Текст книги "Записки землянина (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Колмыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 18

Восемнадцатая запись землянина

Долго пришлось сидеть, уставившись в одну точку.

Меня словно парализовало. Не знаю за что ухватиться.

В загадке фигурируют две противоположности: прошлое и будущее.

Будущее и прошлое, которые определяют мгновение настоящего. Вот пишу сейчас и понимаю, что слева от кончика ручки (Пазикуу подарил мне такую же) слова уходят в прошлое, а справа они уже существуют, но только у меня в голове. Им только предстоит остаться в истории.

И где же тогда настоящее?

Его нет. Как нет уже и прошлого и будущего. Есть только следы и вещи, готовые оставить их еще.

И в чем фокус? В страшной правде прошлого или в неминуемом будущем?

Совершенно разные вещи!

Или осознание прошлого может повлиять на будущее?

Но это естественно. История порой учит.

Если б я не знал, что близость с женщиной без определенных предварительных или последующих действий может привести к ее беременности, то давно бы уже стал многодетным отцом. Стирал бы сейчас пеленки, ночами не спал, радовался улыбкам своих карапузов, а может винил бы себя за проявленную халатность.

Был бы я сейчас счастливее?

Если да, то конечно жаль. Если нет, то слава Богу!

Стоп!

Значит ли это, что в планетарном масштабе произойдет подобное, узнай человечество истинный ход событий?

Но чем это может грозить?

Счастливее оно все равно не станет, а горевать уже поздно. Ничего не изменишь!

Ерунда какая-то выходит – подумай о будущем, прежде чем узнать о прошлом! Так что ли?

Или – учитывай опыт прошлого, чтобы не опрафаниться в будущем и не сделать историю еще хуже! А каким образом?

Допустим, теперь я знаю, что награбленное Чингисханом добро лежит поблизости с границей Монголии и России, или вообще около моего дома…

Господи! А если не я один?! А если окажется, что не было Иисуса, индус узнает, что не было Будды, а мусульманин Магомета?

Страшно подумать!

Глава 19

Девятнадцатая запись землянина

Я перестал строить догадки и поведал свои соображения Пазикуу, когда он вернулся с корзиной фруктов. Для этого пришлось вручить ему амбарную книгу, так как на словах я сразу запутался.

Он внимательно прочитал запись и снова похвалил меня.

– Вы выразили мысль своего соотечественника Александра Дугина о сакральной революции. По-своему, конечно, но суть та же, – он поставил корзину на стол и предложил отведать грушу. – Мытая, возьмите.

– Что за революция? – я был рад, не зная почему. Но от груши не отказался.

– Не буду вам ее «впихивать» полностью. Скажу только, что у вас еще происходит вырождение ценностей. Пока это комфорт, деньки, технические новшества, так же как и информация, любая, которую так же можно превратить в деньги, а главное – вера, ради которой вы не только созидаете, но и разрушаете. Что будет если отнять ее? Что будет, если все сокровища мира всплывут на поверхность? И что делать с опытом прошлого, если поставить его под сомнение?

– Катастрофа! – выдавил я.

– Ну вот теперь вы меня понимаете. Главной ценностью должно быть историческая, а не материальная или какая-нибудь еще.

– Значит, она у вас произошла…эта революция?

– Можно и так сказать.

– И что же тогда движет вашим прогрессом, если вы все такие аскеты?

– Она и движет – история!

Чтобы это понять, у меня уже не было не сил, не особого желания. Решил подумать над такой постановкой в другой раз.

И Пазикуу помог мне в этом.

Ему не очень нравятся компьютерные игры, но весь оставшийся вечер мы провели за джойстиками убивая друг друга на развалинах какого-то города. И хотя он признался, что это самый удобный способ убивать время зря, он заставляет себя хотя бы раз в месяц заниматься этим по понятным мне уже причинам. А со мной делать это было не так противно.

И все-таки ловко он заставил меня задуматься над истинами, о которых я и не помышлял раньше!

Глава 20

Двадцатая запись землянина

Последующие три дня я провел не менее интереснее.

Ездили в гости к моим новым знакомым – Кудисю, Лэо и Ниминоки.

После посещения Ниминоки, чувствую себя как-то не так. Тому послужило состояние, которое можно описать как тоску. Сидеть в затворничестве, хоть и в доме инопланетянина конечно необычно и ничего плохого не сулит, но мне хотелось большего. Я все-таки нахожусь на Льуане. На планете, где звезды другие и которую вряд ли видно с Земли. Когда я сообщил об этом Пазикуу, он успокоил меня тем, что с Земли видна их галактика. Более того, что наши некоторые ученые и писатели справедливо предполагают о наличие там «разумных существ». И он рассказал очередной миф древней Греции об одной красивой девушке, которую ее мать считала самой прекрасной на свете. Она была царицей и очень гордилась дочерью. Однажды она похвасталась своей красотой и красотой своей дочери перед мифическими обитателями моря – нереидами. Те осерчали, считая себя самыми красивыми и пожаловались своему отцу Посейдону, чтобы наказать их. После того, как бог морей наслал на страну царицы чудовище, она со своим мужем согласилась отдать их дочь на съедение…

Дальше я не стал слушать. Я знаю эту историю (не из книг, а из мультфильмов, которые в детстве обожал). Это история о герое Персее, спасшего девушку от чудовища с помощью Горгоны Медузы и славного коня Пегаса, выпорхнувшего из ее туловища, когда она лишилась своей головы.

Я попросил старика «сделать ночь», хотя бы на время. Мы находились в его комнате у камина. Он встал и подошел к столу, нагнулся над ним с вытянутой рукой. что-то сделал. После, комната частично погрузилась в темноту. Получилось что-то вроде сумерек. Мешали прозрачные стены, за которыми было еще утро. Но этого вполне хватило, чтобы наблюдать ночное небо Земли. Я показал на звезды в то место, о котором догадался из рассказа Пазикуу.

– Вы имели ввиду это? – спросил я.

Ниже созвездия Кассиопеи (на сколько я помню) располагается небольшое туманное пятнышко. Это туманность в созвездии Андромеды. Андромеда была дочерью Кассиопеи и царя Цефея, о которых шла речь в легенде.

– Да, – подтвердил Пазикуу, – Наша галактика соседняя с вашей.

– Значит мы все-таки соседи?

– Если не учитывать того, что отсюда до Земли более двух миллионов световых лет.

– Етить твою налево! – присвистнул я. – Да-а, нам до вас как до Парижу…

– Чего-чего?

– Да нет! Далеко, говорю, до вас.

И все-таки я был доволен собой! Хоть сам догадался.

Старик постоянно кормит меня всякими догадками и непонятными словечками, что я уже начинаю понемногу занижать и без того низкую самооценку.

Теперь моя душа требовала большего.

– А давайте к кому-нибудь в гости забуримся! – выпалил я, но Пазикуу смотрел на мою довольную физиономию с какой-то натянутой улыбкой. Я понял почему. – Что, сленг вам недоступен? В книгах им редко пользуются, больше в кино, но еще пуще на улицах.

У него забегали глаза. Казалось он избегал моего взгляда. Я уж подумал, что обидел его, но ошибся.

Старик встал напротив меня, покинув кресло-качалку, подошел поближе и замер. Возникшую тишину нарушали лишь треск в камине да покачивание кресла.

Собрался с духом.

Лучше б он этого не делал.

– Заметано чувак! – начал он изображать то ли панка, то ли металлиста, то ли вообще обкуренного. – Щас шмотки перекинем, хапнем чего-нибудь и поканаем.

Я еле сдерживался, но подыграть ему было невозможно.

Согнувшись и приподняв плечи, я, в свою очередь, принялся «гнуть пальцы».

– А куда попрем-то, братуха? бабки-то маятся?

– Не дрейфь! Лавэ нафиг не нужны. У нас уже коммунизм давно – на изжоге прорываемся.

– Лады-ы!

Дальше я не смог выдержать и рассмеялся. Пазикуу, напротив, смотрел на меня в серьезном ожидании, но мне это не мешало. Давно я так не заливался: бил ладонью по коленке, мотал головой, сгибался до пола и раскачивался, чтобы перевести дух. Только тупая боль в животе остановила, иначе б до истерики дошло. Пожилой землянин еще куда ни шло и то бы хохма, но старикашка инопланетянин – это нонсенс. Не сказать, что он глупо выглядел, действительно, смешно: чуть сдвинутая челюсть, вытянутая вперед шея, прищуренные глаза и домиком безволосые брови.

– Вы бы видели себя со стороны, – я показывал на него пальцем, постепенно успокаиваясь. Пазикуу молчал. – Вам бы в КВН к Мослякову. Кстати, а что вы еще можете? Рэп можете?

Он так же молча подошел к столу, снова что-то включил.

Никогда я так не веселился.

Несмотря на возраст, он выделывал такие вещи, что не каждый подросток сумеет. Теперь я не хохотал. На все, что меня хватило, так это только хлопать в ладоши в такт музыке, лившейся из невидимых динамиков. Предвидев мои будущие просьбы он перешел на брейк. Перешел сначала на «нижний», потом изобразил робота, потом на диско.

Остановить его уже было невозможно.

Музыка менялась соответственно исполняемым танцам, следовавшие как бы по убывающей в глубь двадцатого века. Он умеет и твист и степ и такие, о которых я знаю, но не помню названий. Но по композиции я узнал из них латиноамериканские, арабские, нашу лизгинку, шотландские и по-моему вальс! На нем он закончил подхватив меня. Мы кружили в паре по комнатам между мебелью, пока мне не стало страшно за его здоровье, и я не попросил остановиться.

Я пошел в душ. Нужно было прийти в себя.

Неужели, размышлял я там, этот старик делает все, чем занимаемся мы?! И все это для того, чтобы лучше понять нас! Если так, то одного восхищения им просто недостаточно. И памятника при жизни мало! Кем мне считать себя после этого? Если я, коренной землянин, и одного процента не умею из того, что может Пазикуу, то могу ли я называть себя человеком своего времени? Господи, да таких как я полно на Земле! Добрая половина не живет, а выживает, куда уж там до танцев и наук. Выбрал одну профессию и то не способен даже в полной мере проявить в ней себя. Есть только небольшая горстка похожих на Пазикуу – это знатоки из «Что? Где? Когда?». Вот кто бы поспорил с ним. Ему бы с ними куда интересней общаться было. Хотя я сомневаюсь, что для них у него не нашлось бы тем, чтобы удивить не меньше меня. По-моему они бы чувствовали себя точно так же, как я, а может и хуже. Я и так мало знаю, а для них сквернее позорного поведения не должно существовать.

Залечив себя морально, я вышел из ванной в хорошем настроении. Оно стало еще лучше, когда прошел на кухню.

На маленьком обеденном столике стояли не фрукты, не овощи, не мясо и не рыба, а огромная тарелка мороженого, политое вареньем из смородины.

– Пломбир? – спросил я облизываясь.

– Пломбир, – кивнул Пазикуу.

Он сидел на табурете в белом махровом халате, ждал меня. Как только я присоединился, он с жадностью принялся уплетать мороженое.

– Упарились?

– Да, есть малость.

Больше я ничего не говорил.

Прикольно, конечно, когда он так дурачится и все же мне кажется он делает это не только для того, чтобы лучше узнать нас, но и ради меня. Я же попросил его. Не стоило напрягать старика. Стариков надо уважать, беречь.

За все время общения с ним мне никогда не приходилось видеть его таким розовеньким. Его кожа не была уже такой бледной, а выглядела, как у человека, то есть как у меня. Это ж надо так! Если б не рост, глаза и треугольная голова, его вполне можно было принять за одного из наших.

Только бы он не вздумал делать пластическую операцию! У них ее должны хорошо делать. Я не стал его об этом спрашивать боясь задеть за живое. Вдруг он только об этом и мечтает?

Мечта!

Все, о чем может мечтать человек, у них есть.

Хотя получив все, нам все равно было бы мало. Нами движут в основном меркантильные интересы, реже интеллектуальные, а еще реже духовные. Чем больше я осознаю это, тем больше жаль Пазикуу. Он сидел передо мной такой бедненький, как худой розовый поросенок, только с большими глазами, с каким никаким лицом вместо рыла и лысым черепом. Если бы я не знал, что у него в голове спрятана информация, которой бы позавидовал любой компьютер, то чувствовал бы себя на равных, а возможно и выше.

– Вы простите меня Пазикуу, – начал я как можно мягче, отложив ложку. – Совсем совесть потерял. Заставляю вас вытворять… На Земле бы меня за неуважение к старшим давно б презирать стали.

Прежде чем среагировать на мою исповедь, Пазикуу отправил в рот еще пару порций, тщательно помусолил и проглотил. Заметно было какое удовольствие он при этом испытывал, аж глаза закатил.

– Если б я был землянином, то, может быть, и обиделся, – говорил он медленно, смакуя каждое слово. Вместе с этим его кожа обретала бледный прежний цвет. – Но вы не на Земле и я не ваш соотечественник, не смотря на то, что стараюсь как можно больше походить на него. Возраст у нас не в почете, так же как и противоположный пол. У нас ни кто не обидится, если тебе не уступят место, если ты старше или не подадут руку, если ты женщина. Это не принято. Давно ушло туда – в глубь веков.

– Интересно, – хмыкнул я. – Бескультурье какое-то творится у вас.

– А что вы подразумеваете по словом «культура»?

На этот вопрос я не стал отвечать. Побоялся снова влезть в лужу. А что я мог ответить? Для меня культурный человек это тот кто уважает не только старших и противоположный пол, но и остальных. Он не хамит и ведет себя подобающим образом. Умеет вести себя за столом в обществе… Вот, в принципе, и все. Я понимал, что этого мало и может быть совсем не то, но не хотел, чтобы мне в очередной раз утерли нос.

Пазикуу заметил мое замешательство и не стал развивать тему.

Мы начали собираться, чтобы «поканать» по гостям. От предложения посетить знакомую троицу я не мог отказаться. Тем более, что Кудисю, Лэо и Ниминоки живут в разных местах, что не может не радовать. А значит снова путешествие пусть и не большое, но это все-таки лучше, чем сидеть дома. Еще они ведут такой же аскетический образ жизни, как и мой старик. То есть, отрешившись от собственной цивилизации в пользу изучаемой.

Первым, к кому мы поехали, был Кудисю.

Дорога к нему ни чем не отличается от дороги в город: тот же лес, те же холмы. Встречного транспорта практически не было. Разглядывая бескрайние зеленые просторы, в голову невольно закрался вопрос. Я вспомнил, как Пазикуу говорил об их населении, что оно составляет около четырехсот миллиардов. Если на Земле нас примерно шесть миллиардов – это уже много. а если дойдет хотя бы до ста, то будем как селедка в бочке. Вон, китайцев сколько! Законы даже есть у них, которые препятствуют росту населения, потому как всех прокормить и обучить уже трудно. В Африке, вон, голодают. Одна Россия – самая большая, а в пересчете на квадратные километры на человека самая малочисленная. И все равно население падает. Это, конечно, мои поверхностные знания, но и их хватило, чтобы поинтересоваться у Пазикуу о том, куда они разместили своих собратьев.

– На Льуане только около двадцати миллиардов, – отвечал он. – В основном они проживают в городах. Некоторые на других планетах, пока там не появится жизнь. Но большая часть проводит в космосе, то есть в открытом пространстве. Это в основном те, кто занимается поиском и те, кто отслеживает, вроде как диспетчеры. И семьи, ожидающие своих родных на орбитах планет. Вы видели их, когда ваш аппарат готовился войти в атмосферу Льуаны. На остальных планетах схожая картина.

Потом мне ничего не пришло в голову как спросить.

– А почему они там вертятся как сумасшедшие?

На этот вопрос Пазикуу ответить тогда не успел. Он хотел было открыть рот, но вместо этого сделал движение рукой на себя.

– Прибыли, – прокомментировал он только.

В конце дороги, до которой мы не доехали шагов двадцать, располагалось убежище пот таким же куполом, как и у Пазикуу. я невольно присвистнул, увидев его. Мой старик оказался прав: Кудисю такой же «больной на голову», как и он сам.

Посредине поляны возвышалось что-то вроде скалы – огромный камень, наклоненный в сторону в виде Пизанской башни. Сразу вспомнилось кафе на Набережной, где сооружен искусственный водопад из камней и цемента. Но этот представлялся на много больше по своим размерам. К тому же, с подвесной стороны пещера, в которой и обитает Кудисю. Вокруг скалы растут небольшие деревья, чем-то похожие на наши дубы, и кустарник, в которых я вообще не разбираюсь (колючки да колючки!) Но больше всего меня порадовала трава. Она там повсюду – высокая, зеленая, сочная; и небольшой пруд за скалой окруженный цветами, в которых я тоже ничего не смыслю. Но очевидно они полевые – родственники с планеты изучаемой Кудисю. Остальную территорию занимают насаждения. Что это за насаждения, тоже не знаю. Видно, приусадебный участок. Другого сравнения на ум не приходит.

Мне стоило огромных усилий, чтобы вновь не засмеяться, когда из пещеры вышел Кудисю. Набедренная повязка; кожаный пояс, перекинутый через плечо; костяные браслеты на руках; амулет на шее; полу мокасины-лапти на ногах – и все это на фоне бледного, как простыня, и тощего скелетика. Нелепую картину довершал деревянный шампур с кусками жареного мяса. Он держал его в руке. По жирным пятнам вокруг рта можно было догадаться, что Кудисю оторвали от трапезы. И все же на нем сияла улыбка, подмеченная мной в первый день нашего знакомства.

Он ничего не говорил и не делал, увидев нас. Только стоял и улыбался.

Пазикуу предупредил меня перед тем, как войти.

– Делайте все, что он предложит, и повторяйте за мной. В остальном вы свободны.

Я плохо понял его просьбу, но перечить не стал.

Перед тем, как войти в основной купол, мы сняли с себя одежду и напялили точно такую же, что была на Кудисю. На мой немой вопрос Пазикуу успокоил.

– Манана, если вы забыли, копия Земли. С вами ничего не случится.

Он был прав. Когда я переоделся и оказался на территории Кудисю, то не почувствовал никаких перемен, если не учитывать аромата, витающего в воздухе. Запах живой природы, совсем как родном лесу и жареного мяса! От всего этого у меня заурчало в животе (он у меня очень любит шашлыки). А обстановка сильно смахивала на пикник, который за свою молодость у меня случался не раз.

Облачившись в шкуры, я понюхал их и попробовал на ощупь так, чтобы старики не заметили. Не хотелось их обидеть, но было не безразлично и то, что соприкасалось с моей кожей.

Опасения оказались напрасными. Никакого неприятного запаха и неудобств они не доставляли. Видимо специально для гостей, решил я и поднял руку ладонью к хозяину пещеры. Так он наконец-то нас поприветствовал.

Первым заговорил Пазикуу. Я сразу понял, что это не льуанский язык, отличающийся мягкостью. Этот язык был грубым, отрывистым, похожий на немецкий, хотя я и его-то не знаю, но от других отличить все же могу.

Говорили они не долго. После чего Кудисю жестом пригласил нас в пещеру.

– О чем вы там халям-балямкали? – шепотом поинтересовался я у Пазикуу.

Он дождался, пока Кудисю не скрылся в пещере и так же шепотом ответил.

– Я уговорил его разговаривать с нами на вашем языке. И еще, чтобы особо не проявлял характер мананцев, если вы вдруг что-нибудь не то сделаете или ляпните. Вы не знаете его правил.

– А если он его все же проявит?

– Зашибить может. Но вы не переживайте – я рядом.

– Успокоили.

По виду Кудисю нельзя было сказать, что он способен на такое. Мешала его улыбка. Она освещала пещеру до моей первой ошибки. Как только мы прошли в нее, меня поразила ее атмосфера – дикая и в тоже время домашняя. Может потому, что я сам когда-то мечтал об отшельничестве? Один со своими мыслями, никто не мешает. Занимайся чем хочешь, когда хочешь, с кем хочешь… «С кем», конечно, это уже не отшельничество… Ну, хотя бы, чтобы была возможность иногда делать исключения.

Пещера у него относительно просторная. В ней свободно могут прожить человек пять. Повсюду натянуты веревки из каких-то растений вперемешку с шерстью животных, на которых висят шкуры, сушеные плоды и прочие предметы, коим по незнанию я не могу дать определение. В центре очаг – полукруглое сооружение из камней. В нем дотлевали угли, а в стороне стояли обгорелые шампура и деревянное подобие тарелки, в которой дымились куски мяса. У основании отвесных стен на небольшом возвышении от песчаного пола разбросаны шкуры. Таких «топчанов» (иначе назвать нельзя) у него четыре. Каждый способен вместить двоих. В одном из углов в беспорядке свалены обглоданные кости вперемешку с палками, камнями и веревками. Однако никакого неприятного запашка не чувствовалось, несмотря на все признаки, кроме восхитительного аромата шашлыка.

Кудисю пригласил к одному из топчанов. Я устроился рядом с Пазикуу, сам хозяин занял место напротив.

– Кушайте, – последовало очередное предложение.

Пазикуу не успел меня предупредить.

Я первым потянулся за куском к тарелке, но цели своей не достиг. Кудисю так сильно треснул по моей руке деревянным прутом, что я взвизгнул.

– Черт, больно же!!!

Теперь он не улыбался. На лице была злоба. Огромные глаза смотрели на меня не моргая, прожигая насквозь.

Но, спустя секунду, этот старикашка снова стал сама доброта!

– Простите Стасик, я так вжился в роль мананца, что не смог удержаться. У них есть первое правило «старшего». Вы должны были дождаться, когда Пазикуу возьмет или откажется, а потом только…вот.

– Я не голоден, – сказал Пазикуу и взглянул на меня.

– Я теперь тоже что-то не хочу.

То, чего я так желал минуту назад уже перестало для меня существовать. Думал, пусть подавится своей фальшивой улыбкой, чем отведаю его блюдо. Наверняка оно из какой-нибудь крысы или ящерицы! Мое оскорбленное самолюбие жаждало мести.

– Кудисю, извините, а где вы охотитесь? – начал я, показывая на тарелку. – Или тоже синтезируете, как Пазикуу. Но Пазикуу можно простить, списав приобретение местных продуктов на поход в супермаркет или рынок, которых на Земле уйма.

Старики переглянулись. Но Кудисю и не думал обижаться.

– Мне кажется вы несколько увлеклись, ставя в пример Пазикуу, – он говорил так вежливо, что я постепенно начал терзаться совестью. Это была моя вторая ошибка. – Разумеется, я охочусь. Но не здесь, а на Манане. Правила не дают нам жить в изучаемом месте, приходиться изворачиваться. Это правильно.

Некоторое время мне пришлось молчать, пока он рассказывал об особенностях своей работы. Тем более я боялся снова что-нибудь ляпнуть, что могло его обидеть. Я мало понимал, что он говорил. Уловил лишь, что для более объективного восприятия им приходиться буквально превращаться в предмет изучения.

Иногда доходит до курьезов.

Однажды ему довелось высвобождать из ловушек двоих незадачливых гостей, которые пришли набраться опыта. Это были молодые специалисты. Они только что вступили на выбранную дорогу и не могли еще осознать всю серьезность избранной профессии.

Признаться, после такого сообщения у меня мороз по коже пошел. Пазикуу, заметив, что мои глаза стали похожими на его, успокаивающе похлопал по моей коленке. Он знал о ловушках и не за чтобы не подверг нас опасности.

Еще один случай произошел с самим Кудисю. Но перед тем, как поведать его, в общих чертах просветил об их анатомии.

– Наша система пищеварения за многие тысячи лет, если можно так выразиться, отрафировалась до такой степени, что если накормить любого льюанца обыкновенной пищей, он непременно помрет. Представляете Стасик, мы даже воду не пьем, все равно, что ваша антилопа адакс. Что касается меня, Пазикуу, Ниминоки и нам подобных, то это отдельный разговор, для специалистов. Скажу только, что наша наука еще и не на то способна. Могут сделать из вас любое животное, только с человеческими мозгами. Так вот, представляете Стасик, я чуть не стал алкоголиком. У мананцев есть один плод, который при разложении выделяет спирт. Они едят его постоянно для укрепления иммунитета и при этом с ними ничего не происходит. Я попробовал кусочек – ничего! Ну, думаю, организм у нас не хуже. до меня на это никто не решался. Попробовал еще, потом еще, пока не пристрастился. Это я! Льуанец! Еле откачали. Пришлось переделывать пищеварительный тракт под мананца!

– А не проще было мозги вделать в мананца?

Я уже не опасался спрашивать. Он снова мне нравился.

– Проще, – мне показалось, что Кудисю посмотрел на меня с уважением. – Если бы не наши правила. Да и в «свет» иногда выходить приходиться, а в образе мананца…сами понимаете.

Тогда у меня возник другой порос.

– Кудисю, вы говорили, что на Манане существует и феодализм. Почему же вы живете как первобытный человек?

Он помолчал, взглянул на Пазикуу, но тот не обращал на него внимания, так же как и на меня, а, отвернувшись к выходу, любовался местным пейзажем.

– Было бы глупо изображать из себя феодала, – начал Кудисю с осторожностью. – Для этого нужны рабы, крепостные, подданные. Я не могу себе этого позволить. А чтобы стать рабом для этого нужно кому-то быть надо мной, что так же невозможно. На Манане еще есть земли, где матриархат только закончился. Не все пережили такой перелом: кто-то превратился в отшельника, а кто-то окунулся в дальнейшее развитие истории. Я как раз представляюсь таким отшельником. Хотя признаю, мне не достает тех опасностей, которые подстерегают их на каждом шагу, а окружающий мир не в полной мере отображает нужную действительность. И все-таки я умею делать все, что может мананец…

Я вспомнил про Пазикуу. Ведь он тоже такой. Знает, практически, все о Земле, несмотря на то, что живет в «обыкновенном доме», хотя мог жить во дворце. Мог корчить из себя лорда, миллионера, президента, в конце концов. Или индийца какого-нибудь племени, крестьянина, рабочего. Он и Кудисю живут так, как им удобно. И они бы могли вообще пренебречь подобной ролью – и без этого их знаний и умений хватило б, чтобы удивить любого аборигена. Но, все же, нельзя не восхищаться их мужеству и фанатичной преданности своему делу. Может, если бы наши ученые, археологи, гуманитарии жили в своих изучаемых стихиях, то наше прошлое не казалось таким расплывчатым?

Не знаю почему, но я вдруг потерял интерес к разгоаору.

Временами казалось, что передо мной профессор, пытающийся пересказать более подробно то, что мне уже приходилось изучать в школе: все то же разделение труда, то же рождение эксплуататоров и тому подобное, связанное с возникновение следующей ступени общественно-экономического строя. Но, чтобы не обидеть Кудисю, я старался слушать его очень внимательно и даже в некоторых местах показывал удивление. Что-то переспрашивал, чем-то возмущался, где-то поддакивал.

Одно обстоятельство меня и впрямь возмутило.

Сначала я переспросил что такое «евгеника», когда дошло до сравнения с земной историей.

– Это заслуга вашего Гальтона и его последователей, которые утверждают, что прогресс человека прекращается вместе с исчезновением естественного отбора. Разумеется, на Манане такого понятия еще нет, как и не было у вас до 1869 года. Но факт остается фактом. Сейчас они живут по тем же законам, по которым живете и вы – земляне.

– То есть, как? – не понял я.

– Большинство землян пока только стараются вызвать у себя чувство сострадания к неполноценным личностям. И в то же время вы грызетесь совестью от того, что у вас это не получается. Конечно, вас можно и нужно похвалить за пандусы, благотворительные фонды, спецклиники, льготы…однако эта заслуга принадлежит лишь толике действительно милосердных людей. В основном же дешевым пиарам: предвыборным законопроектам, испытывающие впоследствии затруднения с финансированием; фирмам, занимающиеся отмыванием капитала; и моде, оправдывающей только недостающее место в кошельке хозяина, решившегося на пожертвование.

– Вы нас обвиняете?

– Ни в коем случае. Мы тоже через это прошли.

– Тогда почему таким тоном?

– Потому что на это нельзя повлиять извне. Это дело каждого…

Расстались холодно. С сухими пожеланиями.

Впервые видел льуанца в таком волнении. Видимо он очень переживал. Но как можно повлиять на это, если сам Кудисю признал свою беспомощность?

После этого визита я еще больше зауважал их, несмотря на то, что с первого взгляда можно было разочароваться в характере, проявивший слабость.

По дороге к Лэо я спросил об этом Пазикуу и как обстоит с этим делом у них.

– Собственно у нас и не осталось таких. Наши медики постарались. Заставляют клетки регенерировать в короткие сроки. Что касается умственных осложнений, то таких просто нет и не было ни у нас, ни у вас. Альтернативная реальность, в которую закинуло их сознание для них не совсем пригодна. И наша задача помочь им.

– То есть, так же помещаете в лечебницы, как потенциальных преступников?

– Не забывайте, потенциальные преступники идут на это добровольно. Но есть и другая категория, для которых подобное немыслимо. Для них мы создаем реальность, требующаяся им в зависимости от специфики отклонения. В этом отношении прав был ваш Левкиб (оказалось Левкипп), утверждавший, что ни одна вещь не возникает без причины, но все происходит на каком-нибудь основании и в силу необходимости. И хотя, я думаю, он не имел ввиду умственные отклонения, его слова можно применить к вопросу. Где та грань, определяющая степень опасности для общества и самого человека, которого постигла подобная участь? Когда он рвет на себе волосы? Когда склоняется к суициду? Или когда не способен обслужить себя и его перестают понимать окружающие? Никто не знает и не узнает.

Пазикуу предоставил мне время подумать

Мы бесшумно скользили по однополосной дороге. Одинаковые деревья вокруг были похожи на хорошо подобранную армию, где каждый солдат представляет собой идеальную единицу – без изъяна и излишеств.

Вспомнился один мой школьный товарищ. Не товарищ. Скорее, просто одноклассник – Вова Колбин (Царство ему Небесное!) Он дотянул с нами до восьмого класса. Именно, дотянул. В начальной школе он был обыкновенным мальчишкой, как и все мы. Ни чем не разнился на первый взгляд, хотя об этом сейчас трудно судить. Во всяком случае, мы считались с ним на равных. Позднее, с класса пятого-шестого, все стали замечать за ним странности в поведении, нам сложно было с ним общаться. Тогда и кроме него многие учились на двойки, но они, тем не менее, не отличались так сильно коммуникабельностью от отличников и других детей, как Вова. Он был очень замкнут. Помимо этого в его поведении наблюдалась медлительность и явное равнодушие к происходящему. Он никогда не выполнял домашнее задание, на уроках или смотрел в окно или что-нибудь рисовал в тетрадях, на руках, на учебниках. С ним невозможно было поговорить о девочках, о просмотренном фильме и вообще на какую-нибудь другую тему, требующую хотя бы минимальный запас слов. Его общение сводилось к тому, чтобы сказать «да», «нет», позвать кого-нибудь или послать кого-нибудь. Он никогда ни с кем не играл, ни дрался, ни ругался. К нему нельзя было прикрепить такое обидное слово «тормоз»…словом, дальше некуда. И все-таки, я не припомню, что мы его обижали. Может быть вне класса и вне школы он и оказывался странным, но только не в своем коллективе. Конечно, мы понимали, что с ним творится неладное. Мог, например, засмеяться без причины, ходить со слюной на губах и не чищеным носом. Изо рта у него всегда пахло…но он пробыл с нами с первого класса и стал, если не родным, то привычным уж точно. Только по окончании школы мы перестали с ним общаться. Даже сейчас помню, когда навещал родной поселок, я скрипя сердцем подавал ему руку и старался поскорее ретироваться. Его болезнь достигла кризиса, из речи ничего нельзя понять, лишь по жестам и отдельным словам всплывших в его памяти. Я даже до конца не уверен, что он до конца узнавал меня.