Текст книги "Жила"
Автор книги: Вячеслав Софронов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Софронов Вячеслав
Жила
Вячеслав Софронов
Жила
Мистическая трагикомедия в 2-х действиях
Действующие лица:
Дед Миша по прозвищу Б а ш к у р.
Бабка Дарья – его соседка по деревне.
Маша – студентка
филологи
Паша – студент
Ахмед – милиционер, очень честный человек.
Шура Сапожков
исследователи аномальных явлений.
Иван Стелькин
Банница, домовой, две русалки – возможны куклы или актеры.
(C)
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
Картина 1.
Д е д. Ага, закапало./Подставляет под капли палец, облизывает, пробует на вкус, прищелкивает языком/. Ой, крепка чертовка, только вонюча! Ладно, теперь будет чем и за дрова расплатиться и Федька мой из города пожалует, угощу..../ За печкой послышалось легкое покашливание/. Чего? Проснулся? Попробуешь первачка? / Наливает небольшую стопку жидкости из-под самогонного аппарата, накрывает куском хлеба и ставит на край печи/. Ну, не обессудь, прими стопочку. / Стопка исчезает, легкое покряхтывание за печью и стопка летит обратно в сторону деда/.Ну, как? Добрый первачок вышел? Не-е-е... Боле не проси, не налью, мал еще. Ты хоть и домовенок, но все одно несовершеннолетний. Не приведи Господь заявится участковый наш Ахмед, будь он трижды неладен, припечатает мне на полную катушку за совращение малолетки и айда дед Башкур на нары. А тебя куда девать? Думаешь, Дарья за тобой ходить будет или к себе возьмет? Фигушки! Она со своим хозяйством едва управляется, а лишняя обуза ей совсем ни к чему. / Дед кладет на край стола тлеющую самокрутку, и она моментально исчезает. Он ищет ее, не находит, зло сплевывает себе под ноги и грозит кулаком в сторону печи/. Ишь, варнак! Смолить уже вздумал! Рано тебе зелье мое курить, крепок самосад, не для твоей натуры.... / Как бы в подтверждение его слов из-за печи раздается надсадный кашель/. Ага, проняло? Будешь знать, как без спросу мои цигарки брать./Хочет сесть на лавку, но та неожиданно отодвигается в сторону, и он бухается на пол/. Ах ты, паршивец! Да я тебя!!!
/Открывается дверь и в избу входит Дарья в больших грязных резиновых сапогах, в телогрейке, в руках у нее корзина с гусыней Шуркой/.
Д а р ь я. Здрасьте вам! Чего лежим?
Д е д. Упал, вот и лежу /Встает/.
Д а р ь я. Ехал, привалился, да и в канаве очутился. Понятно. У всякого Филатки свои прихватки. С кем воюешь? Супротив кого оборону держишь?
Д е д. Не твоего бабьего ума дело. С кем надо, с тем и воюю. То баба скачет и задом и передом, а дело идет своим чередом, а у меня дело сурьезное, запросто так его не выполнишь.
Д а р ь я. Да вижу твое дело – с концов зубами натянул, а в середке и лопнуло. Опять самогонку сидишь-гонишь. Поди, сынка из города поджидаешь?
Д е д. /Неохотно/. Может и его, а может и другого кого. Тебе-то, какое дело до моих забот?
Д а р ь я. Мне?! Да никакого! Думаю, дай зайду, попроведаю соседа, а то может, и помер уже и ноги холодные, лежит себе неприбранный, в дальнюю дорогу не собранный.
Д е д. Кого Бог накажет, тот сам помрет, а другого любя приберет. Когда, Дарьюшка, помирать стану, ты первой о том и узнаешь.
Д а р ь я. Прости, Господи, на все твоя воля, все там окажемся. А досок– то чего наволок в избу? Чего опять мастеришь?
Д е д. Гроб себе лажу. Сам не позаботишься, то разве потом кто сделает как должно. Все мастера-плотники в округе перевелись, на тот свет ране меня убрались, один одинешенек остался.
Д а р ь я. А прежний-то твой гроб где? Ведь год назад изладил себе из сухого леса. Его куды девал?
Д е д. Так в зиму как Степан Сорока помер, то баба его до меня и пристала: продай гроб, мол, вы со Степкой одного росточку были. Пришлось уступить за литру водки.
Д а р ь я. Не пойму я тебя, дед Б а ш к у р.... Ой, не пойму...
Д е д. А чего меня понимать? Весь на виду как горшок на шесту.
Д а р ь я. Так-то оно так, да сумраку много в тебе сидит: мужик и с башкой и руки как надо пришиты-посажены, а чего ты тут сиднем сидишь, к домишку своему пристал-прикипел, на то моего понятия не хватает.
Д е д. Опять ты за свое! Живу, как могу: на сырые дрова подтопка, на прореху заплатка, никого не трогаю, никому не мешаю. Чем худо?
Д а р ь я. Вот и шел бы ко мне жить-домовничать, по хозяйству помогать.
Д е д. Э-э-э... нет, Дарьюшка, шалишь! В своей сермяжке никому не тяжко, а в людях жить, виновным быть.
Д а р ь я. Да я тебе поперек слова худого сроду не сказала. Жалко глядеть на тебя как один бобылем маешься. Как помирать-то станешь? И кружку воды никто не подаст, глаз не закроет. /Всхлипывает/.
Д е д. А ты на что? Тебя кликну, вот и проводишь меня чин-чинарем на тот свет.
Д а р ь я. А вдруг меня на тот момент дома не окажется? Тогда как?
Д е д. Ну, на тот свет я дорогу и сам найду, провожатых мне не надобно. Но до тебя жить идтить не согласный я...
Д а р ь я. Ну, и дурак!
Д е д. Не мешай делом заниматься.
Д а р ь я. А я к тебе по делу и пришла – Шурка у меня нестись перестала.
Д е д./Удивленно/. Чего?!
Д а р ь я. Да не знаю чего на нее и нашло – неделю, как сидит и все пустая.
Д е д. Слава тебе, Господи! Дожил! Гусака нашла!
Д а р ь я. Помоги, дед Башкур, в долгу не останусь, ты меня как облупленную знаешь.
Д е д. Слушай, Дарья, проваливай подобру, поздорову, а то ты меня тожесь знаешь, накостыляю и те и Шурке твоей по первое число. У меня как вскипело, так и поспело, выметайся из моей избы.
Д а р ь я. Ладно тебе, расходился как вшивый по бане. Погляди Шурку-то ,/подносит к нему корзину, но дед отталкивает ее/, пошшупай где надо, пошепчи чего требуется. Я то знаю, что с нечистой силой всякой знаешься, про все твои секреты знаю.
Д е д. /Слегка испуганно/. Чего знаешь-то? Не мели языком чего не надо...
Д а р ь я. Все знаю! И чего здесь пнем торчишь, словно прирос к домишку своему. Все уже давно с деревни съехали, а ты не с места.
Д е д. Так и ты ведь тожесь не съезжаешь.
Д а р ь я. У меня другое дело, на всем белом свете ни родни, ни подруг не осталось: али уехали Бог весть, куда али в земельку слегли. А у тебя сын в городе, квартира у него с ванной.
Д е д. Сроду я в эту ванну не полезу, у меня пока еще своя мыльня справная. Да ты моего Федьку не хуже моего знаешь, – как запьет, то хоть святых угодников из дому выноси. Не дело мне на старости лет по чужим углам мыкаться-выкаться, коль свой имеется.
Д а р ь я. Знаю, знаю, Б а ш к у р.... За грехи наши Господь послал испытание этакое на старости лет. Но ты все одно, погляди Шурку. /Вновь подсовывает ему корзину/.
Д е д./ Неохотно берет корзину в руки, ощупывает гусыню/. Гусак ей нужен вот и все дела.
Д а р ь я. Где я ей найду гусака-то? Одна Шурка у меня и есть, а боле никакой скотины держать силов нет.
Д е д./Возвращает ей корзину/. Забери. Тут я тебе не помощник. Вот коль дверь перевесить или там лавку, стол отремонтировать, то всегда рад. А гусынь лечить мне сроду не приходилось.
Д а р ь я. Говори, говори.... Все одно не поверю. Я тебя почитай полсотни годков как знаю, все друг подле дружки живем, дверь в дверь, окно в окно.
Д е д. Это точно: вместе скучно, а розно тошно. /Подходит к самогонному аппарату, из которого накапало уже полную банку мутной жидкости, ставит ее на стол, подставляет другую/.
Д а р ь я. Чего это у тебя? /Кивает в сторону печи/.
Д е д. А то сама не знаешь? Первачок, мутный бочок. Хошь – налью стопарик?
Д а р ь я. Да я не о том. Чего я самосидки, что ли в жизни не видела? Насмотрелась. А вон в железной банке, что у тебя булькает?
Д е д. А.... То я клей особый варю. Все клеит и держит намертво.
Д а р ь я. Зачем он тебе? Меня, поди, к себе приклеить хочешь?
Д е д./ Несколько смущенно/. Сдалась ты мне... Гроб свой хочу этим клеем промазать, чтоб ни вода, ни червь внутрь не попали.
Д а р ь я. Значица, дольше всех в земле пролежать хочешь? Понятно. Ой, ну и хитрющий ты, дед Б а ш к у р. Всех обхитрить хочешь. Только ты уж ране моего не помирай, а то мне непременно захотелось такой же гроб заиметь, чтоб никто ко мне во внутрь не попал. Примешь заказ?
Д е д. Рехнулась ты, Дарья, во истину рехнулась! Кто же под живого человека гроб ладит?
Д а р ь я. Так и ты вроде пока не покойник, а очень дажесь живехонек.
Д е д. Я другое дело. Акромя меня никто домовину на мой вкус не изладит. Я и самогон гоню такой, что иной без привычки выпьет и окочурится тут же, а мне все ничего.
Д а р ь я. Да и мне тожесь. Налей на пробу.
Д е д. Одна пробовала, так семерых родила.
Д а р ь я./Принимает стопку/. Эх! Пошла бы с горя в монастырь, где много холостых, да ворота крепки, не пущают за грехи. Ну, и вонюча она у тебя. /Нюхает, кривится/. Спробую-ка сперва на Шурке. /Разжимает ей клюв и выливает туда половину стопки/.
.Д е д. /Бросается к ней, пытается остановить/. Точно рехнулась! Мое добро на гусыню переводить!
Д а р ь я. Ну, и скупердяй ты, Б а ш к у р. Самогонки и то жалко./Выпивает/. Всяк выпьет, да не всяк головой тряхнет.
Д е д. /Подает ей огромный рыбий хвост/. На, закуси хоть, другого у меня в доме все одно ничего нет.
Д а р ь я. /Берет хвост, удивленно разглядывает его/. Это Откуль у тебя такой хвостище взялся? Акулий что ли?
Д е д. Где бы я тебе акулу споймал. Федька мой давеча из города, когда приезжал, то в прудок наш то ли динамит, то ли гранату жахнул – она, и всплыла... Зеленая...
Д а р ь я. /Всплеснула руками/. Матушки святы! Неужто русалка? Сроду соленой русалки не видывала. /Осторожно отщипывает кусочек, кладет в рот/. А, однако, ничего... вкусно дажесь. Ой, а грех, однако, русалку-то исть....Помнишь, я еще совсем молодухой была, парни из соседней деревни неводом русалку вытащили, в бочку перед домом посадили, а мне ее жалко стало и снесла ее обратно в речку.
Д е д./Наливает себе, выпивает/. И чего было? Чего-то не припомню.
Д а р ь я. Как чего? Болела потом долго, а там укрупнение началось и совсем все наперекосяк пошло, поехало. Ой, плесни еще что ли, а то и не разобрала чего пила.
Д е д. Теперь вспомнил, держи, /наливает/, мне не жалко. Мужик горевал, покуда брагу сливал, а как слил, то всем стал мил. /Ставит рюмку на стол и в это время Шурка начинает подпрыгивать в корзине, гоготать, бить крыльями/. О, счас песни запоет!
Д а р ь я. Чего это с ней? Не пойму. /Сует руку под гусыню и вытаскивает оттуда одно за другим три яйца/. Вот те на! Три яйца кряду! Ай да Шурка! Ай да стахановка! Ну, дед Башкур, колдун ты да и только! Дарю тебе. /Протягивает ему яйцо/. На память.
Д е д. /Смущенно/. Да зачем оно мне... Гусят, что ли из него высиживать стану?
Д а р ь я. Может и гусенка выведешь, а может на иное, какое дело сгодится.... /Ищет рюмку, что дед поставил на стол, но не находит/. Что за напасть? Куды рюмку мою дел? Пожалел, да?
Д е д. Стал бы я ее от тебя прятать, когда сам же и налил, поставил./Вертит головой по сторонам/. Э-э-э... да то видать мой варнак, домовенок и спер. Быстро он к выпивке пристрастился, пора бы мне за него всурьез взяться, уму-разуму поучить.
Д а р ь я. /Непонимающе/. О ком ты?
Д е д. Да старый мой хозяюшка, домовой, он еще при деде моем тут жил, а на прошлую видать совсем худой стал, кашлял все за печкою, спать по ночам не давал...
Д а р ь я. С твоего самосада не только закашляешь, а и разум потерять совсем можно. Как только сам терпишь.
Д е д. Во! А ты меня к себе в дом на житье зовешь. Одно слово, сгинул старый домовой, а неделю, две ли назад новый, молоденький совсем заявился.
Д а р ь я. А ты почем знаешь, что молоденький? Ты его видел что ль?
Д е д. Как ты его увидишь, то не каждому дано. По повадкам его понял, что сопливый еще: то молоток сопрет у меня, то лавку из-под меня отодвинет, балует, одно слово.
Д а р ь я. И как ты его воспитывать-то станешь? Ремнем что ли?
Д е д. Не твоего бабьего ума дело. То секрет, только умею я с ихним братом управляться, приструню, раз другой и как шелковый станет.
Д а р ь я. Ладно, пойду я, а то засиделась тут у тебя, а дома дел полно.
/Пытается встать, но это ей не удается/.
Д е д. Куды тебе спешить? Семеро по лавкам не скачут, посиди, соседушка, малая беседушка. Я тебе еще стопарик налью.
Д а р ь я. /Обеспокоено/. Ой, что это? Встать никак не могу, словно меня кто к лавке прилепил намертво. Ой, матушки святы! Ой, помогите, спасите люди добрые!
Д е д. /Кидается к печке, где у него варился в банке клей, но не находит банки, всплескивает руками/. Ой, пакостник! Чего учудил! Да он под тебя, Дарья, всю банку с клеем и вылил./Поднимает с пола пустую банку из-под клея/. Теперь тебя от лавки никак не отскрести, разве что платье снимать, коль оно к тебе самой не прилипло.
Д а р ь я. Ишь чего захотел, дурень старый! Думай чего говоришь, чтоб я перед тобой на старости лет, да заголяться стала. Не бывать этому!
Д е д. Тогда так с лавкой и ходи. Клей мой ничем не растворить, вечно держать будет. А может еще не засох клей-то, можно кипятком попробовать отмочить. /Берет с печки чайник и направляется к Дарье, но та округляет глаза, заслоняется корзиной с гусыней, сует ее в сторону деда/.
Д а р ь я. Не дамся! Не подходи! Помогите!!!
Картина 2.
/Открывается входная дверь и входит милиционер Ахмед при полной форме и с полевой сумкой в руках/.
А х м е д. Кто кричал?
Д а р ь я. /Испуганно/. Ну, я кричала. А чего, и поорать нельзя что ли?
А х м е д. /Достает из сумки бланк протокола и ручку, собирается сесть на лавку/. Будем протокол составлять..
Дед и Д а р ь я. /В голос/. Не садись, Ахметушка на лавку!
А х м е д./ Равнодушно пожимает плечами, берет табуретку, садится на нее, снимает фуражку, кладет на стол/. Опять нарушаем, значит, ох и надоели вы мне оба...
Дед и Д а р ь я. /Вместе/. Чего нарушаем? Мы меж собой беседу ведем, никого не трогаем.
А х м е д./ Указывает на самогонный аппарат/. А это что? Опять за старое взялся? Знаешь сколько за самогоноварение положено?
Д е д. /Обречено машет рукой/. Сколь не положено, все мое. Пиши, Емеля, твоя неделя.
А х м е д. Эх, жалко не тридцать седьмой год, а то бы вкатал вам обоим по полной катушке, и деревню вашу за час с землей сравняли, чтоб и духу вашего тут не было.
Д е д. А чего ты на нас такой злой? Чего худого мы тебе сотворили-сделали?
А х м е д. Побыл бы на моем месте, походил бы пешком весь день по вашей глуши, не так бы запел. Добрые люди давно собираются на вашем бугре дачи, да коттеджи выстроить, а вы все никак убраться не можете, место освободить. Какая нечистая вас только и держит.
Д е д. Вон оно что, значит.... Получается, мы добрым людям мешаем, коль на своей земле живем, а им не даем скворешен тут понастроить. Теперича мне понятно чего ты до нас каждый раз цепляешься, липнешь как смола.
Д а р ь я. /Осторожно вместе с лавкой начинает продвигаться к выходу, но Ахмед заметил и сердито нахмурил брови/. Пойду я, а то тесто замесила как бы не сбежало.
А х м е д. Посидите, гражданка, до вас еще дойдет очередь.
/Неожиданно из рук Ахмеда выскакивает ручка и летит за печь и туда же улетает и фуражка. Он вскакивает, ошалело глядит по сторонам/. Это что еще за черт?
Д е д./ Негромко/. То не он, а лишь его младший братик балует. Но ты погоди, коль не уймешься, то худо тебе придется.
А х м е д. Что ты сказал?
Д е д. Что говорено, то и сказано. Есть нечего, да жить весело, говорю.
А х м е д. Куда ручка делась? Куда фуражка улетел? / Идет за печку, там слышны шум, грохот посуды и он возвращается весь осыпанный мукой и перьями/. Фу, фу.../пытается отчистить китель/. Живете тут как... свиньи какие. Где моя фуражка? Куда делась?
Д е д. Да не брал я твоей фуражки. /Незаметно стягивает со стола бланк протокола и засовывает его под гусыню, подмигивает Дарье, поднимает фуражку, подает Ахмеду/.
А х м е д. /Надевает фуражку, подкручивает усы/. Ручка есть в доме?
Д е д. Откуда?! Сроду кляузы писать не приучен, с чего бы ей взяться.
А х м е д. Нет ручки? Да, говоришь? Думаешь, не найду, как протокол написать, понимаешь? Плохо участкового Ахмеда Садыкова знаешь. Так говорю?/Подходит к онемевшей Дарье и вырывает из хвоста гусыни перо, берет со стола нож, очинивает перо, оглядывается по сторонам, видит пузырек с йодом, удовлетворенно хмыкает, ставит перед собой, достает новый лист протокола/.
Д а р ь я. /Приходит в себя, наливается злостью/. Тебе, ирод проклятый, кто позволение давал над Шуркой моею издеваться? Ты ее растил? Кормил? Холил? Да она может после твоих рук поганых и вовсе нестись перестанет, а то еще и помрет вовсе. Черт усатый! Распустил ручище-то!
А х м е д. /Снисходительно/. У нас на Кавказе все мужчины усы носят, да.
Д а р ь я. Вот и сидел бы на своем Кавказе. Какой леший тебя к нам заманил? И морозы не держат. Хоть бы отморозил себе все хозяйство поскорее, да обратно убрался. Мало наших девок перепортил?
А х м е д. Ты, бабка, чего шумишь, понимаешь? Я тебя трогал, да? Будешь ругаться, то оформлю на пятнадцать суток, не обрадуешься. За оскорбление должностного лица...
Д а р ь я. Давно должностным-то стал? Не ты ли прошлым летом на базаре гнилыми помидорами торговал, нас обвешивал? А как фуражку надел, то и нос выше бани задрал...
А х м е д. Ты, понимаешь, нос мой не трогай, а то точно оформлю.
Д а р ь я. И оформляй, понимаешь! Коммунисты нам ничего сделать не могли, а вам, чер...нявеньким и вовсе не одолеть. Обкакаетесь! Коль Господь за нас не заступится, то черти вам житья все одно не дадут.
Д е д. Вот, блин, расшумелась баба, что твой самовар. А ведь правильно говоришь, Дарьюшка. Не тревожь лиха, пока лежит тихо. Мокрый дождя, а нагой разбою не боится. Мы свое пожили, на старости лет и помирать не страшно.
А х м е д. Чего орете?! Убогонькие!
Д а р ь я. Так и есть, убогие мы, потому что при Боге живем, а таким чертенякам как ты хода не даем. Хватит! Натерпелись! Костьми ляжем, а своего последнего не отдадим! То уполномоченные разные ездили-шастали, из амбаров последнее выгребали, нас на голодную смерть оставляли. Мы-то верили, государству хлебушек свой сдаем, а вышло как? Таких как ты, востроносеньких, прикармливали, на свою голову нянчили! Потом в одну деревню принялись сгонять-укрупнять, химией травить! Все мало. Теперича принялись наших гусей щипать! Не дамся! /Прижимает гусыню к себе/.
Д е д. Ты бы, Ахметушка, пришел ко мне как человек к человеку, сели, по рюмашечке бы выпили, потолковали обо всем и, глядишь, спору-драки никакой не было бы...
А х м е д. Чтоб я к тебе, дед, пришел твою вонючую самогонку пить?! Тьфу! Сроду не бывать этому. Я – власть, а ты кто?
Д е д. Вот именно. Ты во мне человека не видишь, и видеть не желаешь. Тебе что Иван, что Аверьян, все одно. Обычаев нашенских не знаешь, не почитаешь, и знать не желаешь. Тебе бы лишь кусок пожирнее урвать, а там хоть трава не расти. Поперек горла тебе деревенька наша встала?! Мешает?! Из ста домов остались лишь мой, да дарьин. Так ты на спички-то, /подает ему коробок/, запали и дело с концом. На, бери, не стесняйся. Только смотри, сам не сгори как нас палить станешь.
А х м е д. Ну, хватит, разговорился....
Д е д. А ты думал, мы немые? Как скотинка, которую только запрягать, да взнуздывать можно. Ладно, с нами ты может быть и совладаешь, справишься, а известно ли тебе, что тут иная сила, / показывает пальцем вниз, себе под ноги/, имеется? С ней-то тебе не совладать, протокола на них не оформишь.
А х м е д. Что за сила? О чем говоришь?
Д е д. /Делает пальцами рога над головой/. О них, ребятах шустрых-ушлых, которых мы покаместо тут жили-поживали, то и придерживали. А вот как нас не станет, то, как вы с ними совладать договариваться будете, и ума не приложу. Худо, ой, худо вам всем тогда придется, кто на нашей земле без благославления хозяйского селиться начнет. Они вас так уработают, в такую каральку загнут, что и не отличишь, где башка, а где задница.
Д а р ь я. Точно, точно.... Пока Бог спит, то черт на свой лад народ шурундит, без опаски черное дело творит.
А х м е д. Хватит меня своими чертями пугать. Я ни в Бога, ни в черта не верю. Собирайтесь быстренько и со мной в город. Там отпишу по начальству, пусть они и решают, как с вами быть. Быстро, кому говорю?!
Д е д. /Делает глупую рожу/. А куда нам идти? Мы дома.... Это тебе, Ахметушка, до начальства быть срочно надобно, ты и иди, поезжай с Богом, а нас в покое оставь.
А х м е д. /Ни обращает на их слова никакого внимания, берет банку с самогоном, запечатывает, ставит в сумку, берет зеленый хвост, нюхает, морщится/. Ты, дед, еще и браконьерничаешь? И это тебе зачтется. Чего стоите? Собирайтесь, кому сказал?!
Дед и Д а р ь я. /Хором/. Куда?!
А х м е д. К черту!!! К дьяволу!!! К чертенячьей матери!!!
Д е д. Ты, Ахметушка, нечистого бы не трогал, а то как бы худа не было...
А х м е д. В гробу я видел и вас и чертей ваших! Провалиться мне на этом самом месте, но выживу вас отсюда.
Д а р ь я. Чур, меня, чур./Крестится/.
Д е д. /Испуганно/. Ну, началось...
/ Неожиданно в комнате потемнело, за окном мелькает молния, слышны раскаты грома, вой в трубе, на заднике появляется огненный шар, который разгорается до нестерпимого блеска, заходили ходуном стол, лавка, печь. Внутри русской печи возникает яркое свечение, там что-то трещит, слышен вой/.
А х м е д. Чего это? Гроза что ли? / Говорит несколько слов на незнакомом языке, типа: "сартах, бартах, керендах"./ Тьфу, ты! Чего у тебя, дед, в печке шумит?
Д е д. Откуда мне знать?
А х м е д. /Подходит к печи, заглядывает внутрь/. Что за черт?
Дед и Д а р ь я. Вот именно.
А х м е д. /Засовывает голову внутрь печи и вдруг невидимая сила втягивает его внутрь, хотя оно что есть мочи упирается руками. Некоторое время видны лишь подошвы сапог, но потом и они исчезают, и лишь обгорелая милицейская фуражка падает откуда-то на пол/. Вай! Вай!
Д е д./ Подскакивает к печи, поднимет милицейскую фуражку и забрасывает ее внутрь, закрывает печь железным листом/. Сама мышь в кувшин попала, а как выбраться и не знает. Чего просил, то и получил.
Д а р ь я./ Она все сидит приклеенная к лавке/. А как хватятся его? Чего говорить станем? Он хоть и дурак, а все одно в форме.
Д е д. А чего говорить? Видеть не видели, слышать не слышали. Наше дело сторона, мы у себя дома, авось, да вывернемся. /Поднимает за ручки флягу и тащит ее к крышке погреба/. Помогла бы лучше...
Д а р ь я. Ага, мне самой бы кто помог. Как до дому-то добраться?
Д е д. Айда вдвоем, оно сподручнее.
/ Уходят, придерживая руками лавку, прилепленную к Дарье/.
КАРТИНА 3.
–/ В дом деда Башкура входят студенты Маша и Паша, обвешенные фото и звукоаппаратурой. На их стук никто не отозвался и лишь за печкой слышно негромкое гыканье/.
П а ш а. Эй, есть кто живой? Вроде и нет никого... Пусто...
М а ш а. /Капризно/. Зачем только тащились в такую даль. Кто бы знал, как я устала. /Садится на корточки возле порога, снимает с себя рюкзак/.
П а ш а. Ну, Маш, опять ты за свое: "устала, устала". Всю дорогу только и стонешь. Пришли, теперь сиди и отдыхай, сколько влезет. / Осторожно подходит к печке, трогает рукой/. А печь-то теплая, недавно, топили. Значит, хозяин скоро вернется.
М а ш а. И куда все подевались? Хоть бы попить, кто дал.
П а ш а./Подходит к ведру, зачерпывает ковшом воду, подает Маше/. Тебе какой воды: "живой" или "мертвой"?
М а ш а. Не шути. Я и так только наполовину живая. /Принимает ковш, пьет/. А вода ничего, вкусная.
П а ш а. Вкусная, вкусная.... Только вот ты вконец раскисла. Знал бы, что ты такая неженка, ни за что бы не согласился тебя с собой взять. Лучше уж одному.
М а ш а. Да и я не такой себе нашу экспедицию представляла.
П а ш а. /Хмыкает/. Скажешь тоже – "экспедиция"!
М а ш а. А чего? Преддипломная работа по сбору народного фольклора. Не экскурсия же по местам боевой славы.
П а ш а. /Думает о чем-то своем/. Может и так.... Слушай, Маша, я знаешь, о чем тебя спросить хотел?
М а ш а. /Догадывается, о чем он хочет ее спросить, но делает равнодушный вид/. Откуда мне знать, спрашивай.
П а ш а. Скажи, а чего ты согласилась именно со мной отправиться в эту... ну, нашу экспедицию?
М а ш а. А с кем бы я должна была "отправиться"?
П а ш а. Да хотя бы с Вадиком Гриценко.
М а ш а. /Кокетливо/. Это с Грицаем-то? Да с чего бы вдруг? Козел он, твой Вадик.
П а ш а. Сразу и козел. А на лекциях всегда вместе сидите, в столовой он на тебя очередь занимает и в читалке вместе. Со стороны поглядеть, так прямо жених и невеста. Да и видел я сколько раз, как он тебе ручки целует.
М а ш а. И что с того? На большее он не способен – только ручки целовать.
П а ш а. Интересно.... А я, по-твоему, на что способен?
М а ш а. Ты, Паша, другое дело. Я к тебе давно присматриваюсь. Только тихушник ты, все на лад делаешь, а в открытую сказать боишься. Но это у тебя пройдет со временем, когда влюбишься. Так во всех книгах пишут: влюбленный человек становится совсем другим. А ты вот почему до сих пор ни с кем не дружишь? Не нравится никто?
П а ш а. Не знаю, не до этого все.
М а ш а. Смотри, а то все наши девушки замуж повыскакивают, и останешься один. Тогда как?
П а ш а. На меня хватит.
М а ш а. /Решительно/. А я тебе нравлюсь?
П а ш а. Не знаю, не думал об этом.
М а ш а. Вот-вот, я об этом и говорю. Ничего вокруг себя не замечаешь или не хочешь замечать. Да я может потому и записалась с тобой в экспедицию, чтоб ты на меня внимание обратил, а ты... недотепа какой-то.
П а ш а. /Удрученно/. Как Вадик?
М а ш а. /Улыбается/. Почти, но не безнадежен. Ладно, чего делать-то станем. Есть хочется! Может, на улицу пойдем? Жутко здесь как-то.
П а ш а. Да неудобно, надо бы хозяина дождаться. А ты не чувствуешь, горелым чем-то пахнет? /Подходит к русской печке, отодвигает задвижку и вытаскивает обгорелую милицейскую фуражку, рассматривает и надевает себе на голову/. Как я тебе?
М а ш а. /Обеспокоено оглядывается по сторонам/. Да никак. Куда только хозяин фуражки этой делся? Давай, пойдем на улицу. /Одевает рюкзак/.
/Неожиданно входная дверь открывается и в избу въезжает сама собой лавка, в середину которой воткнут топор/.
Маша и П а ш а. /Враз/. Ой!!! Что это?! /Бросаются к окну и пробуют открыть его, но у них ничего не получается, отталкивают друг друга, мечутся по избе/.
/Вслед за лавкой входит дед Башкур, который и толкал ее. В руках у него коса без рукояти. Он не менее ребят удивлен и обеспокоен/.
П а ш а. /Направляет на него фотоаппарат/. Стойте! Не подходите, он заряжен.
Д е д. /Смотрит на милицейскую фуражку на голове у Павла/. Стою. Руки поднять? /В сторону/. Быстро вы меня нашли.
П а ш а. Вы кто такой?
Д е д. Б а ш к у р. Живу я здесь. А чего, нельзя?
П а ш а. А почему с топором?
М а ш а. И с косой?
Д е д. Так Дарья наточить их просила.
П а ш а. А лавка зачем?
Д е д. Моя лавка. Я от нее Дарью едва отодрал и обратно потащил. Лавка добрая , не выбрасывать же ее.
М а ш а. А вы что, один тут живете?
Д е д. А с кем мне жить-то? Бабку свою одиннадцать годков как схоронил. Дрова мы с ней заготовляли, она и подвернись под лесину. Прямо там, на деляне, Богу душу и отдала.
П а ш а. Значит, не своей смертью померла?
Д е д. Как " не своей"?! А то чьей же еще? У меня и справка на тот случай имеется. Потаскали меня тогда по милициям, едва под суд не отдали, да обошлось, слава те, Господи. А-а-а... так вот вы зачем пожаловали! Из-за того и приехали или может из-за другого чего? /Осторожно поглядывает на печь/.
М а ш а. Мы фольклор ищем.
Д е д. Не видел. Не было его у меня. Ко мне давно никто и не заходил. Кому я нужен-то? Слава Богу, что хоть домовенок объявился, а то одному скучно жить, словом перекинуться не с кем.
П а ш а. Кого не было?
М а ш а. Какой домовенок?
Д е д. Никого и не было, о ком спрашиваете. Откудова им тут взяться.
М а ш а. /Паше/. Странный он какой-то. Может он тебя за милиционера принимает? Сними фуражку.
П а ш а. /Снимает фуражку/. Пусть думает что хочет. /Обращается к деду, протягивает ему фуражку/. Ваша? / Но фуражка неожиданно выскальзывает у него из руки и улетает за печку/.
Д е д. /Он в это время открыл задвижку и заглядывает в печку/. А? Чего?
П а ш а./Растерянно/. Фуражка... улетела...
Д е д. И ладно, туда ей и дорога, а тебе другую выдадут. Так вы говорите, зачем приехали, а то у меня делов много, некогда разговоры вести.
/Паша и Маша осторожно присаживаются на лавку, включают магнитофон/.
П а ш а. Нам бы истории, какие записать.
Д е д. Протокол что ли составлять будете?
М а ш а. Зачем, мы истории собираем, легенды, предания, как раньше люди жили.
Д е д. Как жили? Обыкновенно и жили, над собою шутили, детей рожали, да за стол сажали. О чем тут рассказывать?
П а ш а. Ну, к примеру, Как ваша деревня называется?
Д е д./Удивленно/. Так то всем известно... Почекуниной ее зовут.
М а ш а. Вот-вот. А почему ее так назвали?
Д е д. /Слегка обиженно/. Назвали и вас не спросили.
М а ш а. Нам и интересно, откуда такое название взялось: По-че-ку-ни-на.
Д е д. Моей вины в том нет. То змий баб с болота таскал. Меня тогда и в помине на свете не было, а уж дед мне, мальцу, рассказывал.
П а ш а. Какой еще змей? Зеленый что ли?
Д е д. Отродясь зеленых змиев не видывал, черные они. И тот, видать, черный был.
М а ш а. И что дальше было?
Д е д. Известно дело что: тащит он двух баб и одного мужика, а того Ильюхой звали. Вот он и взмолился к Илье-пророку, чтоб, значит, высвободил тот его. Ильюха и метнул в змия свою стрелу огненную, да, видать, с похмела был, не попал. А змеюка все одно испужался, выпустил из когтей мужика, тот вниз полетел и треснулся башкой о дерево, умишком малость тронулся, по-нашему чокнулся, значит. На этом самом месте и вышло все.
М а ш а. /Насмешливо/. Получается, один чокнулся, а в честь него всю деревню Почекуниной назвали?
Д е д. А как иначе? От него и остальные пошли такие же, ничем не лучше.
М а ш а. А с теми двумя бабами что стало?
Д е д. И бабы от змеюки вывернулись, на землю плюхнулись, но чуть подале отсюдова.
М а ш а. И что? Тоже головами о деревья ушиблись?
Д е д. Не-е-е... Баба она как кошка, всегда на четыре лапы падает или на задницу, на самое, значит, мягкое место. Вот деревню Жоповкой и прозвали, а потом стали Жобловкой звать. Да ее раньше с нашего угла видно было как на ладошке.
М а ш а. А теперь она куда делась? Змей разрушил?
Д е д. Куды там змию... Коммунисты извели деревню. Ни домика не осталось.
П а ш а. /Достает карту, смотрит/. Тут еще поблизости другие деревни указаны: Брысина, Сисюхина.... А у них, откуда такие названия взялись?
Д е д. Э-э-э.... Да тут все просто. Сисюхина по над речкой стояла, на горке. Бабы на коромыслах воду с речки на горку таскали..../Подмигивает Паше/.
П а ш а. И что? Не понимаю.
Д е д. Да как не потять-то?! Оне когда обратно в горку лезли, то титьки у них до самой земли висели. Потому и Сисюхина. Вот!
М а ш а. А Брысина? Ни разу такого странного названия не слышала.
