Текст книги "ВБ"
Автор книги: Вячеслав Букур
Соавторы: Нина Горланова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Горланова Нина , Букур Вячеслав
ВБ
Нина Горланова, Вячеслав Букур
ВБ
Какие-то дети, дети все, дети... Евдокия стряхнула сон. Ночной звонок в дверь воспринимается как мировая катастрофа. Такое ощущение: пока ты спала, все начало рассыпаться, а застыло только потому, что успела проснуться. Спокойно, сказала она себе, муж в санатории, кто бы это мог быть? Евдокия, полная, но легкая, всплыла над двуспальным ложем и заперемещалась к двери. Халат ее – совершенно заковыристой расцветки – то в одном месте обнимал округлость, то в другом... И она уже в горле перебирала регистры: каким голосом заговорить с тем, кто стоит на лестнице. Посмотрела в глазок и увидела сосредоточенное лицо Юрия Чухнюка... или он Чухняк?.. Бывший ученик их гимназии, но в его классе она не вела литературу! Евдокия настолько не представляла, что ему здесь и сейчас – в полпервого ночи – нужно, что растерялась, все регистры потерялись, и она спросила никаким голосом:
– Вы к кому?
– Евдокия, извините, Александровна, мне срочно... поговорить с вами, проконсультироваться!
К ней еще никто не являлся за консультациями в такое время. Заинтересованная, она открыла дверь. "Милый мальчик, ты так молод, так светла твоя улыбка..."
– Евдокия... Александровна! Что такое "высота безысходности"?
Спрашивая ее, он как-то быковато-мрачно на нее посмотрел.
– Наверное, от этого зависит ваша жизнь, что вы примчались для консультации в полночь, Юрий?! – Говоря это, Евдокия машинально защитилась халатом: запахнулась им до скрипучей тугости.
– От меня сегодня ушла жена. – Юрий громко задышал, очевидно, прокручивая перед собой происшедшее.
– Это свойство жен. Иногда они уходят, Юрий.
Он хотел сказать, что "иногда" – это не то же самое, что "сейчас", но посмотрел на халат, распираемый могучим давлением, и ответил так:
– У вас училась Люба Заренко. Она твердила мне два года... Вы их учили, что должна быть высота безысходности! А сегодня она ушла от меня. Так вот... может, вы мне сейчас скажете, что это такое – высота безысходности?
В это время выскочила из детской Кролик – ей было до всего дело в полночный час. Как и самой Евдокии, когда ей было семнадцать лет. При виде томно-мрачного Юрия дочь протерла глаза и строго спросила:
– А жена во сколько ушла от вас?
Ответил им человек, у которого, когда ушла жена, словно половина тела отпала, поэтому он все время проверял, на месте ли оставшиеся части; например, под видом поправки галстука щупал, тут ли шея.
– Люба (вдох) ушла (выдох) в десять часов (вдох) тринадцать минут (выдох) утра!
– Кроличек, иди-ка ты спать! – посоветовала Евдокия.
Но Кролик не ушла. А в коридор вышла еще и кошка.
– Вот и Мусе любопытно, – сказала Кролик.
– Вся кошка состоит из шерсти и любопытства, – зевнула Евдокия.
Кролик поняла, что мать зевает намеренно, и сказала Юрию:
– Жена уже не вернется, у нее теперь другие циклы работают, – туманно, но в то же время по-подростковому жестко объясняла она. – Вы завтра с утра должны искать другую жену! Да когда найдете, в первую очередь спросите, не училась ли она у моей мамы по литературе. Если и вторая училась у маменьки, то бегите от нее изо всех сил...
Напрасно Кролик старалась: мрачный Юрий был в таком горе, в таком... Он, кажется, даже не замечал, какого он пола.
– Так что же это такое – высота безысходности?
Евдокия нервно заколыхалась:
– Язык культуры нужно долго осваивать. Вот если бы вы учились у меня в классе, а потом...
– Спалить бы такую культуру, – по-хамски оборвал незваный гость Евдокию, а про себя добавил: "А тебя взорвать, отравить и повесить", – повернулся и огромными прыжками улетел вниз по лестнице.
Евдокия покачала большой красивой головой:
– Ужасно тонка у нас в России пленка культуры. Вот-вот прорвется. А ты, Кроличек, иди спать, простудишься. Завтра экзамен! Или тапочки, или в постель.
– Не ты ли, мама, эту пленку истончаешь! Почему ты не говоришь в гимназии просто, что нужны дом, семья, дети? У тебя ведь все это есть!
Евдокия, чтобы не выглядело демонстративно, зевнула не размыкая рта и сказала: мол, папа, бедный, в Ключах там скучает один.
– Папе ты никогда не говорила про высоту безысходности, а все: да, милый, хорошо, милый!
– Есть искусство – и есть жизнь. Какая ты все-таки дремуче-первобытная еще...
– Мама, почему ты визжишь и топаешь ногами!
– Я? Ну а где мы находимся в конце концов?
– Где же?
– В России. У Достоевского вообще сплошь одни скандалы...
– Мам, у Толстого не одни скандалы, а он тоже не во Франции жил.
Евдокия поймала себя на том, что закуривает третью сигарету. Итак, Кролик не против культуры, а против людей, паразитирующих на культуре. Она потом сама не могла понять, как у нее получился такой вывод.
– Мама, ты хотя бы вспоминаешь иногда, как твой первый муж утонул в Байкале?
– Я тут ни при чем. Байкал пьяных не любит.
– Байкал пьяных не любит... А долго ли ты сама пробыла тогда на высоте безысходности? Ты через месяц вышла замуж за папу!
– У тебя, дочка, нет широты мышления, тонкости. Да. Это я упустила. Прости. У папы мне понравился номер машины: 906. Если перевернуть, то получится то же самое число. Ты же знаешь, как я внимательна к числам, как много значения им придаю... Ждать было нельзя!
Евдокия увидела, что в пепельнице полно окурков. А дочь все не унималась:
– Ты мне объясняла сто раз: Икар упал, а люди не заметили его подвига желания летать! Один пашет землю, все своими делами занимаются, а Икар только ножкой булькнул... Ты очень стремишься быть замеченной. Но разве можно – любой ценой?! Детям морочить головы... А сама ты хоть минуту пробыла на высоте безысходности?
– Еще раз скажешь про высоту – и получишь в умный лоб, Кроличек!
– Все поняла. Теперь сокращу до ВБ. У Икара – ВБ. Но люди имели право заниматься своими делами, я думаю... Но ты не ответила мне про себя – была хоть минуту на?..
Да как Кролику рассказать, что в советское время старые имена казались чем-то жухлым! Сколько раз Евдокию называли Дуськой, столько раз и взгромождали на высоту безысходности! На эту самую подлую высоту... Это сейчас все снова вошло в моду, вон и магазин рядом – роскошный! – называется "Евдокия"! А раньше... что пришлось вынести, Боже мой!
– Понимаешь, сейчас в России... доченька...
На слове "Россия" окно в соседней комнате взорвалось. Евдокия и Кроличек кинулись друг к другу, завизжав и больно обнявшись.
– Неужели это он, Юрий? – вслух думала Евдокия, уже подбирая осколки бутылки и разбитого балконного стекла.
Кроличек бросилась защищать мрачного красавца: мол, там, внизу, целая драка, мильон алкашей.
– Ну он, может, воспользовался этой дракой и отомстил, – по привычке побеждать возразила Евдокия, хотя уже вспомнила, как они с дочерью ловили некоторые фразы пьяной компании под окном.
В пьяной компании словно нет переходов от одного этапа к другому. Кажется, только что был мирный разговор о том, где дешевле можно купить пакетики с опьяняюще-чистящей жидкостью, и вдруг полетели булыжники матюков, а потом и настоящие булыжники. Наконец застонала вдалеке милицейская машина. Она стонала то справа, то слева, пока все не разбежались. И тут-то она появилась во всем блеске: грозный "форд", гуманитарно подаренный копами, кажется, Чикаго – да, оттуда – далеким уральским коллегам.
Евдокия стояла на балконе, уткнувшись в ночь. Кролик пристроилась рядом.
– Мам, а этот Юрий, как его фамилия, он что, давно женат?
– Чухнюк... или Чухняк. У них не я вела, а Пискунова: типический герой, принципы гуманизма... Слава Богу, она уже год как на пенсии.
Теперь Кролик знала фамилию этого мрачного Аполлона и могла идти спать, но завтра она его найдет (у подруги мама в горсправке работает).
– Мама, давай вместе пойдем к Юре завтра? Ты же разбила эту семью.
– При чем тут я? Это все Люба Заренко... Помню: появился у них в одиннадцатом классе новенький – так я сама видела, как одна ее губа погналась за ним, а другая по-прежнему тянулась в сторону Юрия.
Мать и дочь уже сидели на кухне. Ветер принес в балконную дыру полуночную сумасшедшую муху, которая вскоре зажужжала в теплом воздухе возле уха Кролика. Даже мухе нужно тепло, нужен уют. Евдокия взяла мухобойку и пригласила муху на казнь:
– Ну, садись, я тебя прихлопну.
Но насекомое не послушалось.
– Ладно, оставайся на ВБ, мама!
– Опять ты за свое!
– Хорошо, тогда будем говорить про низины оптимизма...
А Юрий в это время шел по городу, отказавшемуся от света – будто специально для него такой кусок города выпал. Вот на этой скамейке может сидеть его жена, одиноко так! Но не сидит. А если свернуть за магазин "Евдокия", то и там она может сидеть. И тоже никого. Если бы она ушла к другому, то он бы ее вырвал, но она ушла в высоту безысходности, а это...
Родителям Любы он звонил пять или шесть раз, никто не отвечал. Возможно, на дачу уехали. И Любу взяли? Вдруг он увидел свет в своих окнах. Он никогда так серьезно с женой не ссорился еще, и опыта примирения нет... Юрий остановился покурить у окна на своем этаже. Это окно в подъезде – под возрожденческую арку – сделал новый русский, их сосед. Неизвестно, как пришла ему идея витража в подъезде, но до витража дело не дошло. Его подпольное производство водки было разоблачено, а вместе с ним сгинул и сам сосед куда-то... Четыре стеклышка только и вставлено – лазоревых лепестка. И что они должны были означать? Надежды на... ? Все лицо соседа было измято подлостью или желанием скрыть подлость, а вот поди ж ты – хотелось витражей; причем – не только для себя, а для всех в подъезде!
Хорошо, что не звонил родителям, не потревожил их! Они и так к себе взяли бабушку, чтоб Юрий с женой жили в ее квартире, а теперь бабушка заболела... Впрочем, он знал, что хороших людей много и кто-нибудь да родителям донесет, как Юрий искал Любу, которая то взбегает на высоту безысходности, то сбегает с нее...
Любовь – это ясновидение, это не ослепление. Он знал, что Люба – не Евдокия, но Евдокия хоть своих не трогает, живет в свое удовольствие, а эксперименты ставит на учениках, Люба же искренне верит в любую чепуху... И тем не менее сердце вываливается (от любви). Пора! Он хотел выжечь в себе такие вопросы к жене: "Ну как там, на высоте безысходности, – кислороду хватает? Голова не кружится?" – но, к сожалению, сигареты были слабые, не выжигали ядовитые слова. Тут бы подошла едкая махорка, которая – пусть вместе со здоровьем – разрушила бы и ненужные мысли.
Люба лежала в ванне с томиком Кушнера в руках. Она виновато посмотрела на мужа и сказала:
– Хотя его и зовут Скушнер, но мне понравился.
– Где ты его взяла?
– В одном доме... у Лиды, ты ее помнишь, наверное, на первом курсе она с нами начинала, а потом ушла в академ. И еще там был один сценарист, то есть драматург! В общем, он хочет пьесу написать о высоте безысходности. В восторге: "Какой сюжет, какая жизнь у нас в Перми богатая!"
– Он сам-то не хочет быть героем пьесы? Я из него инвалида сделаю! Это так сценично, украсит пьесу... коляска никелированная. Лицо в синяках.
Юрий прошел на кухню и там смел все, что было в холодильнике. (Он не понимал тех, кто от расстройства не ест.)
Люба неслышно приблизилась сзади и положила голову на плечо.
– Да этот сценарист... его жена бросила! Как он говорит: "единоутробная жена". А все – с неудавшейся жизнью – хотят, наверное, это и дальше распространить. – Люба давала понять, что она все понимает...
Юрий подрабатывал через ночь в "Эдеме" – ночном баре (вахтером или вышибалой, что одно и то же). Он сказал:
– Завтра у нас зарплата – набросай список, я на Гачу заеду, поверблюдствую опять, все привезу. – Он посмотрел в окно. Странно – где он находил тьму в городе? Ведь в Перми белые ночи в июне. Скорее белобрысые такие, но с каждым мигом все прозрачнее и прозрачнее.
...Евдокия позвонила нам в семь утра! Почему-то многим нашим знакомым кажется, что если у нас много детей, то всегда найдется один, кого можно одолжить для решения тех или иных проблем. А то, что каждый из них – такой же человек, загруженный своими проблемами, это в голову людям не приходит.
– Что случилось-то?
– А помнишь, Букур, ты говорил: "водка" – одного корня с "водой"? Ну а воду надо все время пить. Получается подсознательный приказ: водку тоже пить! У русских так.
– Я вообще думал, что у иных моих пьющих друзей вместо сердца – рюмка, никогда не разобьется. А вот недавно позвонил отец одного: инфаркт у сыночка... Пока не заменят слово "водка" на другое...
– Тут мне Кроличек подсказывает: они сейчас пакетики пьют... со стеклоочистителем.
– Но изначально-то пили водку.
– Эти пьяницы разбили у нас балконное стекло... Надо бы на час-другой покараулить квартиру, дочь сдаст первой экзамен и вернется.
С трудом мы отбились от Евдокии: у наших тоже экзамены (что – правда).
...Все обошлось: никто в квартиру Евдокии не забрался за те два часа, что Кролик сдавала экзамен. Потом она вызвонила мастеров. А в четверть девятого вечера Евдокия вернулась домой:
– Знаешь, ко мне в автобусе пристал один: "Евдокия? Когда долг отдашь?!" "Какой долг?" – "Ты ведь Евдокия?" – "Да, но..." – "Никаких "но"! Должна отдавай!" Потом уж мы выяснили, что он имел в виду другую Евдокию... Странно. В нашем поколении Евдокий-то раз-два – и обчелся. И ведь пошли автобусные круги злобности. Знаешь, Кроличек, стоит в транспорте кого-то толкнуть нечаянно, все – кругами пошло. Но потом я пару раз вежливо сказала: "Простите великодушно", – и обошлось... Я, видимо, кому-то должна... в самом деле! Я готова с тобой поехать к Юрию.
– Мама, я уже там была. У них все в порядке. Люба вернулась. Сидит и готовится к экзамену.
– Значит, зря ты съездила?
– Нет, не зря. Она вся чешется, а я сразу: "У вас случайно не немецкая комбинация? На нее часто бывает аллергия..." Люба сняла – все, перестала чесаться...
– В кого ты у нас такая умная, Кроличек!
В этот вечер Кроличек записала в своем дневнике: "Как хочется любви!"
