Текст книги "Искупить кровью"

Автор книги: Вячеслав Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Кондратьев Вячеслав Леонидович
Искупить кровью

Вячеслав Кондратьев

Искупить кровью

– А вообще-то, можно сказать, деревню дуриком взяли, – пробурчал рядовой Мачихин, после того как все отдышались, пришли малость в себя и заняли оборону на другом конце взятой ими деревни.

Карцев, именовавший себя ласково Костиком, ничего на это не ответил, либо ему было не до разговоров, либо согласен был с Мачихиным.

Но только что подошедший политрук, такой же почерневший, как и все они, в ободранной о колючие заграждения шинели, пропустить такого не смог.

– Как это дуриком? – спросил строго, в упор.

– А так, – не смутившись, ответил Мачихин. – Ежели по-честному, то живым мясом протолкнулись.

– А танки?!

– Ну, они подмогнули маленько, подавили фрицевские пулеметы...

– А наступательный порыв? А боевой дух? – напирал политрук.

– Этого хватало, – не стал отрицать Мачихин и попросил закурить, но все же повторил свое: – Что ни говори, а дуриком...

– Замолчите, Мачихин! – прикрикнул политрук.

– Это мы можем...

Политрук посмотрел на Мачихина. покачал головой, однако кисет с табачком все же вытащил, предложил и Карцеву. Все закурили... Курили молча, вдумчиво, глубоко затягиваясь легоньким табачком, которым, конечно, не удоволишься так, как нашенской моршанской махорочкой.

Прошедший бой казался сном – тяжелым, страшным, мучительным. Подробности не помнились. Бежали, падали, поднимались, снова падали и опять поднимались, крича что-то на ходу, и – если откровенно – совсем не надеялись достигнуть той небольшой деревеньки, на которую наступали, потому что как ни бежали, оставалась она очень далекой, и не верилось, что при таком вот смертном огне смогут приблизиться к ней для последнего рывка...

И вот – взяли все-таки. И сейчас пришел к ним если не покой, то все же какое-то успокоение. Курили, поглядывая на политрука, на его усталое, не по возрасту морщинистое лицо. Он делал короткие затяжки, и все видели, как подрагивают у него пальцы, держащие самокрутку, однако не осуждали – у всех не прошел еще противный мандраж, ведь такой бой осилили, и странно, что и политрук, и они сами остались живыми... И надо признать, политрук в бою после перебежек поднимался первым, крича истошным голосом "вперед, вперед!", перемежая эти слова матерком, которым, видать, пытался сбить страх и в себе, и в бойцах...

Докурив цигарку – уж пальцы начало жечь, – Карцев решил продолжить разговор, тем более вспомнил он, как в кадровой ходили они на учениях в наступление за огневым валом, подавив условного противника артогнем. Совсем непохоже на сегодняшнее, с одним "ура" и без единого артиллерийского выстрела.

– На одном порыве, товарищ политрук, далеко мы не уедем.

Не успел политрук и ответить, как опять Мачихин выступил:

– Ежели у каждой деревеньки столько класть будем, не дотопаем до Берлина.

– Прекратите, Мачихин, – уже устало отмахнулся политрук, на что тот с усмешечкой:

– Прекратить, это мы завсегда можем, – и отошел на шаг.

– Ты, философ, на больную мозоль не наступай, без тебя тошно, – бросил Карцев.

Политрук на "философа" усмехнулся и спросил Мачихина:

– Вы кем на гражданке были?

– Счетоводом колхозным. А что?

– Да ты большой начальник, оказывается, – натужно рассмеялся Карцев.

– Не завидую вашему председателю, Мачихин, – покачал головой политрук. – Вот что.

– О пустяках болтаем, – проворчал Мачихин. – Вы бы назад, на поле взглянули.

А они и говорили о пустяках, чтоб не думать, чтоб почувствовать себя живыми, и слова Мачихина заставили передернуться политрука, а Костик, не выдержав, тихо выматерился:

– Да иди ты, Мачихин...

Политрук опять вытащил кисет и молча стал завертывать цигарку, а Карцев, чтоб стряхнуть с себя муть от слов Мачихина, спросил:

– Товарищ политрук, может, пошарить по избам фрицевским? Авось найдется чего? Кухню же раньше ночи не привезут.

– Опомнился... Другие взвода уж шарят небось, – повернулся к ним Мачихин.

– Ротному доложитесь, Карцев. Если разрешит – валяйте.

– Есть, – живо ответил Костик, которому невмоготу было стоять без действия.

Ротного нашел он на другом конце деревни. Тот стоял за уцелевшей избой и назначал из кадровых сержантов взводных, а из рядовых – отделенных. Заметив Карцева, ротный сам подозвал его.

– Слушайте. Карцев, назначаю вас командиром первого отделения в ваш взвод.

– Разрешите отказаться, командир. Не гожусь я в начальники. Вот я просил вас в связные к себе взять, так не взяли...

– Вы же блатняга, Карцев.

– Да нет, командир, рабочий класс я, на "Калибре" работал, ну а приблатненный малость, поскольку из Марьиной, известной вам, рощи.

– А почему в командиры не хотите?

– Разрешите при вас... Земляки же мы, – не стал особо распространяться Костик, и ротный кивнул головой.

Карцев попросил разрешения поискать у фрицев жратвы и курева, на что ротный тоже кивнул. И у него небось живот подвело, не шибко на марше командиров доппайком баловали, с одной кухни пшенку лопали, подумал Карцев.

Проходя мимо бойцов, среди которых стоял и опекаемый им еще с формирования Женя Комов, худенький мальчик с карими, чуть навыкате глазами и припухлым детским ртом, прозванный "фитилем" и неизвестно, каким макаром попавший в армию, потому как на вид больше семнадцати ему не дать, Костик на ходу кинул:

– Ну как. мальчиша? Вроде не дрейфил? Видал я, не отставал ты в цепи, и улыбнулся ободряюще.

Комов поднял широко раскрытые глаза, в которых стоял еще не остывший ужас, и словно бы не понял слов Карцева. Но когда хлопнул его Костик по плечу, Комов пробормотал:

– Дрейфил я, Карцев, еще как дрейфил... А не отставал, потому что больше всего этого и боялся. А еще боялся, что в немца живого не смогу выстрельнуть.

– Ну и ну, – усмехнулся боец из пожилых, – а того, что он в тебя врежет, не боялся?

– Об этом я почему-то не думал.

– Вот и воюй с такими, – хмуро проворчал сержант Сысоев.– Набрали детский сад да стариков.

– Ты, сержант, неправильно его понимаешь, – возразил пожилой. – Он же городской. Ему сроду никого убивать не приходилось. Это мы с тобой и скотину резали, и петухам головы рубили, а он что?

– Он-то? ухмыльнулся Костик. – А клопов ты, мальчиша, давил?

– Давил, – выдавил улыбку и, чуть заикаясь, пролепетал тот.

– А фриц, он – хуже клопа! Вот и дави его, гада! – сказал пожилой, смачно сплюнув.

Костик задерживаться больше не стал, а направился к ближайшей избе. Дверь открывать не пришлось – распахнута была настежь, и Костик смело, но все же держа ППШ на изготовку, вошел, огляделся и даже присвистнул от удивления – на аккуратных двухэтажных нарах и матрасики, и одеяла, и даже подушечки, все чин чинарем. "Вот, гады, с какими удобствами воюют! невольно вырвалось у него. – Вот бы придавить тут минут шестьсот, раздевшись до белья и укрывшись одеялом!" И почувствовал он тут, как устал, как намаялся от холода, бессонья и голода, ведь последний раз шамали вчера вечером, потом прошагали полночи до передовой, которая и слышна была, и видима кровавым, мерцающим над ней небом. С тех пор минули и ночь, и день, и бой, в который поднялись в шестнадцать ноль-ноль, выходит, что скоро сутки целые без жратвы. И стал Костик шарить по солдатским тумбочкам. Сколочены они были грубо, но все же настоящие тумбочки, почти такие, какие у них в казарме стояли, только непокрашенные. Но ничего стоящего в них не было носки фрицевские грязные, платки носовые, пустые пачки от сигарет, пачечки маленькие, сигарет на пять, наверно, были и побольше, на десять... Латинский шрифт Костик маленько знал, прочел: "Sport", "Senorita" и еще разные названия. Удивился, когда попалась пачечка с русским шрифтом – "Златна Арда", "Обед. Тютюн, фабрики придворий доставчици", посмотрел на обороте пачки, а там "Царство България". В общем, барахло все, и нечего было больше тут искать, надо офицерскую избу или блиндаж найти.

Подальше от немецких окопов, но зато ближней к теперешнему нашему переднему краю избе, стояли не нары, а койки. Тут и почище, и воздух другой – вроде одеколоном попахивает. Здесь Костик решил поискать по-серьезному, потому что кроме жратвы, а может, и выпивки, которые для всех надо добыть, томила его надежда, а вдруг пистолетик какой обнаружит типа "браунинга", который можно бы в задний карман бридж положить и какой видел он у Яшки-японца – героя марьинорощинской шпаны, профессионального уголовника, то пропадающего на несколько лет, то появляющегося в проездах Марьиной рощи. Про Яшку ходили легенды, говорили, что милиция брала его всегда с перестрелкой, без боя "японец" не сдавался, ну, и многое другое болтали. Дружбу Костик с ним, конечно, не водил по причине своего малолетства, но видел несколько раз на одной фатере, где и хвалился Яшка вороненым изящным браунингом и даже давал ребятам подержать в руке, предупреждая шепелявым голосом: "Ошторожно, жаряженный". Помнил Костик, как замерло его сердце от восторга, когда ощутила рука сладостную тяжесть пистолета, рукоятка которого прямо-таки влилась в ладонь.

И теперь, роясь в чужих вещах и делая это совершенно законно, Костик вдруг ощутил какую-то тайную радость в возможности найти что-то необыкновенное. Понял он сейчас своих дружков и знакомых блатяг, которые и после больших сроков, отбарабанив в лагерях по пять-семь лет, возвратившись, шли "по новой". Есть в этом что-то, есть...

В офицерских тумбочках нашел он галеты, несколько банок консервов, те же пустые пачки от сигарет, ну и барахлишко разное, вроде металлического портсигара с картой Великой Германии – вот это, бля, пропаганда! Закуривает немец и поневоле на эту карту поглядит и гордостью за свою страну нальется. Ну, еще пара зажигалок, письма, открытки, фотографии, баночки какие-то неизвестно с чем и для чего... Портсигар и зажигалки он взял, а остальное кому надо?

Пошарил он в самодельном шкафу бывших хозяев. Там-то и обнаружилась темная бутылочка, наверняка со спиртным. Поколебался немного Костик и решил глотнуть. Вряд ли отравлено, немцы же отступать не собирались, выбили их нежданно-негаданно, чего там раздумывать. Крутанул бутылку, приложился к горлу. Закусил галетой, постоял – вроде все в порядке, крепость есть, в желудке потеплело, в голову чуть ударило – хорошо. Тут и мысль появилась, пошуровать бы по койкам, может, лежит что там. Одну, другую разворошил и под подушкой увидел... пистолет! Правда, не браунинг, а большой, с длинным стволом, непонятной конструкции. Повертел в руках, прочитал на затворе надпись – "Walther P-38". Сунул в карман, еле влез пистолет, не приспособлен для такого ношения, кобура нужна, но другого места нет. Пробуравит, конечно, карман ствол пистолета вскорости, но пока приятно оттягивает.

Сложив галеты, консервы и бутылку в вещмешок, вышел Костик из избы, чуть пошатываясь и глуповато ухмыляясь, – исполнилась "голубая мечта" его юности. Ему захотелось поделиться с кем-нибудь этой мальчишеской радостью, но с кем? С командирами нельзя – отберут, со стариками – не поймут, и зашагал он к Жене Комову.

– Ну-ка, мальчиша, подойди ко мне, шепну пару слов, – пригласил Костик, подойдя к группке бойцов, среди которых тот находился.

Женя тяжело поднялся, подходить ему, видно, не хотелось, но и Карцеву отказать не мог.

– Что покажу, – заговорщицки прошептал Костик. – Отойдем в сторонку.

Они зашли за угол дома, Карцев огляделся по сторонам и торжественно вытащил из кармана пистолет. – Гляди, какая штучка!

– Нашел? – с легким придыханием, восхищенным шепотом произнес Комов, потянувшись к пистолету, словно желая погладить.

– Осторожно, заряженный, сказал Костик тоном Яшки-японца. – Хорош? Только не пойму, на наш ТТ не похож, на браунинг тоже. Небось, тоже в детстве мечтал иметь такую штучку?

– Ага... В седьмом классе один приятель мне дамский браунинг показывал, так я вроде честный был мальчик – а долго лелеял планы, как бы спереть у него этот пистолетик. Даже ночи не спал.

– Только, молчок, мальчиша... Пойдем к ребятам, обмоем мою находку, Костик засунул пистолет в карман. – Никому. Понял? – повторил Костик.

Женя понимающе кивнул и заковылял – на марше ноги он, конечно, стер. Сержант Сысоев и пожилой боец сидели, покуривали.

– Ну что, братцы, мандраж еще не прошел? – весело спросил Костик.

– У меня никакого мандража нет и быть не может, – быстро ответил сержант и вытянул руки – они не дрожали. – Это у некоторых...

– Бьет еще колотун, бьет... Такой бой осилили, – пробурчал пожилой.

– Тогда держи, папаша. Только глоток. – предупредил Костик, передавая бутылку.

– Раз угощаешь, нечего норму устанавливать, – принял "папаша" бутылку.

– Отставить! – скомандовал Сысоев, поднимаясь. – Вы чего, Карцев, тут распоряжаетесь. Где достали?

– Ротный меня послал съестного добыть, ну и трофей. Не бойтесь, сержант, неотравленная, пробовал. Так что прошу, угощайтесь. Я не жадный.

Пожилой успел сделать хороший глоток и теперь протягивал бутылку сержанту. Тот не взял и сказал строго:

– Учтите, Карцев, я теперь командир вашего взвода.

– А я у ротного в связных, сержант.

– Вот и идите к ротному. Нечего тут людей разлагать всякой немецкой гадостью. А бутылку – разбить!

– Ну, сержант... – протянул Костик, – неужто самому неохота после всей этой катавасии нервы успокоить.

– А у меня нервов нет. Поняли? Они в бою бойцу не нужны.

– Даешь, сержант... А ведь физика-то белая у тебя была в наступлении.

– Это я от злости бледнею.

Пожилой внимательно поглядел на сержанта и покачал головой.

– Форсишь, сержант. Не верю, чтоб страху у тебя никакого не было.

– Отставить разговорчики. А вы идите, Карцев, идите.

Костик повернулся и выругался по себя. Ну и долдон же сержант, хотя, что говорить, в наступлении вел себя толково и смело, сколько раз маячил на поле в рост, чтоб поднять кого-то из залежавшихся при перебежках... Да и вообще, подумал Костик, вся рота, хоть и не очень верила в успех – в наступление шла безропотно, послушно, несмотря на ожидавший их всех "наркомзем" или "наркомздрав", как называли они смерть или ранение...

Ротного он нашел не сразу... Сидел тот на завалинке возле аккуратно (видать, немцами) сложенной поленницы. Сидел бледный, со сосредоточенным, усталым лицом и глянул на Костика равнодушно.

– Товарищ старший лейтенант, – начал Костик бодро, – насчет жратвы трофеи слабые, но бутылочка шнапса нашлась. Давайте по глотку за нашу победу, – и вытащил бутылку.

Ротный взял бутылку, крутить ее не стал. Видать, навыка пить из горла не имел. Сделав несколько небольших глотков, молча отдал бутылку.

– Сержанта Сысоева вы на взвод поставили?

– А что?

– Задираться уже начал.

Ротный ничего не ответил, цигарку стал завертывать. Видел Костик – худо ротному, прошел вспыл, с которым они в наступление шли, небось мысли всякие навалились. И чтоб поддержать его, он сказал.

– Поздравить нас следует всех с победой-то...

– Какие к черту поздравления! Хреново наше положение, Карцев. Разве это оборона? – показал он рукой на край деревни. – Начнут немцы нас выбивать, вряд ли удержимся.

– Надо удержаться, командир. Ежели он нас обратно по этому нолю погонит, побьет всех начисто.

– Понимаешь это?

– Чего тут не понимать. Это все понимают.

– Это хорошо, если все, – вздохнул ротный и задумался.

Костик потоптался еще немного и, поняв, что ротному не до разговоров, спросил:

– Если я вам не нужен сейчас, то разрешите еще по избам пошукать насчет съестного?

– Валяй, – кивнул ротный.

Карцев пошел... Для компании решил взять с собой Женю Комова. Тот лежал, закрыв глаза, подложив вещмешок под голову.

– Мальчиша, подъем! – негромко позвал Костик. – Пошли, облазим эту фрицевскую деревню. Может, еще пистолетик найдем.

Комов вздрогнул, открыл глаза и ничего не ответил.

– Что, устал? Неохота?

– Если найдем, мне отдашь? – стал приподниматься Комов.

– Беспременно. Законный твой трофей.

По дороге Костик стал напевать какую-то блатную песенку про паровоз, где часто повторялось: "Курва буду, не забуду этот паровоз..." Напевал тихо, почти про себя, но Комову казалось странным и даже кощунственным, что Карцев позволяет себе это, когда кругом наши убитые. "Как он может?" – думал он, поглядывая на товарища, не понимая, что тот отвлекает себя и свои мысли от того, что было, что есть и что может быть впереди.

Двинулись к немецкой обороне, шли вдоль хода сообщения, тянувшегося от крайней избы к блиндажу. Из блиндажей вился ход уже к окопам... Все сделано было добротно, толково и по всем правилам.

– Умеют, гады! – вырвалось у Костика. – Теперь понятно, почему эту деревуху наши почти два месяца не могли взять.

– А как же мы взяли? – еле слышно спросил Комов.

– Не знаю, – пожал плечами Костик. – Мачихин сказал – "дуриком", а по-моему, оплошали малость фрицы, всерьез нас не приняли.

Справа виднелся развороченный танковым снарядом дзот. Взрывом выброшены были и искореженный пулемет, и сам пулеметчик. Комов отвернулся от трупа. Костик бросил взгляд, поморщился и сказал:

– Давай в блиндаже посмотрим.

Женя кивнул, и они стали спускаться в блиндаж. Спустились, свет от приоткрытой двери высветил труп немца с развороченной раной в животе.

– Кто это, интересно, сработал? У кого из нас СВТ? Здорово резанул, все кишки наружу, – поморщившись, но бодро сказал Костик.

Женька отвернулся, смотреть на это было страшновато, и у него пропало желание искать здесь что-то. Карцеву тоже, видать, не очень-то хотелось тут копаться, но он все же оглядел все внимательно. Ничего стоящего не найдя, выкарабкались из блиндажа. Идти к развороченному дзоту Женя отказался, хватит с него и этого трупа, не будет он рыскать по блиндажам.

– Подбодрись, малыш, – вспомнил Карцев о бутылке и вынул ее из кармана.

Комов долго раздумывал, потом нерешительно согласился:

– Ну, если глоток... Может, согреюсь.

– Конечно. Меня колотун сразу перестал бить, как принял дозу.

Комов глотнул немного и совсем неожиданно для Карцева попросил закурить.

– Дам фрицевскую сигарету. Держи. Итак, мальчиша, посвящаю тебя в солдаты, – усмехнулся Костик, хлопнув его по плечу.

Комов неумело затянулся и раскашлялся... Карцев поглядел на него, покачал головой и отошел, подумав, что таких мальцов на войну брать ни к чему. Пройдя немного, увидел он связистов, тянущих связь, тоже в измазанных, грязных шинелях, с серыми, усталыми лицами. Видно, не раз фрицы своим огнем утыкали их на поле в воронки. Глянул он и на кажущийся очень далеким лесок, из которого начали они наступление, и подумал, что ежели выбьют их немцы из этой деревни, то вряд ли кто доберется живым, и стало ему страшновато – нет у них тылов, и подмоге не добраться, и связь перебьют сразу, так что все это – мартышкин труд. Хотел сказать связистам, да раздумал, отошел в сторонку и хлебнул глоток от зябкости, которую ощутил, когда глядел на поле и на такую дальнюю передовую.

У одной из изб, на завалинке, сидели папаша, бывший парикмахер Журкин и другие ребята. Папаша, смоля длинную закрутку, как всегда, что-то вещал:

– Помню, в германскую энто дело, то есть бой первый, обставляли сурьезнее: бельишко чистое надевали, поп молебен служил, письма родным карябали... А сегодня с ходу пошли, будто в игру играем. И, кстати, без разведки сунулись. Ведь энтих фрицев здесь батальон мог быть, они бы нас тут враз всех прикончили, и танки не помогли бы... В ту войну так не делали...

– Рота их здесь была, а может, и меньше. Небось, начальство знало, заметил один из бойцов.

– Ни хрена твое начальство не знало... Нам бы, Карцев, когда стемнеет, хотя бы энти спирали Бруно перетащить на конец деревни, а то ничего впереди, ни окопчиков, ни заграждений, а фрицам сейчас ихнее начальство за то, что деревню оставили, мозги вправляет. Как бы они ночью выбивать нас не стали. Ты на начальство, – обратился папаша к тому бойцу, – особо не рассчитывай: помкомбата у нас сопляк, ротный уж больно ученый, а политрук – что? Он только болтать может. На войне, брат, каждый солдат лишь на себя надеяться должон. Верно, Карцев?

– Верно, да не все. Ротный у нас дело знает... Но, говорят, немцы ночью не воюют, а к рассвету надо быть наготове.

Эти Костины слова подействовали на всех успокаивающе. И верно, все болтают, что фриц ночью спать любит, а к утру они передохнут малость, поспят хоть несколько часиков, а там со свежими силенками дадут фрицу прикурить, ежели он, гад, сунется. Хотя окопов с того конца деревни и нет, но воронок тьма, деревца есть, ну и за фундаментами сгоревших изб укрыться можно. Ежели танки не попрут – отобьются, а ежели попрут – тогда хана. О танках, видать, почти все одновременно подумали, потому что кто-то сказал, что неужто сорокапяток не подкинут, без них не выдержать.

– Раньше ночи и не мечтай. Как они их через все поле потянут на виду у фрицев... Да и ночью вряд ли, от ракет светло, как днем. Вот, может, на самом раннем рассвете... – сказал папаша.

Парикмахер Журкин сидел, положив руки на колени, и смотрел в никуда отсутствующим взглядом. Рядом прислонил он винтовку СВТ с окровавленным штыком-кинжалом. Карцев сразу смекнул, что это, выходит, Журкин фрицу пузо распорол. Вот уж не подумать на него, мужичонка хлипенький. да и трусил на поле здорово, один раз его ротный за шкирку поднял с земли, второй – Карцев прикладом в спину погнал, а гляди-ка, угрохал немца. Хотел было Карцев спросить, как это он с таким верзилой управился, но тут завыли над ними мины, застрекотали пулеметы. Глянули на поле и увидели, как залегли там несколько солдат с двумя станковымн пулеметами.

– Пулеметики-то нам к делу, – заметил папаша. – Только не пройдут.

Но пулеметчики отлежались, переждали огонь, потом рванули рысцой, вновь залегли, снова рванули и минут через пятнадцать достигли деревни. Лица белые, руки дрожат. Сбились возле избы и задымили.

– Ну, как дорожка? – спросил Костик.

– Иди ты... – проворчал пожилой усатый пулеметчик.

Костик и пошел, но не туда, разумеется, куда послал его усатый, а на другой край деревни. Кабы не так ответил пулеметчик, дал бы им Костя глотнуть трофейного шнапса, но раз послали, хрен-то им... По дороге наткнулся он на ребят, все так же сидящих у избы и смолящих махру. Сержант Сысоев стоял перед ними прямой, подтянутый, будто и не из боя. Подошел, остановился послушать разговор, который вели солдатики.

– Вот, разводили панихиду перед боем, – а живые, и деревню взяли, – это Сысоев выступал.

– Мы-то живые, а скольких положили, царствие им небесное...

– Опять, папаша, за религиозную пропаганду взялся? Предупреждаю, повысил голос на последнем слове сержант.

– А ты сам-то, сержант, неужто за весь бой ни разу о Боге не вспомнил? – оставил папаша без внимания строгое "предупреждаю".

– А чего о нем вспоминать? Без него деревню взяли.

– Ох, сержант, не гневи Господа. Вот выбьют нас фрицы отсюдова, да порасстреляют всех на поле, как драпать будем.

– Я вам подрапаю! И думать забудьте. И чтоб я таких разговорчиков больше не слышал. Слыхал, Карцев, уже драпать приноровились? Ну и народ, воюй с такими.

– Танки пойдут, не устоим, сержант, – сказал Костик.

– И вы туда же!

– А почему сорокапяток нет? – спросил кто-то.

– Будут, – уверенно заявил сержант.

– Ты, сержант, о Боге не думал, потому как сзади цепи шел, а нам-то пульки-то немецкие прямо в грудь летели, страхота страшная была. – сказал кто-то из ребят.

– Позади шел, как ротный приказал, людей подтягивать. Но там не лучше. Вы впереди не видали, как ребят косило, а я видел... – Опустил голову Сысоев и сжал кулаки.

Бойцы посмотрели на него с удивлением: неужто людей жалеет службист этот?

Папаша тоже оглядел сержанта, сказав:

– Это верно, в наступлении что впереди, что позади – все равно у фрица на виду. Но ты молодец, сержант, думал я, хвастал ты насчет Халхин-Гола. Значит, медалька твоя не зазря.

– Вы мне комплименты не делайте, скидки не будет.

– Мне твои скидки не нужны, я за Расею-матушку воюю. Понял?

– Не за Расею твою дремучую, а за Советский Союз. Понял?

– Да сколько Союзу твоему лет? Двадцати пяти не будет. А России сколько? Понял? – Папаша довольно усмехнулся, решив, что уел сержанта.

Тот и вправду призадумался, но ненадолго:

– Старорежимный ты человек, папаша... А может, из хозяевов ты?

– Из них самых. Из крестьян, которые до тридцатого хозяевами были, а теперича... – махнул он рукой.

– Но-но, поосторожней, отец, – прикрикнул сержант.

– А чего нам осторожничать? Все одно под смертью ходим. Чего нам бояться? А окромя прочего, ты, сержант, брось мной командовать, я воевать и без тебя научен, потому как империалистическую прошел и гражданскую, а ты хоть медальку и получил, но воевал-то сколько?

Сысоев сплюнул и. проворчав "разговорчики", отошел.

– Здорово ты его, папаша. – сказал Костик Карцев и полез в карман. На, глотни.

Папаша не отказался, взболтнул бутыль и выпил до дна. Костя взял ее у него и кинул, но вместо ожидаемого звука разбитого стекла грохнул взрыв, словно гранату бросил. Все вздрогнули невольно, переглянулись с недоумением, пока кто-то не поднял голову вверх и не увидел "раму"... Видать, она и скинула небольшую бомбочку ради озорства.

– Ну вот, прилетела гадина, теперича жди бомбовозов, – в сердцах вырвалось у папаши.

И у всех засосало под ложечкой... По дороге на фронт бомбили их эшелон три раза, и хотя потерь было немного, страху натерпелись. И сейчас страшно сделалось, потому как ежели налетит штук пять, они от этой деревни ничего не оставят, да и от них тоже. Тогда фрицы заберут деревню обратно с легкостью.

С тоской уставились ребята в небо, где кружила рама, выглядывая, что они здесь, в этой занятой деревеньке делают. А что они делали? Связисты протянули связь в избу, которую заняли ротный и политрук, пулеметчики, появившиеся недавно, выбирали позиции на краю деревни, остальные бойцы тоже искали какую-нибудь лежку поудобнее да поукрытистей. Кто бродил по деревне, кто шарил по избам и блиндажам, а кто просто дремал с устатку, привалившись куда придется.

Костик тоскливо глядел на кружившуюся в небе раму и сожалел, что, наугощав других, себе ни капли не оставил, а выпить страсть как захотелось и от противного жужжания самолета, и от такого же противного ожидания бомбежки. Побрел он снова к офицерской избе и, открыв дверь, сразу же увидел Журкина, сидящего на полу с бутылкой в руках, с бессмысленными, затуманившимися глазами.

– Ты что опупенный такой? Фриц в блиндаже твоя работа? – спросил Костик.

– Не спрашивай! – взвизгнул Журкин. – Сгоряча я. Раненый он был, рану свою перевязывал. Как я вбежал, он руки поднял, а я... с ходу ему в пузо. Понимаешь, ни за что человека убил. Знаешь, как он кричал... – Журкин закрыл лицо руками.

– Неладно, конечно, получилось. Живым надо было фрица брать, хоть расспросили бы его. Не переживай, война же...

– Я никого сроду не убивал. Никого.

– Ты что, бутылку всю опрокинул!

– Всю.

– Придется пошуровать. – И Карцев вышел в сени, где видел какие-то ящики.

Но не успел он их открыть, как вошел сержант и накинулся на Костика:

– Опять мародерством занялся? Отставить, Карцев! Выдь отсюда. Кто еще тут? – Не дождавшись ответа, Сысоев плечом толкнул дверь в горницу...

Увидев сидящего на полу Журкина, сержант заорал:

– Встать! На пост шагом марш! Устроился, голубчик! Живо! Журкин! Во, бля, народ! Воюй с такими!

Журкин с трудом поднялся и побрел к выходу, Как не заметил сержант, что он пьяный, неизвестно. Просто, видать, в голову не ударило, что этот занюханный парикмахер, боец, на взгляд сержанта, никудышный, может такое позволить, А скорее всего мысли Сысоева были заняты Карцевым, который много о себе понимает и которого надо укоротить,.. Тем временем, пока сержант в избе был, Костик нашел две бутылки и, засунув их в карманы ватных брюк, быстро зашагал к ротному, чтоб угостить земляка-москвича шнапсом, ну и вообще он как связной должен при нем находиться.

По дороге встретил он бойца, к которому давно приглядывался, – знакомая вроде физика, да все как-то не выходило спросить, не встречались ли где? А сейчас попросил тот прикурить, при этом тоже трофейную сигаретку достал.

– Пошуровал, вижу, по избам? – спросил Костик.

– Да нет, нашел в траншее пачку, – лениво ответил тот.

– Ты, случаем, не москвич?

– Москвич. А что?

– Лицо мне твое знакомо. Вроде встречались. Не в Марьиной ли роще?

– Нет. Там я сроду не бывал, в другом районе жил. А ты оттудова?

– Да

– Нет, браток, не встречались мы. Москва-то большая.

– Это верно, большая. Все-таки где-то я тебя видал...

– Ошибся, – так же лениво и спокойно ответил тот и отошел.

Но Костик пока топал к штабной избе, все вспоминал, где же он видел этого парня? Не в той ли фатере, где видел он и Яшку с его браунингом? Там тогда было много народа, можно и ошибиться... Так и не придя ни к чему, дошел Костик до места.

В горнице, возле печки сидел ротный без шинели, выставив руки к огню. Карцев присел рядом, снял каску и шапку и вытащил бутылку.

– Погреемся, командир? Сейчас раскупорю.

Они сделали по хорошему глотку и закурили.

– Вы где в Москве жили? – спросил Костик.

– На Первой Мещанской...

– Понятно. Значит, и "Уран", и "Форум", и "Перекоп" – наши общие киношки... Куда чаще ходили?

– В "Форум", наверно.

– Помните, летом в садике джаз играл, танцы... Потом в буфет пойдешь пивка выпить, а после уж – в кинозал. Хорошо было...– мечтательно закончил Карцев, задумавшись, а затем с горечью прошептал: – Неужто больше ничего не будет? И эта деревня проклятущая – последнее наше место жизни? А, командир?..

– Не надо, Карцев, об этом думать... Я пробовал подготовить себя к смерти, но...

– Не получилось? – прервал Костик, усмехнувшись.

– Да, не вышло, – усмехнулся и ротный.

– Но все же помирать очень неохота, командир... Вы-то хоть что-то повидали в жизни, а я... – махнул он рукой. – Когда по полю бежал, ни о чем не думал, а вот сейчас...– достал Костик пачку фрицевских сигарет и закурил.

– Ничего я в жизни тоже не видел, Карцев. Даже жениться не успел, вздохнул ротный. – А сейчас думаю, и хорошо, что не успел.

В другой комнатухе зазвонил телефон, телефонист позвал ротного. Помкомбат спрашивал, не прибыл ли связной с приказом.

– Какой еще приказ?

– Придет – узнаешь. Погляди налево, может, поймешь. Как придет связной – сообщишь. Насчет того, что ждешь, будет ночью. Короче, связной все сообщит.

Ротный накинул шинель.

– Пойдем, Карцев, посмотрим, что там на левом фланге делается.

Напротив Усова, занятого немцем, увидели они в лесу какое-то копошение, накапливался парод у опушки.

– Все ясно, командир. На Усово наступать собрались. Если возьмут, больному легче.

Тут и связной от помкомбата подошел и сообщил, что второй батальон на Усово пойдет, и приказано его поддержать огнем станковых пулеметов, которые имеются, чтобы открыли фланговый огонь по Усову.