355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вячеслав Каликинский » Посол. Разорванный остров » Текст книги (страница 5)
Посол. Разорванный остров
  • Текст добавлен: 15 апреля 2020, 04:31

Текст книги "Посол. Разорванный остров"


Автор книги: Вячеслав Каликинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Встречный дилижанс был в худшем положении: его правые колёса почти повисли над пропастью, а рывки возбуждённых лошадей мало-помалу сдвигали его в сторону бездны. Кучера, не сходя со своих мест, были всецело увлечены взаимными обвинениями и не замечали этого – лишь перепуганный форейтор встречного дилижанса сполз со своего коренника и убежал подальше, к скале. Лошадей успокоить было некому.

Первым опасность в полной мере оценил Уратаро Сига. Он спрыгнул со своего сиденья, ухватил под уздцы переднюю пару лошадей встречного дилижанса и принялся успокаивать их – поглаживать и похлопывать по взмыленным шеям, что-то тихонько говорить по-японски.

Постепенно лошади успокаивались, перестали рваться вперёд. Затих и зловещий шорох песчано-каменного «ручейка», сыпавшегося в бездну из-под колёс экипажа. Спрыгнувшие следом Эномото и Асикага, не сговариваясь, ухватились за задние колёса своего дилижанса, пытаясь сдвинуть его ближе к скале, – однако карета была слишком тяжела.

Тут спохватились и другие пассажиры. На помощь из кареты выскочили двое мужчин, ехавшие на откупленных японцами местах, стражники обоих экипажей. Совместными усилиями задние колёса кареты, наконец, удалось немного сдвинуть, и тогда Эномото дал знак Уратаро. Тот осторожно потянул лошадей, оси экипажей расцепились, и дилижансы разъехались.

Опомнившиеся кучера, осторожно заглянув в пропасть там, где на краю дороги остались следы колёс, поспешно отступили подальше и дружно закрестились. А потом наперебой принялись предлагать японцам вином из своих бутылей, дружески хлопать их по спинам, обнимать за плечи.

Эномото, уже знакомый с этим бесцеремонным обычаем европейцев, терпел панибратские объятия и похлопывания с лёгкой улыбкой. Однако, наблюдая за своими соплеменниками, он пришёл к выводу, что те в любой момент могут отбросить руки простолюдинов, сделать какие-то угрожающие движения. Особенно это касалось побледневшего от гнева Асикага, никогда близко не сталкивавшегося с европейцами и их обычаями.

Сохраняя на лице улыбку, он громко по-японски предупредил спутников:

– Господа, не обращайте внимание на проявление панибратства! Это ни в коей мере не проявление неуважения к вам! Так в Европе благодарят людей за помощь. Прошу вас, улыбайтесь и не отталкивайте этих тёмных людей, не знакомых с правилами японской вежливости!

Это распоряжение прозвучало вовремя: итальянцы, простодушно и от всей души благодарившие иностранцев за помощь, уже начали обращать внимание на то, что невесть откуда взявшиеся чужестранцы с трудом переносят их вполне дружеские прикосновения. И даже отталкивают их от себя… Самурайская дисциплина и привычка повиноваться старшим заставила молодых японцев хоть и через силу, но вполне дружески поулыбаться в ответ.

Наконец инцидент был исчерпан, пассажиры обоих дилижансов разошлись по своим местам, кучера поднесли к губам свои рожки – и кареты разъехались. Асикага, поджав губы, перебрался внутрь кареты.

Эномото, устаиваясь на своём прежнем «мостике» поудобнее, на этот раз прихватил с собой из чемодана мощный швейцарский бинокль, и теперь через его линзы с удовольствием рассматривал развернувшуюся слева по ходу движения морскую акваторию. Не исключено, что вон тот далёкий белый клочок, почти исчезнувший за линией горизонта, и есть парус уходящего в обратное далёкое плавание японского клипера, догнавшего их корабль позавчера.

Стоило ли, подумал Эномото, на мгновение отводя от лица окуляры бинокля и смаргивая. Стоило ли высокочтимому правительству допускать столь высокие траты, чтобы передать направляющему в Россию послу утверждённые правительством эскизы парадного мундира вице-адмирала? И не мелочная ли сие опека – сопроводить эскизы приказом непременно заказать мундир в Париже?

Мундир Эномото собирался шить где-нибудь по дороге в Россию – в той же Швейцарии, либо в Берлине. Зачем делать такой крюк? Но приказы не обсуждаются – тем более что возможность побывать в Париже чрезвычайно его обрадовала. Как говорят в Европе, нет худа без добра: визит в столицу Франции даст ему возможность увидеться с Жюлем Брюне – если непоседливого солдата удачи не сманили, конечно, в какую-нибудь новую заграничную авантюру.

Эномото и предполагать не мог, что приказ шить мундир именно в Париже и преследовал именно эту цель: подтолкнуть его к встрече с Жюлем Брюне. А если бы он забыл о существовании француза, либо посчитал встречу с ним в своём новом дипломатическом качестве неуместной, то лейтенанту Асикага Томео было приказано, насколько возможно, способствовать этой встрече…

Тем временем почтовая карета всё мчалась и мчалась на север итальянского «сапога». Ещё трижды менялись на станциях лошади, и когда уже ночь раскрыла над Апеннинами свой чёрный бархатный купол, кучер сжалился над утомлёнными пассажирами. Остановив взмыленных коней во дворе пятого по счёту заезжего дома, кучер выкрикнул слово, понятое и без перевода:

– Баста!

На этой станции путников ждал ужин и ночлег.

Эномото сверился с картой, удовлетворённо кивнул головой:

– Как я и предполагал, за сегодняшний день мы преодолели ровно треть пути до Турина. Ещё два дня – и мы в бывшей столице Италии! Там мы пересядем на поезд и далее поедем в гораздо больше комфортных условиях!

Через два дня на третий, прибыв на почтовую станцию Турина, японцы оказались столь вымотанными путешествием, что решили задержаться в местной гостинице, чтобы выспаться и отдохнуть. Правда, предусмотрительный Эномото счёл нужным оставить хозяину распоряжение послать прислугу за билетами на послезавтра – в спальный вагон до Парижа.

Убедившись, что заказанные билеты куплены и доставлены в гостиницу, сопровождавшие японцев сыщики немедленно отбили подтверждающую депешу в Неаполь, и поспешили на заслуженный ими отдых в другую гостиницу.

Электрические сигналы в проводах, прежде чем превратиться в неровные строчки букв, проделали большой путь – сначала в Неаполь, потом, несколько изменившись, в Женеву. Там смысл телеграфного сообщения из Италии, прежде чем оно отправилось в Берлин и Варшаву, изменился уже довольно сильно. И некий мелкий варшавский чиновник, упрятав полученную депешу в особую папочку, отправил в русский Кронштадт совсем другую телеграмму. Эта депеша донельзя огорчила сначала курьера местной телеграфной конторы Осипа Петренко, а следом и… главу Министерства иностранный дел Российской империи, светлейшего князя Горчакова.

– Кондратий Степанович, побойся Бога! – скулил курьер, которому до смерти не хотелось выходить в глухую заполночь на улицу, где свирепый ветер с Финского залива рвал крыши с домов и выл в трубах совсем не по-весеннему. – Какая ж тут срочность у депеши ентой? Ну, ребятёнок бы народился или, скажем, наследствие агромадное кому-то подвалило – ну, тут понятно! Надо идтить – и побежишь. А тут? Купчина пьяный резвится, не иначе! Пишуть про какого-то племянника, ни дна ему не покрышки. Не желает тот племянник ехать туды, а желает сюды… Ну и пусть его – нешто до утра получатель не дотерпит? Кондратий Степанович!

– Осип! Ты меня удивляешь! Депеша под литером «внеочередная», в рупь слово – отправитель деньги уплатил, и нам дела нет, что там писано! А ты ведь экзамен, Осип, в прошлом годе держал на младшего телеграфиста – провалил, правда, но ведь стремился! Как же ты с таким пониманием своего долга должность телеграфиста исполнять бы стал, а? Видно, Бог шельму-то и вправду метит! Бери депешу и ступай, говорю! Доставляй!

Осип, поняв, что никакой отсрочки до утра не выплакать и не вымолить, принялся укутывать тощую шею в поднятом воротнике шинелишки башлыком.

– Полтора часа, как полночь пробило, – бормотал он. – Гляди-ка, срочная кака депеша! Ну, срезал меня почмейстер на екзаменте том – так что же? Всё одно лучше меня географию расейскую никто не отбарабанил, все признали! А тут? Не желает, видите ли, ехать племяш беспутный в Полоцк, а едет в Таганрог. Где на карте Полоцк, а где Таганрог? То-то, пьяный в зюзю купчина тешился, а люди тут страдай!

– Шагай живее, страдалец, – начал не на шутку сердиться телеграфист. – Я вот утром-то начальству доложу, что ты на цельную половину часа доставку «внеочередной» задержал! Погляжу тогда на тебя, географ хренов!

Добравшись до места проживания адресата в каких-то четверть часа – слава богу, Кронштадт невелик! – Осип приготовился долго колотить в парадную двухэтажного особняка, а потом терпеливо убеждать прислугу отпереть двери в глухую ночь. Однако ночного курьера будто бы ждали: после первых же ударов по двери из-за неё послышалось ворчливое: «Кого нелёгкая носит?»

– Телеграмма господину Крапивину, из Варшавы…

Загремели замки и запоры, и лишь в последний момент, перед тем как распахнуть дверь, прислуга посветила в смотровое окошко фонарём: точно ли телеграфный курьер? Фуражка с кокардой, на которой были выбиты две скрещенные молнии, убедила. И дверь распахнулась.

– Давай свою книгу, болезный! Распишусь сам, а барина будить не стану.

Повеселевший Осип охотно протянул открывшему дверь слуге разносную книгу, вручил конверт со сложенным особым манером телеграфным сообщением, и, не удержавшись, по-извозчичьи попросил строго запретное в почтовом ведомстве:

– На чаишко бы с вашей милости. Погоды-то эвон какие: ветрище просто с ног сдувает!

– Получи двухгривенный, страдалец! – слуга сунул Осипу монету и недвусмысленно распахнул входную дверь: выметайся, мол!

А Осип, которому неохота было снова выходить на стылую улицу, медлил:

– Слышь, мил-человек, а барин-то твой кто будет? Из купцов али как?

– Из купцов, из купцов, – скривил губы «мил-человек». – Ты давай, шагай, не студи фатеру-то! Дай двери закрыть…

Поправив башлык, Осип, поджавшись, мелкими шашками побежал обратно в телеграфную контору, с горечью и грустью размышляя о том, что не привёл вот Господь его родиться в купеческой семье. Или, скажем, в семействе большого почтового начальника – нешто он бегал бы вот этак-то, ночами, разнося дурацкие телеграфные депеши?!

Между тем «дурацкая» депеша из Варшавы дала основание прислуге разбудить барина «из купцов»:

– Ваш-бродь, депеша из Варшавы! – бережно потряс барина за плечо прислужник. – И заканчивается словами: «Хвала господу нашему». Ваш-бродь…

– Да встаю уже, встаю, – застонал, заворочался барин – не из купцов, конечно, а из секретных чиновников одного из департаментов МИДа. – Точно там – «Хвала Господу нашему»? Или просто – «Хвала Господу?»

– Нашему, ваш-бродь!

– А-а, ну сейчас!

Очень сильно удивился бы курьер Кронштадтской телеграфной конторы Осип, если бы увидел дальнейшие действия получателя срочной телеграфной депеши. Прочитав и перечитав текст, «барин» накинул тяжёлый халат и проследовал в особую комнату особняка, где был установлен… новейший приёмо-передающий телеграфный аппарат. Включив и настроив его, «барин» отбил положенный на нынешнее число пароль, и, поминутно сверяясь с текстом телеграммы из Варшавы, отправил свою депешу единственному адресату на другом конце провода – светлейшему князю Горчакову.

Таким образом, по прошествии следующего часа, депеша со срочным сообщением из Неаполя была доставлена получателю.

Разбуженный под утро камердинером, принёсшим на подносике сложенный в четверть лист писчей бумаги, светлейший легко поднялся, надел заботливо протянутые очки, развернул бумагу. Камердинер поднёс поближе шандал со свечами: в своём доме новомодного электрического освещения канцлер пока не признавал.

Прочитав и перечитав депешу, Горчаков приказал подать одеваться. Камердинер тихонько вздохнул, понимая, что обращать внимание светлейшего на то, что нонесь только четверть пятого утра, бесполезно. Слава богу, что карету не приказывает заложить – стало быть, домашним телеграфом обойдётся…

В своём кабинете Горчаков, брызгая пером, написал половину странички убористого текста, позвонил в колокольчик:

– Значит, всё-таки Париж, – расстроено бормотал канцлер себе под нос. – И зачем он вам сдался, японские господа самураи? Что вы хотите показать нам, убогим?

В дверях возник помощник министра. Горчаков глазами указал ему на только что подписанную бумагу:

– Это отдайте в первое отделение нашего шифровального департамента, барону Таубе. Пусть самым срочным образом отправят в Париж, графу Орлову. А в Кронштадт для Неаполя по прямому проводу отправьте, голубчик, только имя.

– Будет исполнено, ваше сиятельство…

При канцелярии министра иностранных дел существовал шифровальный департамент, структурно поделённый на два отделения. В первом обрабатывались письма и директивы министерства, адресованные послам и консулам за границу. Второе отделение, руководимое тайным советником Долматовым, занималось более деликатными делами: здесь разбирались копии шифротелеграмм, которые удавалось добыть из дипломатической почты иностранцев. «Добыча» производилась двумя путями: перлюстрацией корреспонденции и методом прямого подкупа курьеров, перевозящих почту иностранных послов и консулов, аккредитованных в России.

Читая чужую переписку, и канцлер, и все чиновники МИДа от мала до велика, отдавали себе отчёт в том, что и российскую засекреченную почту заинтересованные в том иностранцы читают не менее старательно. Системы шифровки, коды и ключи к ним периодически менялись, но это вызывало лишь временные затруднения. Проходила неделя-другая, и добывались новые коды и ключи к ним. Причём добывать их в Европе труда не составляло: во второй половине XIX века в Берлине, Женеве, Брюсселе и Амстердаме сложился настоящий рынок шпионской атрибутики со своими расценками, со стабильными спросом и предложениями.

Именно по этой причине совсем недавно Горчаков, по совету барона Таубе, и завёл несколько неизвестных большинству сотрудников МИДа секретных телеграфных контор, одна из которых и переслала ему нынче шифровку из Неаполя. Из тайного фонда министерства были выделены деньги на покупку домов в непосредственной близости от Петербурга. Купчие, естественно, были оформлены на подставных лиц. Инженеры военного министерства протянули из «контор» прямой провод в МИД. В самих же «конторах» поселились самые обычные люди – где отставной офицер, где скромный рантье, где торговый представитель зарубежной фирмы.

Об установленных в «конторах» новейших телеграфных аппаратах знала только доверенная прислуга, тоже, впрочем, числящаяся по штату внешнеполитического ведомства.

Время от времени по этим адресам приносили депеши из настоящих телеграфных контор – как правило, вполне с виду безобидные и бесхитростные. На самом деле эти телеграммы были своего рода мидовскими молниями. Обработанные депеши по прямому проводу уходили в министерство, а там, как правило, незамедлительно докладывались высшему руководству.

Так случилось и на сей раз. Получив подтверждение о необъяснимом пока повороте японского посланника во Францию, Горчаков немедленно отправил в Париж шифровку о приоритетной необходимости установить самое тщательное наблюдение за персонами, имена которых графу Орлову будут сообщены дополнительно из другого источника. Имя персоны было надёжно зашифровано в другой депеше, совсем короткой, которая начала свой долгий обратный путь из Кронштадта во французскую столицу через Варшаву и Берлин.

Не сомневаясь, что официальная директива на имя графа Орлова уже сегодня будет расшифрована и ляжет на столы европейских коллег, Горчаков надеялся, что к истинному объекту его интереса «дорожки» у них пока нет.

Глава четвертая

Хозяин кабинета впёр в посетителя тяжёлое пламя единственного глаза, и тот, испытывая большие неудобства, тихонечко заёрзал на стуле, однако свой взгляд, удерживаемый на уровне коротких бачков высокопоставленного собеседника, отводить поостерёгся. Граф Николай Алексеевич Орлов, хоть и слыл, в отличие от своего отца, либералом, однако с преклонным возрастом старые раны и постоянное дурное самочувствие стали давать о себе знать. Более всего же граф не любил, когда собеседники в разговоре с ним отводили глаза в сторону. Николай Алексеевич в таком случае мог резко вспылить, наговорить кучу обидных предположений, а то и просто выгнать. Не поглядит, не вспомнит, что Александр Александрович Мельников – не губернский секретаришка, а чиновник 5-го класса, статский советник…

Чрезвычайным посланником в Париж генерал-лейтенант граф Орлов был назначен три года назад, в декабре 1871 года, ранее исполняя такие же должности в Австрии и Великобритании. Мельников прекрасно знал послужной список посланника и глубоко уважал этого человека за былые заслуги на полях сражений. В турецкой кампании 1854 года, будучи ещё в чине полковника, Орлов руководил штурмом форта, и в одну ночь получил девять тяжёлых ран и лишился левого глаза. Обласканный за личную храбрость императором, граф не пожелал доживать дни где-нибудь на покое и уже через самое малое время попросил у государя «живое дело». Чтобы не обидеть старого вояку, государь и направил его на дипломатическое поприще.

Но и тут генерал предпочитал действовать по-кавалерийски, не желая порой даже слышать об азах дипломатического искусства, чем приводил в отчаяние и начальство МИДа и коллег. Со временем граф стал прислушиваться к отеческим увещеваниям государя, осторожным подсказкам коллег из внешнеполитического ведомства. И хотя в узком кругу семьи либо друзей по-прежнему говорил о глубочайшем отвращении к обычным в дипломатической среде увёрткам, недоговоркам и хитростям, на службе он стал использовать во благо дела даже свой имидж прямого, бесхитростного служаки-генерала.

Но вот к чему Николай Алексеевич Орлов за всё время службы посланником так и не смог привыкнуть, так это к насущной необходимости чтения чужой почты, добывания шифров и кодов, тайного наблюдения за иностранными коллегами, а паче чаяния – использование попавшего в руки компромата к вящей пользе отечества.

Вот и сейчас он касался принесённой Мельниковым папки с материалами оперативного наблюдения кончиками пальцев, с явным отвращением. Когда речь шла о тайных операциях, даже густая щётка усов над верхней губой графа шевелилась как-то осуждающе.

– Скверно, милостивый государь! Скверно! Шестой день изволите азиатов под наблюдением держать, а результатов нет! Нету, Александр Александрович! Что прикажете канцлеру в Петербург докладывать?

– Помилуйте, ваше сиятельство! – Мельников позволил себе чуть улыбнуться. – Чего ж тут скверного, если наблюдение не выявило никаких нежелательных контактов? Это ж хорошо! И начальство наше в Петербурге наверняка довольно будет…

– «Не выявило»! – перебил Орлов, по-птичьи чуть склонив голову и недобро щуря глаз на собеседника. – Вот именно: не выявило! Может, просто плохо выявляли-с? А? Вам не приходило в голову, милостивый государь, что у нашего петербургского начальства были все основания подозревать японцев в неких злоумышлениях? Начальству, я вам доложу, всегда чуточку виднее, нежели нижестоящим чинам! Никакой полковник, даже семи пядей во лбу, просто не может представлять себе общей диспозиции войск на поле боя так, как генерал, а тем паче фельдмаршал. Что, не согласны, сударь мой?

– Совершенно с вами согласен, ваше сиятельство! Но у нас-то случай совершено иной! Японский посланник, направляющийся в Россию, в Италии вдруг неожиданно меняет маршрут следования и поворачивает в Париж. Учитывая наши непростые нынче отношения с Францией, это чревато всякими неожиданностями в дальнейшем. И нет ничего удивительного в том, что Петербург, обеспокоенный этим неожиданным поворотом, настоятельно просит нас понаблюдать тут за парижским времяпрепровождением японского посланника! Вот мы и стараемся! И ничего, слава богу, пока не выявили. Вот отправился японец третьего дня к известному французскому мэтру мундир заказывать – может, он и вправду только ради этого в Париж завернул!

– Не знаю, не знаю, Александр Александрович! А встреча с неким французским военным, о котором в сегодняшнем отчёте говорится? Как его там…

– Жюль Брюне, – подсказал Мельников.

– Да, Жюль Брюне, милостивый государь! Разве это не официальное лицо? Не представитель военного министерства?

– Первые сведения о полковнике Жюле Брюне для нас вполне утешающие. Некоторое время тому назад он в составе французской военной миссии пробыл в Японии, в городе Иокогама несколько лет. Там же служил на флоте в чине капитана первого ранга и наш японец, Эномото Такэаки. Так что, скорее всего, это обычная встреча старых друзей, ваше сиятельство! Впрочем, помощник префекта Парижа, известный вашему сиятельству господин Мерсье, обещал в самое ближайшее время предоставить нам по полковнику Брюне подробнейшую справку.

– Не знаю, не знаю, – Орлов забарабанил пальцами по столу. – Я не слишком доверяю французам – легкомысленная какая-то нация! И этот Мерсье – да он просто щёголь светский, да и всё тут! Говоришь с ним о серьёзных вещах, а он всё пылинки с сюртука сдувает, складочки разглаживает… Ногти, извините, подпиливает!

– Напрасно вы этак, ваше сиятельство! Французская тайная полиция едва ли не первая в Европе среди прочих держав! А господин Мерсье, глава её парижского департамента, при всём внешнем лоске имеет высочайшую результативность в своём деле! Вот и за японцами нашими наблюдение организовал – любо-дорого! Я, грешник, подстраховался ведь – параллельно с французами частное розыскное бюро «Бинт и Самбен»[23]23
  Реальное розыскное бюро, созданное в Париже на средства Департамента полиции и подчинённое по линии секретного политического розыска МВД России за границами империи. Автор позволил себе лишь некоторую хронологическую вольность: бюро «Бинт и Самбен» было создано позже описываемых событий.


[Закрыть]
на японцев напустил!

– Ну и правильно, – буркнул Орлов, однако при упоминании о розыскном бюро с отвращением пошевелил усами. – Нечего им тут даром хлеб есть, под нашей «крышей» на адюльтере «лягушатников» серебреники свои зарабатывать… Ну, так что они?

– И Генрих Бинт, и Альберт Самбен – из бывших агентов наружнего наблюдения, ежели помните, ваше сиятельство. То есть люди суть многоопытные. И в отечестве нашем поработали, и тут изрядно уже. Так вот, они докладывают, что французские сыскные настолько японцев плотно опекают, что, как говорят, «пальца не сунуть». Пока те в гостинице жили, только раз и удалось нашим «наружнякам» незаметно в их номер пробраться. С пользой, правда: тогда наши агенты вперёд французских обратили внимание на переполненные газетами мусорные корзины в номерах, занимаемых самураями. И унесли тот мусор для подробного и детального осмотра и анализа.

– Оставьте ваши мусорные малопривлекательные подробности, милостивый государь! – крылья горбатого породистого графского носа затрепетали, будто бы при обонянии мусорных корзин.

– Виноват-с… В общем, по многочисленным отчёркиваниям в газетных объявлениях и по сделанным на полях газет пометкам удалось определить, что японцы озабочены поиском достойного мастера по пошиву военного мундира. Что и получило полное подтверждение при дальнейшем наблюдении. Найдя мэтра Ворта, японцы вскорости съехали из гостиницы на меблированную квартиру – либо в видах экономии, либо не желая, чтобы им лишний раз докучала назойливая гостиничная прислуга. Французская полиция, кстати говоря, и там очень оперативно сработала: по докладам наших агентов, прислуга в снятой квартире была моментально заменена агентом полиции. Напротив квартиры японцев, в зеленной лавке, под видом приказчиков также постоянно находятся полицейские агенты наружнего наблюдения. В непосредственной близости от дома дежурит фиакр, извозчик также заменён агентом. Как только японцы выходят из дома, в улице появляется сей экипаж…

– Ловко! – фыркнул Орлов, не маскируя всё ту же брезгливую гримасу. – И во сколько же, позвольте полюбопытствовать, нашей казне обходится такое усердие французских полицейских? Впрочем, не желаю знать! Слава богу, что никаким боком ко всей этой возне не причастен. Вы мне лучше скажите с полной ответственностью, Александр Александрович: могу я со спокойной душой рапортовать в Петербург об отсутствии подозрительных контактов японского посланника?

– Пока да, ваше сиятельство! Зафиксирован лишь визит посланника в военное министерство, к упомянутому мсье Брюне, да к мэтру Ворту, у коего заказан пошив мундира вице-адмирала. Всё остальное время господин Эномото тратит на пешие и конные прогулки по Парижу. Никаких встреч, никаких визитов в официальные учреждения. Что же касается спутников посла, то один из них и вовсе на улицу носа не кажет. Второй ограничивается короткими прогулками в районе проживания.

– Хорошо. Ступайте, милостивый государь!

Покинув личные апартаменты Чрезвычайного посланника во Франции графа Орлова, Мельников спустился на первый этаж особняка на улице Гренель, где размещалась канцелярия и присутствие посольства. Неприметная дверь, завешенная к тому же тяжёлой драпировкой, сообщала посольство со смежным помещением, где и располагалось Заграничное розыскное бюро Департамента полиции. Его ещё называли Парижским – по месту дислокации.

Статский советник Мельников, заведывающий всей Заграничной агентурой, в служебной переписке именовался «командированным министерством внутренних дел империи для сношения с местными властями, а также русскими посольствами и консульствами». В подчинении Мельникова находились также агенты, охраняющие за пределами отечества высокопоставленных лиц и монарших особ.

Главным объектом интереса Заграничного бюро была, разумеется, укрывшаяся в Европе неблагонадёжная русская эмиграция, революционеры всех мастей и калибров, а также прочая, по выражению тогдашнего министра внутренних дел Александра Егоровича Тимашева, «нигилятина». Необходимость отслеживания инакомыслия за пределами России проявилась тогда, когда в Европу переместились революционные лидеры, когда стала очевидным то, что именно тут зреет всё то, что потом «взрывается» в родном отечестве.

Однако очевидность меняющейся диспозиции с революционными и террористическими элементами не способствовала решению проблемы как таковой. Присмотр за инакомыслием, а тем паче проникновение внутрь законспирированных организаций и революционных ячеек за рубежом оказались делом гораздо более трудным, нежели в родном отечестве. Причём трудности начинались уже на границе: ни одна из европейских держав не приветствовала легального появления у себя чужих агентов тайной политической полиции. К тому же многие весьма небесталанные у себя на родине агенты просто не могли работать за рубежом из-за языковых проблем.

Во Франции проблему попытались решить за счёт привлечения местных, как принято говорить, кадров. По согласованию с префектом Парижа Луи Андрие, главой русской резидентуры здесь стал его первый помощник Мерсье – шеф секретно-наблюдательной части парижской полиции. С русской революционной спецификой у него, конечно, было немало проблем. Но когда возникла необходимость плотного оперативного наблюдения за прибывшими в Париж японцами, тут французская тайная полиция проявила себя в полном блеске!

Сегодня, кстати, у Мельникова была назначена встреча с префектом, и он ожидал от этой встречи окончательного разъяснения роли полковника-артиллериста Брюне. Поглядев на часы, статский советник решил по пути в префектуру заглянуть в «Бинт и Самбен».

* * *

В это же самое время из небольшой гостиницы папаши Трибо по другую сторону Сены на парижскую улочку вышел молодой человек в тёмно-синем статском сюртуке, таких же брюках со штрипками и в венском котелке. Глянув в обе стороны узкой кривой улицы с рядами мрачных двух-трёхэтажных домов, он вопросительно обернулся к провожающему его хозяину:

– Ну, чистый Петербург, милейший! Такая же теснотища! Разве что потеплее тут у вас… В какую же сторону мне идти?

– Налево, налево, мсье Берг! Не более десяти минут лёгким шагом, и вы увидите купол Гранд-опера, а сразу за ней – бульвар Капуцинок, являющийся частью Больших бульваров, мсье! Там – истинный Париж! Так вам точно не нужен провожатый, мсье Берг? Вы уверены?

– Разберусь и сам с вашим Парижем, мсье Трибо!

Прикоснувшись двумя пальцами к полям котелка, Берг легко зашагал в указанном направлении, стараясь держаться середины скверно мощённой улицы, где грязи было поменьше.

Подумать только – он в Париже! ещё позавчера, передав сопровождаемую им команду офицеров своего батальона попечению русской военной миссии в Женеве и, тепло простившись с товарищами, он поспешил в билетные кассы железнодорожного вокзала и взял место в спальном вагоне до французской столицы. Поезд прибыл в Париж вечером, и, добравшись до гостиницы, Берг сдержал нетерпение и не отправился тут же на первую «вылазку», решив прежде как следует отдохнуть.

По зрелому размышлению, он ещё в Петербурге решил отказаться на время заграничного вояжа от военного мундира гвардейского батальона – тем паче что устав гвардейских частей требовал неукоснительного ношения мундира только в своём отечестве. Сменив в Париже мундир на статское платье, Берг почувствовал себя в нём хоть и свободней, но несколько неуютно. Более всего он опасался привлечь к себе насмешливое внимание истинных парижан своим провинциальным видом и заранее решил потратить первый день во французской столице на свою модную экипировку.

О Париже Берг много слышал от армейских товарищей, которым посчастливилось здесь побывать, собираясь в «европейскую экспедицию», молодой прапорщик-сапёр не поленился разыскать несколько новых и старых путеводителей. И тайком, опасаясь насмешек товарищей, несколько вечеров подряд штудировал их. Расставшись с командой офицеров в Женеве, он перестал маскировать брошюрки, и к прибытию во французскую столицу считал себя основательно подкованным по части её географии.

Когда минут через десять неспешной ходьбы по улочкам старого Парижа впереди замаячил над крышами серый купол Гранд-опера[24]24
  Гранд-оперá своим появлением обязана прихоти Наполеона III, который после покушения на него в старой опере на улице Лё Пёлетье отказался её посещать и потребовал новое здание. Строилась Гранд-опера 15 лет, и к весне 1874 года приобрела законченный вид. Открылась опера в следующем году, а позолоту на статуях на крыше и куполе обрела ещё позже.


[Закрыть]
, Берг невольно ускорил шаги, и скоро оказался на широченном бульваре, уже носящем имя барона Османа, великого «переделывателя» облика Парижа. Строительные работы здесь ещё тоже не были закончены, однако яркая зелень и ровные ряды цветущих в эту пору каштанов придавали бульвару праздничный вид. Яркие витрины множества магазинов и полосатые маркизы бесчисленных кофеен дополняли этот вид. В отличие от пустынных и почти безлюдных улочек, по которым Берг пробирался сюда, бульвар был заполнен людьми. Дав себе слово, что непременно вернётся сюда попозже, Берг устремился дальше.

Из пространных объяснений владельца гостиницы папаши Трибо Берг уяснил, что быстро и по последней моде можно экипироваться в одном из многочисленных пассажей – крытых галерей, обжитых торговцами и мастерами.

– Разумеется, истинный парижский облик мсье может приобрести лишь у известных мастеров швейного дела, – живописал француз. – Однако кутюрье шьют одежду несколько дней, а то и недель. Да и стоят их услуги недёшево, гм… Но в уличных салонах и магазинах мсье без труда и потерь времени сможет найти готовое платье, которое подгонят по его фигуре за час-другой. А пассажи, мсье Берг, тем и хороши, что вы без труда сможете скоротать время ожидания в других лавочках и магазинах, художественных салонах и даже в великолепных банях, мсье! Это же Париж!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю