Текст книги "Тайна трех неизвестных (с илл.)"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава XVIII. Стихийное бедствие. Я принимаю решение

Ночью я внезапно проснулся и сразу почувствовал тревогу. В хате горел свет и слышались приглушенные голоса, ощущалась какая-то суета и движение. Так было, когда у отца однажды среди ночи случился приступ аппендицита и его отправили в больницу. Тогда меня тоже никто не будил, я проснулся сам. Вот и теперь. Я мигом вскочил и, запинаясь от волнения, спросил:

– Что? Что такое?

Среди хаты стояли одетые в плащи отец, мать и дед. У деда в руках было весло.

– Спи, сынок, спи! – повернулась ко мне мать.

– Что случилось?

– Река от дождей поднялась, вышла из берегов. Плотину у мельницы прорвало. Село внизу заливает, – молвил дед.

– Да ты спи, спи, – повторила мать.

Я вскочил с кровати. Ну да, спи! Там людей заливает, а я – «спи»!

– Я с вами!

– Да ты что?! Вон Иришка проснется, бояться будет, если никого не окажется. Ложись, спи сейчас же! Это тебе не игрушки! – повысила голос мать.

Но я уже одевался. Меня била какая-то нервная дрожь, и я долго не мог попасть ногой в штанину. Зубы отбивали бешеный рок-н-рол. «Спи»! Может, я всю жизнь ждал этой ночи… Вот когда можно совершить что-нибудь геройское! А тут – «спи»! Нет уж! Нет!

– Пусть идет. Глядишь, подсобит. Он уже взрослый, – сказал дед.

– Правда, пускай! – поддержал отец.

Свет мигнул и погас.

– Оборвало! А может, и столб повалило, – сказал в темноте отец.

Дед чиркнул спичку, зажег керосиновую лампу, стоявшую на выступе лежанки.

– Надень вот отцовский ватник и сапоги, – сказала мне мать.

– Фонарик свой возьми, – добавил отец.

– Лампу не будем гасить. Пусть горит. А то Иришка проснется… Ох, лучше бы ты не ходил! У меня душа была бы на месте. – Мать вздохнула.

– Да что ты, мама, с этой Иришкой! Здоровущая девчонка, в школу уже ходит, а ты…

– Пошли, пошли, хватит уж вам, – вмешался дед.

Мы вышли из хаты в сырую, ветреную темень. Ветер хлестал дождем прямо в лицо.

– Главное – лодки, наверно, снесло, потопило, – едва расслышал я голос деда, который шел рядом.

Я хотел сказать, что плоскодонку нашу, может, и не снесло, потому что она на пригорке лежит вверх дном, но ветер заткнул мне рот, и я только хавкнул.

То тут, то там будто мерцали светляки – то отовсюду с фонарями спешили люди.

Еще издали сквозь ливень был слышен какой-то тревожный шум. Чем ближе мы подходили к улице Гагарина, которая вела к берегу, тем явственней и громче становился этот шум. В нем уже можно было различить рокот мотора, стук топоров и отчаянные, душераздирающие женские крики: «Спасите! Караул! Ой, лишенько!» Тяжко ревела скотина, верещали свиньи, выли собаки.

Все это раздавалось уже совсем близко, рядом, но, как я ни напрягал зрение, сквозь дождь и темноту ничего не было видно.

И вдруг впереди вспыхнули два горящих глаза – фары.

И первое, что я увидел в свете фар, – были плетень и вода. Вода набегала волной и разбивалась о плетень, а он шатался и кренился набок. Потом возле плетня возникла фигура по пояс в воде, с телевизором на голове. В свете фар мокрый от дождя экран поблескивал огромным страшным бельмом.

Фары были тракторные – в проулке натужно взрёвывал трактор «Беларусь». Его большущие задние колеса буксовали, разбрызгивая грязь.

– Давай, давай, ну! – кричал кто-то позади трактора: там светились еще фары машин.

Несколько мужчин посреди улицы стучали топорами – наскоро сбивали из бревен плот.

Наши сразу бросились помогать: дед – строить плот, отец – к трактору, а мать прямо в воду, к ближайшей хате – выносить добро.

– Побудь пока тут! – крикнула она мне на ходу.

И я не успел опомниться, как остался один.

В темноте то и дело, будто водяные, появлялись из воды люди, таща на себе разный домашний скарб. Вон провели корову, которая уже не мычала, а только стонала. Вон старушка, спотыкаясь, тянет за собой по воде, как лодку, оцинкованное корыто с узлами и подушками. И, плача, все время причитает:

– Ой, что делается! Ой, господи! Ой, за что ж такая кара! Ой, пропало все, пропало! Ой, боже ты мой, боже!

– Хуже всего внизу, на берегу, – сказал кто-то в темноте. – Гребенюк, Мазниченко, Пашко затопило совсем. А старую Деркачку – так по самую крышу. И добраться не на чем, лодки потопило. Еще и трактор вон застрял – бревна для плотов не подвезешь…

– Что ж это такое в природе творится, ей-богу? Одни стихийные бедствия по всему миру: ураганы, землетрясения, наводнения, смерчи. То в Америке, то в Японии, то в Голландии… Да и у нас… То в Закарпатье, то на Кубани… А теперь вот здесь…

Раздался скрип колес, храп коней – люди подъезжали на телегах.

– Кладите сюда! Давайте! Телевизор вот тут поставьте, на сено!

Я кинулся помогать грузить на телеги вещи потерпевших.

Из темноты послышался голос Ивана Ивановича Шапки, председателя колхоза:

– Везите в школу! Занимайте классы! И клуб занимайте и правление! Там все отперто!

А трактор все рычал и рычал, аж взвизгивал. Но ни с места.

Там командовал мой отец:

– Переключай на первую! Влево подай, влево! Давай назад! Теперь вперед!

То было проклятущее место. Там всегда грязь даже в самую сухую погоду. И вечно застревали машины. А теперь от дождя оно совсем раскисло и прямо засасывало, как трясина.

Внезапно издалека, с берега, донесся душераздирающий женский крик:

– Спасите! Спасите! Ой!

Люди беспорядочно засуетились. Кто-то из мужчин кинулся прямо в воду. Ему закричали:

– Куда ты? Чем ты поможешь? Сейчас плот кончим.

Но он уже исчез в темноте.

Тогда все накинулись на тракториста:

– Что ж ты засел?! Там люди гибнут, а ты!.. На тракторе не можешь проехать, герой!

Кричали так в досаде от собственного бессилия.

Тракторист хрипло отругивался:

– Что – на тракторе! Что – на тракторе! Тут на танке не проедешь, не то что на тракторе! Умники!

«На танке…» И тут я вспомнил военный лагерь, артиллерийский двор, удивительные машины со скошенными, как у лодок, носами… «Бронетранспортеры-амфибии, да… Для преодоления водных рубежей… для десантов, да…»

Я уже где-то читал, как они помогали людям во время стихийных бедствий…

И внезапная мысль пронзила меня.

– Иван Иванович! Иван Иванович! – закричал я в темноту.

Но председатель не откликался. Тогда я бросился к отцу:

– Тато! Тато!

Он, забрызганный грязью с ног до головы, толкал трактор. Из-под буксующего колеса прямо на него летела грязь.

– Отойди! Отойди! – кряхтя от натуги, с раздражением прохрипел он.

Эх! Да что там спрашивать!.. Нельзя терять ни минуты.

И, не раздумывая больше, я бросился домой. Запыхавшись, влетел в сени, схватил велосипед, прижал динамку к шине, чтоб светила фара, и вскочил в седло.

Ехать было ой как тяжело! Колеса вязли в грязи, буксовали на глине. Приходилось то и дело, слезать и толкать велосипед рядом с собой. Хорошо, что это не трактор. Когда выбрался из села на укатанную полевую дорогу, колесам стало немного легче. Колесам, но не мне. Тут бушевал сильный ветер, который сбивал, прямо валил на землю. Дважды я не мог удержать равновесие, припадал на ногу и некоторое время прыгал на ней, не имея возможности выровняться. А раз просто упал в болото. Но торопился из последних сил. И с тревогой вглядывался вперед, в темную громаду леса, который все же приближался. Я искал глазами вышку с флагом и не мог найти. И думал со страхом: «А что как учения еще не кончились и в лагере никого нет? Что делать? А даже если и есть кто-нибудь, послушают ли меня, поверят ли они какому-то пацану?»

Нужно было бы, наверно, разыскать председателя или хоть кого-нибудь из старших вызвать. Так нет же! Вылетел пулей и помчался. Как бешеный!

И я уже жалел об этом и ругал себя. Но возвращаться в село было нельзя. Люди гибнут. Каждая минута дорога.

А вот и посадка сосняка. Я въехал на «глеканку». Ветер сразу отпустил меня… Он пошел верхом, с диким свистом расчесывая взъерошенные шевелюры стройных сосенок. Но теперь мне все время приходилось быть настороже, чтобы не наскочить на пеньки. Ведь если наскочишь, «восьмерка» обеспечена – тогда все. И, впившись глазами в «глеканку», я так и не заметил, есть ли флаг на вышке или нет.

Где-то тут уже и дот на взгорье, за дубами, невидимый в потемках: я выехал на «генеральскую» дорогу. И, как о чем-то далеком и не имеющем ко мне отношения, подумал о тех инструкциях, что лежат там в расщелине над амбразурой. Все мои мысли вытеснял этот пронзительный крик: «Спасите!», который то и дело звучал в моей памяти. И я еще крепче нажимал на педали.

Кто был ночью в лесу в непогоду, когда гудит, по-волчьи завывая в кронах, ветер, когда стонут человечьими голосами деревья, когда где-то что-то грохочет, свистит, трещит, ломается, падает, ревет, бушует и свирепствует, тот знает, как это страшно.

Но клянусь вам, я не чувствовал тогда страха. Я даже подумал: «Почему мне не страшно?» Но тут же забыл об этом. Я весь был какой-то нацеленный вперед и только вперед. Я думал только о том, чтобы ехать быстрее, быстрее, быстрее… Вся моя энергия уходила в ноги, которые крутили педали и уже страшно болели от напряжения; я видел только дорогу, эти бесконечные корни, ямки, бугорки – чтобы не наскочить, не наткнуться, объехать…

Глава XIX. Полковник Соболь. Снова старший лейтенант Пайчадзе

Когда я выскочил наконец на поляну к шлагбауму, освещенному фонарем, то как-то не сразу сообразил, что уже приехал.

Часовой крикнул:

– Стой! Кто идет!

Я подъехал вплотную к шлагбауму.

– Мне начальника… Главного… Пожалуйста… Очень нужно. Немедленно… – Я не знал, говорить ему, в чем дело, или нет: он ведь сам не решает. Ну, а если не захочет позвать офицера?..

– Что случилось? Только вернулись с учений. Может, утром?

– У нас село заливает, – выдохнул я.

– Погоди. Сейчас. – Часовой кинулся к будке, схватил телефонную трубку: – Товарищ капитан! Докладывает пост номер один. Тут мальчик приехал. Говорит, у них село заливает… Есть! – Он обернулся ко мне: – Давай вон к той палатке!

Я нырнул под шлагбаум и поехал. А из палатки навстречу мне уже выходил высокий офицер с красной повязкой на рукаве.

– Что такое?

Заикаясь, я рассказал ему про нашу беду – про хаты, затопленные по самые крыши, про лодки, снесенные водой, и порванные провода и даже про трактор, который буксует и не может подтащить бревна для плотов…

– Ясно, – сказал капитан. – Идем. Придется будить полковника. Хоть и жалко – час всего, как лег, только что из похода возвратились. Да ничего не поделаешь – тут такое дело…

Мы прошли несколько палаток и возле одной остановились… Капитан пригнулся и нырнул в нее. Вмиг палатка осветилась изнутри желтым светом, и на брезенте заколыхалась длинная тень.

– Товарищ полковник! – послышался голос капитана. – Извините, что тревожу, но дело серьезное. В соседнем селе наводнение. Затопило хаты, нужна помощь.

Кто-то (должно быть, полковник) прокашлялся и проговорил густым неторопливым басом:

– Значит, так… Поднимать пока что офицеров – начштаба, начартиллерии, транспортников, командиров мотострелковых батальонов… Других не нужно. Пусть отсыпаются.

У меня так и перехватило дыхание. Показалось, будто это тот самый голос, который говорил со мной по телефону.

– Кто сообщил про наводнение?

– Мальчик, товарищ полковник. На велосипеде примчался…

– Пусть войдет.

Из палатки вышел высокий капитан:

– Зайди, с тобой товарищ полковник хочет поговорить.

Я вошел в палатку. На узкой железной кровати сидел, натягивая сапоги, плотный лысоватый мужчина. Он был уже в галифе, но еще без кителя – в одной майке. И мне сразу бросилось в глаза какое-то странное несоответствие: виски седые, лицо уже не молодое, в глубоких морщинах и такое загорелое, ну прямо до черноты, а тело наоборот – белое, чистое, молодое, с выпуклыми, как у борца, литыми мускулами, и шея тоже борцовская – широкая и мощная. И было такое впечатление, что эта голова не от того тела.

– Здрассте, – поздоровался я.

– Здравствуй. Садись. Ну, докладывай, что там у вас.

Я сел на лавку возле стола и стал рассказывать.

Пока я говорил, он надел китель, висевший на стуле у кровати, – с полковничьими погонами и несколькими рядами орденских колодок на груди.

Еще я не кончил свой рассказ, как начали заходить офицеры. Тихо здоровались. Он, не перебивая меня, молча показывал им на длинные лавки, стоявшие вокруг стола. Все садились.

Вошел старший лейтенант Пайчадзе. Удивленно вскинул брови – узнал меня. Чуть заметно усмехнулся, но тут же все понял – нахмурился.

Наконец я смолк.

Полковник поднял глаза на офицеров, обвел их взглядом:

– Все?

– Так точно, товарищ полковник, – ответил высокий капитан.

Полковник подошел к столу, вынул из планшета карту, расстелил:

– Товарищи офицеры! Итак, вы слышали – в селе Васюковка наводнение. Речка вышла из берегов, прорвала плотину, затопила хаты. Гибнет скот, имущество. Нужно эвакуировать население, спасти скот, имущество. Предполагаемый район действий… Затопило, видимо, ту часть села, которая в низине у речки… Вот эту улицу, эти хаты… Подходы здесь, здесь и здесь…

Полковник и офицеры склонились над картой.

«Чего они так тянут? – с досадой подумал я. – Вместо того чтобы сразу всех поднять по тревоге, броситься по машинам и в село, совещания какие-то проводят… А там уже люди, может быть, гибнут…»

Только потом мне стало ясно, что на все это ушли считанные минуты. Просто тут дисциплина, организованность, при которых не бывает беспорядка и суеты. Делать быстро – не значит пороть горячку. Но все это я понял только позднее, а тогда досадовал, что они, как мне казалось, очень уж долго поворачиваются.

– Значит, так, – говорил полковник. – В операции примут участие бронетранспортеры, два мотострелковых батальона, первый и третий, три малых арттягача. Действовать будем в соответствии с обстановкой. Сигнала тревоги по лагерю не давать. Людей поднимать тихо, без шума. Других не будить. Готовность… – он взглянул на часы, и в это время на столике возле кровати зазвонил телефон. Полковник снял трубку: – Полковник Соболь слушает. Да… да… здравствуйте… Здравствуйте, товарищ Шевченко… Да… Уже известно… Через пять минут выступаем… Откуда? Откуда известно?.. Да тут нам сообщили… – Он взглянул на меня, усмехнулся, прикрыл трубку рукой, спросил тихо: – Как тебя зовут? Секретарь райкома звонит…

– Ява… – растерялся я и добавил: – Рень.

– Один товарищ… Ява Рень. Знаете?.. Да… да… Хорошо, передам. Значит, через пять минут выступаем, товарищ Шевченко. Не волнуйтесь, все сделаем, что в наших силах. До свиданья. – Полковник положил трубку и снова взглянул на часы. – Готовность… четыре минуты! Без четырнадцати два. Выполняйте!

Миг – и палатка опустела.

– А тебе секретарь райкома просил передать благодарность. За инициативу и оперативность. Он, оказывается, тебя знает.

Я покраснел и опустил глаза:

– Это он мать мою знает, а не меня. Она депутат.

Полковник накинул на плечи длинный, почти до пят, зеленый плащ с капюшоном без рукавов, и мы вышли.

Из палаток выскакивали солдаты, на ходу поправляли гимнастерки и бежали к артиллерийскому парку. Не слышно было ни криков, ни разговоров. Только стук сапог по дорожкам лагеря.

В парке заводили машины. Пока мы подошли, они уже друг за другом выехали на дорогу. Обгоняя бронетранспортеры и тягачи, вперед вырвался «газик» с брезентовым верхом, похожий на наш колхозный, на котором ездит председатель и который все называют «бобик». Но этот «бобик» был совсем новенький, не забрызганный грязью, с белыми кругами на колесах. «Бобик» подскочил к нам и резко затормозил. Сзади сидело трое офицеров. Свободным было только место впереди, рядом с шофером.

Полковник на какой-то миг задумался:

– М-да, с велосипедом мы сюда не влезем…

– Товарищ полковник, я его возьму в свою машину. Да мы с ним старые друзья, – послышался сзади голос старшего лейтенанта Пайчадзе.

– Хорошо.

И я не успел опомниться, как Пайчадзе схватил мой велосипед и побежал с ним вперед, крикнув мне на ходу:

– Давай за мной!

Я кинулся следом.

Пайчадзе подбежал к амфибии, передал кому-то вверх велосипед и тут же сам взлетел туда и исчез за бортом. А я подбежал и только беспорядочно суетился, не зная, как вскарабкаться. Я всюду натыкался на мокрую, скользкую броню. Меня охватило отчаяние – мотор шумел, машина содрогалась, вот-вот тронется. А я все карабкался и сползал, как жаба в стеклянной банке. В отчаянии я уже хотел крикнуть, но услышал сверху:

– Давай руку, да! – голос старшего лейтенанта.

Меня, как пушинку, оторвало от земли и втянуло в машину. И тут же она тронулась. Мое настроение из отчаянно-безнадежного вмиг превратилось в радостно-приподнятое. Впервые в жизни я ехал на такой машине! На военном бронетранспортере-амфибии, который предназначен для высадки десантов и преодоления водных рубежей. Ну разве ездил кто-нибудь из ребят на такой машине? Да никогда в жизни! Они лопнут от зависти, когда узнают! Эх, машина! Вот это машинка! Она ведь, наверно, еще и секретная… Наверняка секретная! А как же! Разве есть еще где-нибудь в мире такие машины!

Меня распирало от гордости, радостно щекотало в груди. Только бы увидел кто-нибудь из ребят! Только бы увидел! А то ведь не поверят…

И вдруг я вспомнил, куда и зачем я еду… «Эх ты! – с презрением сказал я самому себе. – Там такое творится! Такое несчастье! Людей заливает, а ты… Только бы кто-нибудь увидел!.. Свинья!»

Но радостное щекотание в груди не проходило. Я стоял возле самого водителя, смотрел на освещенные перед ним приборы, на разные циферблаты и стрелочки, смотрел через стекло вперед на дорогу, где в свете мощных фар новенький «бобик» легко подскакивал на выбоинах, и мне казалось, что я иду в настоящий бой. Сердце мое сладко замирало.

«Эх ты! – снова сказал я себе. – Там такое творится… такое… а ты… Свинья! Барахольщик паршивый, эгоист!..»

Мы уже миновали дот и въехали на «глеканку». Машины шли полным ходом. Я даже не успел доругать себя как следует – уже позади «глеканка», и вот уж полевая дорога, а вон и Васюковка. И снова мне показалось, что иду я в настоящий бой, врываюсь в захваченное врагом родное село. И такой охватил меня боевой задор, что от нетерпения я даже подскакивать начал. Машины с ходу влетели в село и, не останавливаясь, повернули прямо на улицу Гагарина.

В свете фар я еще издали заметил людей, которые возились у плота, и трактор, буксовавший в проулке, и телеги, на которые потерпевшие грузили свой мокрый скарб. Все было таким, каким оставалось в момент моего отъезда. И я невольно удивился: неужели так мало времени прошло? А мне казалось – целая вечность.

«Бобик» полковника подъехал к людям и остановился. Остановились и мы.

Полковник и офицеры вылезли из машины. Наш старший лейтенант тоже соскочил на землю и подбежал к ним. И тут же появились и председатель колхоза Иван Иванович Шапка, и секретарь сельсовета Халабуда, и директор школы Николай Павлович, и зоотехник Иван Свиридович – короче, все наше сельское начальство. Они окружили военных и все разом возбужденно заговорили, размахивая руками. Слов не было слышно, потому что в машинах ревели невыключенные моторы.

А я весь напрягся, съежился и замер. Я думал об одном: только бы меня не высадили сейчас из машины, только бы позволили остаться. «Ну пожалуйста, ну что вам стоит? Ну забудьте про меня, забудьте, ну пожалуйста!..» – причитал я про себя. И боялся поднять глаза, чтоб не встретиться взглядом со старшим лейтенантом, или с водителем, или с солдатами из нашей машины. Вцепившись в мокрый холодный поручень, я напряженно смотрел вперед, на полковника, окруженного людьми. И ждал, чувствуя почему-то, что главное зависит от него. Он уже что-то убежденно говорил офицерам, показывая рукой то в одну, то в другую сторону. «Наверное, ставит задачи», – подумал я.

И вот люди расступились – офицеры кинулись к машинам.

Пайчадзе вскочил на нашу амфибию и приказал водителю:

– В конец улицы… Да, к крайней хате!

Я вскинул глаза на Пайчадзе и похолодел. Он смотрел прямо на меня. Я опустил глаза. Ну, сейчас скажет: «Слезай!» – и все. Просить, уговаривать в такой момент невозможно. Не до того.

Но вместо «слезай» Пайчадзе сказал: «Давай!..» – и не мне, а водителю. Тот крутанул руль и, объезжая «бобик», повел машину прямо к воде.

– Только сиди и не рыпайся! – услышал я над собой голос Пайчадзе.

Я облегченно вздохнул и с благодарностью взглянул на него. Но старший лейтенант на меня уже не смотрел. Он смотрел вперед. Шофер включил верхнюю фару-прожектор, и она прорезала темень далеко впереди. Сколько хватало глаз – всюду была вода, бурлящая, темная. Уже волны с плеском бились о борта машины. Она все глубже погружалась в воду.

Водитель перевел какой-то рычаг, и позади амфибии закипела, забушевала вода. Я сразу почувствовал, что мы уже не едем, а плывем: нас шатало и покачивало – под колесами не было грунта.

Заборы и плетни с обеих сторон скрылись уже под водой, и трудно было поверить, что мы плывем по улице.