Текст книги "Выродок (Время Нергала)"

Автор книги: Вячеслав Барковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

ГЕНЕРАЛ УСПЕНСКИЙ

Липкий, холодный страх пробрал меня до костей.

У. Шекспир

На душе у генерала было неспокойно. Ему все казалось, что выходные дни почему-то особенно тревожны, что ему нельзя уезжать из города, с работы, что именно в субботу или в воскресенье должно в очередной раз произойти нечто ужасное.

Накануне он получил телеграмму от старика отца, который почему-то вдруг надумал прилететь из Петрозаводска навестить его. Михаил Павлович Успенский был еще не так уж и стар, всего семьдесят шесть лет, и любил устраивать сюрпризы близким, неожиданно „сваливаясь на них с неба“ в прямом и переносном смысле. Правда, по нынешним временам, на самолетах не очень-то покатаешься. Но старик Успенский брал билет в один конец, будучи твердо уверен, что его наверняка в любом случае отправят обратно.

Днем пришлось ехать в аэропорт. Возвращаясь в Горскую, генералу вдруг подумалось: а почему бы Выродку не выбрать сегодняшнее десятое число для того, чтобы навестить именно его? Мысль мелькнула и пропала, потому что отец отвлек в очередной раз каким-то вопросом на бытовые темы. Но в доме генерал вновь вернулся к мысли о возможном Жертвоприношении. Чем больше он думал об этом, тем больше ему казалось, что жертвой сегодня должен быть он.

Успенский вышел в садик, походил, потрепался с охраной, поинтересовался в шутку, не заглядывал ли через забор дачи какой-нибудь упырь, подошел к воротам, раздумывая, выходить на улицу или не стоит, преодолел непонятную самому себе нерешительность, вышел за калитку, постоял, оглядываясь.

Вернувшись, он застал отца за ремонтом книжных полок, левая секция которых давно уже рухнула от старости и от перегрузки, но ни он сам, ни сын никак не могли выбрать время для ремонта. Пожурив старика за неугомонность, генерал попытался было читать, но строчки почему-то расплывались, сосредоточиться не удавалось.

„Как ОН поведет себя, если вдруг надумает сегодня напасть? – вдруг подумалось генералу. – Полезет через забор? Напорется на охрану. Будет ждать темноты, чтобы проникнуть в дом? Допустим. А если проникнет и застанет нас врасплох, станет ли убивать всех или удовольствуется только мной?“ Разозлившись на самого себя, на панические мысли, генерал вдруг подумал: „А не пойти ли на рыбалку на озеро? А что? Доеду до Разлива, зайду к старику Шушпанову. V него всегда лодка наготове, возьмем удочки и на всю ночь умотаю. Там-то уж отвлекусь от всех этих выродков!“

Мысль было очень соблазнительной, и генерал стал собираться. Вытащил из кладовки болотные сапоги, старый уютный теплый свитер, брезентовую куртку. Охранник тоже стал было собираться, но генерал вдруг, как мальчишка, расхрабрился и сказал, что в таком наряде его никто не узнает. Михаил Павлович огорчился и даже обиделся, что сын покидает его в первый же день приезда. Но генерала осенила блестящая идея. Он позвонил однополчанину отца в Лисий Нос, сообщил, что приехал отец и приглашает на посиделки. Тот обрадовался, они долго беседовали по телефону и договорились, что однополчанин – Иван Никифорович Демьянов – возьмет с собой для компании еще одного своего приятеля-фронтовика. Успенский тут же снарядил за ними машину, и через сорок минут старые солдаты, нарядившись по такому торжественному случаю в форму, при орденах прибыли на генеральскую дачу.

Успенский тем временем уже был готов к рыбалке. Но первую рюмку, как он не отнекивался, со стариками выпить пришлось. Сидя за столом, генерал думал о том, что все устроилось удачно, как вдруг ему показалось, что в окне мелькнуло чье-то лицо. В груди похолодело, но он тут же отбросил опасения. Во двор так просто не проникнешь! Тем не менее он попросил одного из охранников выйти посмотреть, что там поделывают его товарищи.

Охранник, увалень по внешнему виду, которого генерал знал как великолепного бойца, стремительность и сила которого никак не соответствовали внешнему виду, не спеша вышел. Фронтовики после первой рюмки разгорячились, пошли воспоминания.

Между тем охранник не возвращался. Вдруг во дворе послышались крики, раздались выстрелы.

Фронтовики вскочили. Генерал растерялся. Он знал, что ЕГО, если ОН решил напасть, вряд ли что-нибудь остановит. Поэтому выходить во двор он не решился и знаком остановил гостей.

– Стоять! Охрана разберется. – Сам же он достал из тумбы свой ПМ, встал лицом к двери и стал ждать.

Заварушка во дворе продолжалась недолго. Появился Андрей, тот самый увалень, и сказал, что ребятам показалось, будто кто-то шастает по кустам. Они окликнули, никто не ответил, тогда бойцы, помня инструкции генерала, пару раз для острастки выстрелили. В кустах и вообще в саду никого не оказалось, так что тревога ложная. Фронтовики враз загомонили, стали подшучивать над бдительностью нынешних начальников и снова уселись за стол.

Но генерал знал, что заварушка была не просто так.

Он кожей чувствовал, что Нергал рядом, что ОН уже в доме. Кляня себя на чем свет стоит за затею со встречей фронтовиков, Успенский лихорадочно решал, что делать дальше. Главное, ОН непредсказуем. Может выскочить прямо сейчас и наброситься на всех. Правда, рискует нарваться на пулю, но это ЕГО не остановит. Может быть, ОН затаился где-то здесь и сейчас выжидает.

Вдруг, казалось, спасительная идея пришла генералу ему в голову.

Рядом с гостиной была маленькая комнатка, приспособленная под кладовку. Мальчишки многочисленных родственников, приезжавших отдыхать в Горскую, давно приспособили ее под свой штаб и проделали в задней стене дыру, отодвинув доски. После отъезда гостей дыру заколачивали, на зиму обивали войлоком, но летом все повторялось.

Пока, правда, ничего ужасного не происходило, но Успенский чувствовал общее напряжение. Гости тоже попритихли, стали почему-то шепотом спрашивать, кто может позариться на генеральскую дачу да еще в присутствии многочисленной охраны и гостей.

Генерал как мог успокаивал гостей, отшучивался, но приказал Андрею собрать всю охрану в доме и осмотреть каждую комнату, каждый закуток.

В этот момент погас свет.

„Началось“, – подумал генерал, и тут же где-то раздался сдавленный крик, кто-то страшно закричал, кто-то выстрелил. Дверь была далеко, не успеть! ОН наверняка контролирует выход!

Генерал коротко приказал:

– А ну, мужики, за мной! – И бросился в темноте к комнате-кладовке.

Они уже были около нее, когда кто-то с ревом набросился на одного из убегавших, снова раздался страшный крик умирающего человека. Генерал лихорадочно отдирал доски от стены, чувствуя, что его отделяет от этого страшного человека буквально несколько десятков сантиметров. Обезумев от ужаса, слыша за собой стоны и хрипы, он вывалился из дыры в сад и бросился бежать, петляя как заяц, пытаясь уйти от неминуемой страшной смерти. Рядом с ним бежал еще кто-то. Генерал надеялся, что это отец.

Потом у него мелькнула мысль, что убежать не удастся, потому что преследователь слышит, а возможно, и видит их.

В этот момент он ударился о корпус машины, стал лихорадочно искать дверцу, открыл ее, кто-то, оттолкнув его, тоже залез в машину. Успенский захлебнулся от ярости, перебросил пассажира назад через сиденье, нажал на газ, выжал сцепление и рванул с места. Бронированная машина выбила ворота, вылетела на улицу.

Генерал успел увидеть, что за ними еще кто-то бежит, отчаянно размахивая руками, потом другая фигура настигла первую, снова предсмертный крик смешался с рычанием зверя, и эти несколько секунд, очевидно, спасли генералу жизнь. Он вывернул на шоссе домчался до Тарховки, по дороге едва не сбив нескольких прохожих, увидел переезд, который вел на Выборгское шоссе, одновременно услышал звонки, означающие приближение поезда.

Но остановиться он был не в состоянии. Слишком ужасно было то, что оставалось позади. Тем более что и ОН мог захватить какую-нибудь машину, и тогда спасения просто не было. Успенский отчаянно нажал на газ, перелетел через переезд, тут же услышав за спиной свисток электрички и грохот колес. Он хотел повернуть к городу, но потом вдруг подумал, что ОН может выскочить на шоссе у Горской наперерез им.

Генерал на полной скорости доехал до Сестрорецка, остановился у отдела милиции. Из машины за ним вылез совершенно ошалевший ветеран, приехавший в гости к отцу.

Успенский, всю дорогу надеявшийся, что везет отца, не выдержал. Слезы вдруг сами покатились у него по щекам. Окружившие их менты никак не могли взять в толк, отчего плачет нарушитель, одетый в болотные сапоги и куртку, явно угнавший правительственную машину и, пренебрегая всеми правилами, на скорости около ста пятидесяти километров, не остановившись ни у одного поста ГАИ, прибывший со стариком в форме и при орденах прямо к отделению. Войдя в дежурку, генерал севшим голосом назвал себя, приказал срочно связаться с отрядом ОМОН и выслать бойцов на дачу в Горскую.

Дежурный позвонил в город. Успенский, проклиная бдительность милиции, вновь назвал себя, коротко сказал:

– Нападение на дачу. Там сейчас Выродок, – после чего снова отдал трубку дежурному.

Тот выслушал, отдал какие-то приказания. Генерал уже не слышал его. Ему жутко было подумать, какую картину он застанет в Горской. Одновременно ему вдруг стало нестерпимо стыдно, что он оставил на растерзание Выродку родного отца. Хотя он и понимал, что в той обстановке сделать ничего не мог, голосок внутри предательски шептал: „Ты должен был подставиться и умереть. Это за тобой, а не за стариком приходил ОН. А ты мало того, что не попытался спасти отца, но и заранее хотел бросить его, уйти на рыбалку, оставить отца наедине с Выродком“.

„Неправда, – пытался он возражать самому себе. – Я думал, если уйду, Выродок не станет никого убивать. Ведь ЕМУ был нужен я. Если бы я успел уйти, все бы обошлось!“

Успенский знал, что отчаянно врет самому себе. Что его привела в животный ужас предполагаемая встреча с Выродком и спасал он прежде всего себя. От этих терзаний генералу стало совсем худо. Дежурный предложил ему валидол, Успенский равнодушно взял, посидел, глядя в пустоту, и наконец сказал:

– Надо ехать.

В Горской к нему подошел капитан, возглавлявший опергруппу, сказал:

– Товарищ генерал, может, вам лучше не входить? Там такое!

– Я знаю, – ответил Успенский и добавил: – Я должен войти.

Капитан молча пропустил его, сочувственно посмотрев вслед.

Два охранника, очевидно, были убиты мгновенно. Они лежали рядом. У одного был буквально размозжен череп, как будто по голове ударили кувалдой. Второй был переломлен пополам. Третьего ОН настиг на пороге комнаты. Этот, видно, еще успел выстрелить. У него были оторваны обе руки, свернутая голова свисала набок, как у тряпичной куклы. Четвертого ОН немного не достал и, очевидно, в прыжке ударил ногой в спину. У бойца был сломан хребет. От страшного толчка он пролетел через всю комнатку на верхнем этаже и, сломав перила, вывалился в сад. Он был еще жив и все повторял:

– Я попал в него. Честное слово! Я попал!

Конечно, точно установить, действительно ли Выродок ранен было невозможно. Оставалось надеяться.

Самое страшное зрелище ждало генерала внизу.

Его отец был прибит гвоздями к стене дома. Причем гвозди торчали не только из рук и ног. Огромный гвоздь был вбит прямо в лоб Михаилу Павловичу. Так что череп раскололся, и по лицу растеклись кровь и мозг. Одежда со старика была снята, половые органы отрезаны и вставлены в рот второй жертве, распростертой на столе, с которого смахнули бутылки и трапезу. Друг Михаила Павловича тоже был прибит к столу и перед смертью зверски изнасилован. На месте ануса зияла кровавая дыра. На груди у всех жертв были сделаны змеевидные разрезы.

К столу рядом с трупом была ножом прибита записка.

Ее подали Успенскому. „Я ошибся! Ты не был следующим! Но ты не уйдешь от Нергала. Это будет последняя жертва перед Слиянием“.

Приехали сразу две „скорые“. Из больницы и оперативная. Успенский, у которого внезапно страшно заболела грудь, молча лежал на диване. Врачи „скорой“, сделав экспресс-кардиограмму, настаивали на госпитализации, подозревая инфаркт. Генерал пытался сопротивляться, но боль стала невыносимой, дышать стало нечем. Его уложили на носилки и увезли.

НЕРГАЛ

Человек не только не прочь закрыть глаза на двойственность другого, но еще и делает яростную и неестественную попытку идентификации: „Дай я понесу бремя твоего прекрасного недостатка!“

Генри Миллер. – „Sexus“

ОН лежал в своей квартире, купленной на деньги, взятые из сейфа того бандита, которого ОН не успел убить, поскольку это сделали за НЕГО другие, но тело которого упорядочил в соответствии с требованиями эстетики смерти Нергала.

ОН никогда не брал денег у жертв, но в этот раз люди, преследователи вынудили ЕГО ограбить жертву. Они осквернили ЕГО святилище, изгнали ЕГО из обжитого места, и деньги нужны были для организации и благоустройства нового святилища. Денег оказалось много, и ОН истратил часть из них на покупку квартиры. Благо, сейчас никому не было дела до того, кто именно покупает жилье и на чье имя оно оформляется.

ОН был ранен. Один из охранников все-таки успел попасть в НЕГО. Кое-как ОН перевязал раны. Их было две. Одна пуля попала в правую сторону груди, и ОН не знал, осталась она в нем или прошла навылет. Вторая слегка поцарапала руку. Кровь продолжала сочиться сквозь повязку, ЕГО лихорадило, боль пульсировала в теле, горячими волнами накатывая на голову. Ему все время хотелось пить. Графин с водой пустел быстро, вставать и ходить за водой в кухню было тяжело. Кружилась голова, временами подступала тошнота…

Однажды ОН вдруг на несколько минут потерял сознание, а когда очнулся, ЕМУ вдруг стало страшно.

Страх ОН испытывал только в детстве. Но то были обычные младенческие страхи наказания, унижения, побоев. Сейчас страх был другим. Это был внезапный приступ страха смерти. Такого с НИМ не бывало уже двадцать лет, с тех пор как в нем поселился Двойник, Неведомый людям бог Нергал.

Нергал вселял в НЕГО уверенность в собственном могуществе, избавлял от слабостей и страхов.

Откуда же сейчас взялось вдруг это чувство? Очередной жертвенный день прошел, отчасти ОН удовлетворил требования Нергала. В таких случаях ОН чувствовал себя спокойным и умиротворенным. ОН мог даже ходить на службу и выполнять какие-то формальные обязанности, которые считал презренными, но до поры до времени необходимыми.

Сейчас ОН не чувствовал ничего, кроме боли и запаха собственной крови. Это угнетало ЕГО. Временами ЕМУ казалось, что ОН чего-то не додумал, что-то упустил, и в такие минуты вдруг странное чувство, которому ОН не знал названия, охватывало ЕГО. Обычный человек назвал бы это чувство „одиночеством“, но Н. Б. не был знаком с этим словом.

ОН позвонил на работу и сказал, что заболел. Положив трубку, ОН вдруг понял, что набрал вовсе не тот номер. То есть номер был действительно служебный, но набрать ЕМУ хотелось другой, тот, по которому Н.Б, мог услышать голос Насти. ОН снова пришел в замешательство. Уехав от Насти, ОН решил не напоминать о ней больше Нергалу, чтобы не вводить в искушение Неведомого. ОН решил, что Настя ушла в прошлое и не вернется. Но сейчас, когда столько незнакомых ранее чувств вдруг напомнили ему о людях, для которых эти чувства обычны и привычны, он решил, что воспоминания о Насте безопасны для нее, потому что до следующего Жертвоприношения еще целый месяц. А за это время ОН выздоровеет. Вспомнив о девушке, ОН уже не мог отделаться от мысли, что можно позвонить ей и она скорее всего приедет.

ОН позвонил, сказал, что болен, и она действительно приехала. Увидев Н. Б. перевязанного, бледного, так непохожего на того мужественного, сильного человека, которого она знала всего несколько дней тому назад,

Настя заохала, в ней немедленно проснулся материнский инстинкт.

– Почему ты перевязанный, кто тебя ранил? На тебя напали?

Это наивное „На тебя напали?“ вызвало у НЕГО улыбку.

– Да, – подтвердил ОН, – ночью шел домой, думал справлюсь, но у них был пистолет… И вот…

– Надо заявить в органы! До чего мы дошли? А врача ты вызвал?

– Не надо никуда заявлять, – твердо сказал ОН. – Это бесполезно, ты знаешь отлично. И врача не надо вызывать по той же причине. Врач сообщит в милицию, начнутся пустые разговоры, расспросы. Я поэтому и позвонил тебе. Ты поухаживаешь за мной, и все будет в порядке. У меня сильный организм. Два-три дня, и все пройдет.

Настя развила бурную деятельность. Сходила в аптеку, принесла антибиотики, промыла рану, смазала какой-то мазью, сделала инъекцию левомицетина. Против инъекции ОН протестовал бурно, но бесполезно. Даже ОН, Выродок, Нергал, оказался бессильным перед заботой влюбленной женщины.

Девушка сварила бульон из цыпленка, потому что знала из книг и из опыта своего детства, что больному нужна легкая пища. ОН поел и уснул. Парика на нем не было, но бороду и усы ОН не снял.

Она смотрела на него спящего и думала о том, что может же существовать в жизни такой парадокс: безобразен до прекрасного.

Конечно, внешность Н. Б. не могла вызвать восхищения. Напротив, возможно, он был даже уродлив: непомерно большой череп с огромными выступающими шишками, асимметричное лицо и, самое главное, отсутствие ушей придавали Н. Б. отталкивающий вид. Но разве в этом было дело? Мало ли как может распорядиться мать-природа? Настя даже встала, поискала зеркало в квартире, чтобы удостовериться, что и она далеко не красавица. Люди, с которыми она разговаривала, часто отводили взгляд от ее родимого пятна. Недаром в школе ее стали дразнить Квазимодой, после того как учитель литературы, раздобыв где-то старенькую ленту, показал им фильм „Собор Парижской Богоматери“. Но зеркала в квартире не было.

Н. Б. спал очень недолго, а, проснувшись, беспокойно вскочил на кровати, напрягся, будто ожидал нападения. Она приласкала ЕГО, успокоила, и ОН вдруг, несмотря на боль, почувствовал желание овладеть ею. Она не очень сопротивлялась, только все повторяла:

„Тебе будет хуже, осторожнее, ты потерял много крови“, но потом забылась и ушла в НЕГО с такой пылкостью, что ОН забыл на какое-то время и о ранах, и о своих новых недавно впервые испытанных чувствах.

ОН стал быстро поправляться, и Настя, взявшая отпуск за свой счет, практически не отходила от НЕГО. Изредка она уезжала навестить дочь, а однажды даже привезла Наташу познакомиться с дядей Нестором. По этому случаю ОН надел парик, чтобы не напугать девочку. Правда, некоторое раздражение при этом испытал. Нергал шепнул ему, напомнил, что он все еще не может показаться людям в истинном обличье. А чтобы показаться, нужно Слияние. Но это прошло довольно быстро.

Почувствовав, что прежняя сила возвращается, ОН стал все более требователен в ласках с Настей и иногда даже пугал ее некоторой жестокостью.

Почти целых три недели они жили вместе, и это ЕМУ казалось невероятно долго. Не то чтобы ОН тяготился присутствием Насти, но ощущение несвободы стало угнетать. Да и Нергал все чаще давал знать о себе.

ЖУРНАЛИСТ И ПОДПОЛКОВНИК ТИМОХИН

После трагедии в Горской Любомудров потерял покой окончательно. Он съездил в больницу к генералу, где врачи успокоили его, сказав, что жизнь Успенского вне опасности, но пробудет он в больнице довольно долго. После больницы, журналист поехал к Тимохину и долго расспрашивал его, насколько надежна охрана в больнице и нет ли опасности для генерала, потому что ОН, по суеверной убежденности Любомудрова, может проникнуть куда угодно. Но генерал лежал в отдельном крыле, где „отдыхали“ самые ответственные товарищи и куда вход посторонним был строго-настрого запрещен.

Тимохин приказал оповестить все больницы и поликлиники на случай обращения кого-либо с огнестрельными ранениями.

Обращения были, но, естественно, не те. В основном невинные граждане, жертвы грабежей и хулиганства, реже жертвы бандитских разборок.

Журналист предложил опубликовать в газетах все предполагаемые фотороботы Выродка, включая ЕГО фотографию двадцатилетней давности, когда ОН еще был в интернате.

Граждан, видевших Выродка, как всегда, оказалось необычайно много. Но разговоры с опознавшими практически все оказались бесполезными.

Лишь один человек опознал Выродка с уверенностью и ужасом, но не пришел и не заявил об этом.

Любомудров не оставлял своей идеи подловить Выродка на изверге враче. Но того и след простыл. К тому же органы, перегруженные текучкой, всячески увиливали от поисков доктора. Аргументы у них были железные.

Доктор отсидел за свои преступления, а то, что он помог бежать Гаврилову и навел на него наркоманов, не доказуемо до тех пор, пока не обнаружится сообщник в психбольнице, где содержался больной, да и вообще помощь в организации побега не такое уж преступление, чтобы мобилизовать на поиски доктора весь аппарат.

Тогда Любомудров решил действовать в одиночку.

Он навестил Успенского, вкратце объяснил ему свой план.

Генерал позвонил в Управление и приказал выписать Любомудрову командировку как временно задействованному по делу „Выродок“ с выплатой всех причитающихся денег.

Через день Любомудров уже сидел в кабинете начальника Иркутского УГРО Севастьянова Алексея Александровича.

Надо прямо сказать, что и здесь его приезду мало обрадовались. Дел у самих было выше головы. Но адрес бывшей жены Голованова дали.

Вера Сергеевна Чистовская, так она значилась в новом браке, работала в районном управлении торговли бухгалтером. О первом муже вспоминала неохотно.

– Вышла, потому что жалко стало! По профессии врач, сидел ни за что, оклеветанный. Вышел – ни кола ни двора. Да и мне надоело в девках ходить. Как-никак уже тридцать один исполнился. Жили неплохо, только как-то скучно…

– Как скучно? Он что, не выводил вас „в свет“, не ходили вы никуда? Или как человек он был скучный?

– Да нет, не в этом дело, – смутилась вдруг Вера Сергеевна, потом вдруг решилась: – Он был фактически импотентом. А когда я пыталась приласкаться, он злился, говорил, что мы уже оба старые и незачем предаваться разврату… Он так и говорил – „разврату“, – с обидой в голосе повторила она. – Мы за все время замужества только и были вместе раза два, три, да и то скорее всего потому, что он пьяный был и я его соблазнила. – Вера Сергеевна покраснела.

– Вы назвали его доктором. Вера Сергеевна, а он работал врачом после освобождения?

– Некоторое время трудился разнорабочим; потом устроился то ли по блату, то ли за взятку в детскую поликлинику, принимал подростков с неврозами.

– Но ведь он был лишен права врачебной практики?

– Официально да, но… не знаю, – она вдруг стала нервничать. – Видно, помог кто-нибудь восстановить диплом.

Журналист-вздохнул. Уж больно не хотелось ему ворошить прошлое этой женщины, но он все-таки сказал:

– Не хочу вас винить, Вера Сергеевна, но ведь, наверное, это вы и помогли ему.

Она помолчала, потом с вызовом сказала;

– Ну да, я и помогла. Я тогда в исполкоме работала. Ко мне в любовники большой чин набивался. Я и поставила ему условие: сделаешь, будь по твоему. Может, я и разведусь даже. Он похлопотал и скоро выполнил обещание. Только любовницей его я так и не стала. Ну… пару раз было… Потом он мне так надоел, что я его шуганула. А у моего бывшего мужа вскоре начались неприятности на работе. Какая-то истеричная мамаша обвинила его, что он приставал с непристойностями к ее сыну, требовал раздеться догола, якобы, чтобы проверить рефлексы, и начал его ощупывать. Скандал удалось замять, но после этого случая он стал еще больше чуждаться меня, говорил, что я будто бы поверила его врагам и не поддержала в трудную минуту. Чушь все это. И в то, что приставал, я могу даже поверить, потому что уж больно равнодушен ко мне был. Да и к другим женщинам, судя по всему, тоже.

– Простите за назойливость, а как же вы развелись?

– Обычно. Я подала на развод, он согласился. И все. Правда, я его еще от одной неприятности спасла, о чем сейчас жалею. Когда у нас уже документы были поданы на развод, он в городском парке избил подростка, потом, якобы в наказание, раздел его и оставил голого, а одежду с собой унес, потом выбросил.

– И как же он объяснил свой поступок?

– Говорит, шел через парк, мальчишки стали приставать, угрожали. Он их раскидал, а одного поймал и наказал. Вообще-то похоже на правду. Подростки иногда бывают очень опасны, но никому бы в голову не пришло раздевать парня. Хотели привлечь его, да я опять заступилась, поговорила со своим „высоким покровителем“, дело прекратили. А после этого он уехал из города.

– Вера Сергеевна, мне неприятно об этом спрашивать, да и вряд ли вы можете об этом знать, но в те времена не было у вас в городе случаев насилия над подростками?

– Ходили слухи, что маньяк объявился. Двух мальчиков нашли изнасилованными и убитыми… Вы думаете, это он? – с ужасом спросила она. – Нет, не может быть! Мы в то время были женаты…

– Всякое бывает. Простите, что побеспокоил вас. До свидания.

После визита к Чистовской, журналист снова пошел в УГРО. Его отправили в прокуратуру, где подтвердили, что в 1979–1980 годах были случаи убийств подростков с изнасилованием. Дело вел следователь Шевелев, который привлек в качестве подозреваемого некоего Шейкина, отсидевшего срок за изнасилование малолетнего В. Подозреваемый был бомжем, не работал. Вину свою отрицал, но под тяжестью улик признался в содеянном и был расстрелян.

Потом журналист отправился в поликлинику, где когда-то работал Голованов-Горелов. Там уже персонал почти весь сменился, но Любомудрову все-таки назвали врача, который работал в то время и должен был знать Голованова.

Доктор Соколов действительно помнил коллегу, но отзывался о нем с прохладцей, говорил, что, несмотря на довольно высокий профессионализм, Голованов был человеком неприятным, молчуном, хамом. К коллегам врачам относился свысока.

– А могли ли быть у него какие-нибудь отклонения в сексуальном плане? спросил Любомудров.

– Этого я лично, – подчеркнул доктор, – никак знать не могу. – Ходили, правда, сплетни, что в лагере Голованов стал голубым, но насколько это правда… не знаю.

– А он не говорил, куда собирается поехать?

– Говорил, что надоело нищенствовать и он хочет поехать на стройку за длинным рублем. А вот на какую?.. Минутку, я же его встретил перед отъездом. Шел на вокзал, сказал, что едет в Красноярск. Вот! – Соколов был явно доволен своей памятью.

В Красноярске никто ни Голованова, ни Горелова вспомнить не мог, но в угрозыске подтвердили догадку Любомудрова. Действительно, с 1981 по 1985 год в городе был совершен ряд преступлений на сексуальной почве, из них несколько „по почерку“ похожих на совершенные в Иркутске. В 1981 году осенью был жестоко избит, изнасилован, а затем задушен одиннадцатилетний К. В 1982 году подобных преступлений было совершено три. Затем был арестован и осужден гражданин Л., который сознался в одном из трех убийств. Остальные остались нераскрытыми, хотя формально и эти преступления повесили на П., тем более что после его ареста убийств подростков не было в городе более года. Однако в 1984-м последовала серия однотипных преступлений. Исчезли пятеро мальчиков от десяти до тринадцати лет. Тела их впоследствии были найдены в разных районах города, в основном в подвалах. Все были изнасилованы, причем насилие сопровождалось жестокими побоями, затем либо зарезаны, либо задушены. В этих случаях преступника обнаружить не удалось. В конце ноября 1985 года был обнаружен еще один труп подростка четырнадцати лет. После этого преступления прекратились, дело повисло.

Любомудров направился в Москву, имея при себе официальные копии протоколов всех названных ему преступлений.

На этот раз на Петровке его встретили гораздо более любезно. Оказывается, на МУРе тоже уже на протяжении нескольких лет висели подобные серии убийств подростков. Часть из них была раскрыта, и после судебно-медицинской экспертизы в институте Сербского преступники были осуждены. Но несколько преступлений, среди которых было восемь изнасилований и убийств, оставались висеть на следователе, причем никто из осужденных ранее вину за эти убийства на себя брать не хотел.

Поэтому следователь Пьяных Анатолий Федорович ухватился за версию Голованова-Горелова всерьез. Стал ее раскручивать и выяснил, в частности, что в психбольнице № 2, откуда совершил побег Гаврилов, у доктора Горелова было несколько добрых знакомых, среди них санитар Рощин Александр Григорьевич, известный тем, что чуть ли не открыто проповедовал среди медперсонала преимущества гомосексуальных связей перед обычной половой жизнью, и его закадычный друг, молодой врач-терапевт, год тому назад поступивший на работу в больницу сразу после окончания института.

Вызванные на допрос, оба они сначала упорно отрицали свое участие в побеге Гаврилова, пока наконец Пьяных не пригрозил им предъявить обвинение в соучастии в убийстве бежавшего больного.

Тогда Рощин сказал, что доктор Горелов действительно уговорил его помочь бежать больному, потому что, по словам Германа Борисовича, Гаврилов когда-то добровольно сошелся с доктором, но потом, совершив ряд преступлений, стал шантажировать Горелова, угрожая его объявить соучастником этих преступлений. Горелов долго не поддавался на шантаж, но когда приехал журналист из Питера, решил, что Гаврилов его заложит. Доктор Свяцкий, который тоже очень ценил и „уважал“ Германа Борисовича, согласился, что опасность действительно высока. Он стал давать больному сильнодействующие психотропные препараты, а потом они вдвоем, переодев Гаврилова в „штатское“, вывезли его на машине за пределы больницы. Там их встретил Герман Борисович и пообещал спровадить Гаврилова в какой-нибудь загородный психоневрологический интернат для хроников. Больше они об этом ничего не знают.

– А куда же делся сам Герман Борисович? – спросил Пьяных.

– Точно не знаю, – ответил Рощин, – но я ему дал три адреса моих друзей в Петербурге, которые хорошо знают, каково приходится людям, которых, несмотря на свободу проявления чувств и сексуальных пристрастий, начинают преследовать власти и общественность.

Так дело о докторе Голованове-Горелове оказалось в Петербургской горпрокуратуре. И Любомудров поклялся самому себе, что теперь уж он добьется того, чтобы доктора взяли и предоставили в распоряжение людей, занимающихся делом Выродка-Нергала.