Текст книги "К земле неведомой: Повесть о Михаиле Брусневе"

Автор книги: Вячеслав Шапошников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

К Смоленской воскресной школе они подошли как раз вовремя. Уже расходились ее великовозрастные ученики – рабочие с фабрик Максвеля и Паля, Александровского, Семянниковского заводов, с других заводов и фабрик. В темноте слышались возбужденные молодые голоса, хлюпающие звуки шагов.

Михаил придержал Василия за рукав:

– Я тут подожду. В школу не пойду. Лишний раз попадаться на глаза сторожу ни к чему… Учительницы скоро выйдут.

Постояли молча, слушая, как переговариваются, перекрикиваются расходящиеся после занятий рабочие.

В стороне, там, где за Шлиссельбургским трактом растянулась целая череда всевозможных питейных заведений, слышались иные голоса н звуки… Кто-то лихо рвал меха гармоники, кто-то «дробил» каблуками под ее наигрыш, кто-то тянул хриплую арестантщину, слух резанули дикие крики. Обычное дело – драка… Там завершался на свой, обычный, привычный лад воскресный вечер другой рабочей молодежи…

Словно прочитав мысли Михаила об этом, Василий сказал, натужно кашлянув:

– Да… Какая все-таки разница… Те и эти… Если бы мы все, как один, поняли верный-то путь!.. А то столько нашего брата, рабочего, в грязи да во тьме жизнь свою убивает!..

– Если бы все… – раздумчиво откликнулся на его слова Михаил. – Эх, если бы все разом истину-то разглядели!.. Да ведь не бывает так… Нужна постоянная тяжелая работа тех, кто разглядел…

В дверях школы показалась группка девушек. Михаил узнал Надю и двух ее приятельниц – Зиночку Невзорову и Аполлинарию Якубову, с которыми тоже ранее был уже знаком. Михаил протянул руку Василию:

– Ну, вы теперь идите. Спасибо за вечер!..

– Вам – спасибо! – сказал Василий, крепко пожав его руку. Его широкоплечая фигура мелькнула в свете фонаря, тускло горящего на углу, возле школы, и растворилась во тьме.

Михаил пошел навстречу спускающимся с высокого крыльца девушкам.

Первой его увидела Надя Крупская:

– Батюшки! Михаил Иванович?! Вы?!.

– Я. А что – не очень похож на самого себя? – шуткой ответил Михаил и поклонился: – Здравствуйте, юные сеятельницы «разумного, доброго, вечного»! Погодка сегодня – прелесть! То – дождь, то – ветер, то, – оба вместе! Дай, думаю, прогуляюсь за Невскую заставу, повидаю хороших людей, узнаю: как у них идут дела!..

– А дела у хороших людей – хорошие! Сеем! – весело откликнулась Зиночка Невзорова.

– Я в этом не сомневался! Но ведь и просто повидаться с хорошими-то людьми – приятно! Вы на конку, наверное, торопитесь?

– Не так чтобы очень! Нам тоже с хорошим человеком потолковать хочется! – Зиночка взяла Михаила под руку.

– Ну, тогда предлагаю небольшое путешествие по Шиссельбургскому тракту!

– Надеюсь, не до Ладожского озера?! – воскликнула Аполлинария.

– Нет! До следующей остановки конки!

– Прекрасно! Мы согласны! Свежий морской ветер и прогулка по этому ужасному ночному Шлиссельбургскому тракту – как это романтично!

– Тогда – в путь!

Пересмеиваясь, перебрасываясь шутками, вышли на тракт. Тут, на открытом месте, дул упорный встречный ветер. Под этим ветром девушки притихли.

– Я на днях встретила Цивиньского, – первой заговорила Надя Крупская. – Он мне сказал, что вы, Михаил Иванович, собираетесь покинуть столицу…

– Есть такая мысль… – Михаил кивнул. – Зажился я тут.

– А как же – организация? Ведь только было все наладилось…

– Вот потому-то и считаю, что пора перебираться в другое место. Ведь Питер – еще не вся Россия. Здесь делоуже начато, здесь есть уже пусть и зачаточное, по все-таки самостоятельное рабочее движение. А вон возьмите хотя бы Москву… Второй промышленный город страны, эксплуатация рабочего человека – почище здешней, а ни о каком движении в рабочей среде не слышна. Год – сложный, тяжелый. В стране – голод, и это– только начало. Нам надо действовать шире. Надо пробуждать прежде всего нашего рабочего. По всей России.

– Так вы – в Москву? – спросила Зиночка Невзорова.

– Предполагаю. На днях наведаюсь еще раз в Общество технологов насчет места. Если выпадет мне Москва – не откажусь…

– Жаль… Очень жаль, если это случится…

– Так ведь с Питером я не порву. Буду поддерживать постоянную связь, буду приезжать…

– С вами всегда было как-то по-особенному тепло…

– Ну вот!.. До комплиментов дошло!.. Давайте-ка лучше о деле… Я тут сегодня побывал у одного хорошего парня… Василия Яковлева.

– С Обуховского?

– С Обуховского. У них открылась при заводе школа…

– Знаем.

– Надо вам, милые барышни, распространить свое влияние и на эту школу. Рабочие школы для нас крайне важны. Они – самое подходящее место для сближения рабочих, для знакомства рабочих разных заводов и фабрик, рабочих разных районов города. Кстати, вам и самим надо подумать о настоящем объединении. Я имею в виду крепкую марксистскую группу, состоящую из преподавателей…

– Да, это нам надо сделать… – сказала Надя Крупская.

– И главное: старайтесь так вести дело, чтоб уже развитые, организованные рабочие сами влияли на новичков и на тех, кто пока что либо стоит в стороне, либо просто не определился. Ставьте перед собой цель покрупнее! Вот идеал, к которому все мы должны стремиться, – Август Бебель! Вчерашний рабочий. А как вырос! Стал членом парламента и отстаивал в нем права рабочих!

Он же выработал основы тактики борьбы социал-демократов, он же много сделал для создания единой рабочей партии Германии, и эта единая партия научилась под его руководством соединять нелегальную и легальную работу… Вот и наша высшая цель – выработать из своих кружковцев-рабочих будущих российских Бебелей!..

За увлекшим их разговором не заметили, как дошли до остановки конки. Подкатил вагон «Невской оказии», Михаил заранее предупредил девушек:

– В вагоне со мной – ни слова. Мы – незнакомы. Я – рабочий. Вы – барышни. Не забывайте о конспирации!..

Так он и ехал с ними в одном вагоне – как вовсе незнакомый им человек. У Московского вокзала девушки вышли. Он поехал дальше – до Гостиного двора.

Глядя вслед удаляющемуся вагону, Надя Крупская сказала в задумчивости:

– Удивительвшй человек Михаил Иванович… Ясный, спокойный русский ум и характер… И такая предельная преданность рабочему делу!.. С ним рядом уверенней, крепче начинаешь чувствовать саму себя… У него даже фамилия такая подходящая – Бруснев: что-то надежное, крепкое…

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

В Обществе технологов Михаилу предложено было сразу несколько мест, среди них лишь два показались ему подходящими. Первое было в Москве – место помощника начальника вагонного отделения в мастерских Московско-Брестской железной дороги; второе, точно такое же, – в Смоленске.

Просматривая списки кандидатов, Михаил натолкнулся на фамилию «Епифанов». Обрадовался: «Ну-ка, ну-ка… Куда тебя приглашают, дорогой друже?..» Епифанову предлагали два места: одно – в Пскове, другое – в Динабурге. Михаил записал оба адреса, надеясь потом разыскать по ним своего друга, окончившего институт на год раньше, чем он сам.

По окончании института Иван Епифанов получил временное место запасного машиниста в Воронежском депо. В Воронеже он женился и после этого – как в воду канул. Ни одного письма от него не было.

С Епифановым Михаил познакомился еще на первом курсе. Они были ровесниками и почти земляками. Иван перед поступлением в Технологический окончил Новочеркасское реальное училище. Из Новочеркасска он был и родом. Спокойный, всегда ровно-добродушный, он сразу же пришелся Михаилу но душе.

В апреле 87-го, когда они были уже на втором курсе, у Епифанова при обыске была найдена полицией прокламация, отпечатанная в связи с покушением на Александра III. Его арестовали, но вскоре отпустили без всяких последствий. В следующем году они вместе пошли в кружок самообразования, из которого, вместе же, перешли в кружок пропагандистов.

Толковым пропагандистом был Епифанов. Но вот, едва расстался с Петербургом, едва женился, – словно бы исчез человек… Михаил не знал, что тут и подумать. Не хотелось верить, что с окончанием института могло так вот просто окончиться для его друга и дело, которому они оба взялись служить, не хотелось верить, что оборвалась и сама их дружба, которая прежде казалась ему такой надежной…

Михаил решил сначала съездить в Москву, затем – в Смоленск (на всякий случай).

Однако с отъездом из Петербурга получилось не вдруг: дела организации задержали еще почти на месяц…

Отъезд он приурочил к последнему ноябрьскому воскресенью.

И вот пришел этот воскресный день. Михаил поручил Валериану Александрову и Василию Воробьеву доставить его вещи к отходу поезда на Московский вокзал, сам же, с наступлением сумерек, отправился на Выборгскую сторону – на квартиру Егора Климанова, где должны были собраться члены Центрального рабочего кружка. Туда же должен был прийти и Вацлав Цивиньский, которому вновь предстояло заменить в кружке Михаила.

Вечер был стыловатый, мглистый. Уже зажигались огни, когда Михаил вышел на улицу. Мимо пробежал фонарщик с лестницей на плече. Вроде бы именно его черная согнутая фигура и напомнила Михаилу, что уже сумерки, что через несколько часов он покинет этот город, так изменивший его за шесть лет, город, с которым у него теперь так много было связано…

Цепочка огней разрасталась впереди, растягивалась вдоль заснеженной улицы, будто перед ним, именно перед ним, провешивался, намечался красноватыми огоньками некий, далеко уводящий путь…

У Климанова собралось около пятнадцати человек. Как обычно, все оживленно разговаривали, делились последними новостями, вспоминали прошлую, особенно многолюдную, сходку, на которой в организацию было принято сразу несколько женщин-работниц с Новой бумагопрядильни, с Карточной фабрики…

Беседуя в сторонке с хозяином квартиры, Михаил задерживалвзгляд то на одном, то на другом лице, словно бы заранее прощаясь с каждым, из пришедших на эту сходку рабочих.

Вот – Николай Богданов. Слесарь мастерских Варшавской железной дороги. Один из членов Центрального рабочего кружка, вошедший в него как представитель Невского района и вскоре же ставший его секретарем. Чуткий, отзывчивый человек, пользующийся уважением и любовью членов организации. Три года назад окончил техническую школу и продолжал самостоятельно пополнять свое образование. Сам создал у себя в мастерских рабочий кружок, где перечитал с другими молодыми рабочими Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Глеба Успенского, Николая Шелгунова. При кружке организовал целую библиотеку. Незаменимый, умный организатор…

Вот – Василий Шелгуиов. Рабочие называют его уважительно: Василь Андреич. Плечистый, бородатый. Из псковских мужиков. Говорит степенно, крутым баском. Давно вхож к студентам, грамотному народу. «Башковитый!» – говорят о нем. Друзей у Шелгунова – чуть ли не на всех питерских заводах и фабриках! Самостоятольно организовал кружок на «Новом адмиралтействе», самостоятельно и занятия проводит в этом кружке. Много и целенаправленно читает. В первый раз побеседовав с ним, Михаил узнал, что тот уже успел прочесть книги Плеханова «Наши разногласия» и «Социализм и политическая борьба», книги, дающие настоящий пример применения марксизма в российской действительности и отвечающие на самые животрепещущие вопросы социал-демократического движения в России.

А сам хозяин квартиры?.. Кузнец. А пролетария в нем можно узнать разве что по несколько напряженной и слегка книжной речи.

Как-то среди прошлой зимы Николай Сивохин, придя к Михаилу, застал Егора Климанова у него. При Сивохине они продолжили разговор, начатый до его прихода. Говорили об экономической статье, прочитанной в «Биржевых ведомостях». Сивохин потом все удивлялся: он никак не мог предположить, что есть такие рабочие, способные поддерживать подобные разговоры…

В прихожей задребезжал звонок. Егор вышел встречать нового гостя. Вернулся в комнату вместе с Вацлавом Цивиньским, зябко потирающим руки.

– Здравствуйте, товарищи! – поздоровался тот со всеми. – Извините, что задержался. Вышел из дому, и показалось, что за мной увязался «хвост». Пришлось поплутать.

Тут же из прихожей был внесен кипящий самовар. Егор пригласил гостей к столу. Когда все расселись, он поднялся и, помедлив, заговорил:

– Товарищи… Сегодня мы собрались попрощаться с Михаилом Иванычем, к большому нашему огорчению, уезжающим от нас. Что поделаешь – надо… Не так уж и много мы были знакомы с ним, всего каких-то два года, но за это время он стал для нас таким близким и таким необходимым человеком. Расставаться с такими людьми всегда тяжело…

– Извини, дорогой Егор Афанасьевич, что перебиваю, – сказал Михаил, поднимаясь. – Я уж лучше сам буду говорить, а то неловко сидеть и слушать, как тебя расхваливают… Да и времени маловато, к сожалению…

– Ну, коли ты уже поднялся, то ладно – продолжай сам… – Егор, добродушно усмехнувшись, махнул рукой и опустился на табурет.

Михаил с улыбкой оглядел сидевших вокруг стола, по привычке словно бы слегка попружинил правой рукой воздух перед собой, перед тем, как заговорить.

– Прежде всего, – начал он, – мы не прощаемся сегодпя, не расстаемся насовсем. Из организации я не выхожу, буду по-прежнему считать себя в «Рабочем союзе», как считают себя и другие наши товарищи, ныне находящиеся в других городах и не сидящие там сложа руки. Мы ведь с вами всегда говорили о необходимости объединения всего нашего пролетариата и пролетариев всего мира. Стало быть, огорчаться нам не надо, когда кто-то из нас по каким-либо обстоятельствам вынужден уехать из столицы. Будем расценивать это так: «Рабочий союз» расширяет пределы своей деятельности! Да, нелегко и мне, други, сегодня уезжать от вас. Но уезжаю с верой в прочность нашего общего дела, с верой в то, что рабочее дело здесь, в Питере, уже по-настоящему жизнеспособно. Вы сами, други, уже всюду проявляете инициативу, сами решаете коренные вопросы нашей борьбы. То есть ныне уже можно говорить о самостоятельно существующей, чисто рабочей организации. Это тот самый результат, к которому все мы стремились. Сторонники шумных и эффектных действий, сторонники террора, упрекали и упрекают нас в «культурничестве», даже в робости. Это самое «культурничество» если у нас и было, то не как основная программа, а только как определенная часть большого дела, обусловленная необходимостью. Скороспелость, торопливость нами всегда осуждалась. Сознательное освоение классового мировоззрения и революционного марксизма требовало и всегда будет требовать глубокой и основательной подготовки. Отсюда и та глубина нашей пропагандистской работы, начинавшейся в нередких случаях с того, что называется «азами» и зачатками обыкновенной грамотности. Социализм, с самого зарождения нашего «Союза», рассматривался нами как мировоззрение, определяющее задачи всей жизни, которые решать по-настоящему, зрело, невозможно без должной культурной работы над собой каждого из нас. Все наши стремления были направлены к тому, чтобы выработать из членов организации не только «без пяти минут революционеров», как порой говорили мы, но революционеров прежде всего сознательных, подготовленных к самостоятельной работе, чтоб каждый имел определенный философский и экономический кругозор, что позволило бы затем стать опять же каждому самостоятельным пропагандистом. – Михаил улыбпулся, снова оглядев сидевших вокруг стола. – Вот смотрю я на вас, други, и радостно у меня на душе: ведь вы, собравшиеся здесь, уже и есть такие люди, о которых я только что сказал, ведь уже создан, пускай и небольшой пока, отряд передовых рабочих, способных повести за собой других! У каждого из вас уже выработаны необходимые для рабочего-революционера черты – стойкость, честность, преданность делу, отзывчивость… Думаю, можно сказать, что вы – рабочая интеллигенция. Да, именно так – рабочая интеллигенция! Право же, други, находясь среди вас, я всякий раз переживаю что-то вроде праздника. Не стыжусь признаться вам сегодня в этом… Рядом с вами мне порой кажется: стоит лишь прикрыть глаза и тут же открыть их, как очутишься в некоем неведомом новом мире, на какой-то другой земле, где вся жизнь течет по-иному, где уже осуществилось великое и прекрасное братство людей, где не осталось ни тени от омертвленной, оказененной жестокой повседневности. Верю, други: такая жизнь будет на земле! Да, вот так размечтаешься порой… Не к тому ли, думаешь, и должно подойти в конце концов развитие жизни, что всюду будет хозяином ее грамотный, знающий, интеллигентный человек? А?! Интеллигент-рабочий, интеллигент-крестьянин… Ведь это и есть, други, высшая цель того, что мы называем прогрессом! Чтоб – никакой дикости, никакой грязи!.. Вот и надо помочь этой косной, убогой жизни, где так мало возможности у человека – почувствовать себя ч е л о в е к о м, помочь побыстрее подняться с четверенек! В рабочее движение надо внести социалистическое сознание, и тогда, други, пробудится великая сила, перед которой не смогут устоять никакие преграды! Не забывайте об этом, помните об этом постоянно – вот что я хотел бы сказать вам сегодня, уезжая из Питера! – Михаил сел.

Рабочие заговорили возбужденно:

– Не беспокойтесь, Михаил Иваныч! Мы тут не подведем!

– Будем действовать – как надо!

– Давайте устраивайтесь на новом месте, налаживайте там наше дело! А здесь, у нас, все будет – как быть следует!

Переговорив тут же, за столом, с Вацлавом Цивиньским о делах организации, дав ему последние наказы, Михаил кивнул хозяину:

– Ну, нам пора на вокзал, Егор Афанасьевич!

– Да, пора!

Они поднялись. Егор снова обратился к притихшим сразу «гостям».

– Я один поеду – провожу Михаила Иваныча. Вы – оставайтесь, беседуйте. Расходитесь поосторожнее – по одному, по двое… Сами знаете! Кто выйдет последним, пусть запрет квартиру. Ключ знаете, где оставить…

Хотя Михаил тут же попросил всех оставаться на своих местах, никто не усидел. Поднялись, окружили его. Посыпались последние пожелания, напутствия, просьбы – кланяться, передавать приветы Федору Афанасьеву – в Москве, Николаю Руделеву и Гавриилу Мефодиеву – в Туле, Леониду Красину – в Нижнем…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Приехав в Москву, Михаил временно остановился у Кашинского. Особыми успехами тот не порадовал, лишь туманно намекнул насчет того, что «дело начинает подвигаться»… В подробности вдаваться не стал.

Федор Афанасьев поступил на Прохоровскую мануфактуру. Он снял отдельную квартиру, как советовал Михаил. Квартиру подыскал удобную, неподалеку от своей мануфактуры, на Средней Пресне. Теперь он держался повеселей, не так, как при последнем их свидании. Человек словно бы преобразился, снова оказавшись в привычной рабочей среде, при своем привычном деле. Говорил степенно, с обычной для него основательностью: «Полегоньку налаживаю связи с людьми. Уже сколачиваю кружок. Высматриваю рабочих поавторитетнее, захожу с ними разговоры. Побеседуешь о том о сем, по-свойски, по-рабочему, видишь, что человек подходящий, и тут уж переходишь к настоящему разговору. Вот на днях случай свел с интересным парнем. Федор Поляков с фабрики Михайлова. Молодой еще, правда, двадцать с небольшим ему, но жизнь уже повидал, поработал чуть ли не на всех фабриках и Москвы, и Подмосковья. Рабочие его уважают. Думаю, из него выйдет хороший организатор и пропагандист…»

В общем, с Михаилом разговаривал прежний, спокойно-рассудительный Афанасьич, не зря прозванный питерскими рабочими-кружковцами Отцом.

Место в мастерских Московско-Брестской железной дороги Михаилу показалось подходящим. Можно было сразу же устраиваться и приступать к работе, но он все-таки решил съездить еще и в Смоленск: не столько уже ради места, предложенного ему, сколько ради того, чтоб повидаться со своим бывшим однокашником и товарищем по кружку пропагандистов – Николаем Будаевским, после окончания института обосновавшимся там.

Несколькими днями раньше из Москвы в том же, западном, направлении, но не до Смоленска, а до Варшавы, с остановкой в Люблине, выехал чернобородый, бледнолицый молодой человек, одетый «под приказчика»: коротковолое пальтецо черного сукна с черным барашковым воротником, такая же, как и воротник, шапка, высокие «яловые сапоги».

Молодой человек ведать не ведал, что в том же вагоне второго класса, в котором ехал он, ехали три филера Московского охранного отделения, сопровождающие именно его…

Молодой человек был еще в пути, а из Петербурга в Варшаву, на имя начальника Варшавского жандармского округа, мчалась «бумага» за подписью директора Департамента полиции Петра Николаевича Дурново:

«3 сего декабря из Москвы в Варшаву, через Люблин, выехал бывший студент Ново-Александрийского Института Михаил Егупов, один из наиболее видных деятелей московских революционных кружков. По имеющимся сведениям, означенная поездка предпринята Егуповым с целью установления прочных связей между московскими группами и деятелями «Пролетариата»,[5]5
  Речь идет о социал-демократической организации – партии «Второй Пролетариат».


[Закрыть] а также для сбора среди варшавских студентов денежных пожертвований па революционные цели.

Сообщая об изложенном, Департамент полиции имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать распоряжение об учреждении за деятельностью и сношениями Егупова в Варшаве самого тщательного и безусловно незаметного наблюдения и о результатах онаго почтить уведомлением».

Михаил Егупов был не только бывшим студентом Ново-Александринского (Пулавского) ипститута. «Бывшим» его можно было бы назвать и еще дважды: бывший курсант Московского юнкерского пехотного училища, бывший вольноопределяющийся Каспийского полка, расквартированного в Кронштадте.

Все у этого двадцатичетырехлетнего молодого человека было до недавних пор, до его приезда в Москву из Кронштадта, в неопределенности. Призвания к какой-либо конкретной деятельности он в себе не находил.

В середине мая, возвращаясь после двухлетней военной службы на родину, на Кавказ, он задержался в Москве, где случай свел его с бывшим однокашником Виктором Ваковским, с которым он был дружен в пору своей учебы в Ново-Александрии.

Ваковский дослуживал (тоже в качестве вольноопределяющегося) в Невском пехотном полку, расквартированном под Москвой. Он часто приезжал к родителям, живущим в самой Москве, а приезжая к ним, посещал студенческие сходки и кружки самообразования.

Еще учась в Ново-Александрийском институте, они оба входили в студенческий кружок народовольческого направления, правда с некоторым социал-демократическим уклоном.

Маковский уговорил Егупова остаться в Москве и наладить печатание литературы революционного содержании.

Постепенно их связи в Москве расширялись. К осени им удалось организовать небольшой кружок, в которым они пригласили еще одного бывшего однокашника – Михаила Петрова, перебравшегося в Москву, но продолжавшего, по его словам, обучение в Ново-Александрийском институте, правда заочное.

Как будто незаметно для себя самого, Егупов проникся важностью дела, за которое взялся. Вся его жизнь исполнилась смысла и значения, она словно бы осветилась и расширилась перед ним, в ней ощущал он теперь даже нечто величественное и захватывающее. Конспиративная, скрытная, опасная деятельность – это было по нему, по его натуре. Причем он видел себя в этой деятельности не какой-нибудь «десятой спицей в колеснице», но – фигурой, личностью, вполне годящейся на то, чтобы стать во главе целой революционной организации.