Текст книги "Без перьев (сборник)"

Автор книги: Вуди Аллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Свитки Красного моря

Интересующиеся помнят, как несколько лет назад некий пастух, плавая по заливу Акаба в Красном море, наткнулся на пещеру. Внутри он обнаружил несколько больших глиняных кувшинов и два билета на фигурное катание. В кувшинах хранились шесть древних пергаментных свитков с таинственными письменами, которые простодушный пастух продал в музей по 750 тысяч долларов за каждый. Через два года кувшины оказались в ломбарде в Филадельфии. Еще через год в том же ломбарде оказался и сам пастух (его до сих пор не выкупили).

По мнению археологов, свитки были созданы в четвертом тысячелетии до нашей эры сразу после массового истребления иудеев доброжелателями. Тексты написаны на смеси шумерского, арамейского и вавилонского и принадлежат либо одному автору, работавшему в течение долгого времени, либо группе авторов, писавших в одном кабинете. В настоящее время подлинность рукописи вызывает серьезные сомнения. Подозрительным представляется неоднократное употребление слова «олдсмобиль»; известные библейские события в тех фрагментах текста, которые все-таки удалось перевести, трактованы весьма неубедительно. Тем не менее крупный специалист по раскопкам А. Х. Бауэр, признавая свитки грубой фальшивкой, считает находку самой большой удачей в истории археологии после обнаружения его запонок в одном захоронении под Иерусалимом. Ниже публикуются расшифрованные фрагменты рукописей.

1. «… и поспорил Господь с сатаной об Иове, что предан Иов Господу своему, и простер руку Свою на Иова и ударил Иова по темени, ничего не объясняя ему, и снова ударил его по уху, и толкнул его в кастрюлю с густым соусом, чтобы смердела и слипалась плоть его, и поразил десятую часть тука его. И воззвал Иов к Господу своему, говоря: „За что поразил ты тук мой? Тук сейчас трудно достать. Чем прогневил я Тебя, что погиб тук мой, да и что, собственно, такое этот тук?“ Тогда сделал Господь две каменные таблички и защемил ими нос раба Своего. И увидела это жена Иова и зарыдала, но послал ей Господь ангела утешения, и помазал ее ангел клюшкой для гольфа. Из десяти казней послал Господь с первой по шестую включительно, и болезнь поразила Иова, и рассердилась жена его, и, сорвав покровы свои, сдала их в комиссионку, и заломила цену вдвое против начальной цены.

И был день, и пересохли все пастбища Иова, и прилепился язык его к нёбу его, так что не мог он более сказать „миропомазание“, чтобы не рассмеялись все вокруг.

И был другой день, и, восстав на верного раба Своего, подошел к нему Господь слишком близко, и схватил Его Иов за шею Его и сказал:

– Ага, попался наконец! Отвечай ныне: что Ты устроил рабу твоему, а? Молчишь?

И отвечал Господь, говоря:

– Понимаешь, какая штука… Шею-то отпусти.

Но не послушал Иов и говорил:

– Я был в полном порядке, и плодоносили фиги мои, и вдоволь было смирны, и ладана, и одежд красивых и разноцветных, и две пары пижам красивых и разноцветных. А что теперь?

И отвечал Господь Иову, и возгремел голос Его:

– Что ты такое, чтобы Я, Царь царей, объяснялся с тобой? Я Всемогущий, Всеведущий, создал небо и землю, а что создал ты, что смеешь спрашивать Меня?

– Это не ответ, – сказал Иов. – Я не спорю, Ты, конечно, Всеведущий, но позволь Тебе заметить, что мирра все-таки пишется через два „р“.

И упал Иов на колени, и зарыдал, и возвысил голос свой к Господу, и сказал: „Ты царь мой, и бог мой, и крепость моя. Славны дела Твои, Господи. Не надо их портить“».

2. «…и проснулся Авраам среди ночи и обратился к сыну своему, единственному своему, Исааку, говоря:

– Был мне во сне голос Господа нашего, который сказал, что я должен принести во всесожжение сына своего, сына единственного, так что надевай штаны и пошли.

И задрожал Исаак и спросил:

– А что ты ответил, отец?

– А что я мог ответить? – сказал Авраам. – Два часа ночи, я стою в одних кальсонах перед творцом неба и земли и всего, что на них. Я что, буду спорить?

– Хорошо, но он хоть объяснил, зачем надо мной жертвовать? – спросил Исаак отца своего, но Авраам оборвал его, говоря:

– Кто верит – не спрашивает. Всё, сынок, пошли скорей, у меня завтра тяжелый день.

И Сарра, слышав их разговор, расстроилась, и говорила мужу, и сказала:

– Как тебе знать, был ли то истинно Господь, Бог наш, а не просто шутник, который хотел разыграть тебя? Ибо Всевышнему ненавистны розыгрыши, и кто разыграет ближнего своего, тот будет предан в руки врагов своих, хотят они того или не хотят.

И отвечал Авраам жене своей Сарре:

– Я знаю, что со мной говорил Он. Это был глубокий, хорошо поставленный голос с сильной реверберацией. Кто еще станет так шуметь по ночам в пустыне?

И спросила Сарра мужа своего Авраама: что же, ты намерен-таки совершить такую глупость? И ответил Авраам: а как же? Ибо усомниться в слове Господнем – один из тягчайших грехов, тем более когда экономика в таком состоянии.

И привел Авраам Исаака на место, и развел костер всесожжения, и приготовился принести сына своего в жертву, но в последнее мгновенье остановил Всевышний руку его и сказал Аврааму, говоря:

– Что ты делаешь, Авраам? Как тебе не стыдно?

И отвечал Ему Авраам:

– Но Ты же сам сказал, Господи…

– Мало ли что я сказал? Ты что, веришь всякой ерунде, которую тебе скажут во сне?

И устыдился Авраам, и отвечал:

– Ну… вообще-то нет.

– Я просто посмеялся, – сказал Господь, – я в шутку предложил тебе пожертвовать Исааком, а ты сразу бежишь разводить огонь.

И упал Авраам на колени и сказал:

– Боже мой, откуда мне знать, когда Ты шутишь!

И возгремел Господь:

– Поразительно! Никакого чувства юмора!

– Но разве не говорит это, Господи, о моей любви к Тебе, что я готов принести в жертву сына, единственного моего, по единому капризу Твоему?

И отвечал ему Господь:

– Это говорит о том, что есть на свете люди, которые готовы исполнить самое идиотское приказание, если оно произнесено хорошо поставленным голосом с сильной реверберацией.

И, сказав так, повелел Всевышний Аврааму хорошенько отдохнуть и условился с ним о встрече на завтра».

3. «…был человек, торговавший рубахами, и наступили для него тяжелые времена. Не шел товар, и заглохла вся торговля его. И воззвал он к Господу, говоря: „Боже мой, для чего Ты послал мне такие испытания? Ибо враги мои торгуют вовсю, а я за неделю не продал ни рубахи. И это в разгар сезона. Взгляни, Господи, на товар мой. Смотри, какая вискоза. Боже мой, есть и с воротничками на пуговицах, есть под галстук – и всё лежит. А ведь я всегда следовал заповедям Твоим. Почему же не могу ныне заработать на хлеб насущный, и младший мой брат вынужден мыть полы в „Детском мире““?

И услышал Всевышний его молитвы, и отвечал рабу своему, говоря:

– Насчет рубашек…

– Да, Господи, – воскликнул тот человек и упал на колени.

– Нашей крокодильчика.

– Что, Господи?

– Что слышал. Нашей крокодила на карман. Не пожалеешь.

И взял тот человек все рубахи свои и нашил на карманах знак крокодила, и вот, се, вдруг премного выросли продажи его, и была ему великая радость, тогда как в стане врагов его стоял стон и скрежет зубовный, и кто-то сказал: „Милостив Господь, Он упокоит меня на пажитях злачных. Один вопрос – смогу ли я потом встать“».

________________

Перевод О. Дормана

Размышляя о женщинах Йобсена

Пожалуй, ни одному писателю не удавались столь сильные и сложные женские образы, как великому скандинавскому драматургу Йоргену Йобсену, известному своим современникам под именем Иорген Иобсен. Его отношения с противоположным полом были мучительны, но благодаря страданиям и горю, которые они принесли самому автору, Иобсен подарил миру таких непохожих и незабываемых героинь, как Дженни Ангстрем в пьесе «Всюду гуси» и фрекен Дроссель в «Маминых галошах». Йобсен (урожденный Йобсен, он в зрелые годы срезал локон с груди и разместил его над «И») родился в Стокгольме в 1836 году. Первую пьесу он написал в четырнадцать лет. Она называлась «Муки застенчивых» и увидела свет рампы, когда автору было уже за шестьдесят. Критика встретила ту постановку неоднозначно, а смелость темы (любовь благовоспитанной девушки к головке швейцарского сыра) вогнала в краску театральных ханжей. В творчестве Йобсена можно выделить три периода. Вначале был создан цикл пьес о страхе, ужасе, отчаянии и одиночестве (комедии). Затем драматург обратился к острым общественным проблемам. Его драмы того периода сыграли немалую роль в переходе к более безопасным методам взвешивания наваги. И наконец, шесть великих трагедий, составивших последний цикл: они написаны незадолго до смерти. В 1902 году от творческого перенапряжения у Йобсена отвалился нос, и драматурга не стало.

* * *

Первой из великих йобсеновских женщин пришла к зрителю Хедвиг Молдау – главная героиня пьесы «До гланд», в которой автор вынес язвительный приговор великосветской графомании. Хедвиг известно, что Грегор Норстад использовал нестандартный стройраствор, когда клал крышу курятника. Однажды ночью крыша обрушивается на Клавара Экдаля. Хедвиг узнает, что несчастный ослеп и одновременно облысел, и ее охватывают муки совести. Следует знаменитая финальная сцена.

Хедвиг. Значит… все-таки рухнула.

Доктор Рорлунд(после долгой паузы). Да. Прямо на голову.

Хедвиг(насмешливо). Интересно, что его занесло в курятник?

Доктор. Любил курочек. Нет-нет, не всех, не кур вообще, уверяю вас. Некоторых. (Многозначительно.) Экдаль умел ценить цыпочек.

Хедвиг. А Норстад? Что он сделал, когда… это случилось?

Доктор. Посыпал голову перцем и спрятался в погребе.

Хедвиг(себе). Я никогда не выйду замуж.

Доктор. Вы что-то сказали?

Хедвиг. Хедвиг. Нет, ничего. Идемте, доктор. Пора бы вам простирнуть рубашку. Пора бы всем простирнуть рубашки…

Образ Хедвиг многим обязан родной сестре Йобсена Хильде, властной и неуравновешенной женщине. Она была замужем за вспыльчивым финским мореходом, который в конце концов загарпунил ее. Иобсен боготворил сестру и только благодаря ей избавился от привычки разговаривать со своей тростью.

* * *

Вторую из череды великих героинь Йобсен вывел в пьесе «Дикая шутка», возвышенной драме любви и ревности. Мольтвик Дорф, укротитель анчоусов, узнает, что его брат Аовульф получил в наследство деликатную болезнь их отца. Дорф обращается в суд. Он утверждает, что болезнь по праву принадлежит ему, но судья Мандерс берет сторону Аовульфа. Нетта Хольмквист, хорошенькая и самоуверенная актриса, подбивает Дорфа пойти на шантаж: пускай он пригрозит Аовульфу, что сообщит властям, как тот в свое время подделал подпись одного гуся на страховом свидетельстве. Следует четвертая сцена второго действия.

Дорф. Нетта, Нетта! Все кончено. Я проиграл.

Нетта. Так может говорить только ничтожный слабак, неспособный найти в себе мужества…

Дорф. Мужества?

Нетта. Мужества сказать Парсону Сматерсу, что он никогда больше не сумеет ходить нормально и обречен скакать до конца своих дней.

Дорф. Нетта! Нет. Я не могу.

Нетта. Еще бы! Конечно не можешь. Зря я вообще заговорила об этом.

Дорф. Парсон Сматерс доверяет Аовульфу. Было время, он делил с ним последнюю пластинку жвачки. Правда, меня тогда еще не было на свете. Ах, Нетта…

Нетта. Не хнычь. Банк не позволит Аовульфу перезаложить крендель. Тем более он уже съел половину.

Дорф. Нетта, что ты предлагаешь?

Нетта. То, что любая жена сделала бы ради собственного мужа. Надо засолить Аовульфа.

Дорф. Опустить в рассол собственного брата?

Нетта. А что такого? Чем ты ему обязан?

Дорф. Но это слишком жестоко. Послушай, Нетта… А что, если уступить ему нашу наследственную болезнь? В конце концов можно найти компромисс. Скажем, он забирает диагноз, но оставляет мне симптомы?

Нетта. Компромисс? Не смеши меня. Господи, как меня тошнит от твоего мещанства, Мольтвик. Если бы ты знал, как я устала от нашего брака. От твоих вечных идей, твоих привычек, твоих разговоров. От этого плюмажа, который ты надеваешь к обеду.

Дорф. Остановись… Не трогай плюмажа.

Нетта(презрительно). Послушай, Мольтвик. Я хочу тебе кое-что рассказать. Об этом не знает никто, кроме меня и твоей матери. Ты гном, Мольтвик.

Дорф. Что ты сказала??

Нетта. Все в этом доме построено в масштабе один к пятидесяти. Твой настоящий рост – девяносто три сантиметра.

Дорф. Не смей. Не надо. Прекрати, мне плохо. О, снова эти ужасные боли… Скажи, что ты пошутила, Нетта!

Нетта. Нет, Мольтвик.

Дорф. У меня дрожат коленки!

Нетта. Ничтожество.

Дорф. Нетта, Нетта, скорее открой окна!

Нетта. Нет. Сейчас я зашторю их.

Дорф. Свет! Умоляю… Дайте Мольтвику свет!

Для Йобсена Мольтвик был символом прежней, гниющей и умирающей Европы. Напротив, в Нетте воплотилась жестокая, первобытная мощь истории, которой предстояло в ближайшие полвека совершенно переменить облик континента и найти наиболее полное выражение в песнях Мориса Шевалье. В отношениях Нетты и Мольтвика, как в зеркале, отразился брак самого Йобсена с актрисой Сири Брекман, служившей для драматурга неиссякаемым источником вдохновения все восемь часов их совместной жизни. Позже Йобсен был женат еще несколько раз, но уже только на манекенах из универмага.

* * *

Безусловно, самая сильная героиня Йобсена – фру Сенстед в «Спелых персиках», его последней реалистической драме. (После «Персиков» он экспериментировал с формой и написал пьесу, в которой всех персонажей звали Йобсенами. Увы, успеха она не имела. Драматургу оставалось жить еще три года, но после сокрушительного провала он уже не выходил из своего плетеного бака для белья.) «Спелые персики» по праву относят к величайшим шедеврам мастера, а заключительная сцена с фру Сенстед и ее невесткой Бертой сегодня, пожалуй, современна как никогда.

Берта. Ну, скажите же, что вам нравится, как мы обставились! Знали бы вы, чего стоит устроить дом на зарплату чревовещателя…

Фру Сенстед. Что ж, все вполне… удобно.

Берта. Удобно? И только?

Фру Сенстед. Кто придумал обтянуть голову лося алым атласом?

Берта. Ваш сын, конечно. Генрик – прирожденный дизайнер.

Фру Сенстед(внезапно). Генрик – неисправимый болван!

Берта. Неправда!

Фру Сенстед. Ты знаешь, что до прошлой недели он понятия не имел, что такое снег?

Берта. Как вы можете!

Фру Сенстед. Мой мальчик, мой малыш… Послушай, Берта. Ты ведь не знаешь: Генрик сидел в тюрьме. Да-да. Его посадили за то, что неправильно выговаривал слово «дифтонг».

Берта. Я не верю вам.

Фру Сенстед. Увы, детка. И с ним в камере оказался один эскимос…

Берта. Замолчите! Я не хочу ничего об этом знать!

Фру Сенстед. А придется, моя кукушечка. Ведь, кажется, так Генрик зовет тебя?

Берта(сквозь слезы). Да, так. Он зовет меня своей кукушечкой. А иногда своим воробушком. А иногда бегемотиной.

Обе плачут навзрыд.

Фру Сенстед. Берта, милая Берта… Ушанка, которую носит твой муж, – не его. Ему выдали ее на работе.

Берта. Мы должны помочь Генрику. Мы должны прямо сказать ему, что сколько ни маши руками – не взлетишь.

Фру Сенстед(неожиданно рассмеявшись). Генрик все знает. Я рассказала ему, как ты относишься к его супинаторам.

Берта. Вот как… Значит, ты предала меня?

Фру Сенстед. Называй как хочешь. Генрик сейчас в Осло.

Берта. В Осло!

Фру Сенстед. Герань он забрал с собой.

Берта. Вот как. Вот… как… (Медленно уходит через застекленную дверь в глубине сцены.)

Фру Сенстед. Вот так, моя кукушечка. Он все-таки вырвался из твоих цепких лапок. Не пройдет и месяца, как наконец исполнится его заветная мечта: мой мальчик сожжет свои колючие варежки и разрубит все узлы на шнурках. А ты что же, надеялась заточить его тут навечно, Берта? Как бы не так! Генрик – дитя природы, он не может жить в клетке! Это дикий лев, вольный орел, одинокий тушкан! (Выстрел за сценой. Фру Сенстед бросается в комнату Берты. Крик. Фру Сенстед возвращается; на ней нет лица, ее колотит дрожь.) Насмерть. Счастливая. А я… я должна жить дальше. Вот уже наступает ночь. Как быстро она наступает! Как быстро! – а мне еще надо успеть перевесить традесканции.

Создавая образ фру Сенстед, Йобсен мстил матери, которая тоже была очень строгая женщина. Начинала она воздушной акробаткой в бродячем цирке. Будущий отец драматурга, Нильс Иобсен, работал живым пушечным ядром. Молодые встретились в воздухе и поженились, прежде чем коснулись земли. Однако брак оказался несчастливым, и к тому времени, как Йоргену исполнилось шесть лет, родители уже ежедневно палили друг в друга из цирковых пистолетов. Такая обстановка не могла не подействовать на впечатлительного мальчика. Довольно скоро у него появились первые симптомы впоследствии знаменитых йобсеновских «настроений» и «тревог». Например, до конца дней при виде цыпленка табака он снимал шляпу и кланялся. В последние годы Иобсен признавался близким друзьям, что «Спелые персики» дались нелегко и несколько раз ему казалось, что он слышит голос матери. Она спрашивала, как добраться с Манхэттена к статуе Свободы.

________________

Перевод О. Дормана

Шлюха духа

Первое дело для частного сыщика: научись доверять интуиции. Ведь екнуло у меня, когда этот кусок вчерашнего холодца ввалился в кабинет, – как я не обратил внимания? Звали его Уорд Бабкок.

– Это вы Кайзер? – он спросил. – Кайзер Любошиц?

– Судя по лицензии, так точно, – согласился я.

– На вас одна надежда. Меня шантажируют. Прошу вас, Кайзер, помогите.

При этом его трясло, как мулата с маракасами, когда играют самбу. Я пододвинул стакан и бутылку водки – всегда держу в аптечке.

– Давайте-ка успокоимся и начнем с самого начала.

– Но вы… вы не расскажете моей жене?

– Поймите меня правильно, Уорд: никаких обещаний я давать не могу.

Он попытался было налить, но только задребезжал горлышком о стакан, так что было слышно на улице, и пролил почти все себе на ботинки.

– Я сам работяга, – сказал он. – Маленькая мастерская – сборка, установка, техобслуживание пистонов. Знаете? Забавная штука, безобидный розыгрыш. Незаметно кидаешь кому-нибудь под ноги, и – бабах, взрыв.

– Понятно.

– Топ-менеджеры их часто покупают. Очень хорошо на Уолл-стрит берут.

– Давайте к делу.

– Да, в общем, в этом все дело и есть. Работаешь, работаешь, ну и, сами понимаете, – одиночество. Нет-нет, не подумайте… Видите ли, Кайзер, я по натуре своей интеллектуал. Конечно, неглупых цыпулек кругом полным-полно, но ведь по-настоящему толковую женщину с первого взгляда не распознаешь.

– Так.

– Ну и вот, как-то мне сказали, что есть одна малышка. Восемнадцать лет, студентка из Вассара. Можно с ней договориться, заплатить, и она готова побеседовать на любую тему: хочешь – Пруст, хочешь – Йейтс, антропология – что угодно. Потолковать, что называется. Ну, вы поняли.

– Не совсем.

– Не знаю, как вам объяснить. У меня чудесная жена. Чудесная. Но она и слышать не хочет о Паунде. Или об Элиоте. Я же совсем не знал ее с этой стороны до свадьбы. Понимаете, Кайзер, мне нужна женщина, которая возбуждает меня духовно. И я готов за это платить. Никаких церемоний: перекинулись, обменялись – и она сразу уходит. Господи, Кайзер, поверьте, у меня чудесная семья.

– Сколько это продолжалось?

– Полгода. Как только чувствовал, что подступило, я звонил Флосси. Это, так сказать, мадам. Сама доктор искусствоведения. И она присылала собеседницу. Понимаете?

Понимаю. Падок на умных баб. Бедный дурачок. Мне даже стало его жалко. Я подумал, сколько же на свете тронутых, которые пойдут на все ради пятиминутной духовной близости.

– Теперь она угрожает, что расскажет моей жене, – закончил он.

– Кто угрожает?

– Флосси. В мотеле были «жучки». Есть запись, как я говорю о «Бесплодной земле»[3]3
  «Бесплодная земля» – поэма Т. С. Элиота.


[Закрыть], об «Образцах радикальной воли»[4]4
  «Образцы радикальной воли» – сборник эссе С. Зоннтаг о радикальной политике.


[Закрыть]… Признаться, я там правда наговорил. Они требуют десять штук или позвонят Карле. Кайзер, умоляю. Карла умрет, если узнает, что не удовлетворяла меня духовно.

Интеллигентши-вымогательницы. Старый трюк. Помнится, был слушок, что ребята из управления вышли на группировку интеллектуалок, но кто-то им помешал.

– Дайте-ка мне побеседовать с вашей Флосси.

– Что?

– Я берусь за это дело, Уорд. Правда, имейте в виду, у меня ставка пятьдесят долларов в день плюс накладные расходы. Вам придется поставить кучу пистонов.

– Уверен, десять кусков того стоят, – сказал он с довольной миной, потом пододвинул к себе телефон и набрал номер. Я забрал трубку и подмигнул. Он начинал мне нравиться.

Через мгновенье на том конце ответил нежнейший голосок, и, слово за слово, я рассказал все свои заветные мечты. «Говорят, ты могла бы устроить мне часок хорошей беседы», – закончил я.

– Конечно, киса. Чего бы тебе хотелось?

– Я бы потолковал о Мелвилле.

– «Моби Дик» или что-нибудь покороче?

– Есть разница?

– В цене, только в цене. За символизм надбавка.

– И во что это встанет?

– Пятьдесят. За «Моби Дика», думаю, сотня. А как ты относишься к сравнительному анализу? Мелвилл и Готорн, а? Как раз за сотенку сговоримся.

– Годится. – Я дал ей номер комнаты в «Плазе».

– Хочешь блондинку или брюнетку, киса?

– Хочу удивиться, – ответил я и повесил трубку.

…Я побрился, выпил крепкого кофе, листая школьную хрестоматию по литературе, и поехал в гостиницу. Не прошло и часа, как в номер постучали. На пороге стояла рыжая девица, упакованная в узкие брючки, как две большие порции ванильного мороженого.

– Привет. Меня зовут Шерри.

Черт побери, они знают, как взять за живое. Длинные гладкие волосы, кожаная сумочка, серебряные сережки, никакой косметики.

– Как это тебя в таком виде пустили в гостиницу? – якобы удивился я. – У вышибал на интеллигенток глаз наметан.

– За пятерочку у них развивается близорукость.

– Ну так что, поехали? – Я кивнул на диван.

Она закурила и, не теряя времени, устроилась на подушках.

– Я думаю, можно для начала взять Билли Бада и поговорить о том, что Мелвилл пытался оправдать Бога перед человеком. N’est-ce pas?[5]5
  Не так ли? (фр.).


[Закрыть]

– Забавно. Но не в мильтоновском смысле, да?

Я блефовал. Хотелось посмотреть, купится она или нет.

– О да. В «Потерянном рае» нет такого пессимистического подтекста.

Купилась.

– Вот-вот. Ах ты господи, – правильно, так! – пробормотал я.

– Я думаю, Мелвилл сложил гимн невинности – в самом простом, но притом самом глубоком смысле слова. Согласен?

Я не останавливал ее. В свои неполные девятнадцать она уже усвоила манеры и приемчики псевдоинтеллектуалки. Излагала многословно, бойко, без запиночки, но во всем ощущалась наигранность. Стоило мне копнуть поглубже – и рыженькая изображала наслаждение: «О да, да, Кайзер, да, малыш, хорошо! Платонический взгляд на христианство, конечно! – ты просто снял у меня с языка».

Мы разговаривали час, наверное, потом Шерри сказала, что ей пора идти, и встала с дивана. Я протянул сотню.

– Спасибо, малыш, – сказала она.

– У меня таких еще много.

– В каком смысле?

Заинтриговал. Она снова села.

– Что, если бы я затеял… вечеринку?

– Отличная идея. Какую вечеринку?

– Ну, скажем, пригласил двух девушек, чтобы они растолковали мне Наума Чомского[6]6
  Наум (Ноам) Чомски (р. 1928) – американский лингвист, философ, общественный деятель.


[Закрыть].

– Ого-го!..

– Считай, я ничего не говорил.

– Попробуй позвонить Флосси. Но такая вечеринка тебе влетит.

Пришло время сорвать маску. Я выхватил из внутреннего кармана удостоверение и объявил, что она задержана с поличным.

– Что-что?!

– Я легавый, детка. А платное обсуждение творчества Мелвилла – это восемьсот вторая. Там хорошие сроки.

– Ах, скотина!

– Давай не поднимать пыли. Если, конечно, ты не горишь желанием съездить в контору к Альфреду Кейзину[7]7
  Альфред Кейзин (1915–1998) – влиятельный литературный критик.


[Закрыть] и пересказать все это там. Боюсь, он будет не в восторге.

Она заплакала.

– Не сдавай меня, Кайзер. Мне нужны были деньги, чтобы закончить диплом. Я подавала на грант, но мне отказали. Дважды. Понимаешь? О господи!

Слово за слово, она рассказала мне все. Всю свою жизнь. Детство в районе Центрального парка, соответствующее воспитание, потом летние лагеря от социалистов, Бостонский университет. Обычная история. Сначала они пишут карандашиком «да-да-да!» на полях Канта, потом стоят в очереди на авторское кино… Вот только по пути к кассе эта глупышка сделала неверный шаг.

– Мне были нужны деньги. Одна подруга сказала, что знает человека, у которого очень недалекая жена, а сам он подвинут на Блейке. Подружка не хотела, а я решила, что за деньги смогу потолковать с ним о «Песнях невинности». Ну, в первый раз ужасно волновалась, конечно. Ничего не чувствовала, только делала вид. Да ему было все равно. Потом подружка предложила познакомить меня с другими. А знаешь, меня ведь уже ловили. Один раз, когда я читала «О насилии»[8]8
  «О насилии» – книга Х. Арендт (1969).


[Закрыть], в машине застукали. А потом в Танглвуде[9]9
  Знаменитый фестиваль джазовой музыки в г. Танглвуде.


[Закрыть] остановили и обыскали. Еще разок – и будет три привода.

– Не хочешь? Тогда своди-ка меня к Флосси.

Она закусила губу, потом сказала:

– Книжная лавка в Хантер-колледже – это ширма.

– Ширма?

– Ну, знаешь, как букмекеры устраивают конторы в парикмахерских. Там увидишь.

Я звякнул в управление, а потом сказал ей:

– Ну ладно, зайка. Свободна. Но не вздумай уехать из города.

Она подняла голову и поглядела на меня с благодарностью:

– Хочешь, достану тебе фотографии с вечера Дуайта Макдональда[10]10
  Дуайт Макдональд (1906–1982) – американский писатель, журналист, автор критических эссе о «массовой культуре».


[Закрыть]?

– В другой раз.

И я покатил в книжную лавку. Продавец, такой молоденький очкарик с понимающим взглядом, подошел сам:

– Могу я вам помочь?

– Вот ищу одно редкое издание «Рекламы самого себя»[11]11
  «Реклама самого себя» – сборник эссе (1959) Н. Мейлера, в котором автор презрительно отзывается о большинстве современных писателей.


[Закрыть]. Как я понимаю, автор напечатал несколько тысяч экземпляров с золотым обрезом, специально для друзей.

– Попробую разведать, – ответил он. – У нас есть селекторная связь с домом Мейлера.

Я выразительно посмотрел на него и сказал:

– Я от Шерри.

– Ах вот как. В таком случае – прошу.

Он нажал потайную кнопку, стеллаж отъехал в сторону, и невинным агнцем я ступил в чертог немыслимых наслаждений, известный под названием «У Флосси». Красный штоф, мебель в викторианском стиле, все как полагается. На кушетках лежали бледные, коротко стриженные, нервические девушки в очках с черными оправами и соблазнительно перелистывали книжки из серии «Классика» издательства «Пингвин». Одна блондиночка подмигнула мне и, кивнув на лестницу, сказала с роскошной улыбкой: «Может, Уоллес Стивенс[12]12
  Уоллес Стивенс (1879–1955) – американский поэт, эссеист, лауреат Пулитцеровской и других премий.


[Закрыть], а?»

Как выяснилось, тут знают толк не только в интеллектуальных утехах. Они приторговывали и усладами для души. Мне объяснили, что за пятьдесят баксов можно «перекинуться словечком, не касаясь серьезных тем». За сто девочка даст послушать свою коллекцию Бартока, поужинает с тобой и разрешит недолго понаблюдать, как ею овладевает депрессия. За сто пятьдесят можно послушать симфонию с близняшками. За триста вообще черт знает что: худенькая брюнетка, еврейка, делает вид, что знакомится с тобой в Музее современного искусства, дает прочитать свою дипломную работу, устраивает грандиозный скандал по поводу фрейдовского понимания женственности прямо посреди ресторана «У Элейн», а потом на твоих глазах кончает с собой (способ – по выбору клиента). Это у них называется «досуг». Хороший способ выманивать денежки, а? Все-таки Нью-Йорк безумный город.

– Нравится? – спросил кто-то.

Я обернулся и увидел прямо перед собой рабочий конец 38-го калибра. У меня нормально с нервами, но тут, как говорится, жила дрогнула. Флосси, догадался я. Я узнал ее по голосу. Впрочем, это был он. Флосси оказался мужчиной. Лицо его скрывала маска.

– Вы не поверите, а я ведь даже ничего не кончил. Меня вышвырнули из колледжа за плохие отметки.

– И поэтому теперь ходите в маске?

– Я разработал хитроумный план, как возглавить «Нью-Йоркское книжное обозрение». Для этого меня должны были принять за Лайонела Триллинга[13]13
  Лайонел Триллинг (1905–1975) – знаменитый критик и писатель.


[Закрыть]. Я полетел в Мехико делать пластическую операцию. Там есть один хирург, он помогает пациентам стать похожими на Триллинга. Это, конечно, недешево. Но что-то у него не срослось. После операции я стал вылитый Оден[14]14
  Уистан Оден (1907–1973) – великий английский поэт, с начала Второй мировой войны жил в США.


[Закрыть] с голосом Мэри Маккарти[15]15
  Мэри Маккарти (1912–1989) – американский литературовед, критик, писательница.


[Закрыть]. Тогда-то я и решил переступить грань закона.

Но он не успел нажать на спуск: я опередил. Бросок вперед, локтем в челюсть, Флосси повалился на пол, я вырвал у него пушку, он грохнулся, как груда кирпичей. Когда появилась полиция, он все еще хныкал.

– Отличная работа, Кайзер, – сказал сержант Холмс. – Когда мы закончим с этим типом, его хочет повидать ФБР. Несколько вопросов о неких букинистах и аннотированном издании Дантова «Ада». Уведите.

Вечером я навестил свою старинную подружку. Ее зовут Глория. Блондинка. Диплом с отличием. Причем по физкультуре, – совсем другое дело.

Нам было хорошо.

________________

Перевод О. Дормана