Текст книги "Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

«Скрипачами» называли у нас пряники, которые продавались в сельмаге. Пересохшие и твёрдые, как дрова, они скрипели, когда ты вгрызался в них зубами.

Один скрипач можно было есть целый день. Может, за это мы и любили их так.

– Ладно, привезу, а как же, – сказал я и оттолкнулся от берега.

Глава XIII. Во сне и наяву

– Где это ты весь день бегаешь не евши? Смотри, глаза запали, – укоризненными словами встретила меня мать.

– Да что вы, мама! Я ухи вот так наелся. Ох, и вкусная! Там один Сашко таким мастаком оказался – лучше любого повара… – Это вырвалось у меня так неожиданно, что я едва успел схватить себя за рот, чтоб вовсе не проговориться.

Мать заметила мой жест и, подозрительно взглянув на меня, спросила:

– Это ты про которого Сашка?

– Да про… про Юрчишина, – начал выпутываться я, как вьюн из сетки. – Тот, знаете, что возле мельницы живёт, дяди Михайла сын.

А сам думаю: «А что, если мать его сегодня днём в селе видела. Пропал тогда!..» Нет, пронесло! Мать ничего не сказала. Значит, не видела.

– Так что – хорошо клевало?.. – ласково улыбнувшись, спросила мать.

– У-у! Со страшной силой! Вот такие – во ловились, – не краснея, врал я. – Хотел вам принести, так всю сварили. Вот жалко. Ну я ещё принесу… Мы завтра на ночь хотим поехать. На плёсы. Пустите?

– Посмотрим, посмотрим. Иди-ка наколи дров, а то у меня все вышли.

И я, довольный, что всё так хорошо обошлось, побежал колоть дрова.

До самого вечера я волчком вертелся около матери – то воды принесу, то в хате подмету… Такой хороший, хоть к болячке прикладывай. А что ж сделаешь – надо же, чтоб завтра на ночь отпустили. Кукурузе ведь ждать будет…

Набегался я так, что когда вечером лёг, то сразу же провалился в сон, как топор в прорубь.

И приснилось мне что-то невообразимое. Не сои, а кино прямо. Я его на всю жизнь запомнил.

Стою я на берегу острова Переэкзаменовки. Стою и вижу: выплывает на плёс корабль, огромный белый океанский корабль (я такие только в кино видел), трёхпалубный, с бассейнами, с ресторанами, с волейбольной площадкой. А труба величиной с нашу хату. Я смотрю и удивляюсь: как это он через узенькие стружки в камышах проехал? Но не успел я как следует наудивляться, как с корабля спускают трап и по трапу сходит на берег… Гребенючка.

Подходит ко мне и говорит:

«Здравствуйте вам. На остров приехала немецкая делегация пионеров. Вы будете переводчиком».

Я обалдело смотрю на неё, и мне хочется сказать: «Чего это ты, дурья голова, меня на «вы» называешь», – но вместо этого я почему-то вежливо отвечаю:

«С превеликим моим удовольствием. Однако хочу вам напомнить, что в школе я, как вам известно, изучаю английский язык и по-немецки поэтому говорю не очень свободно. По-немецки я знаю всего три слова: дер Тыш (то есть стол), дер Штуль (то есть стул) и дер Бляйштифт (то есть карандаш)».

«Ничего, – говорит Гребенючка, – этого вполне достаточно. Принимайте гостей. Вот они, пожалуйста».

Я смотрю и вижу, что по трапу спускаются Игорь, Сашко-штурман и Валька.

«Вот оно что! Так они, значит, немецкие пионеры, а не наши».

Мы идём по острову и подходим к шалашу. Возле шалаша стоит Кукурузо и независимо ковыряет в носу.

«Знакомьтесь. Губернатор острова Переэкзаменовки Робинзон Васильевич Кукурузо, – говорю я, как мне кажется, на чистейшем немецком языке, а сам думаю: «Тю! Чего это я его губернатором окрестил? Что он, капиталист, что ли? Он же наш, советский Робинзон. Надо было, наверное, сказать: «Председатель сельсовета». Но какой же тут сельсовет, если это необитаемый остров и Кукурузо здесь один!»

Между тем Кукурузо говорит:

«Пожалуйста!»

И мы входим в шалаш. Входим в шалаш и оказываемся в большой светлой комнате, где всё белое, как в больнице. Посередине на белом столе стоит блестящая никелированная кастрюля.

«Кастрюля, – объясняет Кукурузо. – На транзисторах. Сама варит. Без огня».

«Ты смотри. Вот чёртов Кукурузо. Всё-таки понавыдумывал это самое… На транзисторах. А говорил, что на острове нельзя выдумать».

«Дер Штуль?» – спрашивает вдруг Валька.

«Дер Бляйштифт», – отвечаю я и сам удивляюсь, как складно выходит. Ведь она спросила: «Слушайте, а вы браконьера своего поймали?» – а я ответил: «Конечно, поймали. Всё в порядке. Не волнуйтесь».

Какой хороший немецкий язык: одно слово скажешь – и всё понятно. Надо будет на следующий год попроситься в школе в немецкую группу. Обязательно. Отличником в ней стать – раз плюнуть. Теперь я понимаю, почему все они – и Валька, и Игорь, и Сашко – отличники.

Тут вдруг ко мне подходит Гребенючка и говорит:

«Даме всегда надо уступать место!» – и изо всей силы толкает меня в грудь.

«Только так!» – слышится голос Сашка-штурмана.

И я лечу, лечу, лечу – куда-то в пропасть. Геп – и просыпаюсь. Лежу на полу. Болит плечо. Это я во сне свалился с кровати.

Вот ведь какая ерунда приснилась.

Было уже поздно. Мама и папа ушли на работу. На столе, прикрытый салфеткой, стоял завтрак и лежала записка, в которой мать наказывала сделать то-то и то-то по хозяйству. Очевидно, по моему вчерашнему поведению она заключила, что это доставляет мне большое удовольствие. Я поморщился. Не очень-то легко быть хорошим.

Провозился я до полудня. Потом полез на великую китайскую на наблюдательный пункт – посмотреть, что там делается у тех браконьеров.

Во дворе у Кнышей было тихо. Кнышиха, наверное, на базаре, а Кныш… Кныш лежал под грушей и спал. Вероятно, всю ночь чинил сети и теперь отсыпался.

Он лежал на спине, прикрыв лицо от солнца рукой. И когда я взглянул на его волосатую руку с растопыренными пальцами, мне даже показалось, что на этих пальцах когти. Как это мы будем задерживать его – такого длинного, волосатого и страшного, – у меня не укладывалось в голове. Слез я и пошёл на улицу, прогуляться. По дороге я заглянул во двор к Реням. Дед Варава сидел на завалинке и точил мантачкой косу.

«Эх, ничего вы, диду, не знаете, где сейчас ваш дорогой внучек, – подумал я. – Если бы знали, не сидели бы так спокойно. А ночью сегодня вообще неизвестно, что его ждёт! Настоящая военная операция. Может, и стрелять придётся!»

Но дед Варава не прочитал моих мыслей, даже головы не поднял. Крадучись, чтобы он меня не заметил (а то, чего доброго, ещё спрашивать что-нибудь начнёт), я проскользнул мимо открытой калитки и пошёл дальше. На душе у меня было неспокойно. Всё-таки задерживать браконьера – это не шутки. Это не какая-нибудь там мальчишеская выдумка, а настоящее серьёзное дело, которое тюрьмой пахнет. А значит – опасное дело. Может, лучше было бы всё-таки рассказать взрослым и уже с ними… Но это значит – раскрыть тайну острова, предать Кукурузо. Это – измена, предательство. А на предательство я не пойду. Ни за что! Нет! Всё, что угодно, любая опасность, но не предательство.

– Чего это ты нос снова повесил? Опять что-то натворил и мать ремня дала? – услышал я вдруг. Поднял голову. У колодца с вёдрами и коромыслом стояла Гребенючка и смотрела на меня с улыбкой. – И чего это ты один? А где же твой переэкзаменовщик? Поссорились, что ли?

Наверное, надо было ей сказать что-нибудь резкое и презрительное: «Не твоё свинячье дело», – но мне не хотелось так говорить, и я просто сказал:

– Он в Песках, у тётки.

– А ты, бедненький, ходишь и плачешь.

И опять я удержался от обязательного в таких случаях: «Сама ты плачешь. Вытри у себя под носом», – а честно признался:

– Не плачу, но скучаю.

Мои непривычно смиренные ответы, должно быть, удивили и тронули Гребенючку. Она посмотрела на меня с сочувствием и сказала:

– Так чего же ты к школе не приходишь, на площадку? Мы там всегда в волейбол играем и в другое всякое.

– Да-а… – неопределённо протянул я.

И вдруг мне очень захотелось рассказать ей и про остров, и про браконьера Кныша, и про юных следопытов, и даже про сон, который приснился мне сегодня. Я еле удержался. Если бы это была только моя тайна, я бы, наверное, рассказал. Но Кукурузо!.. Он бы никогда не простил мне этого. Как трудно порой быть верным другом! И ещё я неожиданно подумал: «А умеет ли Гребенючка танцевать козачок?» И хоть я не знал, но почему-то решил, что, наверное, умеет…

Пока мы говорили, она опустила ведро в колодец и теперь начала вытаскивать, крутя обеими руками ручку ворота. Я сперва смотрел, потом в душе махнул рукой: «А! Кукурузо не видит!» – и сказал:

– Давай помогу!

Она ничего не ответила, я взялся за ручку, и мы стали крутить вдвоём. Мы крутили так энергично, что ведро качалось там в глубине, ударялось о стенки сруба, и слышалось беспрерывное хлюпанье – будто водопад. Когда мы вытащили, воды было всего полведра. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Давай ещё.

Мне было очень весело вот так, вдвоём, крутить ворот. Наши руки соприкасались, мы толкали друг друга, а один раз даже стукнулись лбами. И всё время смеялись. Стало жаль, когда вёдра были уже полными.

Она нацепила их на коромысло, взяла на плечо и пошла, покачиваясь. Где-то в глубине у меня шевельнулась мысль: надо бы помочь ей, донести хоть до ворот… Но на это у меня уже не хватило пороху. Я только молча смотрел ей вслед. И думал, что на необитаемом острове я бы не жил ни за что на свете. Даже если бы мне давали велосипед «Орлёнок»…

«Ой! – вспомнил я вдруг. – Кукурузо же просил скрипачей привезти. А сельмаг скоро закроется».

И тут, как палкой по голове, стукнула меня мысль: «Батюшки! Да у меня же денег ни копейки! А скрипачи – девять копеек сто граммов. Что делать? Пока мать или отец придут, сельмаг будет уже закрыт».

Гребенючка входила уже в свою калитку.

– Гр… Ганя! – крикнул я, чуть ли не впервые в жизни называя её по имени.

Она качнулась и даже пролила воду от неожиданности.

– Ганя, – подбежал я к ней, – погоди!.. Знаешь что, одолжи мне девять копеек. Мать с фермы придёт, я сразу отдам.

– Зачем? – лукаво взглянула она на меня. – На папиросы?

– Да какие там папиросы! Очень нужно… Я на рыбалку на ночь еду. Крючков купить, а то сельмаг закроется. Чес-слово отдам. Одолжи.

– Только у меня девяти нету, у меня целых пятьдесят. Монеткой. Мать на книжку дала. Ох, и хорошая книжка продаётся: «Путешествие на «Кон-Тики». Про то, как на плоту океан переплывали…

– Я сдачу принесу. Я быстро.

– Подожди, я вынесу.

Короче говоря, скрипачей я купил, Гребенючке сдачу отнёс, а когда мать пришла, и долг вернул. Всё вышло хорошо. Даже не пришлось долго просить у матери девять копеек. Сразу дала. И на ночь отпустила. Вот что значит быть хорошим и выполнять всё, что тебе наказывает мать!

Ещё и харчей напаковала полную торбу – будто я на месяц путешествовать еду.

И когда зашло солнце, я отправился в плавни. По дороге в сенях захватил ещё длинную толстую верёвку, которой мать когда-то телёнка привязывала. «Кто его знает, может, придётся связывать, так чтоб было чем…» – подумал я, ощущая при этом неприятный холодок в животе.

Глава XIV. „Руки вверх!“

Кукурузо с удочкой в руках торчал по пояс из воды у берега. Торчал, должно быть, давно, потому что уже посинел, как бузина, и клацал зубами.

– Я уже думал, что ты вовсе не приедешь, – сердито пробормотал Кукурузо, но я видел, что он прячет радостную улыбку.

Видимо, он боялся, что я не приеду, и обрадовался, когда увидел меня.

Кукурузо вышел из воды и стал приседать и в обнимку хлопать себя руками по спине, как извозчик на морозе, – согревался. Потом спросил:

– Ну как там?.. Что нового?.. Как мой дед? Ещё в милицию не заявил?

– Да что ты! Сидит себе спокойненько и косу точит. Про тебя и не думает.

Кукурузо нахмурился, и я понял, что ему неприятно это слышать. Ему, наверное, казалось, что он уже так давно-давно на этом острове, а, оказывается, никто даже не заметил его отсутствия.

– Ну и правильно. Хорошо. Скоро вообще все забудут, что был такой я… И всё будет в порядке, – бодро говорил он, но в голосе слышалась грусть и тоска. Кому же хочется, чтоб его все забыли!

Я вынул из кармана кулёк со скрипачами и протянул ему.

– О, привёз! Вот спасибо! Ох, я соскучился! – И он тут же со скрипом впился зубами в пряник.

– Ну, а ты что же делал? Вчера и сегодня весь день? – спросил я.

– Да что – рыбу удил и просто так…

– Ну, а дневник свой ты хоть пишешь?

– He-а, не пишу, – легкомысленно произнёс он, грызя скрипач. – Бросил. Это же всё равно что уроки готовить. Для того ли я на необитаемый остров запроторился!..

Я ничего не ответил: я ведь знал, что там, в дневнике.

– Слушай, давай в цурки-палки сыграем. Я так давно не играл! – предложил вдруг Кукурузо.

– А что – можно, – согласился я.

И старые стреляные селезни-крыжаки, и пучеглазые жабы, и шустрые камышовки, и другие обитатели плавней впервые, наверное, в своей жизни услышали отчаянное и протяжное:

– Цурки-палки-накувалки накую-у-у-у…

Дотемна играли мы с Кукурузо. Прекратили только тогда, когда уже не только цурки, но и палки не стало видно.

Ещё во время игры чем больше темнело, тем сильнее беспокойство охватывало меня. Я, конечно, старался не показывать этого Кукурузо, но с каждой минутой что-то всё противнее щемило у меня в середине. А когда совсем стемнело, я уже был, что называется, готов: едва сдерживался, чтоб не стучать зубами…

– Ну, теперь тихо, теперь – ни звука. Скоро он приедет, поставит сети, и тогда… – прошептал Кукурузо.

Именно это «тогда» больше всего меня и страшило…

Ночь, как назло, опять была облачная, беззвёздная – будто кто-то накрыл землю чёрной дерюгой.

– Значит, план такой, – шептал Кукурузо. – Задерживаем с лодки. Я сижу на корме с ружьём, ты на носу с фонариком. Я говорю: «Р-руки вверх!» – ты в это время светишь фонариком и кричишь: «Товарищ Валигура, заходите справа, Николай Павлович, заходите слева». Чтоб он думал, что нас много. Так даже настоящие пограничники делают, когда задерживают шпиона…

– А… а что мы потом будем делать, когда задержим его? – поинтересовался я.

– Как – что?.. Передадим в милицию. Товарищу Валигуре передадим.

– Так, значит, ты свой остров оставишь и не будешь больше Робинзоном? Рассекретится же всё…

Ох, и зачем я это сказал!

– Нет, ни в коем случае! – категорически прошептал Кукурузо. – Я останусь на острове. А ты повезёшь его в милицию.

Мне стало совсем плохо.

– Да что… да как… да ну… – залепетал я.

– Подумаешь! Отведёшь к милиционеру товарищу Валигуре, и всё.

– Да Валигура же ещё спать будет, – чуть не заплакал я. – Что же я с этим бандюгой сам ночью буду делать? Он же меня задушит.

– Не бойся. Я дам тебе ружьё. Потом привезёшь.

– Н-не надо! Н-не давай! – теперь уже категорически прошептал я. – Я б-боюсь. Я ружья боюсь ещё больше, чем Кныша. Стрельну нечаянно, убью его, и меня расстреляют…

Я уже окончательно понял, что у Кукурузо никакого плана не было. Он всё продумал только до того момента, когда скажет: «Руки вверх!» – и Кныш станет, шатаясь, в лодке с поднятыми руками. А дальше, выходит, всё должен делать я. Дудки!

– Не! Так не будет! Я сам Кныша не повезу, как хочешь…

– Да ладно уж! Чего слюни распустил! До села вдвоём довезём, а потом я вернусь. Не знал я, что ты такой трус!

Мне стало стыдно. Кукурузо был намного храбрее меня. Ишь как уверенно держится! Я решил взять себя в руки.

Несколько минут мы молчали. И вдруг услыхали тихий шелест. Потом – плюх!.. А затем – ляп-ляп-ляп!.. Мы замерли. Сомнений не оставалось – Кныш забрасывал сети.

Мы напряжённо ждали. Наконец воцарилась абсолютная тишина. Кныш уехал. Мы подождали ещё немного. Тишина. Ни звука. Кныша нет.

– Ну, теперь на лодку и в засаду, – шепнул Кукурузо.

Он зарядил ружьё, дал мне фонарик, мы сели в лодку и тихо поплыли под берегом.

– О! Есть! – шепнул я. Я сидел на носу и первый увидел поплавки рыбачьей сети, которые белели на воде.

Мы зажали лодку в камыши как раз против поплавков. Замаскировались. Теперь нам осталось одно – ждать, долго ждать, может быть, даже всю ночь, до самого рассвета, пока не приедет Кныш выбирать рыбу.

– Спать нельзя. Ни минуты. А то начнём клевать носом, разморит – будем как мокрые курицы, и ничего не выйдет, – сказал Кукурузо.

– Ты прав, – вздохнул я. Мне уже сейчас хотелось спать.

Я широко раскрывал глаза, всматриваясь в темноту, в которой еле-еле можно было различить на фоне неба очертания камышей, но глаза сами собой слипались, и приходилось время от времени окунать руку в воду и протирать их.

Наверное, нет ничего труднее, чем не спать, когда хочется спать. И, наверное, нет более длинных минут, чем те томительные минуты полусонного ожидания в темноте…

– Не спи, потому что прозеваем, – шипит с кормы невидимый Кукурузо.

Если бы он знал, как мне хочется именно прозевать! Да разве с ним прозеваешь, с таким заядлым! Неужели он в самом деле не боится?

Фантазия рисует мне страшные картины: Кныш, хищно оскалившись, бьёт меня веслом по голове, я падаю с лодки, глотаю воду, задыхаюсь, водоросли опутывают меня и… Мне даже вправду становится тяжело дышать. И зачем мы влезли в это дело! Действительно, кто знает, что может быть! А что, если случится то, о чём я только что думал… Это ещё хорошо, если найдут наши тела. Тогда будут торжественные похороны, с музыкой, с речами и выступлениями. Хоронить будет вся школа, всё село. И все будут плакать. И Гребенючка, размазывая по щекам слёзы, будет говорить: «А я же видела его накануне. Он был такой хороший, такой вежливый – помогал мне вытаскивать ведро из колодца. И Ганей называл. Я ещё ему девять копеек одалживала. Знала – я бы пятьдесят отдала ему насовсем. Какой был хлопец!»

Мне становится так жалко себя, так жалко, и я сам кажусь себе таким несчастным, что начинает щемить в горле.

Но Кукурузо ничего этого не понимает. Он опять шипит с кормы:

– Не спи!

И я трагическим шёпотом отвечаю:

– Да не сплю я, не сплю, чего ты!

Время идёт.

То ли глаза привыкли к темноте, то ли становится светлее, но уже лучше видны камыши, и вода блестит, и клубятся в небе тучи. А может, это уже светает?.. У меня такое впечатление, что мы сидим целую вечность.

И вдруг – словно кто пырнул меня чем-то острым в грудь. Из темноты вынырнула лодка. Она плыла прямо на нас. Ближе, ближе, ближе. В лодке грозная фигура гребёт веслом. Кныш!

Сердце повисло у меня на тоненькой ниточке – вот-вот оборвётся. Я обхватил руками нос лодки, не шевельнусь.

И тут на корме звонко щёлкнул курком Кукурузо и срывающимся басовитым голосом изо всех сил крикнул:

– Р-руки вверрх!

Я забыл про фонарик, забыл, что мне надо кричать, и панически взвизгнул:

– Дядя милиционер, сюда!.. Дядя милиционер, туда!

И замер, испугавшись собственного голоса.

– Руки вверх! Руки вверх! – скороговоркой и уже не так басовито повторил Кукурузо и тоже растерянно умолк.

Какое-то мгновение было тихо, потом…

– Га? – будто недослышав, спросила «грозная фигура».

И… что-то глухо ударилось о дно нашей лодки – это выпало из Кукурузовых рук ружьё. А я на всё небо разинул от неожиданности рот. И, только сейчас вспомнив о фонарике, нажал на рычаг, выдавливая из него свет.

Перед нами был… дед Варава.

– Диду, это вы? – плаксивым растерянным голосом спросил наконец Кукурузо.

– Да я же, я, – сказал дед, подплывая к нам. – Не узнали?.. Так как же это вас понимать? В разбойники, внучек, пошли, значит? Ружьё на людей наставляешь? С наукой ничего не вышло, так в разбойники?..

– Да что вы, диду? – визгнул Кукурузо. – Такое скажете! Какие там разбойники! Вот гляньте только! А ну присвети, Павлуша.

Я зажикал фонариком. Я готов был всю ночь жикать, так я был рад, что это дед Варава. Я просто готов был его целовать. Страх мой – как корова языком слизала. Раз это дед Варава, я уже не боялся ничего на свете. Я направил свет фонарика на поплавки.

– Ага, – сказал дед, – вижу. Сети. Значит, не разбойники, а браконьеры вы… Обрадовал, называется… Те самые штаны, только назад пуговицей.

– Да что вы, диду! Это же не мы, это же не наше. Это Кныш. Мы выследили его и хотим задержать.

– Вот оно что! Кныш? А вы не ошибаетесь?

– Да мы своими глазами видели! – теперь уже не удержался я. – И как ставил, и как выбирать один раз приезжал… Вдвоём с Кнышихой.

– Ну, тогда другое дело. Тогда вы молодцы. Только рано вы его ждёте. Он приедет под утро, часа в три-четыре. А сейчас ещё двенадцати нет.

– Да ну! – удивился я.

– А вам показалось, что уже и ночь прошла? Давно ждёте?

– С самых сумерек.

– Вот бедняги. И не заснули. Ну так ложитесь, а я подежурю, раз так. А потом разбужу.

– Да что вы – мне вовсе не хочется спать, – хорохорился Кукурузо.

– И мне, – вынужден был сказать и я.

– Ну смотрите, – равнодушно сказал дед и осторожно стал загонять свой челнок в камыши рядом с нашим.

Мы молчали. Кукурузо, видно, ждал и боялся дедовых расспросов. Но дед молча маскировал свой челнок камышами. В таких случаях всегда лучше самому что-то спрашивать. И Кукурузо наконец несмело спросил:

– Диду, а вы как здесь очутились?

– Топиться ехал. С горя. Что у меня внук такой непутёвый.

– Да не шутите, диду.

– Вот, интересно мне с тобою шутить!

– Ну, скажите, диду, – канючил Кукурузо.

– Ты же мне соврал, чего же я должен правду тебе говорить.

– Да я… – запнулся Кукурузо. Что же тут скажешь?

– Эх-хе-хе, – печально вздохнул дед. – Куда же я мог ехать!.. Тебя, дурачка, искал… Взялся это я сегодня днём ружьё своё чистить. В воскресенье же открытие охоты. Решил и твоё почистить. Думаю, хоть и двоечник ты, а жалко – всё равно надо же из тебя охотника сделать. Гляжу – нет твоего ружья. Туда-сюда, всю хату перерыл – нету. Неужели, думаю, украл кто-то? Потом глядь – патронов почти половины нет (они же у меня, дурачок, на счету). Стал догадываться. Тем более, вижу, и стёганки нет, в которой ты со мной на охоту ходил… Но всё-таки решил проверить. И потащился аж в Пески к тётке Ганне… Вот так ты мои старые ноги жалеешь! Туда семь километров, назад семь. Там тебя, ясное дело, не нашёл…: Ганне не стал ничего говорить, чтоб не волновалась. Ну, думаю, не иначе, как в плавни хлопец махнул, чёртова душа. Я и сам туда пацаном когда-то удирал… Пришёл из Песков – уже вечерело. Надо бы на утро поиски отложить, да на душе неспокойно. Всё-таки плавни – это не шутка. Не один фашист могилу тут себе нашёл. Чем дома сидеть, дай, думаю, поеду поищу. И поехал. Вот так-то…

Мы всего могли ожидать – и того, что дед будет сильно ругаться, и даже уши надерёт, как бывало. Но что дед будет говорить так просто и откровенно, мы, конечно, не думали. Мы притихли и молчали.

– Эх, неужели я помру и не увижу, выйдет из тебя человек или нет? – с болью сказал дед.

– Не говорите так, диду, не помрёте вы, – испуганно пискнул Кукурузо.

– А ты что думал – дед вечный?.. На девяносто уже повернуло! Ещё немного – и бултых в могилу вниз головой. Недолго ждать уже…

– Я, может, ещё даже раньше вас помру. Помните, как у меня чиряк на ноге был и температура сорок… Так что не говорите.

– Э, сынок, закон есть: молодые могут умереть, старые должны умереть… Так уж заведено. И не нужно в этом соревноваться. Лучше в другом чём-нибудь.

Воцарилось молчание. Видно, слова деда сильно расстроили и взволновали моего друга. Да и меня тоже. Никогда я не видел деда таким. Всегда он бурчал, ругался, даже подзатыльники давал, а тут… Эх, лучше бы он нам уши надрал…

– Диду, – жалобно сказал Кукурузо, – вы не говорите матери. Я вас прошу. Га, диду?

– Да что там говорить. Нечем радовать.

– Я учу грамматику, учу, честное слово. И переэкзаменовку сдам.

– Увидим… Ложитесь-ка поспите немного. Потому что в самый нужный момент будете как червяки в обмороке. Ещё долго ждать.

– А вы? Может, вы поспите, а мы подежурим.

– Давай-давай! – буркнул дед… Это уже было привычное дедово «давай-давай», и от него стало легче.

Кукурузо больше не спорил и послушно стал укладываться. Я, конечно, тоже.

Сон поборол меня сразу, как только я положил голову.

И показалось мне, что не проспал я и минуты, как кто-то тронул меня за плечо. Я раскрыл глаза и в то же время почувствовал на своих губах прикосновение заскорузлого дедова пальца. И сразу сообразил, что нужно молчать.

Уже светало, и в серой предрассветной мгле я увидел, что Кукурузо сидит на корме и мигает заспанными глазами. Я осторожно приподнялся и посмотрел на плёс. Кныш сидел в лодке и выбирал из сетей рыбу. Кнышихи не было. Большие щуки, лещи и караси мокро шлёпались на дно лодки. Улов был богатейший!

– Ну, пошли, хлопцы, – шепнул дед и громко кашлянул: – кха-кха!

Кныш сразу вздрогнул, съёжился, втянул голову в плечи.

Дед осторожно, не спеша выводил свой челнок из камышей. Мы – за дедом.

– Бог в помощь, человече добрый, – спокойно сказал дед, подплывая к Кнышу.

– Гы-гы… Зд-здравствуйте, – придурковато оскалился Кныш. – Ну и напугали вы меня, диду. Я уже бог знает что думал. Гы-гы.

– Рыбку ловишь? – так же спокойно спросил дед.

– Ага, ага… – завертелся на месте Кныш. – Смотрите, сколько! Вот улов! Даже сам не ожидал… И вот тут будет. Я как раз про вас думал. Непременно, думаю, завезу деду самых лучшеньких. Вот хорошо, что вы встретились. Берите, пожалуйста, какие на вас смотрят. Вот эту щучку, и карасиков этих, и лещика… Куда вам положить?

Кныш взял самую большую щуку и уже наклонился, чтобы бросить деду в челнок, но дед резким движением оттолкнул его руку, и щука шлёпнулась в воду – только брызги взлетели.

– Собирайся. Поедем, – строго сказал дед.

– Куда? Что? Вот шутят… Гы-гы, – опять дурновато осклабился Кныш.

– Собирайся, говорю! – повторил дед.

– Да что вы? Ну зачем? Это вы серьёзно? Да подождите… Хотите, я вам половину рыбы отдам. И чарку поставлю. И конфет хлопцам куплю.

– Эх, зря ты, человече, живёшь на свете. Только воздух отравляешь и продукты портишь… Собирайся.

Мы сидели в своей лодке притихшие и только смотрели. И как это дед не боится?! Без ружья, без ничего! Кныш же во-он какой здоровый! Толкнёт раз, и – пропал дед, как булька на воде. Но Кныш был как собака побитая. Даже казалось, что у него есть хвост и он его поджал. И глазами смотрел совсем собачьими. Поспешно он выбирал сети и молча поглядывал на деда, как шкодливый щенок.

Но дед был неумолим. И, когда Кныш кончил выбирать, сурово приказал:

– Погоняй вперёд!

И Кныш послушно поплыл вперёд, за ним дед, а за дедом уже мы.

Только мы отъехали от острова, как Кныш заскулил:

– Отпустите, диду! Отпустите, пожалуйста!

И голос у него стал такой плаксивый. Даже не верилось, что это говорит здоровенный дядька, который может выпить одним духом пол-литра денатурчина. Я с удивлением смотрел на него. Вот тебе и бандит, вот тебе и хищник! А я ещё его боялся – чуть не помер от страха.

Кныш ныл всю дорогу:

– Диду, неужели вам больше всех надо? Отпустите… Что я – у вас разве что-то украл? Так чего же вы… Отпустите… Я вас очень прошу… Пожалейте… Отпустите.

Дед молчал, будто и не слышал.

Так мы доехали до самого села.

– Теперь складывай рыбу в сети – на плечо, и пошли! – приказал дед.

И Кныш подчинился. Я только диву давался, что всё вышло так просто – без выстрелов, без драки. И связывать не пришлось. Была на дедовой стороне какая-то сила, которой не мог ослушаться Кныш.

Дальше было ещё проще. Мы пришли к милиционеру товарищу Валигуре, разбудили его. Он вышел заспанный, в шлёпанцах на босу ногу, но в кителе, в галифе и даже в фуражке.

Посмотрел и сказал:

– Ага, понятно. Зайдите в хату.

Мы зашли. Товарищ Валигура сел за стол и стал писать протокол. Писал он долго, часто останавливался и, склонив голову набок и поглядывая искоса на написанное, перечитывал. Наконец сказал:

– Свидетели, распишитесь, пожалуйста. Вот тут, – и ткнул пальцем, глядя на нас.

Мы с Кукурузо покраснели. Нам никогда в жизни не приходилось расписываться.

– Давай-давай, – сказал дед, расписался и передал ручку мне.

Я кривыми буквами нацарапал свою фамилию и передал ручку Кукурузо. Он лихо расписался, ещё и ловкий хвостик в конце поставил – совсем как взрослый. Я сразу же пожалел, что сам этого не сделал, – мне стало стыдно за свою детскую подпись. Товарищ Валигура улыбнулся и похлопал Кукурузо по плечу:

– Молодец. Сразу видно, что по письму пятёрка.

Кукурузо отвернулся, пряча глаза. Мне уже не было стыдно за свою подпись.

Потом милиционер сказал:

– Спасибо вам, товарищи.

И по очереди пожал руки деду и нам.

И мы ушли.

А Кныш остался…

Я шёл и думал:

«Ну вот всё и кончилось. Какие же мы всё-таки герои! Задержали настоящего браконьера. Ну, не совсем, может, сами, но без нас ничего бы не было. Это точно. Вот теперь мы можем снискать славу, о которой так долго мечтали. Можем стать настоящими героями на всё село, а то и на район, а может, даже на всю область. И в газете про нас могут написать запросто. И по радио. А по телевизору что – нет? И Гребенючка будет смотреть на меня сияющими глазами, счастливая тем, что знакома со мной. А Карафолька будет плакать от зависти в углу, давясь своими пятёрками… И люди будут только и говорить друг другу шёпотом: «Вон пошли хлопцы… Те самые… Герои!»

Но… ничего этого, к сожалению, не будет. Потому что Кукурузо не хочет, чтобы кто-то знал про остров, про то, как он был Робинзоном, и всё остальное. И потому нельзя ничего рассказывать. Он и деда просил, и товарища Валигуру (милиционера), чтоб всё это осталось тайной.

Таким образом, снова надо пропадать в неизвестности.

Эх-хе-хе!

В тот же самый день вечером Робинзон Кукурузо окончательно перебирался с необитаемого острова имени Переэкзаменовки на Большую землю.

Оркестры не играли, журналисты не щёлкали фотоаппаратами, тысячи людей не толпились с букетами цветов на берегу, встречая героя.

Было тихо.

Только изредка лаяли в селе собаки да квакали в камышах лягушки.