Текст книги "Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов"

Автор книги: Вячеслав Харченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Папиросы «Беломорканал» – патроны для пистолета «Макаров» (ПММ).

Сигареты More King Size – патроны для автомата АКМ малого калибра.

Сигареты «Ява» – патроны для автомата АКМ большого калибра.

Толстые серые макароны – совпадают по толщине со снарядным порохом, а диаметр пробки «Советского Шампанского» – с калибром станкового авиационного пулемета.

Я, конечно, не лишен наивности, но мало верю, что в других странах нет такого, и поэтому часто останавливаюсь у прилавков и витрин и подозрительно осматриваю товары.

100 метров

Я практически не умею плавать, потому что вырос на холодном Тихом океане. Бывает я зайду в море, одолею метров двадцать и назад, но однажды я побил рекорд – осилил сто метров.

В университете сказали, кто не проплывет норматив (100 метров) – тот вместо игры в футбол пойдет учиться плавать в бассейн, а я не хотел идти в хлорку. К тому же в бассейне такие запахи стояли, что от них загибались все студенты и качались вышки для прыжков. Поэтому я набрался мужества, поглубже натянул резиновую шапочку, поддернул повыше плавки и прыгнул в воду. За мной потянулась вся группа № 112.

Первой дистанцию прошла Алена Сиговцева, мастер спорта по подводному плаванию, потом гимнаст Васильев ударил ладонью о стенку бассейна, далее подтянулись профорг Петя и узбечка Улюдурова, а я все плыл. Потом пошли люди попроще – отличница Ирочка, двоешник Петухов и пианист (да-да в нашей математической группе зачем-то учился пианист) Духоборов, а я все плыл. В конце концов они все вместе сели на бортик и под предводительством тренера по плаванию стали скандировать: «Слава, Слава» или: «Да когда же ты уже потонешь, столовая закрывается». А я все плыл.

Стало смеркаться. В бассейне включили свет, на всякий случай тренер по плаванию взяла багор, чтобы меня спасать, профорг Петя схватил пенопластовый поплавок, а мастер спорта по подводному плаванию Сиговцева изготовилась спасать утопающего. Но я все плыл.

Очень тяжело пришлось на половине дистанции. Я попытался развернуться нырком, но наглотался воды и поэтому разворачивался боком, затратив на процедуру минут десять, но плыл. Все мои одногруппники приуныли, а кое-кто, не веря, что я выплыву, потянулся к выходу.

На последних десяти метрах, на глубине, я стал задыхаться, движения замедлились, и если до этого я передвигался брассом, то тут застучал по-собачьи. Тренерша оживилась и поднесла багор к моей голове, чтобы я его схватил рукой, но я все плыл и не стал трогать эту палку. Алена Сиговцева (которая мастер спорта) стала мне кокетливо улыбаться – если честно, я не понял, к чему это. Профорг Петя бросил в меня поплавок, но промазал. Я же за пятьдесят сантиметров до стены потерял сознание, но все плыл, хоть по-собачьи.

Как меня достали из воды, я не помню, но утром мой одногруппник Миша повел меня играть в футбол, что означало, что норматив в сто метров я выполнил.

Медаль восьмисотпятидесятилетия Москвы

На празднование восьмисотпятидесятилетия города Москвы правительство столицы начеканило очень много памятных медалей. Так много, что после раздачи их всем, кому полагалось, всем, кому не полагалось, а также родственникам и знакомым все равно осталось столько, что разрешили получить любому желающему, лишь бы он убедил в своем вкладе в развитие города.

По тайным каналам эта информация распространилась среди людей, и я понял, что смогу в нежном возрасте получить награду, не сделав решительно ничего, кроме написания письма от имени организации, которая обоснует мое награждение наряду с заслуженными ветеранами.

Мой труд не очень заметен, но, как мне кажется, важен. По крайней мере, в компании подвыпивших мужичков или недоучившихся школьников я часто раздуваю щеки и называю себя писателем, зная трепетное отношение нашего народа к слову и сладко надеясь на подобострастное лебезение. Потом я, конечно, добавляю, что технический и что пишу инструкции для автомобилей и автоматов, но первое впечатление имеет такое сильное воздействие, что малозаметная добавка уже ничего не меняет, и вокруг меня образуется метровый круг восторженных идиотов.

Это не раз выручало в незнакомой компании и при первом свидании с девушками, поэтому я решительно вошел в кабинет руководительницы профкома нашего предприятия Тубы Нееховны, приехавшей когда-то в Москву из отдаленного татарского селения. Ее виза оставалась последним препятствием к моему возвышению.

От волнения и предвкушения я назвал женщину Тумбой Нех.евной – и быстро лишился вероятности получения медали. Награду я потом, конечно, приобрел (через младшего брата), но ошибку запомнил надолго, ибо обо мне распространилось твердое представление как о человеке злом и неграмотном, что при моей профессии смерти подобно.

Бразильский футбол

В Бразилии совсем другая жизнь, и когда туда попадаешь, начинаешь ей подчиняться, совсем забывая, что ты русский.

Во-первых, бразильцы не курят – и я уже на второй день сигарету выбросил. Во-вторых, они не пьют крепкие алкогольные напитки, а предпочитают свое пиво, которое покупают ящиками в упаковках ноль три. Это пиво утоляет жажду, но тут я не мог отказаться от вредных привычек и покупал в посольской миссии немецкий «Будвайзер».

Вся Бразилия по утрам бегает. Вдоль Капакабаны идет дорога из трех частей: на одной машины едут, на другой велосипеды катятся, а на третьей движутся люди. Я потом много раз пытался повторить свои южноамериканские подвиги в Москве. Вставал по утрам и трусил по Кузьминскому парку, но быстро задыхался или забивал на это. Здесь же морской ветер с капельками соленой воды помогает ногам подпрыгивать вверх, и все тело наливается приятной энергией, будто подпитался батарейками «Энерджайзер».

Бразильцы не любят ничего, что грузит. Их любимое слово – маняня, что переводится с испанского как «завтра». Так отвечают на любое дело, требующее какой-либо работы, кроме танцевания, танцы же начинаются с первыми звуками мелодии. Не успеешь оглянуться, а уже все вокруг рубят самбу или крутятся по кругу, и нет в Бразилии лучшего способа наладить контакты, чем привезти русскую гитару и запеть песню. Но только веселую (sic!)! Ибо из-за «Ямщика» или «Мороза» можно испортить дипломатические отношения.

Очень свободные везде любовные похождения. Машины притормаживают перед красивыми мулатками, а на пляже в воде двухметровые негры могут часами трясти девушек, ничего не стесняясь, а главное, что и окружающие не обращают на такое поведение внимания.

В чем мы похожи – так это в еде. Продолжается стол весь день. Садятся с рассветом и расходятся с закатом, перемежая еду разговорами, переменой блюд, шашлыком и барбекю. При этом все бразильцы и бразильянки худые. Я не видел ни одного толстого или полного.

Долгий обед заканчивается футболом: женщины на мужчин, – и, честное слово, я нигде так не страдал на спортивной арене. Ведь все бразильянки техничные, быстрые, злые и грубые. Я не встречал более грубой команды в мире – бьют сразу, по всем местам, и если не ногами, то руками, наотмашь. Мы же, русские футболисты, об этом не знали и поначалу галантничали, но, заметив, как местные мужики с бабами не церемонятся, стали отвечать по полной программе и вытащили ничью.

Сейчас я серым, промозглым осенним вечером просыпаюсь среди ночи в Люблино и, вспоминая теплую и услужливую Бразилию, включаю Сантану на полную громкость и слушаю до изнеможения, пока в стену не застучат соседи.

Авианесущий крейсер

Наши авианосцы называются авианесущими крейсерами и от американских отличаются тем, что кроме палубы для взлета самолетов имеют пушки, что позволяет двигаться по морю без огневой поддержки лодочного эскорта.

Когда-то крейсеров было семь, и один из них, «Минск», я видел в детстве на рейде во Владивостоке. Потом часть состарилась, а остальную распродали другим странам для военных нужд или на металлолом. Конечно, это понятно – такая махина содержит 2500 человек, ест огромное количество мазута, продуктов и энергии, что может спасти в холодную зиму любой замерзающий поселок нефтяников.

В восемнадцать лет мне повезло: я попал в армию не на два года, а на три на авианесущий крейсер «Адмирал Горшков» в Мурманске. Мне выдали полосатую бело-голубую кофточку, блузку с широким воротом и берет с ленточками. По ночам я выходил с боцманом на взлетную полосу, и мы шли от одного бортика к другому на ощупь, потому что в темноте не видно было даже ближайшего шага. Один раз мы хотели дойти до места взлета, где начинается вода и нет парапета, но на подходе плоскость стала сильно задираться вверх, и пришлось отказаться от идеи.

Мы все завидовали подводникам, потому что у них есть торпеды, и выстиранные брюки можно на них натягивать и не гладить, а на нашем судне – только ракеты «земля – воздух»: получается плохо, колоколом. Не соблюдается воинский устав, но, правда, появляется модный морской стиль.

После недолгой учебки и первого похода меня отправили служить в зарубежье, но в Финляндию. Точнее, в Финляндию, но в Хельсинки. В Хельсинки, но на границу.

На новом месте я узнал, что «Адмирала Горшкова», последнего представителя советских авианосцев, разрезали. Хотя какой там советский. Уже до меня все бортовые компьютеры были иностранного производства, все оборудование – зарубежного, а вместо системы «Гонец» использовалась лондонская «Инмарсат».

Генная память

Авдей Прокопьевич, выборный мэр деревни Пичкова Дача, решил построить колбасное производство, дабы облегчить тяжелое имущественное положение ее жителей и использовать постоянный прирост куро-мясной продукции. Цех должен был быть полуавтоматическим, и если, например, взять цыпленка, выпущенного из его недр, то берцовые кости птицы всегда перебиты. Это действует механизм, который подхватывает тело зверька при резке.

Когда Прокопыч запустил машины и завел в здание работников и работниц, он убедился, что часть изготовляемых деликатесов не доходит до магазинов, а исчезает.

Мэр собрал всех и сказал: «Я знаю ваше тяжелое наследие, и поэтому кроме зарплаты буду выдавать каждому по десять батонов колбасы в конце месяца, а недостачу придется удерживать из заработной платы в равных долях».

Люди угрюмо хмыкнули и загрустили, отчего упала производительность труда до уровня дореформенного и вогнала в транс хозяина. Понимая, что убытки могут привести к увольнениям и проблемам, сход направил к Авдею гонцов: Безухова, бабу Нюру и учительницу младших классов Анфисию Поликарповну, – которые выступили со встречными предложениями: «Не выдавать каждому по десять батонов в конце месяца, а разрешить такое же суммарное количество в месяц тайно выносить. За перегибы же карать, как и предполагалось, вычетами из жалованья».

Авдей Прокопьевич согласился, и принципы свободной конкуренции исправили положение.

Невезение

Егорке всегда не везло за рулем, хотя он с десятого класса работал водителем и в армии тоже шоферил. То наедет на трос кочегарки и грохнет на землю пятидесятиметровую трубу (хорошо, что в сторону и ночью), то продаст цыганам брезентовый верх военного транспорта за десять рублей при цене в двести пятьдесят, то уронит бетонную плиту на проезжающий автомобиль, плохо ее закрепив на КрАЗе.

После окончания срока службы Егорка потыркался по разным углам, но карма и судьба оказались сильнее, и вышел он таки на мусоровозе в первый рейс по Москве. Да так, что на Лубянской площади повернул через сплошную возле Феликса Эдмундовича Дзержинского, вывалив в центре порцию мусора, что перекрыло движение напрочь и могло гарантировать долгие проблемы с уполномоченными людьми.

Ради спешного отъезда набежавшие гаишники простили Егору все, лишь бы он покинул побыстрее место происшествия, и даже перекрыли весь проезд и самостоятельно убрали выпавшие отходы.

К слову сказать, это было первое дорожное происшествие Егора, из которого он вышел без потерь, а когда поздно вечером возвращался уставший и пропахший к жене, подумал, что жизнь мистична: за несчастный брезент с полусгоревшего склада могут практически укокошить, а тут чуть ли не террористический акт – и хоть бы хны.

Критическая доля

Помещик Пичков и прапорщик Фролов

Отец помещика Пичкова, Христо, был болгарином и участвовал в Старозагорском восстании, а двадцать четвертого апреля тысяча восемьсот семьдесят седьмого года стоял на Скоковом поле Кишинева в рядах «Пешего конвоя» – ядра будущего болгарского народного ополчения. Обладая грамотностью, он помогал капитану Райчо Николову писать «Воззвание к моим братьям» и попал в число офицеров, перешедших перевал Хаинбоаз. Его фамилия выгравирована на известняковой плите столба, установленного на горе в память победы.

Потом Христо бился на Шипке, под Тырново и Плевеном, а после заключения Сан-Стефанского мира и образования Болгарского государства женился на русской мещанке Анфисии Поликарповне Толобышкиной, бывшей в его полку сестрой милосердия и имевшей землю под Егорьевском.

Приняв хозяйство, он разбил сады и построил усадьбу и четыре строения в ряд. Позже там образовалось селение в двадцать семь домов, получившее название Пичкова Дача.

Его сын Иван имел четырех детей и вошел в русское ополчение одна тысяча девятьсот четырнадцатого года.

Тогда патриотизм был столь высок, что теперь и не верится, что можно так радоваться войне. Вместе со своим другом прапорщиком Фроловым, московским купцом (владельцем четырех домов в Сокольниках), он прошел всю войну. А в восемнадцатом году они с отрядами красных матросов остановили немцев на Пулковских высотах, а Троцкий отдал Украину, Белоруссию и еще чего-то там.

Но, похоже, их участие в этом событии ничего не изменило, так как дом Фролова передали ГПУ (его и сейчас можно отыскать в зарослях Лосиного острова), а дворянскую усадьбу Ивана Пичкова заколотили крест-накрест досками, так и не использовав ни для чего и никогда, выселив предварительно жену и ребят на улицу. Семью крестьяне приютили, а землю Пичкова делить не стали – пожалели яблони.

Мне думается, что столь незавидная судьба друзей была обусловлена не столько социальным положением, сколько отказом принимать участие в гражданских боях. В тридцатые годы путь прапорщика Фролова теряется. Я случайно видел его портрет в рост в одной московской квартире, но расспросить подробнее хозяев постеснялся.

Пичковых же отослали на Соловки вместе с моей прабабкой, ее мужем и детьми. Прабабка имела корову и лошадей, и кричала детям в последнюю минуту, чтобы они надевали на себя много юбок и одежды для большего сохранения.

Они вернулись в места молодости после Двадцатого съезда, построили на месте сгнившей усадьбы четыре дома, восстановили сад и вырыли пруд. Хотя какой это пруд. Так, расширенное людьми место биения подземных ключей, от которых вода всегда сладкая и холодная.

Критическая доля

Жизнь человека, живущего литературным трудом, тяжела. Например, я видел, как издатели приковывают на книжных ярмарках авторов к столбам и хлещут плетками, чтобы увеличить продажи эротической литературы. Писатель, попавший в такие сети, сам начинает жить по накатанной схеме, чтобы соответствовать утвердившемуся вкусу. Приходится везде подчеркивать: я эротоман, – ходить в бикини, амурничать, приставать к молоденьким девушкам или старушкам или же грозить свальным грехом. Это уже кому как карта ляжет.

Иногда достается билет маргинального матерщинника (сквернословишь и бросаешься тортами) или живого классика (читаешь за деньги и требуешь отдельного транспорта). Иногда – угнетаемого.

Впрочем, не стоит думать, что по-другому устроен мир литературных критиков. Здесь главное – найти тему неосвоенную и ее разрабатывать, а ежели над этой темой работают другие, то необходимо занять отличную позицию, чтобы на круглых столах ведущий приглашал и говорил: «А вот послушаем N с его оригинальной концепцией». Новая философия должна затрагивать весь мир и всех писателей, чтобы под нее каждый знал, что говорить, и ничего не перепутал, то есть помнил: это моя позиция, а это – позиция Сидорова. Здесь мы должны ругаться, а тут примирительно – хлопать.

Бывают проблемы, когда ты не знаешь, что этот поэт – великий или забыл, что он создал свое особое направление, поэтому перед редакторскими и критическим занятиями советую выучить ху из ху.

Я недавно перепутал и написал будто о сявке какой, а оказался – проторенный гигант. При встрече меня пнули и унизили, но я не в обиде. Сам виноват: назвался груздем – полезай в кузов.

Шестерня

В решающем танковом сражении под Прохоровкой мы подбили двадцать шесть немецких «тигров», а фашисты – двести тридцать три знаменитых «тридцатьчетверки». А всего за войну было выпущено более пятидесяти пяти тысяч Т-34 и чуть менее тысячи трехсот «тигров».

Когда Крупп изучал захваченную «тридцатьчетверку» для создания мощного противовеса к Курской дуге, он долго не мог найти специальных защелок на корпусе, чтобы отцепить башню с пушкой. И даже когда ее отпилили, не могли понять, как в маленькую дыру на теле боевого бронированного коня залазит толстая балка, на которой покоилась башня. Это так и осталось военной тайной, хотя все просто – штырь накаляли, остужали и забивали железными кувалдами.

Также о духе русского народа свидетельствует история с производством ППШ на Люблинском литейно-механическом заводе. Автоматы стреляли без осечек до ноября сорок третьего года, а по осени, после увольнения из ОТК Евграфа Матвеевича на пенсию, разом отказали. Если кто не знает, то ОТК ничего не выпускает: ни чертежи, ни литье, ни крепеж, ни пули. Там просто сидят и пробуют: стреляет – проходи, не стреляет – на доработку.

Проверка ходила по корпусам, искала шпионов и диверсантов, сверяла технологии производства и техническую документацию, но, ничего не найдя, вернула Матвеича и стала за ним подсматривать.

Старик, в отличие от нового приемщика, при осечке выходящего оружия доставал надфиль и подпиливал уголок на бойке. На вопрос проверяющих: «Ты что процесс ломаешь?» – отвечал: «Он же стрелять не будет».

Вот так шестерня в механизме может решить судьбу страны.

Единственный раз

Несмотря на собственное честное слово не писать о горячительных напитках, я все-таки сделаю это, так как знаю один частный случай, когда водка спасла жизнь человеку, точнее – Семену Трифоновичу, работавшему в нашем банке агентом по распространению страховых услуг.

Когда врачи нашли у него рак пищевода и жена, сказав, что болезнь заразная, ушла от него с двумя детьми к теще, Семен попросил напоследок перед смертью оттянуться, и мы привезли двадцать ящиков жидкой смерти ему на дом. После выгрузки мы расцеловались троекратно в последний раз, горько осмотрели его и уехали. Вспомнили мы о Семене лишь через месяц, когда вместо извещения о кончине Трифоновича увидели его здоровым и невредимым на лавочке Гоголевского бульвара возле фонтана, напротив Пушкина.

Радостный и неутомимый, он показывал нам справки и сертификаты от двадцати профессоров мировых клиник, подтверждающие его чудесное спасение. Используя горький напиток как воду, с трудом доползая до ванной комнаты, отрубаясь на коврике в прихожей, он сжег заразу, не получив даже цирроза печени, но превратился в подопытную зверушку для написания кандидатских и докторских диссертаций. Нашему сочувствию не было предела, а его печали – конца.

Эхо революций

Я не скажу, что приватизация завода в Ишкоре прошла чисто. Так. Обычно. Как везде, с сумбуром и столпотворением. Но одно отрицать бессмысленно – ни убийств, ни крови не было. Один пакет купили на чековом аукционе (под него специально ЧИФ создали), недостающую часть взяли у рабочих – поставили стол у проходной, и второй – в ДК им. Кирова. Деньги давали небольшие, но сразу, и никого не обманывали. Правда, что запретили директору грозить служащим увольнением за продажу чужакам акций и ставили на договорах, передаточных распоряжениях и анкетах акционеров свои подписи вместо владельцев. Это ускоряло перерегистрацию в реестрах и не отрывало людей от дел. Ведь для совершения сделки приходилось ездить за тридевять земель.

После скупки контрольного пакета я заручился поддержкой судебных приставов, налоговых инспекторов и местной милиции и первого сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года, в день восьмидесятилетия основания Ишкорской паровозной компании, вошел во двор предприятия. Трудно передать чувства, охватившие меня в этот момент, но я полчаса простоял перед дверью в сборочный цех, поглаживая потной холодной ладонью шершавый стенной кирпич. На желто-зеленой арке над дверью красовалась с трудом различимая надпись: «Даншлъ Феликсовичъ Матюхинъ. 1913 годъ».

«Вот мы, дедушка, и встретились, вот мы и встретились», – бормотал я вслух, двигаясь кругами по машинному двору, то и дело останавливаясь возле кучи железных обрезков, из которой крестом торчали куски арматуры. На пятом круге ко мне подскочила секретарша Лидочка с криками: «Да что же с вами делается, Даниил Феликсович, успокойтеся, нельзя же так волноваться».

Странно, что после долгой и нелегкой борьбы наступила полнейшая пустота, хотя пришлось еще семь лет до получения прибылей вкладывать свои кровные и разгребать завалы. Теперь же меня больше заботит, каким хозяином вырастет мой сын. Я даже оформил на него у нотариуса завещание.

Уход

Сын первого секретаря ЦК Белоруссии Николая Слюнъкова Николаша учился с нами в одной группе в МИСИСе, и его московская жизнь развивалась параллельно с продвижением отца по служебной лестнице. Вступление главы семейства в Центральный Комитет Коммунистической партии совпало с выделением жилплощади в Москве, в Сокольниках, и специальной дачи в пятнадцати километрах от МКАД по Рублевскому шоссе. На этой даче в основном и обитала наша тусовка.

Обычно мы заезжали с пятницы или могли там появиться среди недели, если уже прошли занятия на военной кафедре или по физической подготовке, так как только их прогуливание грозило неудобными отработками в период зачетной сессии.

Мы с помощью проволоки залезали в запертый стенной музыкальный бар, чтобы выгрести горячительные напитки, а в холодильник наведывались за закуской. Это после реформ каждый может за деньги чистить черной икрой ботинки, а элитное шампанское заливать во все щели. Тогда же – вряд ли, хотя необходимо заметить, что и теперь бутылка коньяка Croizet 50 стоимостью пятьсот долларов США – редкий гость на обеденном столе.

Однажды наша гедонистская идиллия была прервана появлением папы – человека крутого, гордого, ответственного и жадного. Он потребовал оплатить расходы и в гневе удалился, а мы подумали: «Ну что ему, жалко, что ли?» – ив горе поехали в Склиф.

Институт Склифосовского покупал у людей их скелеты для посмертных научных опытов, выдавая по семьдесят рублей и ставя в паспорте отметку. Если же тебе вперлось или же ты передумывал, вспомнив религиозные обряды, то можно было его выкупить, отдав деньги назад. Так всегда поступал Николаша – рассказывал матери, и она в слезах ехала вызволять, а он чуть что – снова продавать. Лишние мани всякому нужны.

Я, Федун и Илюша так и остались проданными мировому техническому развитию, а вот младшему Слюнькову не повезло. В очередной его приход врач, увидев зачеркнутые-перечеркнутые штампы в паспорте, заявил: «Уходите, молодой человек! И определитесь с решением! Служение науке не терпит колебаний!» И Николаша ушел!

Зигзаг судьбы

Кража с последствиями

Есть нечто, к чему я питаю магнетическое пристрастие, словно завзятый мародер – старые книги на любом языке, издания до тысяча девятьсот шестидесятого года, а лучше до сорокового или тридцатого. У меня есть Псалтырь девятнадцатого века, доставшаяся мне от прабабушки, есть двадцать первый том прижизненного собрания сочинений Валерия Брюсова, подаренный Г. В., книжка стихов Демьяна Бедного двадцать седьмого года – от тещи, и разная шелупонь, которую я скупал на распродажах детских библиотек и родовых собраний во время кризисов и дефолтов.

Я давно присмотрел статьи Сталина в туалете у бабы Нюры в Дичковой Даче и несколько раз к ней подъезжал: «Отдайте. Я дома от детей в шкафу запру вместе с Ницше, де Садом и Сорокиным».

А та – ни в какую: «Зачем тебе тиран? Я его в пятьдесят шестом после Двадцатого съезда не сожгла, как все, а в сортире на гвоздь прибила.

Когда мой Вася в пятьдесят восьмом с прямоугольным чемоданчиком вернулся – и прожил всего-то после этого три года, – он всегда, заходя по нужде, улыбался, и почки его отпускали. Оставь мне как память о Васе».

В последний приезд я не выдержал и выкрал нехорошо пахнущую книгу, и теперь отношения с бабой Нюрой испортил навсегда, о чем сожалею и боюсь приезжать на ее глаза в Дичковую Дачу.

Охранник Свинухов

Охранник нашего банка Свинухов в ночную смену застрелился. Накануне он всех заранее выгнал из здания, чтобы сотрудники, задержавшиеся из-за ненормированной работы, назначенной руководством, не помешали ему совершить акт самоубийства. Мы не знаем, отчего он это сделал и как все произошло, но утром все тетки сказали, что не пойдут на милицейские процедуры, а я же один мужчина в отделении, вот и отправился на опознание. Сидел три часа на стуле, пока две сотрудницы прокуратуры (миленькие Варя и Катя) собирали в полиэтиленовый пакет маленькие кусочки.

Потом мы стояли с золотой блондинкой Катей и курили «Винстон Лайте», а Катя сказала: «Откуда у него боевые патроны?» А я ответил, что надо у Андрея Петровича, начальника охраны, спросить, может у них порядки такие.

Реэкспорт и Соломон

На заре предпринимательства в России девятая модель «жигулей» черного цвета пользовалась дурной репутацией в силу ее использования неблаговидными элементами. В спортивных штанах с полосками, они разъезжали по дорогам и магазинам и приставали к людям, требуя почтения и низкопоклонства.

Я знал, конечно, об этом, а если и знал, то делал вид, что не знаю. По крайней мере, догадывался точно, но когда мне предложили реэкспортную модель по цене обыкновенной, да еще навороченную так, что вставало сразу, я не удержался. Даже наш участковый милиционер Иван Петрович Лужкин своими речами от покупки не удержал: «Можешь не брать – не бери, а уж если поддался, то ни в коем случае не продавай, а то потом заколебешься».

В день приобретения иссиня-черная красавица привлекла весь сброд нашего двора, и еще долго бабушки на лавках испуганно перешептывались с уха на ухо при моем общественном появлении.

К вечеру же раздался звонок в дверь, и известный своей деятельностью сосед Соломон, как культурный человек, предложил: «Сам цену назови».

Я подумал и предложил в три раза большую (я же не говнюк и в понятиях), о чем потом не раз пожалел, так как расстался с ней по доверенности. Не проходило и трех месяцев, чтобы меня не вызывали на какую-нибудь разборку по аварии: то ей номера поменяют, то ее перекрасят, то просто покорябают.

И этот ужас длится уже десятый год.

Росомаха

Жители Петропавловска-Камчатского не бывают в Долине гейзеров, не потому что не хотят, а так как нет денег на вертолет. При Советском Союзе туда никого не пускали, кроме ученых и геологов, поэтому Илюша, живший на «шестом километре», заканчивал институт в Москве с мыслью попасть в места, которые он так часто видел по телевизору.

Распределение его после учебы вышло скорее условным, чем закономерным. Денег на проезд до измерительного пункта государство не давало, зарплату выдвигало сравнимую с пенсиями душевнобольных, а сердобольная старушка, которую он сменил на станции, перекрестила его и тревожно вздохнула.

Чтобы измерить температуру и характеристики всех фонтанов и гейзеров, за которыми он наблюдал, приходилось вставать рано: пока все обойдешь, пока все осмотришь, пока набьешь зайцев из арбалета. Столь странное орудие убийства было изготовлено от бедности: на порох денег не хватало. Хлеб он покупал на ГТСке раз в году, чтобы не тратить редко выделяемый бензин, и вмораживал его в ледник. Потом отбивал киркой и дома отогревал.

Постоянное одиночество отражается не только на взглядах и мировоззрении, но и на внешнем облике. Илюша стал прямым и строгим. Любое новое событие нарушало его свободу.

Поэтому и росомаха, отделившая продолбленную во льду лунку от транспорта Ильи, на котором он приехал на рыбалку, привиделась происшествием из ряда вон выходящим. Пришлось отдать всю выловленную красную рыбу для освобождения из плена.

В другой раз росомаха съела пятикилограммовый, с расчетом на долгий срок, кусок сливочного масла, опущенный с моста в ледяной ручей, и оставила пятипалые следы на берегу. В третий раз поломала рыбацкие снасти, запутавшись в сохнувшей между кольями сетке.

Тогда отшельник дополнительно к арбалету взял кольт с одним патроном, до этого хранившийся в смазке в тайнике под потолком, и стал с ним расхаживать. Зверь учуял неладное и решил ходить конвоиром за сто метров, присаживаясь, если останавливался хозяин геологической станции, или же продвигаясь дальше, если он продолжал движение.

Когда росомаха исчезла, Илюша расстроился.

Заморские гости Кырдылкыка

Саяно-Шушенская ГЭС представляет собой подкову, которая развернута вогнутой стороной к потоку, и поэтому сама конструкция держит воду. В отличие от нее, Красноярская плотина – это каменная плита, брошенная поперек реки, и дамба существует за счет неимоверной прочности бетона.

До возведения плотины прибрежные жители страдали от разливов Енисея, а теперь вырос целый город, находящийся ниже уровня воды на пятнадцать метров, стоящий многоэтажными террасами по обрывистому берегу. Сибирские гиды любят шокировать незнающих туристов тем, что, проезжая по шоссе среди глухой тайги, заявляют, что двигаются по центру десятитысячного поселения. Домов же не видно – они внизу, за соснами, и почти не показываются, если не обращать внимания на торчащие над лесом телевизионные антенны.

После начала реформ многое изменилось. Так, заработки в основном стали сезонными или необычными. Все мужское население ждет шишек, которых заготавливает в тайге, или приезжих, которых водит в заброшенные шахты.

Шахты издали выглядят ласточкиными норами в откосе берега. Как будто птицы сидят в жилищах и высунули хвосты наружу. На самом деле это из выходящих из недр отвалов торчат провисшими усами остатки рельсов. За полтос можно побродить с сопровождающим под землей и покататься на вагонетках, как Индиана Джонс. Но на такие подвиги горазды только безбашенные столичные фраера. Здесь же каждый малец знает, что все на ладан дышит: можно пукнуть – и обвал.

До случая, произошедшего с Кырдылкыком, еще обожали иностранных гостей. Их можно было безбоязненно водить на двухкилометровые сопки за валютные денежные знаки. Хлопот немного, а барыш очевиден.