Текст книги "Списали"

Автор книги: Вячеслав Сукачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

На очередной комиссии его списали. Врач-окулист («дерьмовая баба» – как в запальчивости определил Гошка) недосчитала каких-то там ноль-ноль целых двадцать пять сотых, и то, чему Гошка верой и правдой служил без малого десять лет, оказалось за бортом его жизни. «За бортом жизни» – это тоже Гошкины слова, потому что он четыре года трубил во флоте, срочную. И вот Гошка вышел из поликлиники, закурил «беломорину» и нервно прошелся по маленькому скверику, искренне поверяя ему все то, что он думал о враче-окулисте. А думал Гошка примерно так: «Выучили тебя, кикимора болотная, указкой по буквам шастать, а ты и рада стараться. Хоть здесь власть свою покажу. Ну что тебе эти ноль-ноль целых? Тьфу и туфелькой растереть. А у меня за ними вся жизнь, все мои, вот они, – Гошка растопырил пальцы, – тридцать два годика. А ты их – чирк перышком и уже «следующий» кричишь. Живут же с такими мужья. Дети, наверное, есть. Дома все чисто, благородно, ковры на полу и стенах, «пиванино», – Гошка сплюнул и сел на скамейку.

И день уродился занудный. Мелко моросил дождь, тащились над городом грязновато-серые тучи, зеленые листочки на березах, проклюнувшиеся на божий свет два дня назад, были еще махонькие и клейкие, тоже вроде бы грязноватые. Двухэтажный дом поликлиники, некогда побеленный в желтый цвет, изрядно облупился, на углу покачивалась оборванная ветром водосточная труба, посреди больничного дворика, тускло поблескивая малиновыми разводьями, от горючего должно быть, еще с ранней весны стояла огромная лужа.

«Нет, подумать ведь только, – размышлял дальше Гошка, – десять лет прыгал и – ничего, а тут вот махнула перышком и подавайся хоть в АПГ[1]. Тихо, мирно, на вертолетике. Тебя и высадят на землю, и подберут с земли. Хо-ро-шо! Только вот как на этой службе в глаза ребятам смотреть? Они-то будут прыгать, пожары тушить, а я с пенсионерами, значит, головешки заливать? Оч-чень хорошо... Ну нет, этот номер не пройдет. Будем думать».

И Гошка думал, прикуривая папиросу от папиросы и рассеянно наблюдая окружающую его жизнь. Вот воробей, тертый, как говорится, пернатый, насквозь промороженный зимней стужей, бултых на ветку, осмотрелся и ну чирикать. И никаких тебе окулистов с таблицами, оттолкнулся, махнул крылышками и вон уже над крышами свистит. Или вот еще одна божья тварь, ворона. Сидит себе на самой вершине тополя, перышки чистит. А ведь думает, наверное, тоже. Французов, мол, кушала, турков и англичан едала, по немцам дважды прошлась, подожди, и до тебя доберусь. У Гошки появилось огромное желание подобрать с земли голыш и запустить в ворону. Но она, словно почувствовав его намерение, прыгнула и, тяжело махая крыльями, медлительно полетела над городом. «Такая сволочь, – с обидой подумал Гошка, – и летает».

Плащ на Гошке потемнел от мороси, размякли ботинки производства местной фабрики, прозванной в городе «супер-лапоть», волосы свисали на лоб сосульками. Май вообще-то начался хорошо, ослепил людей солнцем; в один день поднялась из сладостного небытия трава, набухли от внутреннего жара почки, но прорвался с Охотского моря циклон и сдул благодатное тепло, словно пушинку с полированного стола. Ночью заморозки, днем хлипкая наволочь и вообще – черт знает что. А тут комиссия перед тренировочными прыжками, и Степаныча хоть в з... целуй, а каждый год эту комиссию проходить надо. Иначе нет допуска, и плевать им на то, что у тебя половина тыщи прыжков за плечами. И не каких-нибудь там на травушку-муравушку под аплодисменты и восхищенные взгляды раскосых красавиц, а на тайгу, между прочим горящую тайгу, когда не всякий раз знаешь, куда приземлишься: в огненное пекло или на вершину ели...

– Ладно, – поднялся со скамьи Гошка. – Проведем дипломатический маневр.

Не спеша, уважая в себе личность, Гошка сдал гардеробщице плащ, получил пластмассовый номерок с цифрой 13 и грустно прошелся по непечатному тексту.

– Бабуся, – окликнул он гардеробщицу, – ты что, в замочные скважины подглядываешь?

– Чево? – совершенно не поняла Гошку бабуся.

– Ты зачем мне этот номерок подсунула? – Гошка показал номерок.

– Ну и чево? – Бабуся подозрительно уставилась на Гошку сквозь странно изящные на ее морщинистом личике очки.

– Чево, чево, – передразнил Гошка, – перевешай плащ, вот чего.

– Это еще чево придумал? – удивилась бабуся. – Только и делов мне ваши плащи перевешивать.

Гошка бурно объяснился и, получив пластмассовую бирку за номером сорок два, удовлетворенно пошел от часто и смущенно подмигивающей ему вслед бабуси.

По вытертой ковровой дорожке он поднялся на второй этаж, заглянул в туалет и, сплюнув в чисто надраенный унитаз, причесался перед зеркалом. Потом подошел к ненавистному ему кабинету с не менее ненавистной табличкой «Окулист» на двери, обитой черным дерматином, и смирно занял очередь за «флюмажным очкариком». Почему именно «флюмажный», Гошка не знал, он просто слышал однажды это слово и запомнил, теперь оно очень хорошо приклеилось к долгоносому парню, едва соизволившему ответить на вопрос кто крайний. Гошка краем уха слышал о каверзном вопросе, смутившем немалые человеческие умы: как говорить – «кто последний» или «кто крайний»? Поразмыслив о том, что последних бьют, а крайних ищут, он большой разницы в этом не обнаружил и спрашивал так, как бог на душу положит.

«Флюмажный очкарик» сидел и читал газетку. Читал увлеченно, ничего вокруг не замечая. Гошка, проникшись интересом очкарика, заглянул в газету и увидел, что напечатано не по-русски. Очкарик, покосившись на него, негромко фыркнул и, пошелестев газетой, отвернулся.

«Вот контрик, – удивленно, но и с оттенком уважения подумал Гошка, – шпарит на иностранном и хоть бы что. Вот ему без очков – никуда? А мне? – Гошка только на секунду представил себя в очках и тут же болезненно поморщился, словно увидел что-то до невероятности неприличное, и поспешил перевести мысли на новый курс: – С мужиком, конечно, было бы легче договориться: але фужер и килька в томате».

Гошка разволновался и сказал:

– Я на минутку, покурить. Если что, скажи тут...

«Флюмажный очкарик» молча кивнул и теперь посмотрел на Гошку.

Курил Гошка в туалете, привалившись плечом к оконному косяку и безразлично глядя на плачущее стекло с кляксами белил на внутренней стороне. Думал, что в такую погоду весенних загораний нет и ребята, соскучившиеся за зиму по прыжкам, околачиваются в коридорах авиабазы, с надеждой посматривая на деловито пробегающих летнабов. Потом, к вечеру, когда их распустят, долго будут маяться во дворе, упиваясь прохладой падающего дня, рассказывать такие истории, каких больше нигде и ни от кого не услышишь. И вот его, именно его, среди них нет. Кто-то вспомнит, пожмут плечами, вздохнут и все...

Гошка швырнул окурок в раковину и решительно пошел в кабинет. Очкарик, только что собиравшийся переступить порог, поспешно уступил и подозрительно потянул воздух продолговатыми, как у овчарки, ноздрями.

– Здрасте, – сказал Гошка, останавливаясь у стола, сбоку которого сидела молоденькая медсестра. – Я на минутку.

– Нина Александровна, – скучным голосом окликнула медсестра, – опять этот...

– Георгий Михайлович Разуваев, – подсказал Гошка и сел на стул для пациентов.

Из маленькой и темной клетушки, где Гошке уже довелось побывать, вышла Нина Александровна и, не подходя к столу, уставилась прямо в Гошкины глаза.

– В чем дело? – сухо спросила она.

– Все в том же, – грубовато ответил Гошка.

– Что вы предлагаете? – Она не подходила к столу и все также прямо смотрела на него.

– Понимаете...

– Чтобы я, – перебила Нина Александровна, – дала вам заведомо ложную справку?

Говорила она ровно и холодно.

– Почему ложную? – Гошка заволновался. – Каких-то там ноль-ноль целых... Я же отлично вижу, я же не путаю вас со шкафом.

– Спасибо хоть на этом. – Нина Александровна нахмурилась и пошла к двери. – Следующий! – громко крикнула она и выжидающе посмотрела на Гошку.

В приоткрытую дверь просунулась голова очкарика.

– Ничего-ничего, – быстро сказал он, – я не спешу.

– В таком случае вам придется подождать до завтра, – вежливо сообщила Нина Александровна очкарику и, захлопнув дверь, уже Гошке: – Прием окончен.

– Нина Александровна, – заискивающе, решив «скурвить душой», заговорил Гошка, – войдите в мое положение.

– Перестаньте кривляться, – брезгливо поморщилась женщина, нервно дергая тесемки на рукаве халата. – Все равно я вам ничего не подпишу.

Гошка покраснел и поднялся. Он понял, что это конец. Понял отчетливо и ясно, как за минуту до этого его осенило, что очкарик тоже проситель.

– Спасибо, что не отказали, – с трудом сдерживая ярость, четко сказал Гошка и пошел на выход.

– Всего хорошего, – услышал язвительный голосок медсестры за спиной, но оглядываться не стал и дверью не хлопнул. На это его хватило. На стуле, сложив газетку, сидел очкарик и смирно смотрел перед собой.

– Что, брат, тебя тоже проценты подвели? – тяжело усмехнулся Гошка, присаживаясь рядом с очкариком.

– В каком смысле? – удивился очкарик.

– В прямом.

– Подвели, – неожиданно сознался очкарик. – А я, понимаете, очередь на машину дождался.

– «Жигули»? – деловито спросил Гошка.

– Да.

– Хреново. Но у меня еще хуже... Ты к ней сейчас не ходи, испортишь дело, – посоветовал Гошка. – У нее сейчас давление повышенное.

– Понимаете, – заволновался очкарик, – еще в прошлом году все было нормально. Я права получил, три комиссии прошел, все нормально и вдруг...

– Знаешь что, – перебил Гошка, – пошли посидим в кафе. Тебя-то как зовут?

– Сергей.

– Вот и отлично.

Все еще моросил дождь, на карнизах, угрюмо нахохлившись, сидели мокрые голуби, а под самыми тучами вкрадчиво кружил орел, что-то долго и терпеливо разглядывая на раскисшей земле.

В кафе они заняли угловой столик. Гошка ковырнул вилкой красный винегрет и поморщился.

– Ты где работаешь? – спросил он Сергея.

– Энергетик, – скучно ответил бывший «флюмажный очкарик».

– Инженер?

– Да.

– Хорошо зарабатываешь?

– Да как сказать...

– Машина?

– Отец помог. И очередь его.

– Понятно. А у меня – никого. Детдомовский. До сих пор в общаге живу.

Так они сидели и разговаривали, хорошо понимая друг друга и чем дальше – тем лучше.

– Понимаешь, Георгий, – волновался собрат по несчастью, – машина эта для меня до лампочки. Надо мне, я на производстве вместе с шофером возьму и хоть куда поеду. Но отец, понимаешь, он всю жизнь о своей мечтал, а у него с войны руки нет, левой. Ждал, пока я вырасту, институт окончу, семью заведу, права получу, и вот когда уже дождался... Понимаешь? Обидно. За отца обидно.

– Ну а ты очки другие, посильнее, – посоветовал Гошка, – все равно ведь носишь.

– У меня сложные линзы, – начал объяснять Сергей, – по горизонтали минус, по вертикали плюс. И сильнее уже нет. Может быть, за границей есть, не знаю, а у нас пока нет.

Гошка с уважением посмотрел на очки Сергея.

– Слушай, Георгий, поехали ко мне, – гостеприимно предложил Сергей. – Поужинаем. У меня жена нормальная. Лида. Поехали, а? И плевать я хотел на машину, правильно? Ну покатается со мной отец, а там работа, дом, будет машина стоять... Поехали, тебе же все равно в общежитие.

– Нет, братишка, – вежливо отказался Гошка. – У меня дела. Как-нибудь в другой раз...

Они еще поговорили, стоя у телефонной будки, а потом Гошка проводил Сергея до автобуса и крупным шагом пошел в поликлинику. Пробыл он там недолго и вышел довольный.

«Это мы еще будем смотреть, – думал Гошка, шагая по мокрому асфальту, – чья возьмет. Я вам так просто не дамся. Не мытьем, так катаньем, не шилом, так мылом. «Чтобы я дала вам заведомо ложную справку», – вспомнил он слова Нины Александровны и обозлился. Ах, какие мы чистенькие. И слова выучили, чтобы побольнее, чтобы этак с вывертом. А ведь молодая еще, совсем недавно сопливая бегала, а теперь: фу ты ну ты – лапти гнуты. Нет, Нина Александровна, так просто вам этот номер не пройдет. Нич-чего не выйдет. Если надо – лечите глаза, а списывать не торопитесь. Гошка Разуваев почти на парашюте родился, а не в инвалидной команде... А ведь, наверное, дети есть. Вечером их в ванне купает и сюсюкает. Губки в трубочку и – сю-сю-сю. Вот и мы сегодня посюсюкаем. – Гошка зло усмехнулся. – Не поможет, неделю сюсюкать будем. Устроим концерт для виолончели со скрипкой». То, что он задумал, было последний, на что Гошка еще мог рассчитывать.

А между тем уже стемнело, включили уличное освещение и в мутном свете фонарей косо и упрямо шел дождь. Переполненные автобусы, увозившие служилый люд в разные точки города, сильно кренились на поворотах, тяжело разбрызгивая лужи, с урчанием проносились МАЗы, ЗИЛы, ГАЗы. Прохожие, прикрывшись разноцветными куполами зонтиков, спешили кто куда желал, и Гошка им завидовал. Ему казалось, что все эти люди счастливы, беззаботны, их где-то ждут, и сами они кого-то дожидаются, звонят по телефону, покупают шампанское... И тут Гошку осенило. Он даже заулыбался от неожиданной мысли и, резко переменив курс, направился в гастроном...

Позвонил Гошка, как ему показалось, вежливо: едва коснувшись белой кнопки, он тут же поспешил убрать толстый и короткий палец. Отступив на шаг, с любопытством смотрел на дверь. Несколько замочных скважин, не очень аккуратно зашитых фанерой, подсказали ему, что здесь ключи теряют часто. Это его приободрило, потому что было по-человечески близко и понятно. Но за дверью – могила. Ни слуху ни духу. Гошка позвонил еще раз. И дверь сразу же распахнулась, словно второго звонка ждали у порога.

Перед ним стояла девочка лет восьми, в джинсах, желтом с белыми полосками свитере и очень похожая на Нину Александровну.

– Вам кого? – удивленно спросила девочка, разглядывая Гошку.

– Мама дома?

– В магазине. – Девочка подумала и добавила: – Скоро придет.

– Хорошо, я подожду. – Гошка отошел и привалился плечом к лифту.

– А вы заходите, – не очень уверенно предложила девочка, не решаясь захлопнуть дверь.

– Спасибо, девочка. Я тут.

«Девочка хорошая, уважительная, – подумал Гошка, когда она ушла. – Видимо, не в мать».

Простоял он довольно долго, наконец щелкнул тормозок, лифт открылся и на лестничной площадке появилась Нина Александровна. Она вышла из лифта и оказалась лицом к лицу с Гошкой, приветливо ухмыляющимся ей.

– Добрый вечер, Нина Александровна.

– Добрый вечер. – Она даже не пыталась скрывать удивленной растерянности и вообще показалась сейчас Гошке не такой уж строгой и раздраженной. Стояла перед ним обыкновенная женщина с авоськой в руке, в красном, туго перехваченном поясом, плаще, белых сапожках и смотрела на него продолговатыми глазами, удивленно мерцавшими из-под мягко припорошенных тушью ресниц.

– Не ждали? – глупо спросил Гошка.

– А вы ко мне? – еще больше удивилась Нина Александровна и, сообразив причину его появления, моментально переменилась, и вот уже перед Гошкой не самая обыкновенная женщина, а окулист тридцать второй поликлиники Нина Александровна Веселкова.

– К вам, – вздохнул Гошка и потянулся за авоськой. – Разрешите помочь.

– Спасибо. – В голосе – ледниковый период времен какого-нибудь палеолита. – Только вы напрасно пришли... Всего хорошего.

Она звонит, а Гошка смотрит ей в спину и ничего не может сказать. Он просто чувствует злое упрямство и сырость в ботинках.

Дверь распахивается, Нина Александровна переступает порог, и в этот момент Гошка в один прыжок у двери и ногу в раскисшем ботинке к косяку...

– Нина Александровна!

– Пустите, – холодно говорит она и пристально, совсем как в кабинете, смотрит на Гошку, – это хулиганство.

– Я не могу без этой справки, понимаете?

– Нет, не понимаю... Дайте закрыть дверь.

– Нет.

– Хорошо. Я позвоню в милицию. Вас заберут.

– Не позвоните, – усмехнулся Гошка.

– Это еще почему?

– У вас нет телефона.

– Вы и об этом уже знаете. – Гошке кажется, что голос у нее самую чуточку обмяк. – Я могу это сделать от соседей.

– Пожалуйста, – Гошка убирает ногу и отодвигается в сторону, как бы предлагая пройти к соседям. Но она не выходит и не закрывает дверь.

– Лучше уходите.

– Я буду сидеть в вашем подъезде, пока вы не согласитесь.

– В таком случае вам придется сидеть очень долго. Всю жизнь. Счастливо. – Она хлопнула дверью и два раза повернула ключ.

Гошка кипит, он набрал приличные обороты и готов сейчас на все. Вот тут-то он и пробормотал в бешенстве:

– А ведь дерьмовая баба! Человеческого языка не поднимает.

Но постепенно он успокаивается, садится на ступеньку того марша, который ведет на пятый этаж, и задумывается. Через два дня его группа уезжает на тренировочные прыжки, и если к тому времени справку не добыть – пиши пропало. Степаныч оставит в резерве, и вместо прыжков, вместо тайги, палатки и вечерних баек у костра – прокуренные коридоры авиабазы, красный уголок, забегаловки.

Мимо Гошки изредка проходят люди, подозрительно косятся на него, а какой-то мужик в шляпе с газетным свертком в руке спросил:

– Вы что здесь делаете, молодой человек?

– Сижу, – просто ответил Гошка.

– Это ясно. А вообще?

– И вообще – сижу.

– Странно. – Мужик многозначительно покашлял и пошел дальше.

Гошка поднял воротник плаща и привалился к стенке. От холодного промозглого дня клонило в сон. Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл – понял, что спал. Усмехнулся сам себе, с тоскою вспомнил свою постель в общаге и потянулся за папиросой. В это время ключ в дверях повернулся, и на площадку с мусорным ведром вышла Нина Александровна. Увидев Гошку, она искренне удивилась и растерянно спросила:

– Вы еще здесь?

– А где же мне быть? – сердито буркнул Гошка.

Нина Александровна поджала губы и пошла к мусоропроводу. Возвращаясь, она не очень уверенно сообщила:

– И совершенно напрасно. Ничего вы тут не высидите... Лучше идите домой.

– Спокойной ночи, – равнодушно пожелал Гошка.

Нина Александровна помедлила в дверях и скрылась.

– Как мимолетное виденье, – тихо продекламировал Гошка и закурил.

Он просидел еще около часа и замерз. Несколько раз хотел плюнуть на всю эту затею и податься в общагу, но всякий раз в Гошке восставал злой червячок, точивший его самолюбие. Самолюбие штука великая. Гошка это знал, потому что однажды тащил на себе Ваню Лопаткина по гари двадцать пять километров и вытащил только на самолюбии. Ваня неудачно сошелся с землей, вернее с деревьями. Он угодил в бурелом и получил двойной перелом правой голени, а левую вывихнул в колене, и Гошка, наложив шину из осиновой коры, бросив парашюты и грузовую сумку, волок его по горячей золе, задыхаясь от дыма и жара. Когда в густом и мрачном ельнике Ваня попросил оставить его и сходить за подмогой, Гошка заколебался. В предложении Вани был резон, потому что Гошку начало покачивать, он все чаще спотыкался и слепо пер на деревья. А до поселка еще десять километров. Но что-то в Гошке превозмогло самого Гошку, и он потащил Ивана дальше. А утром, когда их забрал вертолет и летели они с Ванюшей в райцентр, увидел Гошка в круглый иллюминатор, что от густого ельника остались лишь дымящиеся пни да острые пики обугленных листвянок. Он ничего не сказал Ивану, но ельник и свое минутное раздумье запомнил.

Гошка пошевелился, удобнее устраиваясь у стенки и вновь закуривая. В это время сверху опять появился тот, в шляпе, но уже без газетного свертка. Он поравнялся с Гошкой и вперил в него раздраженный взгляд.

– Сидим? – спросил мужчина.

– Сидим, – односложно ответил Гошка.

– Курим? – мужчина прищурил глаза. – Бог знает что, превратили подъезд в конюшню.

– Слушай, дяденька, – нахмурился Гошка, – проходи...

– А ты мне не командуй, – побелел мужчина, – не дорос. И прошу освободить подъезд.

– Да ты что, в самом-то деле, на пробку наступил? – Гошка встал.

– Выматывайся, говорю, пока добром прошу.

– Да ну, – удивился Гошка и нехорошо повеселел, – а ты попробуй не добром.

Мужчина оглянулся и отступил от Гошки.

– Хор-рошо, – многообещающе протянул он, – раз ты человеческих слов не понимаешь, будем говорить в другом месте.

– Слушай, дяденька, у тебя давно шляпа с головы слетала? Сейчас слетит.

– Ну подожди. – Мужчина пошел было обратно по лестнице, но Гошка перехватил его за рукав.

– Дя-день-ка! Не поднимай бучу. Добром и я тебя, прошу. – Гошку потряхивало от злости. – Я тебя не трогал, и ты меня не трожь.

– А ну пусти! – неожиданно громко взвизгнула шляпа и попыталась вырваться. – Шпана несчастная.

– Это ты врешь, – Гошка легко подтянул шляпу к себе, – врешь, дяденька. Я нормальный человек, а вот ты...

– Пусти-и! – теперь уже изо всех сил завопила шляпа, и Гошка понял, что дело дрянь. Но его понесло и остановиться, смирить себя он уже не мог. Включилось все то же самолюбие, о котором размышлял Гошка несколько минут назад.

И в это время боковым зрением Гошка заметил выскочившую из квартиры Нину Александровну. В следующее мгновение он почувствовал, как его тянут за рукав и лишь потом услышал ее голос:

– Сейчас же прекратите! Слышите, Разуваев, отпустите его!

Гошка отпустил, и неожиданно твердая рука Нины Александровны втолкнула его в прихожую. Дверь захлопнулась, и он увидел перед собой напуганную девочку в ночной рубашке. За дверью Нина Александровна что-то объясняла.

– Не спишь? – спросил Гоша.

– Нет. – Девочка смотрела на него.

– Надо спать, – порекомендовал Гошка и глубоко вздохнул, унимая гулкую работу сердца.

– Вы хулиган? – осторожно спросила девочка.

Гошка засмеялся и почувствовал себя легко.

– Что, похож?

– Нет...

– Как тебя зовут?

– Вера. А вы к нам будете ходить? Вы умеете в морской бой?

– Если потренироваться – смогу.

– А Колька из соседнего подъезда мне прохода не дает. Противный.

Верочка нахмурилась очень похоже на мать.

– Вы ему скажите, чтобы он больше не приставал.

– Я его вызову на дуэль, – пообещал Гошка.

– Он маленький, – неожиданно заступилась Верочка.

Вошла Нина Александровна. Усмехаясь, спросила:

– Ну, герой, натворил сегодня дел?

– Он не хулиган, – сообщила Верочка.

– Вот как. Вы уже познакомились. Тогда приглашай дяденьку в комнату, что же ты его у порога держишь.

И Гошка снимает плащ, ботинки, идет в комнату, с ужасом ощущая, как его мокрые носки прилипают к полу.

– Э-э, так не пойдет, – окликает его Нина Александровна, – ступайте в ванну. Вот вам тапочки. Вы же простудитесь. Честное слово, с ума сошли.

Гошка идет в ванну, сдирает носки и сует ноги под горячую струю. Хорошо. Странно, он почти не чувствует неловкости. Вводит Верочка и подает ему полотенце.

– Спасибо, Верусик.

– Разве можно быть таким мокрым, – упрекает Верочка, серьезно рассматривая его красные ноги.

Гошка выходит из ванны, достает из кармана плаща бутылку шампанского, идет в комнату и ставит ее на стол. И Нина Александровна, ни слова не говоря, протирает фужеры, приносит коробку с конфетами, пепельницу и спички.

– Курить в форточку, – говорит она.

– Понятно, – отвечает Гошка.

– Вы мне за день надоели, – улыбается Нина Александровна. – Подойду к окну, сидит в сквере и курит. Еще раз подойду, опять сидит. Домой возвращаюсь – он тут как тут. Наваждение, думаю, какое-то, а не человек.

Они садятся к столу, и Гошка открывает шампанское. Без хлопка, деликатно. Он уже знает, что просить о справке Нину Александровну не будет, и ему свободно и хорошо за столом.

– Ваш плащ хоть выжимай. Я его просушить повесила.

– Спасибо.

– Смотрите, сколько у меня, – Верочка приносит охапку кукол.

– Подари одну, – просит Гошка.

Она долго выбирает и протягивает блондинку в брючном костюме:

– На.

– Насовсем?

– Мне не жалко.

– Вы что же, так и сидели бы до утра?

– А шут его знает. Может быть, ушел.

– Выпили бы шампанское и ушли?

– У вас мотоцикл есть? – Верочка уже унесла свои куклы.

– Нет.

– А мама на мотоцикле умеет.

– На заднем сиденье, – смеется Нина Александровна. – Я еле-еле уговорила Петра Петровича. Он у нас председатель дворовой комиссии. Очень строгий человек...

– Дерь... – Гошка спохватился, – пристал ни за что.

– А вы и руки распускать.

– Пусть не суется куда не надо.

Нина Александровна в домашнем халате, с вольно отпущенными на плечи волосами сидит напротив Гошки. Она спокойно смотрит на него. Волосы у нее каштановые, густые, шалашиком закрывают лоб. И сейчас она совершенно не похожа на ту женщину, которая принимала его в кабинете с табличкой «Окулист».

– Вы давно работаете парашютистом?

– Порядком. – Гошка припоминает тот год, когда он впервые пришел в авиабазу сразу после армии.

– Не страшно?

– Всяко бывает...

– А почему страшно? – спрашивает Верочка, с удивлением глядя на большого дяденьку.

– Дядя Георгий парашютист, прыгает с самолета и тушит пожар, – объясняет Нина Александровна.

– На крышу? – Верочка в восторге.

– Да нет. Он тушит пожары в лесу.

Гошка смотрит на часы – половина десятого. Пора и честь знать, но уходить не хочется. Уютно, хорошо у Нины Александровны, да и никто его пока вроде бы не гонит.

– Хотите вы этого или нет, – вдруг говорит Нина Александровна, – а вам придется поносить очки. Вполне возможно, что через год ваше зрение восстановится. А без очков близорукость будет прогрессировать. Подумайте…

Гошка вспоминает Сергея, для которого уже нет подходящих очков, и задумывается.

– Да как я в них, в очках-то? Ребята засмеют.

– Ничего подобного. Просто надо подобрать хорошую оправу, и никто вас не засмеет.

– Вы наших не знаете. Сразу «очкарика» прилепят.

– Господи, – морщится Нина Александровна, – какую чушь вы иногда несете. Ну какое вам дело, что там будут говорить. У вас ведь теряется зрение, а не у них.

Конечно, это так, но об очках Гошке говорить не хочется. Он все еще надеется как-нибудь вывернуться. Ну, например, переправить прошлогоднюю справку, подчистить одну цифру и дело с концом. Или что-нибудь еще. Говорят же, безвыходных положений нет.

– Дядя Гоша, до свидания. – Верочка дергает его за рукав. – Я пошла спать.

Наверное, пора все-таки и ему. Гошка поднимается, благодарит за гостеприимство, идет в прихожую. Нина Александровна провожает его и подает простиранные и еще чуть-чуть влажные носки.

– Зачем вы это? – смущается Гошка.

Он натягивает плащ, зашнуровывает ботинки и вроде бы все, можно уходить.

– Там фанерки, – тычет пальцем на дверь Гошка,– надо бы поаккуратней. Если вы не против, я как-нибудь зайду.

– Спасибо. – Нина Александровна серьезно смотрит на него и добавляет: – Приходите.

На улице все та же песенка: моросит дождь, пьяно маячат фонари, в их свете холодно, по-осеннему блестят лужи. Мимо Гошки пробежала девушка с белой болонкой. Спрятавшись под козырек подъезда, и девушка, и болонка отряхиваются от дождя и весело смотрят на закуривающего Гошку.

– Нормально, – машет рукой им Гошка и шагает по глянцевито-черному асфальту, ладонью прикрывая огонь папиросы от дождя.

[1] АПГ – аварийно-пожарная группа.