накрыв столы для родственников, друзей и соседей.

В этот вечер, провожая Матрону в общежитие, Фёдор уже по-мужьи прижимал за плечо Матрону. Шли молча, и только подойдя к общежитию, Фёдор сказал:

– Не дрейфь, Матрона, все будет хорошо, со мной тебе никогда не будет страшно, я тебе обещаю, разве ты ещё этого не поняла?

– Что ты, Федя, все я уже давно поняла, только больно родичи у тебя строгие, матушка, вон, ни слова не проронила.

– Ну, тебе не с матушкой жить, а со мной. Хотя она така. Я её тока и боялся в детстве, могла она мне поддать за мое озорство. Батя, он голова, он все работает, а мать воспитывает.

– Оно и видно, батя все меня расспрашивал, а матушка все ему подкидывала на ухо новые вопросы, – Матрона едва усмехнулась.

– У нас не принято, чтобы женщина задавала вопросы незнакомому человеку, вот когда мы поженимся, она своё ещё возьмёт, – тоже усмехнулся Федя, в нём чувствовалось, что играет винный градус. Он приобнял за талию Матрону, притянул её к себе и тихо прошептал ей на ухо:

– Я, Матреш, не могу забыть тот вечер и снова хочу все повторить, токмо не на речке, зябко все же там.

Матрона расхохоталась в полголоса.

– До свадьбы ни-ни, – повела она указательным пальцем перед лицом Фёдора и тут же добавила: – Ладно, Федь, шучу я. Я же не из камня и тоже хочу быть с тобой. Не дрейфь, как ты говоришь, найдем время.

Она поцеловала Фёдора в кончик носа, пристукнула каблучками, вырвалась из цепких объятий и удалилась в общежитие.

Конец июля и весь август Матрона и Федор провели в заботах о будущей свадьбе. Периодически они находили время побыть вдвоем, и, естественно, их отношения и любовь крепли. По просьбе Матроны Сашка стал свидетелем на свадьбе со стороны жениха, а Лида – со стороны невесты. Их отношения начали развиваться не менее стремительно, нежели Матронины с Федором. В начале осени сыграли-таки свадьбу. Был погожий осенний денек, столы выставили прямо во дворе Фединого дома. Со стороны Матроны гостей было немного, все ее подруги по общежитию, несколько подруг по работе, начальник отдела кадров, и все. А со стороны Федора присутствовала вся его этническая родня и также многочисленные друзья. Подарков надарили много, что для начинающей свой путь молодой семьи явилось хорошим подспорьем в будущем. Празднование длилось до пяти утра следующего дня, но молодожены удалились ранее. Их на милицейской «Волге» отвез в общежитие двоюродный брат Федора, который работал в органах водителем. Комнату для будущей семьи завод выделил загодя, Матрона даже успела ее обустроить. Кровать, правда, смогла достать только полуторку, но зато новую, без скрипа и полностью из нержавейки. К концу осени стало ясно, что она в положении, и молодая активная работница отдела кадров выбила себе от завода квартирку, небольшую двухкомнатную, с крошечной кухней, но зато свой кусочек семейного счастья. На скопленные деньги смогли купить только платяной шкаф, стол со стульями и от родителей Феди получили в подарок трюмо. Кухню Федор сколотил сам, руки у него были мастеровые. Кухня получилась что надо, на фасадах шкафчиков он умудрился сделать резные наличники и накладки, выкрасил ее голубой краской, установил и навесил петли. На заводе смастерил и выточил на токарном станке ложки, вилки, ножи и другую кухонную утварь. Потихоньку молодая семья наладила быт. Матрона на восьмом месяце ушла в декрет и довела начатое обустройство семейного очага до завершения. Появилась одна двуспальная кровать, соседи подарили ей деревянную детскую кроватку, Лида, к тому времени уже вышедшая замуж за Сашку, подарила коляску и много ползунков. Так они и жили в ожидании рождения ребёнка. И он не заставил себя долго ждать, родился сразу после зимы. Его нарекли Иваном в честь Матрониного отца. А через год Матрона понесла ещё одного пацана, через полтора – ещё. Детки росли ладные, здоровые, Фёдор хорошо зарабатывал, и семья крепла и расцветала. На шестое лето от рождения Ивана Матрона снова родила, но уже девочку. И тут случилась война.

Немецко-фашистские захватчики начали активно наступать. На Орловщине в первые дни войны началась мобилизация. Все предприятия были переведены на круглосуточный режим работы. В июне случился первый вражеский налёт. Линия фронта стала неумолимо приближаться к городу, все предприятия подлежали немедленному демонтажу и передислокации в тыл. Завод Медведева не стал исключением. Семья готовилась к отбытию в восточные области страны. Отца

Фёдора с первых же дней призвали на фронт. Фёдор и сам несколько раз ходил в военный комиссариат и добивался своей отправки. Но постоянно получал отказ по семейным обстоятельствам. Комиссар так и говорил: «Вижу, что ты, Фёдор, рвешься на фронт, и даже приветствую твое рвение, но коль нарожали вы с Матроной детишек, то их тоже должен кто-то вырастить, и кто, если не вы, если не ты, их отец и родитель». И когда осенью случились первые бои на окраине Орла, Фёдор, не раздумывая, собрал все свои пожитки на подводу, одолженную у заводского хозяйства, погрузил туда свою семью и направился в Медведевский лес.

Фёдор ещё с раннего детства отличался решимостью и сообразительностью. Он был рождён в семье этнических греков, переселенных в XVII–XVIII веках в Приазовье. По тогдашнему указу Екатерины II в 1779 году был в этом районе образован греческий округ, состоящий из 24 поселений, жители которого освобождались на десять лет от всех повинностей. Далёкие предки Фёдора, прибывшие в эти места, были мельниками, но впоследствии сельский быт и разрастание самой семьи расширили сферу деятельности глав семейств. Женщины традиционно занимались детьми, приготовлением пищи и домом, а мужчины работой и обеспечением семьи. Отец Фёдора после окончания школы милиции получил направление в Орел. По прибытии на службу государство его обеспечило служебным жильём. Это была квартира в двухэтажном бывшем бараке, переоборудованном для проживания, с отдельным входом и собственной придомовой территорией, где разместился небольшой курятник, в котором отец выращивал кур и кроликов, собачья будка, а также сарай для угля, которым топили печь для приготовления пищи и обогрева зимой. Здесь родился Фёдор, через три года родилась средняя сестра, а ещё через два – младшая. До четырнадцати лет Фёдор ничем особым не выделялся среди сверстников. В школе учился так себе, по некоторым дисциплинам даже приходилось нанимать репетиторов, дабы совсем не отстать от одноклассников. Но в четырнадцать он неожиданно для всех окреп, в его фигуре появилась спортивная стать, широкие от природы плечи, развитая мускулатура и огромные кулачищи привели его в секцию бокса, где он день за днём проявлял недюжинные способности волевого и перспективного спортсмена. Его природный физический талант помог достичь небывалых успехов в спорте за короткий срок. Так, с начала занятий и по прошествии трёх месяцев Фёдор, выступая на районных соревнованиях, победил сразу трёх соперников – титулованных и имеющих спортивные регалии. А уже через полгода он уверенно защитил титул чемпиона местных боксерских клубов. Дальше – только больше, Фёдор понял, что в его руках инструмент, которым он может не только защищаться, но и приводить в восторг местную шпану и одноклассниц. За год он заработал непререкаемый авторитет среди уличного хулиганья и заслужил пристальное внимание сверстниц из школы. Но его это не интересовало, Фёдор с каждым днем наращивал свой спортивный уровень и готовился к городским, областным и всесоюзным соревнованиям. Каждый его успех на ринге, безусловно, радовал отца и младших сестёр, но вызывал недовольство матери. Она, как и все мамы, считала этот спорт для своего ребёнка опасным и безжалостным.

– Спорт, сынок, должен приносить удовольствие всем, а в вашем мордобое один страдает, его родные страдают, и только победитель – нет, хотя и ему для своей победы тоже надо пройти через страдания. Что же это за спорт? Другое дело – бег, прыжки или шахматы, там только переживания, – говаривала она сыну.

– Мам, но не всем же быть шахматистами, для этого голова нужна, как Дом Советов, а мне не под силу эти многоходовки, зато бокс, мам, это моё, – отвечал Федор.

Был один случай. Пошли они как-то с мамой на рынок, она взяла его помочь сумки донести. И, лавируя среди рядов, вдруг малолетний вор, возраста Федора, выхватил у неё сумку и бросился наутёк. Женщина машинально бросилась вдогонку за ним, и Фёдор соответственно тоже. Пробежав несколько метров, воришка неожиданно для себя оказался на заднем дворе рынка, откуда совсем не было выхода. Возможно, свою смелость Федор унаследовал от мамы, женщина, не испугавшись преступника и загнав его в угол, решительно двинулись на него. Малолетний негодяй стал ругаться и огрызаться на неё, словно загнанный пес, который лает на своих преследователей. Он выбросил в сторону сумку, но к этому времени подоспел Фёдор, сгруппировавшись и не раздумывая, он нанес сокрушительный удар в подбородок. Зубы вора клацнули, будто стальные засовы, и, издав гортанный рык, он опустился на одно колено, в правой руке у него сверкнул перочинный нож. Фёдор, не раздумывая, резким движением ноги выбил нож из рук преступника и левым боковым ударом уложил воришку в нокаут. Поднял мамину сумку и сказал:

– Теперь ты понимаешь, что такое бокс?

– Сынок, а дышит парень-то этот, не зашиб ты его?

– Дышит, чё с ним будет, я же так, не сильно приложился.

В этот момент, распластавшийся на земле хулиган приподнял голову, из опухшей губы его сочилась кровь.

– Вона, гляди, мам, он ещё и голову держит. А ну, лежать, гад! – Фёдор сделал устрашающий жест из комбинации кулаков. Преступник съежился от страха.

– Будя тебе, Федь, пойдем домой, не заладилось сегодня с рынком, – позвала его мать.

По дороге к дому она попросила Фёдора не говорить отцу о происшествии. Он был строгий и крайне раздражительный, сказывалась профессиональная деятельность, и после пережитого собственного стресса женщина совсем не хотела подвергать мужа психическим переживаниям.

Достигнув шестнадцатилетнего возраста и значимых успехов в спорте, Фёдор решил уйти из школы на завод. Семь классов он кое-как окончил, но вот учиться дальше не желал. Оно и понятно, к наукам он был неохочий, да и спорт занимал все его свободное время. Отгуляв лето, Федор устроился в механический цех подмастерьем и стал трудиться. Днём работа, вечером тренировки. По выходным тренировки, по праздникам тренировки, каждый день, каждую свободную минуту. Даже в цеху Фёдор смастерил из кожи и опилок грушу и повесил её возле курилки. И когда мужики устраивали перекур, он неистово лупил грушу.

– Ты, Федька, не иначе как железным стать хошь? – говаривали курильщики.

– Я вашу махорку не признаю, она мне нелюба, и железным стать не смогу, вона на мне кожа, – серьёзно отвечал Фёдор.

На заводе он очень быстро снискал к себе уважение у старших. Работу свою выполнял добросовестно, от дополнительной не отказывался, природный ум, воля и хватка позволили ему за короткий срок овладеть всеми премудростями профессии, и уже к девятнадцати годкам он получил должность мастера цеха. Только с боксом пришлось распрощаться. И не по собственной воле, а по настоянию врачей. Как только ему исполнилось восемнадцать, тренер решил подготовить Фёдора к всесоюзному турниру среди взрослой категории. И в одном из спаррингов, отрабатывая защиту от боковых ударов, Фёдор пропустил один из таких ударов. Тренер готовил парня серьёзно, и силу свою не рассчитывал, удар пришёлся строго в челюсть, Федор попал в тяжелый нокаут и в момент падения ударился головой о табурет, стоявший в углу ринга. Мало того что получил сотрясение мозга, так ещё и рассечение затылочной части. Врачи настоятельно рекомендовали забыть про спорт на полгода минимум, а отец, не без помощи матери, строго наказал завязать со столь опасным занятием. И, по прошествии полугодичной вынужденной дисквалификации, Фёдор понял, что ему уже не догнать упущенного мастерства. А периодические головные боли не позволяли ему полноценно вернуться в спорт. Время от времени он приходил в зал поколотить грушу, но без особого рвения, которое присутствовало ранее. По утрам перед работой совершал пробежки, в курилке продолжал бить по своей самодельной груше, но даже мужики заметили в нем перемены. Не было прежней молодецкой злости, так необходимой для победы. Все реже он посещал вечерние тренировки. И, чтобы занять высвободившиеся вечера, Фёдор поступил в вечернюю школу. Как и прежде, учеба давалась ему с трудом, но приобретенные за годы тренировок упорство и воля к победе приносили свои плоды успеха, и через два года у него уже был полноценный аттестат зрелости. Дальше – больше. На производстве Федор вступил в ряды Коммунистической партии и начал стремительно подниматься по служебной лестнице. Окончил Институт Маркса и Энгельса, был избран в профком завода, где возглавил сектор профессионально-технического воспитания молодежи. Будучи совсем еще молодым человеком, он делал головокружительную карьеру, этого не могли не замечать лучшие комсомолки и передовицы производства. Он вдруг заметил, что противоположный пол интересуется им. Это выглядело по-разному, но всегда предсказуемо. Иногда в заводской столовой на обеде к нему за стол могла подсесть девушка, а более решительные особы женского пола приглашали его на танцы в парк. Федор никогда не отказывался от предложения посетить танцы. Случалось, что две, а то и три одновременно девушки назначали ему встречу в городском саду. И он со всеми появлялся на танцплощадке. Шпана ему бесконечно завидовала и даже подражала. Причем во всем – в походке, в прическе и даже в одежде. Однажды мама Федора из старых штанов отца пошила для него брюки, она иногда перешивала старые вещи, был у нее такой дар. Брюки получились достаточно широкими в штанинах и походили на трубы. И после посещения Федором в них городского сада все завистники и пересмешники пошили себе подобные. Так в городе стал проявляться свой стиль. Но ни девушки, ни танцы так не увлекали молодого парня, как работа и карьера. Он жаждал своей работы, он был в нее влюблен. Федор не пропускал ни одного мероприятия, будь то субботник, или вечёрка. Все заводские собрания, проходившие по партийной линии, не обходились без его выступления с трибуны. Он искренне верил в светлое будущее своей страны, в свое будущее и будущее своей семьи, ставшей в два раза больше после его женитьбы на Матроне и рождения детей, и старался всеми силами приблизить это будущее. И тут случилась война.

Федор, умело управляя подводой, въехал в лес. Он знал здесь только одно место, где можно было остановиться на время. Это охотничий дом, выстроенный еще после Первой мировой охотниками. До него подвода могла не доехать, дождь размыл дорогу. Но Федор не позволял себе таких мыслей, ему, во что бы то ни стало нужно было думать о хорошем. И хотя подвода то и дело грузла в выбоинах, его полудохлая кобыла умудрялась все же ее вытащить из ямы и продолжать движение. Через некоторое время Федор завидел охотничий дом.

– Вона, вишь, Матрона, очертания дома, туды мы и путь держим, – прошептал Федор.

– Вижу, Федь, вижу, и сдается мне, мы не одни такие умные с тобой, погляди на трубу.

Федор взглянул на трубу дома, из нее шел еле заметный дымок.

– Ничего, Матрон, выбора у нас нет и назад дороги – тож. Ночь нам надо где-то спать, вон, гляди, у нас детей воз и маленькая тележка, – улыбаясь, пошутил Федор.

– Я уж попривыкла, Федя. Знаю, что с тобой и горы свернуть можна, – ответила Матрона.

Они, добрались до дома, Федор приказал Матроне оставаться в подводе, а сам пошел в дом. У порога остановился, прислонил ухо к двери, прислушался и громко постучал. Внутри залаял пёс. Дверь отворилась, и в дверном проёме, держа керосиновую лампу в руках, появился мужчина.

– Ты кто таков? – грозно спросил обитатель охотничьего дома. Это был высокий крепкий мужчина, лет около сорока, с округлой бородой.

– Федор я. Сын Андреаса из Орла, – ответил Федор.

– Андреаса, говоришь? Того, что в ментуре работает? И чё тебе надо, Федор? – переспросил незнакомец.

– Я с семьей, у меня жена и четверо детей, мне ночлег нужен, другого дома здесь я не знаю.

– А где твой батя-мент, чё он тебя не приютил? – оскалившись по-собачьи, ответил грозно мужчина. – Шел бы ты, Федя, отсель, нету тут места тебе.

Внутри дома послышался громкий кашель.

– Ладно, раз так, поеду я дальше.

– Вот и ладненько, езжай, Федя, и про нас особо не говаривай никому, понял ты, отпрысок лягавый. Дверь громко захлопнулась, внутри опять послышался лай.

Федор вернулся к подводе.

– Матрон, тут такое дело. Похоже, кто-то, кого мы не знаем, в доме прячется, но батю моего они знают. Эти мужики там, недобрый у них взгляд, видать, скрываются здесь от комиссара и от войны. Но ты не дрейфь, я сейчас вас подальше в лес завезу, а сам вернусь, разведаю, кто и сколько их тут отсиживается.

– Федь, страшно, может, пёс с ними, в подводе переночуем, укутаемся в одёжи, вона у нас их сколько, – она кивнула головой в сторону края подводы.

– Может, ты права, Матреш, а коли они найдут нас, у нас и еда, и одежа. Ну, пошла! – он прикрикнул на кобылу. – Тоды как? А у них может и ружжо быть.

– Мне страшно, Федор, а коли они тебя убьют, как я без тебя?

– Меня не убьют, я их выманю по одному, поломаю слегонца и свяжу. А потом выпытаю, откуда они и чего не на войне, чего не защищают нашу Родину?

– Федь, а может, завтра? Ты устал, сноровка, поди, уже не та. Давай, Феденька, завтра, днем приглядишься за ними, оно-то при свете все ж видней.

– Умная ты у меня, Матреша, завтра – вернее. Решено. Сейчас надо найти ночлег. Где деревья погуще и кусты почаще.

Моросящий и неприятный дождь к вечеру стих. Лес и деревья защищали беглецов от попадания отдельных капель, пытавшихся сорваться со свинцовых туч. Он увёл подводу вглубь леса, нашёл местечко, где, по его мнению, было безопасней всего, распряг кобылу и привязал ее к дереву, закрепил колеса телеги, подложив под них мох, нарвал еловых веток и обложил ими периметр вокруг телеги. Матрона покормила детей и мужа, заранее приготовленной кашей из овсянки, а остатки отдали лошади, чтобы та совсем не издохла. Федор достал из запасов, собранных ранее, теплые одеяла, накрыл их сверху непромокаемым брезентом, в каждый из четырех углов телеги вставил по штакетине в заранее проделанные отверстия и натянул на них еще один отрез брезента. Огромные баулы с утварью расставил по углам и краям телеги, так что она стала походить на небольшую кровать – палатку.

– Вот, Матреш, на сегодня у нас дом готов, – обратился он к жене.

– Какой же ты у меня молодец, что бы я без тебя делала? – ответила Матрона.

– Не боись, прорвемся, где наша не пропадала!

Дети подбежали к отцу и обняли его.

– Так, детвора, айда со мной, уж темнеет, надо всем вместе держаться. Сходим в гальюн и спать. Ты доньку покормила? – он снова обратился к Матроне.

– Нет, она спит, зачем ее тревожить, у меня молока много, ей хватит, – Матрона сжала руками свою грудь.

– Ещё и нам останется? – пошутил Федор. Дети расхохотались. – Цыц, я пошутил. Айда, – он махнул им рукой, зазывая за собой.

Дети с отцом удалились за раскидистые кусты. В лесу ночь наступает мгновенно, а после моросившего целый день дождя над деревьями повис густой туман.

– Федя-я-я, – полубасом позвала Матрона.

– Что, Матрёш? – донеслось из-за кустов.

– Боязно стало, вона: ни вас ни кобылы не видать, а я одна с донькой на подводе.

Дети и Федор вернулись к ней.

– Ты-то пойдешь? Поди, засиделась уж? – спросил Федор.

– Пойду, только не далече, чем оглобли. За них буду держаться, а то, глядишь, потеряюсь я. Лес для меня – потемки.

Она спрыгнула с телеги и, держась за оглобли, скрылась в тумане.

Федор уложил в центре детей, сам лег с краю, а с противоположной стороны телеги легла Матрона. Ночь была для них беспокойной, фырканье кобылы, треск сухих веток и еще какие-то непонятные лесные звуки то и дело заставляли просыпаться. К утру стало холодать. Федор проснулся, когда начало светать. Туман еще стелился по-над землей. Он заботливо укрыл одеялами всех членов своего семейства. Обошел вокруг телеги и вдруг заметил, что кобылы, которую он вчера привязал к дереву, нет. Он подошел к дереву и внимательно осмотрел его. Поводья и бечевка, которой он привязывал лошадь, оставались связанными между собой и деревом. Федор посмотрел по сторонам. Кобылы и след простыл. Чуть погодя проснулась и Матрона. Надо было кормить малышку, тем более что она начинала о себе напоминать, периодически вскрикивая. Завидев Федора у дерева и не увидев там кобылу, она шепотом спросила:

– Федь, чё стоишь там и где лошадь?

– Не могу взять в толк, куды она запропастилась.

– Может, волки утащили?

– Волков бы мы услыхали, она бы так не далась, нет, Матрон, ее отвязали, причем не от дерева, а от поводьев. Значит, в лесу кроме нас и этих в охотничьем домике еще кто-то есть.

– А может, эт они? – поинтересовалась Матрона.

– Ежели б они, то мы бы не проснулись, таким свидетели не нужны, – он провел пальцем у горла, указывая на то, как бы его могли перерезать.

– Ладно тебе, Федь, чего меня пугаешь, я вона и так вся от страха трясусь, гляди, молоко пропадет.

– Не боись, Матреш, я всегда рядом. Надо разведать, куды она могла подеваться и кто ее утащил?

– А как? Мы тута без тебя не останемся, нам с тобой не страшно.

– А коли мы все пойдем на разведку, и подводу утащат, где мы спать будем, на земле сырой, что мы есть будем? Ты подумала? Нельзя тебе, токмо я. А ты детей корми, и ждите.

Федор достал из мешка охотничье одноствольное ружье, взял коробку с пятью патронами, один вставил в ствол и перезарядил ее.

– Федя, а ты не заблукаешь? – с тревогой в голосе поинтересовалась Матрона.

– Не заблукаю, я этот лес как свои пять пальцев знаю, я тут с детства со шпаной бегал, каждый куст и тропинку помню. Я вернусь быстро, кобыла дохлая, далеко не могла уйти. Жди.

И Федор скрылся в рассеивающемся тумане. Для начала он решил добраться до охотничьего дома, пока туман совсем не рассеялся. Подобно рыси, ступая мягко и широко, Федор быстро добрался до него. Вокруг дома не было ни души, раннее утро и туман придавали ему сказочный вид. Федор подошел к двери и прислушался. Внутри раздавался еле слышный храп. Нажал на дверь, но та оказалась заперта. Он обошел дом с правой стороны от крыльца и заглянул в окно. На деревянных нарах, укрытых соломой, лежал бугай и храпел, поодаль от него лежал еще один человек, меньшего роста, руками сжимая двуствольный обрез. Больше в доме не было никого. Федор еще с минуту постоял, подумал и так же, как пришел, удалился восвояси.

Вернувшись к Матроне, рассказал ей про дом и его обитателей, поцеловал в щеку и пошел искать кобылу в другом направлении. Он обнаружил для себя, что следов животного видно не было. Туман уже окончательно рассеялся, свет все сильнее пробивался сквозь кроны деревьев, и видимость становилась лучше, но следы будто испарились. «Как же она могла пройти, не оставив ни следа? – думал Федор. – У нее что, крылья? Не понятно все это». Он по-прежнему двигался с большой осторожностью, ступая исключительно на мох. И вдруг он услышал громкий командный голос:

– Стой, кто идет?

Федор обернулся, но никого не заметил, голос продолжил:

– Положи ружье на землю, а то я стрелять буду.

– Ты для начала покажись, с кем я говорю, а то, может, это у меня в голове голоса звучат.

– Это не в голове голоса, клади ружье наземь, как тебе говорят.

Федор осторожно наклонился, не спуская взгляда с деревьев, и послушно положил ружье. В эту же секунду из-за дерева показался человек, полностью замаскированный под это дерево. На его голове была водружена каска, к которой, в свою очередь, были прикреплены ветки и листья деревьев, вся его форма была сшита из темно-зеленой ткани, к которой тоже были прикреплены листья и ветки. Сапоги черные измазаны грязью. На груди красовался черный ППШ.

– Руки подними, паря! – скомандовал человек-дерево. – Ты как сюда забрел и что забыл в лесу?

– Я охотник, вот решил, может, кабанчика подстрелю, – ответил Федор.

– Охотник, а ну, охотник, отойди на шаг или два назад. – Федор сделал два шага назад.

Человек-дерево в два прыжка оказался у ружья Федора и ударом ноги отбросил его в овраг.

– Ты мне не бреши, охотник, видал я тебя у телеги твоей, там еще с тобой воз и маленькая тележка охотников.

– Так это ты кобылу увел? – поинтересовался Федор.

– А кабы и я, ты-то её все одно проспал, – ехидно ответил незнакомец. – Говори, чё в лесу забыл?

– То же, что и ты. Немцы в городе, слыхал? Вот. А у меня четверо детей и баба молодая еще, на войну меня не берут, что я, по-твоему, должен был делать, на фашистов горбатиться? Нет, эт не по мне, не бывать этому.