Текст книги "Восточный кордон"

Автор книги: Вячеслав Пальман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

И он даже сплюнул.

Парень шёл руки за спиной, как приказано, легко уклонялся от веток, чтоб не хлестали по лицу, и молчал, молчал, только гнулся маленько от тяжёлых слов Сергеича, который по возрасту, как и Егор Иванович, вполне годился ему в отцы.

Что привело этого сильного, молодого человека в шайку браконьеров? Случай, лёгкая нажива, отвращение к труду? Или неладное знакомство за стопкой водки, которая закружила, завертела его и сделала готовым на любое преступление? Ведь стрелял же он по Молчанову, и только случай не сделал его убийцей. Первый же выстрел по оленю поставил парня вне закона, и ему не оставалось после этого ничего другого, как стрелять и по человеку. Тем ещё и опасны браконьеры, что каждый из них легко становится убийцей. Ведь на защиту диких животных выходят люди.

Молчанов вдруг круто повернулся и в упор ещё раз спросил:

– Фамилии твоих приятелей? Быстро!

Но парень был тёртый, такого не застанешь врасплох.

– Узнаешь в своё время, – с угрозой сказал он. – Ещё встретитесь, будь покоен.

– Ладно, тебе же хуже.

– Ещё не видно – кому, – огрызнулся браконьер. То ли он просто хорохорился, то ли рассчитывал легко отделаться, но, в общем, страх уже отпустил его, и он наглел с каждой минутой. До сих пор ему отчаянно везло, все сходило с рук. А может, и сейчас попугают и отпустят?

Их ждали. Пятеро браконьеров со связанными руками стояли кучкой. Они громко и отчаянно ругались, путая абхазские и русские слова. Грудой лежали ружья, два пистолета, кинжалы. Снаряжение что надо.

– А вот и ещё один! – Тарков пристально посмотрел на парня. – А я тебя, мил человек, знаю. Ты в Саховском леспромхозе трактористом не работал? А потом тебе влепили год условно за браконьерство. Значит, опять по старой дорожке? Далеко она тебя заведёт!

– Мы с ним тоже встречались, – хмуро сказал Молчанов. – Помнишь, я говорил? Винтовка у Сергеича – его оружие.

На вьюках и в рюкзаках у браконьеров было до тонны оленьего и турьего мяса. Это уже не мелкая охота, дело получалось серьёзное, и тем не менее на лицах преступников никакого раскаяния или испуга.

Браконьеры оправились, вели себя нагло, непрестанно грозили. На выстрелы из балаганов прибежала целая группа их друзей, все они орали, Таркову с трудом удавалось проложить путь, только грозный вид вооружённых лесников останавливал этих людей от вмешательства.

Акт ни один из браконьеров, конечно, не подписал.

Тогда их повели вниз, чтобы сдать милиции в первом же абхазском посёлке. Задержанные ещё больше повеселели. Никто не назвал фамилии сбежавших. Лишь один пастух проговорился. Спросил нечаянно:

– А где же Николаич? Там телка захворала, надо бы посмотреть…

Ему что-то резко сказали по-абхазски, пастух поперхнулся и не раскрыл больше рта. Стало ясно, что отчество одного из сбежавших Николаевич и что он либо бригадир на выпасах, либо ветеринар при стаде. Так сказать, по совместительству с браконьерством.

Весь день шли вниз, к морю. Тарков сделался невесел. Он тихо сказал Молчанову:

– Боюсь, наш труд пойдёт насмарку. Уже случалось так. Приведём голубчиков, их посадят, возьмут оружие, а через день всех отпустят. Объяснят, что оружие нашли в горах и сами собирались едать, да не успели. А против наших актов составят другие – о несостоятельности задержанных. У них как ведь заведено: есть двухэтажный дом, легковая машина, сад-виноградник, но все расписано по родственникам. А сам гол как сокол. Что с голого возьмёшь? Иди гуляй… И вот через полгода мы снова встретимся. С браконьерами наши законы мягкие до обидного.

Егор Иванович только головой покачал. То-то и оно, что мягкие.

Но пока он мог быть довольным. Обезврежена большая группа. Оправятся они не так-то скоро. Зима пройдёт спокойно.

Вот только те двое…

3

На обратном пути, как и было обещано, Егор Иванович заехал вместе со всеми в Жёлтую Поляну.

Сашу он не нашёл. Борис Васильевич, пользуясь хорошей погодой, отправился со старшеклассниками в очередной поход куда-то в низовья реки, к морю, где они в прошлый раз обнаружили остатки древней, видимо ещё генуэзской, крепости.

Молчанов склонился было подождать, пока учитель и сын вернутся, тем более что Тарков упрашивал его погостить день-другой, но неожиданно его вызвали на рацию и уведомили, что через четыре дня в Майкопе созывают совещание и ему, как и Таркову, приказано явиться.

– Полетим из Адлера самолётом, – предложил старший лесничий.

Но Егор Иванович подумал, что если он пойдёт через перевал, то, во-первых, будет попутчиком Александру Сергеевичу, который торопился к себе на туристский приют, а во-вторых, выгадает день, чтобы заглянуть домой в Камышки, повидать жену, а заодно и закончить дело с Михаилом Цибой, которого он твёрдо решил выставить из заповедника.

– Скажешь сыну, что все у нас в порядке, – попросил он Таркова и пошёл к Сергеичу.

Погода вдруг сломалась, стало пасмурно, но тепло. Над всем югом России висели толстые и плотные облака. По радио сообщили, что в степях Придонья, на Кубани и в северных отрогах Кавказа пройдут обложные дожди. Синоптики не ошиблись, монотонный унылый дождь уже висел между низкими облаками и землёй на всем равнинном Предкавказье.

Облачная завеса тяжело поднималась в горы. Она одолела перевал и теперь упорно сползала по южным склонам к морю, пугая курортников, приехавших на бархатный сезон.

Но дождь на этой стороне так и не собрался.

Главный Кавказский хребет, подобно перевёрнутому грейдеру, срезал нижний слой дождевых туч, и вся вода, скопившаяся в тяжело набухших облаках, пала на северные склоны. Через перевал прошли только облегчённые, верховые облака. Теперь они опускались над Жёлтой Поляной и, преодолевая потоки тёплого морского воздуха, постепенно множились, закрывали вершины ближних гор, но не дождили: не хватало силёнок.

В лесу, куда углубился Молчанов со своим другом, сделалось душно и томительно. Срывались с веток редкие капли.

Лес спал, деревья не шелохнулись, уцелевшие листья печально обвисли.

Молчанов остановился около толстого дуба, посмотрел на кору и глазами показал Сергеичу.

– Видал, какая визитная карточка?

На высоте чуть больше двух метров с обеих сторон дуба виднелось пять глубоких царапин. До самой древесины. Это медведь, потянувшись от избытка сил, сделал отметку, а потом в своё удовольствие ещё и почесал о шершавую кору живот, оставив на ней светло-бурую шерсть.

– За орешками спустился, – сказал Александр Сергеевич.

– Может, из твоих?

– Те поменьше, а медведка ещё и поскромней, она такими делами, само собой, не занимается, у неё дитё. Какой-нибудь шатун неприкаянный ходит.

Когда перевалили верхнюю долину на главном водоразделе, начал брызгать дождь, но не сверху, а как-то странно – со всех сторон и даже будто снизу, от камней. Надели плащи. Прошли ещё немного вниз и постепенно влезли в молочные по цвету облака. Капли воды, родившиеся тут же, садились на серый брезент, холодили лица и руки. Все вокруг сделалось мокро, по камням лениво текло, воздух до такой степени насытился влагой, что стало трудно дышать.

По мере того как спускались, молочная пелена над землёй редела, но зато сверху сгущалась и темнела. Теперь уже моросило как полагается, дождь наладился, и путники оказались под настоящими тучами.

Наконец впереди показались постройки приюта.

– Смотри-ка, у меня гости! – удивился Сергеич и прибавил шагу. – Кого это принесло в такую непогоду?

Над трубой приюта курился ленивый дым. Он не поднимался вверх, а пластался по крыше, тучи прижимали его к земле, запах сухого пихтового плавника щекотал нос. Домовитый пришелец.

Александр Сергеевич обогнал Молчанова и нетерпеливо распахнул дверь. У окна на нарах сидел человек и писал, используя последний свет уходящего дня. Его лицо, как и лицо Сергеича, враз посветлело.

– Кого я вижу! – протяжно сказал Александр Сергеевич и обернулся: – Смотри-ка, Егор!

Человек поднялся. Был он высок и тучноват, но лёгок на подъем.

– Ты подумай! – теперь удивился гость, развёл руками. – И Егор Иванович здесь! Откуда взялись, друзья? А я тут проживаю второй день. Уж бог знает что думал: нет и нет хозяина. Спасибо, медведи рядом нашлись, хожу развлекаюсь.

– Уж и медведей приметил. – В голосе Сергеича послышались тревожные нотки.

– Не бойся, стрелять не буду, у меня лицензии нет, да и жалко таких красавцев. Ну, рассказывайте – куда, откуда, зачем?

И пока Молчанов раздевался, закуривал, пока неторопливо и сдержанно рассказывал об экспедиции на южную границу заповедника, а Сергеич хлопотал над чайником и сковородкой, позволим себе маленькое отступление и расскажем о человеке, который уже однажды встречался нам в горах.

Это он снимал схватку Самура и рыси.

Его фамилия Котенко. А звать Ростислав Андреевич.

Наверное, все знают, кто такой Брем, и до сих пор увлечённо перелистывают страницы его занимательной «Жизни животных». Великий натуралист собрал огромный материал, сделал живое и краткое описание фауны пяти континентов и переложил опыт и знания в книги, которые и теперь, спустя более чем сто лет, остаются самым полным и самым интересным трудом для тех, кто хочет знать жизнь зверей, птиц и гадов. Брем – это выдающийся подвиг человеческой жизни, прожитой целеустремлённо и до предела насыщенно.

Со времени этого подвига прошло много лет. Кое в чем Брем успел устареть: познание окружающего мира шагнуло далеко вперёд и накопился новый, очень интересный материал из жизни диких зверей, но такого полного труда, как четырнадцать томов Альфреда Брема, все нет и нет. «Жизнь животных» переиздаётся во всех странах мира несчётное число раз, но никто пока не сумел создать труд, где бы слились в одно целое и старые познания, и новые открытия зоологов-натуралистов. Разве вот Игорь Акимушкин…

Чтобы изучить особенности животного, невозможно ограничиться простым наблюдением в зоопарке. Там все животные ведут себя иначе, чем на воле. Носороги, например, почти не размножаются. Сумчатые коала хиреют. Птица киви погибает. Олени становятся ручными домашними животными, а страусы теряют свою резвость. Наблюдать животных надо там, где они исстари живут.

Котенко много лет провёл в горах Кавказа. Он не ходил по тропам, расчищенным для туристов. Его не сопровождали егеря с вьючными лошадьми и шум многолюдного бивуака. Прихватив с собой палаточку, ружьё, соль и муку, зарядив плёнками побольше кассет и повесив на плечо отличный телеобъектив в футляре, Котенко уходил в горы и бродил там в одиночестве по самым диким уголкам леса и альпики. Он находил стада туров, оленей и серн и неделями скрытно шёл за ними. Вооружённый биноклем, зоолог мог наблюдать самые интимные картины из повседневной жизни оленя и медведя, косули и рыси, хитрой птицы улара и голошеего сипа. Иногда он стрелял, чтобы анатомировать животное. Тогда у костра аппетитно пахло разваренным мясом, и Ростислав Андреевич позволял себе небольшой отдых в верховьях какой-нибудь шумной горной речушки.

Он исписывал блокноты, накапливал фотографии, иногда приходил к лесникам и помогал им отлавливать туров, медведей, косуль для зоопарков и научных учреждений страны, сиживал с ними на приютах, слушал рассказы бывалых охотников и вновь уходил по только ему известным тропам в глухие дебри гор.

Так год за годом.

Когда-нибудь соберутся все учёные-зоологи и охотоведы, щедро выложат на стол свои записи и фотографии, вооружатся автоматическими перьями и создадут для всех нас, для каждой школы и библиотеки, для книжных магазинов и учебных заведений множество толстых томов с цветными вклейками и тысячами страниц увлекательно написанного текста и назовут свой труд так же понятно и сдержанно, как назвал Брем: «Жизнь животных».

И все люди скажут им спасибо.

А Брем?.. Он уже сделал доброе дело, и память о нем никогда не потускнеет.

Пока же Ростислав Котенко только ходит по горам и наблюдает.

Забрёл он и на туристский приют к Александру Сергеевичу.

– Погода загнала, братцы, – признался зоолог, когда главная тема разговора – об аресте браконьеров – была исчерпана и на вопросы стал отвечать гость. – Там, ниже, заладил проливной дождь. Реки вспухли, каждый ручей стал опасным. Вот я и подался к перевалу, вспомнил, что живёт тут один старый волк, умеет отличные лепёшки печь. А когда крыша над головой и печка – уже полная благодать.

– Ты бери, не дуй на пальцы, вилок-ножей у меня, само собой, нету, – приговаривал Сергеич, страшно довольный лестной оценкой его поварских способностей, и все подкладывал гостю горячие, масленые лепёшки. – Небось на одном мясце все лето прожил, как первостатейный хичник. Признайся, много козлов-баранов погубил ради науки и личных потребностей?

– Ах, братцы, поведаю я вам лучше историю, какая у меня из головы не выходит. Вы только послушайте.

И Котенко подробно рассказал о встрече с черно-белым волком и волчицей, о битве за оленя и о погубленной рыси. Он даже вынул из рюкзака и показал рысьи уши.

Егор Иванович сидел наклонившись, поставив локти на колени, и, пока зоолог рассказывал, только кивал головой да поглаживал большим пальцем усы.

Так вот он где отыскался, его Самур, его умный пёс! Выходила Шестипалого волчица, не оставила в беде слабого и немощного, прикрыла собой от опасностей дикой жизни. Кто ж теперь имеет больше прав на Самура – лесник, покинувший овчара в трудную для него минуту, или волчица, которая пришла за Шестипалым на пасеку и с риском для жизни вырвала собаку из рук Цибы? Конечно, он может выследить Самура и Монашку, как только что сделал это Котенко, может словить волчицу в капкан или подстрелить её. Но что станется тогда с Шестипалым? Захочет ли он вернуться к хозяину?

– Чего задумался, Егор Иванович? – спросил зоолог, отставляя кружку с чаем. – Или не веришь? Вот приедем в Майкоп, я тебе покажу фотографию. Редчайшую фотографию, уникальную. Ты увидишь битву волков с рысью за спасение оленя. Сам буду проявлять и печатать, никому не доверю. Ты увидишь могучего волка с белой – да, да! – с белой грудью и чёрной мордой и его серенькую подругу. Кто они, откуда взялись – мне ещё предстоит узнать, и я все равно узнаю, потому что если встретил один раз, то уж второй обязательно встречу, хотя бы пришлось мне обойти весь заповедник и весь Кавказ.

– Это не волк, Ростислав Андреевич, – раздумчиво и грустно сказал Молчанов. – Это мой пёс, кавказский овчар Самур.

– Вот как?..

Выгоревшие брови Котенко поднялись так высоко, что едва не коснулись взлохмаченной шевелюры. Сергеич застыл со сковородкой в руке.

– А как же он с волчицей?

– В нем половина волчьей крови, – продолжал Молчанов, – но не в этом дело, ребята. Тут разговор о привязанности, о долге и чести, если угодно.

Он весь вечер рассказывал историю Самура.

Ростислав Андреевич сперва просто слушал, а потом не удержался и стал записывать.

– Редкий случай…

Глава восьмая
ВРЕМЯ КРУПНЫХ ЗВЁЗД

1

В лесах Жёлтой Поляны ещё не облетели листья, стоял прохладный, задумчивый декабрь, на бровках у дороги зеленел свежий пырей, а вершины окрестных гор уже нахлобучили на себя белые зимние шапочки. Рыжие скалы Пятиглавой побелели до самой границы леса. Чёрный хребет на востоке покрылся ровным молодым снегом, дальние горы стеклянно и холодно сияли ночью под рассеянным светом луны.

На верхнем Кавказе царствовала зима.

С северной стороны гор, у Майкопа и Лабинска, на сотни километров во все стороны лежала, дожидаясь мороза и снега, размокшая, похолодевшая степь, там грохотали реки, напитанные обильным дождём, а вершины гор за Псебаем уже посеребрила зима.

Поредел опавший лес, открылись дальние дали, горы сделались пустынными, нерасчётливо открытыми для ветров и морозов. Только пихтовый лес стоял по-прежнему суровый и цельный. Снег припорошил сверху черно-зеленые конусы великанов, улёгся на ветках, но вниз не просыпался, лишь завалил опушку леса и сделал непроходимыми подступы к нему. В самом лесу стало темней, там по-прежнему лежала сухая хвоя, а в ней шуршали и попискивали сони-полчки.

Зима. Крупные звезды на небе.

Кабаны ушли вниз ещё ранней осенью, привлечённые обилием кормов в каштанниках и буковых лесах, где они дневали и ночевали, старательно перекапывая затвердевшими пятачками коричневую лесную землю.

Чуть позже кабанов с гор спустились осторожные ланки с подросшими оленятами, но они на утренней заре снова уходили наверх, стараясь как можно ловчее укрыться от рыси, медведя, человека и волка – своих опасных соседей и врагов. Вместе с ними, держась особняком, совершали путешествие сверху вниз и обратно пугливые серны с маленькими, близко стоящими между ушей красивенькими рогами, которыми их неизвестно для чего снабдила щедрая природа: для обороны они явно не годились. А нападать серна могла разве что на зайца, но и его она не трогала, получив в наследство от своих предков девичий, смирный характер.

И только круторогие, истинно горные жители – знаменитые кавказские туры не покидали и зимой своих недоступных для других животных скал. С первым же похолоданием туры получили от заботливого каптенармуса – природы новёхонькие шубы взамен изрядно потрёпанных за лето, принарядились, а заодно и пополнели, накопив порядочное сало. Когда выпал снег, он их ничуточки не испугал. Все туры, даже молоденькие сеголетки, преотлично находили сухую траву на наветренных откосах, где снег сдувался ветром, умели они доставать траву из-под твёрдого наста, а при неустойке утоляли голод веточками кустарника.

Если кто и не очень огорчился сменой времён года, так это зубры. Спаянные в крепкие стада, все время загоняя свою беспомощную молодь в центр движущегося клина, зубры выбирали какую-нибудь безветренную долину и ходили от одной рощи к другой, отыскивая ежевичник погуще. Они с аппетитом, презирая колючки, поедали ожину и напрямик пробирались через самые мудрёные завалы так, что только треск в лесу стоял. Они не боялись никого и ничего. В горах не было зверя сильнее зубра. Массивные тела, мохнатая шерсть, свисающая на груди и животе, сбыченные шеи и ужасные бронированные лбы с короткими рогами – так выглядели они со стороны. Постоянная насторожённость, злое помахивание хвостиком, подозрительный взгляд из-под курчавых начесов над глазами делали зубров страшными даже для стаи волков. Матёрый медведь, заметив стадо, стыдливо отводил глазки и старался незаметно уйти в сторону.

Люди привезли на Кавказ и заботливо взрастили полутысячное стадо совсем было исчезнувшего вида. Они и теперь не оставляли зубров без внимания. То в одной, то в другой долине поднимались стожки сена, лежали заготовленные веники из лиственных веточек, белела под навесом соль. Зубры принимали людскую заботу как вполне законную, как выплату процентов по тому долгосрочному кредиту, который когда-то позаимствовали глупые и жестокие охотники у природы, уничтожив здесь настоящих кавказских зубров.

Олени, застигнутые в горах обильным снегопадом и метелями, спокойно ложились под защиту скал, густых кустов или в пихтарнике и долгими часами дремали, поджав ноги и полузакрыв крупные, блестящие глаза. Только длинные чуткие уши их ни на минуту не переставали поворачиваться туда-сюда, прослушивая воздух и землю. Влажный чёрный нос ловил запахи леса и подрагивал, учуяв непонятное. Переждав ненастье, олени шагали по глубокому снегу, высоко и грациозно подымая ноги, или прыгали, обрушивая и приминая снег всей тяжестью тела. Они шли в лиственный лес и там лакомились вечнозелёными листьями ломоноса, который завивался вокруг стволов граба и дуба. Не брезговали и молодыми веточками лиственных деревьев, искусно ломая их. Лес кормил оленей и скрывал от врагов.

Зима. Морозный ветер. Стылые камни. Мёртвый шелест перемороженных веток. Стучат на сухостое работящие дятлы, покрикивают, перелетая с дерева на дерево, белобокие сороки; светит яркое, холодное солнце; нестерпимо блестит подплавленный сверху снег, вершины гор сторожат девственную тишину высокогорья, а в глубине бледного, отрешённого неба плывёт лёгкое перистое облачко, как будто узорный след мороза на чистом-чистом окне во Вселенную. Просторно, холодно, девственно-бело зимой на Кавказе.

2

Утро опять выдалось чистое и морозное. Семью цветами радуги горели колючие льдинки на поверхности снега. И больно глазам, и радостно было смотреть на калейдоскопическую изменчивость снежного поля, выровненного недавним тяжёлым снегопадом и устойчивым ветром снизу.

От чёрного пихтового леса к прозрачному березняку на краю ущелья уже пролёг хорошо видный свежий след: цепочка круглых и глубоких вмятин слева и вторая цепочка более продолговатых – рядом. За этими удлинёнными – как будто зверь ставил лапу не круто вниз, а клал её на снег гибко и всем суставом, – за этими вторыми следами тянулся лёгкий волок от опущенного хвоста. Любой охотник, взглянув на следы, сказал бы, что здесь прошли волк и собака. Сказал бы и пожал плечами: волк и собака вместе? Небывало.

Но след все-таки существовал. Свежий след.

Покинув своё уютное логово на опушке смешанного и потому очень густого леса, Самур и Монашка решили наконец спуститься ниже. В последние дни охота в этом районе не удавалась, слишком много зверья перекочевало на южные склоны, в более тёплый и обильный буковый лес.

Монашка шла впереди Самура. Её озабоченная и хитрая мордашка беспокойно вертелась из стороны в сторону. Голод гнал вперёд. Самур в новёхонькой черно-белой шубе, такой свежей и чистой, словно только что со склада, где её бережно хранили все лето в прохладном чехле, вышагивал рядом, сохраняя на морде выражение спокойствия и уверенности. Чувство голода он подавлял стоически.

Внезапный скачок волчицы в сторону заставил его остановиться. Нюх у неё был отменный. Самур помчался за ней, но не так скоро, чтобы догнать: он проминал брюхом нетвёрдый снежный наст, тогда как волчица словно летела на крыльях.

Она привела его в ущелье. Здесь царил невообразимый хаос. Снежные комья, чёрные камни, целые деревья, переломанные, как спички, загромождали устье. Лавина только что упала. Воздух вокруг был насыщен блёстками снега и какой-то неизъяснимой тревогой.

Монашка бегала из стороны в сторону, старательно обнюхивая спрессованные глыбы снега. В одном месте она остановилась и быстро-быстро начала скрести отвердевший сугроб. Вскоре из развороченной глыбы проглянул клок белесой шерсти, и только тогда Самур почуял запах тура. Обрадованный, он тоже принялся отрывать находку так быстро, как только позволяли силы. Монашка клацала зубами, прицеливаясь, где ловчее ухватить козла.

Они оттащили задавленное животное в сторону и стали рвать ещё не замёрзшее мясо, урча от нетерпения и жадности. Три зимы назад волчица усвоила от своих родителей одну непреложную истину: иди туда, где прогремела лавина. Чаще всего при обвалах гибнут туры; они сами нередко и вызывают эти обвалы. Отрыть погибшего козла всегда легче, чем взять его живьём.

Когда пиршество закончилось, от тура мало что осталось. Но Монашка не пожелала уходить из этого ущелья. Она нашла снег помягче, отоптала его и легла, свернувшись калачиком. Самур посидел рядом, позевал, равнодушно поглядывая, как очищают вороны кости тура, тоже лёг и скоро уснул, не ведая забот и тревог. Сытый желудок принёс успокоение.

Волчица проснулась первой. Потянулась, наклонила морду, хитро посмотрела на Самура и, разбежавшись, толкнула его грудью. Он ошалело вскочил; тогда волчица пружинисто вытянула передние лапы и прижала морду к земле. Ей хотелось поиграть, попрыгать, и она приглашала его. Самур оскалился, прыгнул. Они забавно побегали по каменистой площадке, пожевали хрусткого, перемороженного снега. Ещё раз осмотрели добела очищенные кости тура и только тогда деловито побежали вниз по ущелью.

Оно привело их на широкое мелкогорье. Покатые горки щетинились голым дубом, на кустах шиповника и лещины лежали толстые краюхи застаревшего снега. Под ними чернели уютные и таинственные проходы.

Самур обогнал Монашку и повёл её поперёк склона, уходившего к реке. Так ходят охотники, чтобы пересечь звериные тропинки к водопою.

Вскоре они напали на кабанью тропу. Монашка заскулила: хотелось мяса. Не дожидаясь согласия Шестипалого, она пошла за кабанами вниз, повизгивая от нетерпения. Тропа привела в низкую ольховую заросль с кочками. Снег скрывал неровности почвы, лапы проваливались, скользили. Самур громадными прыжками обошёл волчицу и сделал круг возле зарослей. Оттуда раздалось сердитое хрюканье, стадо поднялось и пошло прямо на Монашку. Черно-жёлтый секач, тяжело переваливаясь, смело ринулся в атаку. Волчица отпрыгнула, кабан мотнул головой, чтоб ударить сбоку клыками, но промахнулся и упал. Она успела рвануть его за ногу, секач взвизгнул и с поразительной быстротой опять бросился на волчицу.

Стадо бежало, оставив вожака сражаться с волчицей.

Самур только и ждал этого момента. Нацелившись на отстающего поросёнка, он грузно свалился сверху, подмял его и начал рвать. Остальные кабаны даже не оглянулись. Тем временем Монашка ловко уводила секача в сторону, отпрыгивая и нападая. Снег окрасился кровью, а когда Самур потащил свою добычу в лес, она изловчилась, царапнула задыхающегося от ненависти вожака за лапу и легко поскакала на подъем. Мстительный кабан не отставал. Рыча и хрюкая, оставляя пятна крови, он бежал за ней до тех пор, пока на пути их не выросла гряда крупных скал. Монашка прыгнула наверх и, остановившись на самом краешке отвесной скалы, защёлкала зубами, подразнивая разъярённого зверя. Кабан брызгал розовой слюной, царапал камень клыками, рычал и тяжело, загнанно дышал внизу. А она, довольная проделкой и успешной охотой, отправилась искать Самура.

Он ждал её в уютном уголке под кустами, придавленными снегом. Поросёнок лежал нетронутый.

3

Волчица облизнулась, предвкушая славный обед, но тут носа её коснулся лёгкий, крайне неприятный запах, и шерсть на загривке чуть-чуть поднялась. Настроение вмиг изменилось. Самур тоже вскочил. Этот запах встревожил и его. Близко ходила стая Прилизанного. Степные волки напали на их след ещё высоко в горах и пошли за ними, но, спустившись, внезапно встретились с оленем и позволили отвлечь себя от мстительной гонки за Самуром, чтобы подкормиться.

Погоня за оленем оказалась недолгой, волки во главе с Прилизанным загнали жертву на речной лёд. Олень поскользнулся, упал, и все было кончено. Стая пировала, а потом опять отыскала ненавистный след и пошла за Самуром и его подругой.

Но на сытый желудок не хотелось ввязываться в драку. Поэтому они залегли неподалёку от места своей трапезы, чтобы выспаться и доесть оставшуюся половину от оленя. Овчар от них не уйдёт.

Самур и Монашка топтались на месте, ожидая нападения и не решаясь начать первыми. Они понимали, что уходить бесполезно, волки уже не отстанут. Самур тихо рычал. Он предвидел тяжёлую битву.

Завечерело. Пасмурное небо стало быстро темнеть. Они сделали один круг вблизи своего временного логова, где остался нетронутый обед, потом пошли по широкому кругу, изучая местность. Преследователи залегли в чащобе ольховника недалеко от реки. По запаху Самур определил, что их много. Но это не поубавило в нем храбрости. Схватка будет, избежать её нельзя.

Разведка вывела насторожённую пару к приречным кустам. И тут Самур увидел людей. Три человека. Три лошади.

Люди приехали в сёдлах, спешились в виду разорванного оленя, привязали коней и стояли, тихо переговариваясь между собой. Порыв ветра принёс до боли знакомый запах. Самур вскочил, отбежал, снова вернулся, он вздёргивал морду, нюхал и страшно волновался. Монашка не отходила от него ни на шаг, все время, будто нечаянно, тёрлась боком, тыкалась холодным носом в шею овчару, то и дело напоминала о себе.

На той стороне реки стоял Егор Иванович Молчанов и его друзья-лесники.

Самур, по врождённой склонности к добру, уже забыл обиду, но зато он прекрасно помнил ласковые руки хозяина, его голос, проникающий в душу, его взгляд, который нельзя долго выносить от переполнявшего собаку таинственного счастья дружбы и доверия. Не будь рядом волчицы, он бросился бы к людям, чтобы упасть у ног хозяина и уже не отходить от него. Монашка, почувствовав неладное, вертелась перед Самуром, отбегала, звала его назад и рычала, напоминая об угрозе, нависшей над ними. И она победила. Постепенно Самур успокоился, но не ушёл, а лёг и внимательно стал разглядывать из кустов, что делают эти близкие и далёкие ему люди, его хозяин.

Их разделяло расстояние метров в двести. Стояли поздние сумерки, люди переговаривались, но голос их сюда не долетал, да если бы к долетел он, что понял бы Самур из сказанного?

А говорили они вот о чем.

– Это работа степной стаи, они в урочище уже трех оленей порвали, – сказал один.

– Больше десятка собралось. Самая крупная орава из всех, что приходили в горы, – согласился Молчанов.

– Что будем делать? – спросил третий. – Может, сесть в засаду, перестрелять?

– Ночью ты много настреляешь, – критически заметил первый.

Молчанов потрогал усы, подумал и спросил:

– Сколько у тебя капканов, Матвей?

– Семь. Если ты хочешь ставить, тогда придётся перенести тушу на берег. Где на льду упрячешь?

Егор Иванович задумчиво смотрел на речку. Она разливалась в этом месте широко и оттого мельчала. А тонок ли лёд? Ни слова не промолвив, он отыскал на берегу тяжёлое корневище и стал ломать лёд.

Лицо у лесника повеселело.

– Поставим на месте, хлопцы, – сказал он.

– Тогда чего дорогу губишь? – заметил Матвей. – Нам же тушу тащить.

– Куда её тащить? И близко не подойдём, чтобы не отпугнуть. А капканы поставим в воде. Наверняка сработают. Тут мелко. Кто смелый?

Они взялись обламывать лёд вокруг растерзанной туши. Олень остался на ледяном островке. Битый лёд, шурша, уходил под кромку. Вода очистилась, и тогда Матвей и Егор Иванович скинули телогрейки, засучили рукава и осторожно стали опускать в воду капканы, связав их одним тросиком, конец которого обмотали за прибрежный пенёк. Везде было неглубоко, чуть выше колена, и течение спокойное, только с одной стороны, где стрежень, поставить ловушки не удалось из-за быстрой воды и глубины. Но ведь и волки туда не полезут, они пойдут по мелкому.

Видать, ожгла все-таки холодная вода лесников, потому что Молчанов и его напарник стали сильно тереть руки, притопывать и кряхтеть на берегу, а третий взялся обломать лёд пошире. Он опасался, как бы волки не сиганули через воду на ледяной островок.

Стемнело. Лесники сели на коней и растаяли в густых сумерках. Тогда Самур повёл Монашку к оленю.

Они хотели есть, им так и не удалось пообедать кабанчиком. Вполне понятно, почему Монашка заторопилась и перешла на рысь. Но когда она, побегав вокруг ледяного островка, сделала попытку спуститься в речку, Самур вдруг ни с того ни с сего окрысился и больно цапнул волчицу за спину. Она отскочила. В чем дело? Глаза её выражали боль и обиду. А Самур уже оттирал её от воды, все время настойчиво становясь между волчицей и рекой.