Текст книги "Смертная гильза"

Автор книги: Вячеслав Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Ты не шути так, – голос сразу стал серьезным. – Человек, способный уничтожить миллион долларов, внушал страх и уважение.

– Я не шучу, я просто предупредил вас.

– Ну, все, ждем завтра.

Значит, они находятся где-то неподалеку. Скорее всего стоит радиотелефонная вставка.

А то, что они осторожничают и не хотят проводить обмен сегодня, это мне даже очень на руку. В станице у них свой сто процентов свой человек (а может и не один), он будет снимать информацию: как я себя веду, а так же не прибывают ли в населенный пункт или его окрестности большие силы военных или правоохранительных органов.

Разговор зафиксирован спецслужбой, они тоже будут являться свидетелями большого шоу. Еще нужно ввести еще один элемент в подготавливаемый спектакль – и все готово. А потом уже как карты лягут. Или мы с Рабиновичем идем по самому безвыигрышному варианту – попадаем на «конвейер» коллег и становимся заложниками большой политической игры, или срываем крупный банк, играя на «мизере», или чеченские духи развешивают наши кишки по ветвям деревьев. Медленно и аккуратно, и так чтобы это еще и видели. Они мастаки на такие вещи. Б-р-р-р! Меня передернуло от таких мыслей.

Остаток дня я провел, беседуя с дедом. Также попросил его провести меня к Сухой балке. Посмотрел на Чечню. Заодно наметил ориентиры, по которым можно выйти в темноте на место встречи. Тут и бинокль пригодился. Молодцы японцы. Сделал несколько снимков сопредельной территории. Земли Зла.

Грамотно придумано. По полю, по пахоте идти около трех километров. За это время можно определится, один я иду или нет. По краям поля редкий кустарник, там будет сидеть группа захвата из числа спецназа. Очень надеюсь, что несильно мне они бока намнут. А вот на территории соседней республики есть, где укрыться.

Ну, ладно, с Богом!

Ужин, потом пошел спать. Крутился, ворочался, сбивая постель в один большой комок. Потом будильник, стоявший на «вибраторе», затряс мне руку. Я посмотрел на часы. Все правильно – два часа ночи. Вперед. Работаем, Леха, работаем!

Меня не было около трех часов. Тихо, тайно, с соблюдением всех мыслимых и немыслимых мер конспирации, ходил к казаку Черепанову. К тому самому красавцу-богатырю, с кем познакомились в поезде. Был, конечно, великий риск, что это «подставной». «Контора» еще и не на такие «шалости» способна.

Эх, были времена!..

Теперь, вроде все готово, и лишь Бог или Судьба, или «Контора» могли нам помочь или помешать.

Встал поздно, около десяти часов, шел дождь. Остаток ночи я снова не спал, ворочался. Какой тут сон! Снова и снова я мысленно прогонял предстоящие события, рассматривал и менял мелочи. Но слишком много зависело от фактора случайности.

Некоторые пороки человека мне помогут, но некоторые могут и помешать. Дождь вносит свои коррективы. Чечены могут заметить присутствие спецназа ФСБ. Это плохо.

Надеюсь, что будет спецназ. У нас в Сибири его надо за две недели надо заказывать, – пришлют через месяц, пока все согласуют и подпишут… А тут, коль дело на контроле Москвы, да район в приграничной зоне, миллион долларов, шпион еврейский на кону. Будет спецназ, будет. Не может не быть!

Голова болит как с похмелья, в животе урчит от волнения, во рту сухо, зато руки потеют, я постоянно вытираю их о брюки. Неэстетично, но скоро от моей одежды останется лишь груда бесформенных тряпок.

Хочется все бросить, включая этот поганый миллион не наших денег и удрать. Сдерживаю себя, с потугами, с трудом сдерживаю.

Дед с сыном меня накормили, что-то спрашивали, я отвечал невпопад.

Дождь то утихал, то вновь начинался. Остаток дня просидел дома. Обед и ужин ел механически, не ощущая вкуса еды. Темнело рано. Надо быть джентльменом, знаю, что не будет меня завтра у деда, рассчитался с ним, поблагодарил за кров и пищу.

Из-за ожидания и проработки событий внутри начала бить мелкая дрожь. Посмотрел на руки – дрожат. Это состояние мне понадобится через несколько часов, надо его запомнить, быстро вернутся в него. Запоминаем состояние. Запоминаем. Сел, расслабился. Раз расслабился. Вдох, отпустило немного внутри. Два, расслабился. Выдох. Представил собачонку, забитую, запуганную, под дождем, под крылечком. Ее трясет, это собачка – я. Запоминаем эту собачку. Картинка ясная, я проникаю внутрь этой собаки, она – это я, я – это она. Теперь мой страх полностью ушел в эту собаку, и когда я захочу вновь вернуться в это состояние, мне надо лишь вновь представить эту дрожащую собачку, стать ею.

Открыл глаза. На часах было 22.50. Идти в темноте, по размокшей почве минут сорок. Значит, пора!

Еще немного посидел «на дорожку», встал, перекрестился, сплюнул трижды через левое плечо, вперед! Вперед, Леха! Работаем! Сумку «поездную» не забыть! Вперед! С Богом!

На улице темно, как в глазах шахтера после получки. Включил фонарик. Только бы не сидел на чеченской стороне шальной снайпер, отрабатывающий упражнение «отработка стрельбы по целям в условиях плохой и ограниченной видимости».

Звезд и луны на небе нет, все затянуто тучами.

Изображать из себя придурка-журналиста уже бессмысленно, сейчас малейшая случайность в лице участкового милиционера или группы казаков-дружинников могла сорвать все. Надеюсь, что мои бывшие коллеги проработали этот вариант, и расчистили мне дорогу.

Я нисколько не сомневался, что сейчас за моей спиной шепчут: «Объект (если не дали какой-нибудь опознавательный псевдоним), прошел в сторону места встречи». Или просто дают тоновый вызов. Духи на той стороне тоже могут слушать эфир и излишняя суматоха в радиообмене может сорвать всю задуманную и проработанную мной операцию.

Ну же, коллеги, черт бы вас подрал, продумывайте, прорабатывайте операцию! Думайте, просчитывайте различные варианты. В Москве потом за срыв операции могут и по голове надавать, и на пенсию выгнать за некомпетентность! Вы в моей пьесе сначала зрители, потом массовка. А потом главные герои! Вот тут-то и поковбойствуете!

Дошел до поля. Ноги вязнут в доброкачественном мокром кавказском черноземе! Не могли эти чечены назначить место встречи в Поволжье, там грунт песчаный. Вода сразу уходит, и идешь, не проваливаясь.

Пару раз я упал. Ну вот, теперь я еще и грязный. Одним словом – лицо штатской наружности! Пока падал, стекло фонаря испачкал, оттирал о брюки. Один черт, они грязные. Вперед.

Добрался до места встречи. До полуночи оставалось еще пятнадцать минут. Подождем. Присел на корточки. Закурил. По фронтовой привычке прячу огонек сигареты в кулак.

Я сейчас снова на войне. И с территории Чечни веет войной. Может это разыгралось мое воображение, но если всякие там поля, типа ауры, энергетические, то с земли, на которой я воевал так и несло злобой и смертью.

Где-то там, в темноте, сейчас Рабинович-Коэн. У которого надежда только на меня, не более того. Если все сорвется, то его в худшем случае убьют духи-работорговцы, второй вариант – он попадает в руки отечественных спецслужб и правосудия, а вот третий, самый лучший, но и самый рискованный, который задумал я – Андрей на свободе, и я выступаю в роли героя-освободителя. Сдираю еще с государства Израиль тысяч двадцать-тридцать, – в качестве компенсации за моральные и физические неудобства – и счастлив до безумия, что целый и на свободе.

7.

Сигарета быстро заканчивается, в ход идет вторая. Слышу шорох за спиной. Будем надеяться, что это посредники, а не спецназовцы, которые решили ограничиться моей персоной и миллионом долларов. Тогда все пойдет прахом, и Андрюха Рабинович – труп. Сижу, разыгрываю идиота-корреспондента.

– Эй, студент, долго будешь сидеть в грязи?! – слышу за спиной.

Поднимаюсь. Ба, знакомые лица! Дедок и его сынок. У обоих автоматы. И почему я не удивляюсь? С самой первой встречи я подозревал, что меня будут «пасти» не только сотрудники «наружки», но и «чехи». Правда, я считал, что Константин Сергеевич – агент спецслужб. Хотя, одно другому не мешает.

Ну что же, тем лучше. Делаю крайне изумленное лицо. Ведь я же шпак-репортер, и насчет опыта в боевых операциях знаю лишь из книг про уличных каратистов. Они удовлетворены. Стволы автоматов опускаются вниз.

– Ну что, милок, не ожидал? – в голосе деда-презерватива сквозь самодовольство – презрение к моей персоне и самолюбование собственной. Мол, провел всех, я самый умный. Не угадал, дед, не угадал. Посмотрим, как карты лягут.

– Нет, – выдавливаю из себя.

– Ну, давай деньги и разбежимся, – это уже сынок заговорил.

– Э-э-э, нет, – я выбрасываю сигарету, прикуриваю следующую. – Сначала человек, потом денежки. Откуда я знаю, что вы мне какого-нибудь чечена не подбросите!

– Деньги давай! – сынок начинает нервничать. Правой рукой поднял ствол автомата, а левую протягивает за сумкой.

Эх, велик был соблазн врезать ему в пах, расплющить и сделать яичницу-болтунью из его промежности тяжелым, мокрым и грязным ботинком, рвануть ствол на себя. Прикрыться его обмякшим телом от дедовских пуль, а потом расстрелять дедка. А потом сынуле шейку свернуть. Нельзя.

– Сначала заложник. Может вы и не имеете никакого отношения к обмену, а так, что-то где-то слышали!

– А не боишься, что мы тебя сейчас просто убьем и заберем деньги? – дедок насмешлив, куражится.

– Боюсь. Поэтому и сделал одну вешицу, она вас позабавит, – я медленно и осторожно опускаю сумку перед собой. Потом медленно достаю детский брелок с множеством кнопочек и нажимаю на одну. Раздается какая-то визгливая мелодия. В ночи ее слышно далеко и хорошо.

Дедок с сынком сразу нацелили автоматы на меня.

– Это что ты, мил человек, задумал? – нет уже прежнего куража и елея в голосе деда.

– Это я бомбу поставил на боевой взвод. Теперь, если сумку раскрыть, разрезать, будет маленький «Бум». Человеку ничего, а вот денежки тю-тю. Сгорят, а что не сгорит, то можно будет просто выбросить, потому что даже в туалет не сходишь, не подотрешься. Слишком маленькие бумажки останутся. Не хватит. Пальцы испачкаешь, – пояснил я и плюнул им под ноги.

Теперь я уже курил не кулак, а держал руку на отлете. Мой черед куражится. Ну, думайте, пособники бандитов, думайте. Казалось, что через несколько секунд у них из ушей повалит дым. Мозги у них соображали в нестандартных ситуациях медленно. Даже крайне медленно.

Есть деньги, но взять их нельзя. Самое главное, чтобы они были на самом деле пособниками бандитов, чтобы они были посредниками при обмене, а не просто желающими хапнуть кучу денег на халяву. Я ждал. Надо их поторопить, направить мыслительный процесс в нужное русло.

– Так где состоится обмен?

– Хорошо! – с ненавистью в голосе выдавил из себя дед. – Пойдешь с сыном к чеченам, там и посмотришь. А сумочку оставишь здесь. Я ее посторожу.

Пока все идет по задуманному, даже лучше чем задумано. Тьфу, тьфу, тьфу.

Дед достал радиостанцию, отвернулся от меня и зашептал что-то. Станция сначала ответила шумным шорохом атмосферных помех, потом четко по-русски с чеченским акцентом.

– Ты штучку-то оставь, чтобы бомбу разрядить-то, – заявил дед.

– А зачем? Вернусь и разряжу. Не вернусь – не будет денежек. Или все довольны, или все остаются при своем интересе.

– Ну, смотри, щенок, если обманешь, то будешь молить о смерти. – Нет в голосе его прежнего меда. Волк, просто волк. Не ошибся я в породе этого зверя, не ошибся.

– Пошли, – сын толкнул больно в бок стволом автомата.

– Пошли, – я вздохнул и отправился на российскую, но чужую территорию.

Шли минут пятнадцать, ноги вязли в грязи, не побегаешь. Из кустов поднялись две фигуры.

– Ну, молись теперь, гад, чтобы живым ушел, – вполголоса сказал мне сопровождающий.

– Господа, – голос мой был полон испуга, – покажите мне заложника.

– А может тебе еще показать х… и дать полизать? – голос из темноты с чеченским акцентом.

– Это предложение для меня неприемлемо, – стараюсь говорить как можно тверже, но не резко.

В этой почти кромешной темноте только голос может выразить все твои эмоции, – ни выражения лиц, ни позы тел не видно, только размытые пятна.

– Ладно. Покажи. – Имен не называют, опытные гады!

Из темноты подводят еще одну фигуру. Она спотыкается на каждом шагу, ее поддерживают. Я подхожу ближе. Вокруг нас скучиваются бандиты, поговорить нормально не дадут.

– Андрей, ты?

– Я, Леха, я, – голос слаб – не знаю сможет ли Андрей выполнить то, что я задумал.

– Какой у нас был позывной на узле связи?

–  Каскад.

– А когда все отдали молдаванам?

–  Кодру.

– Пальцы покажи.

– Да целые, целые! – гогочут чечены.

– Я хочу сам посмотреть! – беру руки Андрея, ничего не видно, ощупываю пальцы. Все на месте. Руками ощупываю голову – уши тоже месте. Потом поворачиваю ему голову до тех пор, пока он может терпеть.

– Э, больно! – Андрей вскрикнул.

– Если хочешь ему голову оторвать, так скажи, мы это сами сделаем! Деньги только отдай! – ржание вокруг нас усиливается.

– Ладно, где деньги?

– А где гарантия, что мы уйдем целыми?

– Хотели бы убить, давно бы это сделали!

– Логично! – я расстегиваю куртку, снимаю ее. – На, подержи, – протягиваю ближайшему бандиту. Потом отстегиваю подклад и вынимаю оттуда жилет с деньгами, передаю его, подклад – на место.

– Ух ты! – зажигаются фонари и спички, бандиты осматривают жилет, расстегивают его, достают деньги. – Тут все правильно?

– Все правильно, – подтверждаю я.

– А в сумке? – не выдерживает сынуля.

– Ничего, хлам.

– Ну, ты гад! – в голосе его чувствуется и уважение и ненависть одновременно.

– Я забираю заложника и мы уходим. Вы получили деньги, я – человека, все справедливо.

– Он пойдет в пяти метрах за вами. Если что не так, то первым мы убьем его.

– Я не против, – пожимаю плечами.

Мне вообще сегодня умирать не хочется.

Вышли в обратный путь, я подсвечиваю фонариком дорогу, постоянно оглядываюсь назад, Андрей плетется сзади. Ему тяжело. Прошли больше половины пути. Жду Андрея. Вот он уже на подходе. Я закуриваю, машу фонарем, зажигалкой.

– Ты чего? – спросил «сынуля».

– Не хочу чтобы твой папаша нас пристрелил.

– Так в сумке-то что у тебя?

– От дохлого осла уши, – поясняю я.

Он достал радиостанцию, вызвал отца и сообщил ему эту новость. Пока он разговаривал с отцом и объяснял ему, как их облапошили, я снимал часы, и трансформировал застежку часов в нож. Андрей подошел.

Ну же, сейчас!

– Андрей, как только ты падаешь – катишься вправо. Пароль – узлы связи. Не бойся! – шепчу я ему.

– Вы что там удумали? – голос насторожен. – О, ё! А это что?

В этот же момент там, где мы оставили деда, раздается небольшой взрыв, и дед превращается в факел. В ночи хорошо видно, как он горит, но только мне некогда смотреть! Правой рукой, в которой зажат нож, бью в горло противника. У меня не будет другого шанса.

Нож входит по самую рукоятку, я выдергиваю его и падаю. Андрея рядом нет. Откатываюсь в сторону и ползу в сторону нашей территории. По пути чищу нож о землю, траву, вытираю от грязи о куртку, складываю на место. Часы обратно на руку.

Чечены стреляют в нашу сторону, оттуда им отвечают спецназовцы. На месте, родимые, на месте.

Все как на настоящей войне. Я доползаю до какой-то ямки и лежу, не поднимая головы. Не хочется схлопотать пулю.

За спиной начинают рваться гранаты. По звуку – от подствольника. Не хватало еще, чтобы из-за меня началась вторая чеченская война. Глубже вдавливаюсь в землю. За спиной стрельба стихла. Зато впереди меня спецыне могут еще минут десять успокоиться.

Я закладываю руки за голову. Слышу топанье тяжелых ботинок. Сначала удар в бок. Сильный удар, сознание мутнеет, но не уходит, а вот дыхание перебивает. Браслеты захлопываются на кистях. Захлопываются с разбегу, то есть через пять-десять минут кровь перестанет поступать в кисти. Это больно.

Тут вновь возобновляется стрельба с территории противника, извините, – вероятного противника.

Меня тащат по земле. Сами ползут, и двое тащат меня. Спасибо, что не мордой вниз, то бы захлебнулся грязью.

Рывком поднимают, руки вверх. Ноги пинком по внутренней части стопы. По косточке, больно, очень больно, ноги раздвигают на немыслимую ширину. Не дай бог, в пах стукнут. Освещают лицо фонарем. Сами в масках. Обычное дело. Ты же сам рассчитал всю эту операцию.

– Он, – слышу незнакомый голос из темноты.

– Где Рабинович-Коэн? – другой голос, обращенный ко мне.

– Не знаю, – я пожимаю плечами. С поднятыми руками и с раздвинутыми ногами это не очень хорошо получается. – Был рядом, началась заваруха, он исчез.

– Где деньги?

– Отдал за еврея.

– Искать Рабиновича!

Через несколько минут стрельба стихла. Я уже на нашей земле.

– К чехам идти?

– Приказа не было!

– Черт!

Слышу невнятный спор, идет на повышенных тонах, в основном обычный мат.

– Уходим! В машину! Группу оставить здесь до рассвета, если кто будет на поле – забрать!

Загнув голову чуть не до земли, больно уперев ствол пистолета в между лопаток, иногда подпинывая сзади, меня полубегом ведут в сторону машины. Микроавтобус. Швыряют на пол, сверху ноги, ствол автомата в шею.

Поехали. Машину подбрасывает на кочках, голова бьется о металлический пол, автомат сильнее вдавливается в шею. Руки за головой.

Пока получается все как надо. Все видели, как я отдал деньги, мне передали заложника; кстати, этого заложника я хотел передать в органы правосудия, тем самым выторговывал себе прежнею работу. Но тут что-то случилось с дедом, если бы не было деда, то сумку мне пришлось расстегнуть самому.

Там было самодельное взрывное устройство, даже не столько взрывное, сколько зажигательное. Все примитивно, по-детски. Но надежно. Устройство безоболочное, собрать по фрагментам почти невозможно. Ну, были там бутылки с бензином и маслом. Это запрещено законом? Нет!

Ладно, меня сейчас будут прессовать. Надо отдохнуть. Видимо, тащат меня в столицу Ставрополья – Ставрополь. Надо беречь силы, в том числе и эмоциональные.

Сначала будет сокрушающий натиск, потом изнуряющие опросы, допросы, угрозы, посулы. Следователи и опера будут меняться, потом потащат на полиграф. Потом все сначала, и снова полиграф. Надеюсь, что не отойдут от привычной схемы.

Я раздавлен, я сломлен. Мне страшно, я плачу от страха и случившегося, я снова та самая собачка, что была в моем сознании несколько часов назад. И теперь выдержать этот эмоциональный фон страха нужно до самого конца. Это очень важно.

Полиграф невозможно обмануть, при условии, конечно, что тебя не готовят все детство в нелегалы, простому смертному это невозможно. Но его показания можно смазатьпостоянной картиной страха или боли. Причинять себе боль не хотелось.

Спецыкурили и пепел стряхивали прямо под ноги, на меня. Еще способ психологического давления. Ничего, я сам недавно был таким же. И давиля похлеще этого пепла.

И аз воздам! – вдруг вспомнилась мне цитата из Библии. Евреи написали, потом греки подключились. Евреи, евреи, евреи, кругом одни евреи.

Будем думать, что Рабинович все сделал как надо. Я же по телефону ему сказал то, чего он никогда не делал. Чтобы при начале перестрелки он откатывался на пятьсот метров. Не знаю, понял он или нет.

Но когда я увидел, в каком он состоянии, то продублировал это прямым объяснением. Не понял или не сделал – сам дурак! Как только меня потащили: Черепанов – тот самый казак из поезда, и его приемный сын, они должны были найти Рабиновича, спросить пароль (узлы связи) и эвакуировать Андрея к себе.

Я сильно рисковал. Очень сильно. Но другого выбора у меня не было. Оставил ему все свое снаряжение, даже ножи из подошв ботинок вытащил. Тот, что в часах остался – ерунда. Была типичная самозащита, а дедок сам себя рванул, сжег.

8.

Судя по тому, что стали чаще останавливаться, понял – приехали в город.

Даже на посту ГАИ остановили.

– Документы. Машину к досмотру!

Старший машины показал документы.

– Счастливого пути! – поехали дальше.

Минут через двадцать добрались до места. Все тело затекло, я не чувствовал его. Пинками выкинули из машины и, низко пригибая мне голову, потащили в какое-то солидного вида здание. Затолкали в одну из комнат.

– Раздевайся!

– Полностью?

Удар по почкам был ответом. Я упал на колени.

– Браслеты снимите, я не могу расстегнуться.

– Сними, – по-прежнему вокруг меня маски-шоу.

Я начал растирать запястья. Кисти опухли и потемнели. Больно, чувствую, как кровь побежала по венам.

– Быстрее!

– Сейчас. Сейчас! – я раздавлен, растоптан, мне страшно и больно.

Суетливо, негнущимися пальцами пытаюсь расстегнуть пуговицы. Не получается.

– Быстрее! – меня несильно толкают пристегнутым рожком автомата.

Я падаю, ударяюсь плечом о стену.

– Стоять!

– Да сейчас, сейчас! Пальцы затекли! – я продолжаю бороться с пуговицами, молниями.

На пол летят куртка, свитер, рубашка, майка; присаживаюсь на самый краешек стула, развязываю шнурки на ботинках, снимаю их, потом брюки. Грязь на них засохла и они стоят колом. Остался в одних трусах. Потираю плечи. Холодно. Но моих конвоиров это не волнует. На руках вновь защелкивают браслеты и, толкая вперед, ведут по длинным коридорам. Я бос, пол мраморный, очень холодный. Видимо, дорожки ковровые у них только там, где большие начальники ходят.

Заталкивают в просторный кабинет. Верхнее освещение не включено, горит лишь настольная лампа на столе, светит прямо на стул. Меня подводят к этому стулу и швыряют на него. Я закрываюсь скованными руками от слепящего света.

– Смотреть прямо! – голос из темноты, из-за лампы.

– Свет! Больно! – выдавливаю из себя.

Мне уже не надо притворяться. Холод и страх делают свое дело. Кожа покрывается пупырышками, меня бьет мелкая дрожь.

– Фамилия, имя, отчество, убрать руки от лица!

– Салтымаков Алексей Михайлович.

– Убрать руки!

Я убираю. Свет слепит глаза, я закрываю веки. Лампу направляют немного в сторону. Записывают. Слышно как шариковая ручка скребет по бумаге. Рядом вспыхивает еще одна яркая лампа – снимают на видеокамеру. Психолог тоже здесь. Он потом будет много раз прокручивать пленку и сверять реакцию на вопросы. Адекватно или вру.

Теперь надо довести себя до исступления. Это важно. Страх смажетреакцию. Я начинаю сильнее трястись телом. Лицо делаю более испуганным, взгляд встревоженным. Бегаю глазами, пытаясь увидеть собеседников.

Следуют автобиографические вопросы. Еще вопросы. И плевать, что я сижу перед ними в трусах, и мне очень холодно.

– Цель прибытия в Ставропольский край?

– Обмен.

– Какой обмен?

– Выкуп заложника, находящегося в плену у преступников, на чеченской территории.

– Зачем?

– Чтобы передать его в руки сотрудников ФСБ.

– Ложь!

– Я клянусь! Мне это предложил капитан Толстых! Он сказал, что Рабинович шпион! Я хочу восстановится на службе! А он был моим пропуском. Гарантом!

– Почему не выходил на связь с органами безопасности здесь в Ставрополье, Моздоке?

– Так я же не знал, что вы в курсе событий и за мной могли следить бандиты!

Все это я проговорил скороговоркой, не задумываясь, смотрел только прямо, сквозь лампу.

Потом начались новые вопросы, но к ним я был готов. И вот настало время очень важного вопроса. Я давно его ждал, очень ждал.

– Зачем сигнализировал зажигалкой и фонарем?

– Вам и сигнализировал, что Рабинович у меня.

– Откуда ты знал, что мы находимся при обмене?

– В автобусе я срисовал всю вашу бригаду наружки, потом специально звонил из хозяйского дома, знал же, что телефон на контроле, вы все и узнали. Я же говорю, что вел Рабиновича к вам.

– Врешь ты все! – раздался новый голос из темноты. – Сейчас я тебя по Указу Президента на месяцок в СИЗО оттартаю, и засуну не в БС, а в пресс, там из тебя мигом Машкусделают. Как тебе такой расклад?

На языке нормальных людей это означает, что меня хотят отправить следственный изолятор временного содержания и определить там не в камеру бывших сотрудников, а в пресс-камеру, где из меня по заказу моих же бывших коллег сделают пассивного педераста. И все это будет продолжаться, согласно новому Указу Президента, вопреки уголовно-процессуального кодекса не три дня и не десять, а целый месяц.

Коллеги, язви их в душу, могли это устроить. Я учитывал и этот вариант, но тогда я из тюряги не выйду. Чтобы я – боевой офицер позволил уголовникам надругаться над собой?! Не удержусь – придушу, а там и меня кончат…

Тут мне уже не надо было разыгрывать ужас, он и так пёр из меня. Все тело била уже не мелкая, а крупная дрожь, подбородок дрожал, челюсти лязгали помимо моей воли. По всему телу прокатывались волны.

Все, терять нечего. В бой! Вперед! У-хо-о! Я вскочил со стула и, пока меня не усадили назад, отшвырнул лампу, она грохнулась об пол и разбилась. Темнота полнейшая. Сбоку вновь вспыхнул прожектор видеокамеры.

– Тебя бы гада самого в иваси! – заорал я.

Голос дрожал и вибрировал от страха.

– За что меня в пресс-хату?! За то, что я рисковал и вытаскивал Рабиновича с чеченской территории?! А ты здесь планы писал! Какого х… ты не послал людей за этим евреем пархатым?!

Тут мне врезали по темени, в глазах потемнело, я рухнул на пол и потерял сознание. А может, сначала потерял сознание, а потом рухнул. Не помню. Да и не важно это.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, на полу. Башка раскалывалась. Меня стало рвать. Тело скручивали и отпускали судороги. Крепко же они меня приложили! Сотрясение остатков мозгов обеспечено. Ничего страшного, одним больше, одним меньше.

Откинулся на спину и понял, что башка-то у меня действительно сильно болит.

– Вы можете передвигаться? – голос незнакомый.

– Да, – выдавил я.

– Помогите ему подняться, принесите одежду. Поговорим завтра, а сейчас мы вас отвезем. Отдохнете.

– В тюрьму? – я хоть и был слаб, но напрягся.

– Нет, на квартиру, там будет все необходимое, отдохнете, потом мы с вами встретимся и зададим несколько вопросов.

Принесли мой спортивный костюм, я его оставлял вместе с другими вещами в доме у деда-покойника. Медленно оделся. Потом в сопровождении трех дюжих молодцов меня посадили в микроавтобус и повезли. Город я не знал абсолютно, и запоминать дороги не стал, меня все равно привезут назад, когда им это надо будет.

Дом типичной сталинскойпостройки. Жилой дом. Люди живут и не подозревают, что в их подъезде расположена конспиративная квартира. На явочную меня не потащат, а вот на конспиративную – самое время.

Высокие потолки, широкие коридоры. Мебель образца шестидесятых. Меня поместили в спальню, из нее был выход в зал. Там разместилась охрана. На окне решетка. В комнате двуспальная кровать, шкаф для одежды, пара стульев. Пыли нет, видимо убирают постоянно. Но и жилым духом особо не пахнет. Казенщина она и есть казенщина.

– Умыться можно?

Ни слова не говоря меня провели в ванную комнату, где под чутким взглядом конвоя я умылся, побрился, потом принял душ. Часы у меня отобрали при задержании, но настенные в зале показывали 06:07. Длинный денек у меня выдался. Лег спать. Встал уже после обеда. Меня разбудил запах яичницы с колбасой и кофе. И опять все молча.

Затем меня повезли снова в Управление. Опрос проходил уже в освещенной комнате, я был без браслетов, за столом сидели двое сотрудников, перед ним лежали листы опросника, по углам еще четверо. Они тоже шуршали бумажками. Видеооператор молча сновал по комнате, снимая меня со всех возможных ракурсов.

Несложные были вопросы, – в основном дублировали вчерашние, только иногда просили уточнить кое-какие детали. Потом вновь возвращались к вопросам, что были ране, только задавали их по-иному.

Позволили курить. Передо мной стоял чай и минеральная вода. Ну прямо кино – сотрудник вернулся с тяжелого, опасного задания, ему до конца не доверяют и идет опрос, как задание проведено; при этом допускается возможность, что опер был завербован противоположной стороной.

Судя по вопросам, Рабинович им не достался. Это хорошо. На руках у них кроме бешенного желания сделать меня козлом отпущения ничего нет. Теперь все зависит от меня. Если они привезли мои вещи, то шмон у деда делали, – наверное, нашли много интересного. Но это не мое. У них под носом сидели пособники бандитов, а они их проморгали. А также на руках у них два трупа. Оба – мои. В том, что дед сгорел заживо, я не сомневался. И мне его не жалко, точно так же как и его сынка. Эксперты найдут на спрятанном ноже остатки крови, как бы я его ни чистил, найдут. Ребята злятся, перед Москвой отчитываться нечем. Шпион пропал, может убит, а может и нет. И миллион, миллион долларов ушел. Бывший сотрудник говорит, что шел на встречу с сотрудниками, и вел шпиона, а мы его по голове прикладом. Башка-то еще болит.

Что еще? Ах да, миллион долларов, который мог пойти в консолидированный федеральный бюджет, тоже пропал. Остались хотя бы деньги, их можно было показать по телевизору, торжественно передать в казначейство и получить за эти деньги грамоту, а то и звезду на погон. Ничего нет, кроме трясущегося от страха придурка, то есть меня.

Потом предложили мне пройти тест на полиграфе. Началось! Я снова представил себя той самой белой собачкой с черными пятнами, которая лежит под крыльцом, трясется от холода и страха, хвост зажат между ног. Хочется выть. Вздрагиваю от каждого шага, от каждого звука, прикосновения.

Меня опутали датчиками. На голову, грудь, живот, на пальцы. Мне страшно, хоть и говорят, чтобы я не боялся, а мне страшно, они сейчас меня снимут с кресла – и в тюрьму!

Они задают обычные автобиографические вопросы, надо отвечать только даили нет. Я отвечаю быстро. На мониторе рисуются графики правды на фоне страха. Раньше были полиграфы с бумажными лентами, так те хоть шуршали, а теперь лишь изредка пощелкивает клавиатуры. Понапридумывал же человек технику на мою голову!

Потом последовали новые вопросы, очень неприятные вопросы. Я к ним готовился, но одно дело, когда тебе задают вопросы за чашкой кофе, рюмочкой коньяка с дорогой сигаретой, и совсем другое – когда ты опутан проводами, и от твоих ответов зависит как минимум твоя свобода. Это минимум.

Сейчас не 37-й год (и слава богу!), но закатать в момент в тюрягу из-за того, что я «случайно» сорвал операцию, могут запросто, а мне не хочется. Ой как не хочется.

– У вас есть помощники?

– Нет.

– Вы связывались с кем-нибудь в станице, за исключением названных вами ранее?

– Нет.

– Рабинович жив?

– Не знаю.

– Отвечайте только даили нет. Рабинович жив?

– Не знаю!

– Вы думаете, что Рабинович жив?

– Нет.

– Вы не любите ФСБ?

– Да.

И много что еще. Я не знаю, сколько часов мне задавали эти много раз повторяющиеся – в разных вариациях – вопросы. Сколько килобайтов памяти полиграфа они использовали, мне тоже неизвестно. Все устали, пришла смена. Только один я остался. Разрешили сходить в туалет, перекурить, и не более того. Ни обеда, ни чая, ни кофе.

Я устал, так и хочется успокоится, откинутся в этом удобном кресле. И пусть задают свои вопросы. Они повторяются уже по пятому или шестому кругу. Только иногда появляются новые, типа Вы завербованы иностранной разведкой?Я засмеялся. Не знаю, может они рассчитывали именно на такую реакцию, чтобы я расслабился, не знаю. Потом последовали вопросы по иностранным разведкам. Перечислили все известные.