Текст книги "Тайна трех неизвестных (с илл.)"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Всеволод Зиновьевич Нестайко
Тайна трех неизвестных

Глава I. О том как поссорился Иван Васильевич с Павлом Денисовичем

Знаете ли вы Павла Денисовича? О нет, вы не знаете Павла Денисовича: чудный, необычный человек Павел Денисович. Добрый, воспитанный, умный. А какой смекалистый! Это ведь он придумал штуковину для расстегивания пуговиц. После ее испытаний Степан Иванович Карафолька три дня не мог сесть.

Прекрасный человек Павел Денисович! Когда он проходит по своей родной Васюковке, все собаки лают от восторга, а куры, гуси и прочая птица почтительно разлетаются в разные стороны, давая ему дорогу.

Прекрасный человек Павел Денисович! Его знают не только в окрестных селах и в районном центре, но даже и в Жмеринке, где он иногда бывает у родичей. А какая рогатка у Павла Денисовича! Бог ты мой, какая рогатка! Николай-чудотворец, святой угодник! Необычайная! Несравненная! Невиданная! Разрази меня гром, если у кого-нибудь в мире найдется еще такая! Кожица – из материнского шлепанца, рогатулька – из могучей орешины, а резинка – из футбольной камеры. Катапульта, а не рогатка! Ах ты господи, отчего же у меня нет такой рогатки!

Очень хороший также человек Иван Васильевич – тот самый, что заблудился в кукурузе и вывесил дедовы подштанники на телевизионной антенне.

И собаки точно так же лают, а куры и гуси так же разлетаются в разные стороны, когда Иван Васильевич проходит по селу.

Но Павел Денисович и Иван Васильевич не совсем сходны между собою.

Павел Денисович очень любит вареники с вишней и может скушать их целую миску.

Иван же Васильевич больше всего любит мороженое и как-то отведал за один присест восемь порций.

У Павла Денисовича большие оттопыренные уши.

У Ивана же Васильевича – совсем наоборот. Зато у Ивана Васильевича весь нос и щеки в рыжих веснушках.

Павел Денисович говорит не спеша, растягивая слова.

Иван Васильевич строчит, как из пулемета, – мысли едва поспевают за его словами, а иной раз мысль так и не может угнаться за словом, и летит себе слово с языка Ивана Васильевича этаким легким порхающим мотыльком без всякого смысла.

Но оба – и Павел Денисович, и Иван Васильевич – любят поговорить. И, бывает, сойдясь вместе, наплетут такого, что сами удивятся, замолкнут и некоторое время смотрят друг на друга, хлопая глазами. Но только не было еще случая, чтоб они растерялись и не нашли, как выкрутиться.

Их имена все время на устах у классного руководителя Галины Сидоровны. «Изумительны эти двое, – говорит она, – просто бесподобны! Если я не доживу до нового учебного года, то только из-за их оригинальности».

А как дружили Павел Денисович с Иваном Васильевичем! Боже мой, как дружили! Так могут дружить только великие люди или герои. Друг без друга – ни на шаг. Водой не разольешь!

И вот эти прекрасные люди поссорились. Что там поссорились, – как говорится, горшки побили. Да как! Вдребезги, на мелкие черепки… Не соберешь и не склеишь!

Это было так невероятно, что, если б мне за месяц до того сказали, что Павел Денисович и Иван Васильевич будут проходить по улице, не замечая друг друга, как незнакомые, я просто посмеялся бы над таким человеком. Ведь это никак не укладывалось в моей голове. Но это так. Поверьте мне на слово.

Тем более, что Иван Васильевич (а по-уличному – Ява) – это я сам. А Павел Денисович – мой лучший друг, мой верный и неизменный дружище Павлуша, с которым ой-ой-ой сколько всего пережил я за свои тринадцать лет!

Как же это случилось?.. Ну, видно, придется рассказать все по порядку.

Как-то на большой перемене Павлуша мне говорит:

– Знаешь, давай запишемся в кружок рисования.

– Это зачем? – спрашиваю я удивленно.

– Как «зачем»? Рисовать будем. Интересно же.

– Может, – говорю, – и интересно, кто умеет, а нам-то что?

– Ты же собирался когда-то стать художником!

– Ну и что?

Верно, был момент, когда мне вдруг втемяшилось стать художником. Давно еще, в первом классе. Когда на уроке рисования учитель Анатолий Дмитриевич похвалил меня при всех за то, как я нарисовал курочку Рябу. Но это было случайно. Курочка Ряба осталась первым и последним моим шедевром в живописи. Больше учитель рисования меня никогда не хвалил, да и сам я через несколько дней уже мечтал быть директором кондитерской фабрики. Кстати, как раз тогда выяснилось, что я дальтоник, то есть не различаю зеленого и красного цветов, путаю их. С тех пор все очень любят удивляться этому. Даже мама. Покажут что-нибудь и спрашивают: «Скажи, какого это цвета?» И когда я неверно отвечаю, всплескивают руками: «Ты смотри!.. Ты правда не видишь или прикидываешься?»

Сперва меня это злило, а потом привык. Ну каким же, к шуту, художником я мог быть, не различая цветов! Это все равно, что немой певец! И Павлуша, как будто ничего не знает, говорит мне такое. Вот уж честное слово!..

Я смерил его взглядом и спросил с насмешкой:

– А ты что, почувствовал в себе талант?

– При чем тут талант?.. Просто можно было бы… – Павлуша отвернулся и покраснел. – У меня вот, говорят, что-то получается…

– Ах, говорят!.. Ха-ха-ха! Уж я-то знаю, кто это говорит. Она! Ну конечно же, она!

Если бы вы только видели, что это за штучка! Тюлька какая-то, мелочь пузатая. И что он в ней нашел, никак не пойму! Когда ее нет – человек как человек, но стоит ей появиться – враз меняется. Начинает крутиться, на месте не усидит. Смеется каким-то деланным, придурковатым смехом, кричит, всех перебивает, никому слова не дает сказать. И говорить начинает так, будто у него вареник во рту – каким-то сдавленным горловым басом. Наверно, ему кажется, что так он совсем взрослый и мужественный… Смотреть противно! И из-за того, что с ним такое творится, я ее еще больше не терплю.

Ну конечно же, она накрутила его с этим рисованием, Гребенючка! А кто ж еще? Ведь она ходит в изокружок. Даже староста кружка. И воображает себя великим скульптором. Вылепила из пластилина две какие-то фигурки и думает, будто уж бога за бороду схватила. А когда была выставка работ кружковцев, посетители просто смеялись и, разглядывая Гребенючкиного казака на коне, насмешливо спрашивали: «А кто это на собаке едет? А?» (Правда, это я спрашивал, но так оно и было – вылитая собака, а не конь.)

Как-то на одном уроке Павлуша написал ей записочку и, должно быть, что-то там такое изобразил, потому что я сам слышал, как она ему сказала: «А знаешь, у тебя выходит. Ты чувствуешь форму и хорошо передаешь движение». Ишь знаток нашелся! Набралась от Анатолия Дмитриевича всяких научных слов и воображает. А Павлуша рот раззявил, уши развесил и верит. Ну, а она видит, что он лопух, и играет с ним, как кошка с мышкой. И тянет его в этот кружок, потому что, наверное, хочет, чтоб он ее портреты рисовал, как Анатолий Дмитриевич.

Наш учитель рисования Анатолий Дмитриевич был без памяти влюблен в Галину Сидоровну. И все время рисовал ее портреты. Все стены в его хате были завешаны портретами Галины Сидоровны. Из-за этих портретов все село знало про его несчастную любовь. Вот и Гребенючка, обезьяна, хочет, чтоб и Павлуша так же…

Я уже собирался вывести ее на чистую воду: «Ты думаешь, дурачок, что у тебя есть талант…» – как тут, будто из-под земли, выросла Гребенючка.

– Не слушай его, Павлуша! – закричала она. – Он просто завидует тебе. Вот уж у него точно никаких способностей нет! У него одни хулиганские выходки в голове. Он только и знает… А у тебя способности… Он на тебя плохо действует…

Тут я повернулся к ней и говорю:

– Вот я сейчас как начну действовать по твоему портрету… Будешь тогда тявкать!

А она:

– От тебя только этого и можно ожидать. Хулиган и босяк!

– Молчи! – сказал я, замахнувшись.

И тут Павлуша схватил меня за руку:

– Не тронь!

– Что значит – не тронь? Она будет обзываться, а я…

– Обзывайся и ты, а рукам воли не давай! Она же тебя не бьет.

– Пусть бы только попробовала, я бы ее… Да я бы из нее шашлык сделал! Ха! Чтоб какая-то мартышка меня ударила! Ха!

– Она не мартышка, а человек! – басом сказал Павлуша.

– Ах, так! – вскипел я. – Ну и целуйся со своим чело веком! Тьфу! – Я вырвал руку, повернулся и пошел прочь.

И еще слышал, как она сказала:

– Вот и хорошо! Хватит тебе под его дудку плясать!

Что он на это ответил, я уже не разобрал.

Глава II. Ищу напарника. Гениальная теория Антончика Мациевского. У меня идея

Сперва я даже не очень беспокоился. «А, ничего, – думаю, – завтра помиримся».

Мы не раз, бывало, ссорились с Павлушей, но через день-другой кто-нибудь из нас заговаривал, и ссора тут же забывалась. Обычно заговаривал тот, кто был больше виноват. Я считал, что на этот раз больше виноват он. А что?! Во-первых, знает же, что я дальтоник, и лезет со своим рисованием. Во-вторых, поднял на товарища руку. Еще немного – и ударил бы. За что, спрашивается? «Нас на бабу променял», – как поется в известной песне о Стеньке Разине. Так там хоть княжна была персидская, а тут бог знает что – тюлька какая-то!

И я надеялся, что завтра Павлуша одумается и все будет опять же как в той песне: «И за борт ее бросает в набежавшую волну». Ну, я, конечно, не требовал, чтоб он обязательно ее из лодки в речку выкидывал. Но чтоб хоть выкинул ее из головы…

Но прошел день, другой, третий… А он все не заговаривал. Он отворачивался точно так же, как и я, и не смотрел в мою сторону. А на четвертый день узнаю, что этот пентюх все же записался в изокружок.

Это уже была измена. Такое я не прощаю. У меня внутри все клокотало, как борщ в горшке. Ах ты перебежчик, предатель несчастный! Бросил меня, дальтоника, а сам подался в художники, в живописцы! Знает же, что я не могу туда, физически не могу. Это все равно что бросить друга на поле боя. Ах ты Иуда, Иуда Завгородний! Только так теперь тебя и буду звать. Ты думаешь, я заплачу? Да? Ну нет, не увидишь ты моих слез! Не увидишь никогда. Думаешь, я без тебя не проживу? А вот это видел? Дулю с маком! Сначала ты будешь плакать, ты приползешь ко мне и будешь умолять, чтоб я тебя простил! Я ж тебя знаю – ты без меня помрешь от скуки через несколько дней среди этих кисточек, красочек, фанерочек… Без наших приключений и разных штук-выкаблук.

И я почувствовал немедленную потребность выкинуть что-нибудь такое, чтоб мир пошатнулся от удивления. Чтоб у этого Иуды от зависти в носу защекотало.

Непременно нужно что-то выкинуть – какую-нибудь штуку. И причем немедленно. Но что? Запустить что-нибудь в небо? Было.

Запускали уже с этим Иудой на бумажном змее кувшин со сметаной.

Поймать что-нибудь и… Тоже было.

Поймали как-то с Павлушей, то есть с Иудой, в лесу совенка и выпустили во время лекции… Вот ведь! Как не нужно, так разных этих идей всегда, что называется, целая торба, а как нужно, то хоть лбом в стену бейся…

Кроме того, нужен напарник. Без напарника, одному, отмочить что-нибудь сногсшибательное не так-то легко, а во-вторых, неинтересно. И я пошел на выгон к ребятам.

Они сидели кружком и разговаривали о чем-то страшном.

Я молча подсел к ним.

– Надо купить, не торгуясь, на базаре котелок, – зловещим голосом говорил Вася Деркач. – Только обязательно не торгуясь: сколько бы за него ни запросили – тут же покупать. Так вот, взять такой неторгованный котелок и сделать в дне маленькую дырочку. Поймать летучую мышь. Пойти в лес в полночь. Найти муравейник. Положить туда летучую мышь… Накрыть котелком. И сразу быстро уходить, не оглядываясь, а то летучая мышь начнет дико кричать… На другой день, тоже в полночь, пойти на это же место, поднять котелок… Там будут только косточки от летучей мыши. Разгрести их палкой. Найти одну такую, что похожа на вилку, а другую – как крючок… И вот если ты хочешь, чтобы какой-нибудь человек от тебя отцепился, то его нужно тихонько тронуть этой вилкой. А если хочешь привлечь, то нужно зацепить крючком…

«Не иначе, как Гребенючка, бисова душа, зацепила Павлушу таким вот крючком, а от меня оттолкнула вилкой», – подумал я.

– Брехня! – пренебрежительно хмыкнул Карафолька.

– Чего ж ты не оттолкнешь математичку, чтоб она к тебе не цеплялась и двоек не ставила?

Ребята засмеялись.

– Легче всего сказать «брехня», – надулся Вася Деркач. – Ведь ты же не проверял?

– Да что там проверять! Ты бы еще учил нас, как чертей ловить или призраков. Неандерталец! Это все пережитки! – сказал Коля Кагарлицкий.

Вася Деркач был такой темный… ну прямо, как… гудрон. А все под влиянием своей двоюродной бабушки. Эта бабушка, бабка Мокрина, была страшно религиозной и суеверной. Она олицетворяла в нашей Васюковке темные силы невежества. Так говорили про нее лекторы. И в каждой антирелигиозной беседе приводили ее как пример пережитков прошлого.

– А все-таки эти привидения как-то, знаете… – проговорил Антончик Мациевский.

Вчера в клубе показывали чешский фильм «Призрак замка Морресвилл», фильм-комедия, но привидений и всякой чертовщины там столько, что в зале все время охали и ахали. После таких фильмов обычно тянет поговорить о страшном. И хочется показать, что для тебя всякие там ужасы – тьфу, чепуха, да и только.

– Вообще в наш космический и атомный век эти привидения в замках – чепуха на постном масле, – снова отозвался Коля Кагарлицкий. – Наука все это объясняет элементарно…

«С таким, конечно, никакую штуку не выкинешь, – подумал я. – Дюже грамотный».

– С одной стороны, конечно… Квантовая механика… Лазеры… – брякнул Вася Деркач и, опустив глаза, покраснел.

Балда! Понятия не имеет, что такое квантовая механика, что такое эти лазеры, а туда же!

Ну, с этим тоже каши не сваришь.

– А главное – кибернетика, – авторитетно заявил Степа Карафолька. – Наука сейчас на грани создания электронного мозга – машины, которая полностью заменит разум человека.

«Тебя первого нужно было бы заменить ко всем чертям какой-нибудь машиной, чтоб не воображал! – подумал я. – Если бы мне даже сто миллионов давали, я б его в напарники не взял».

– А все-таки… – несмело повторил Антончик Мациевский. – Кибернетика… Лазеры-шмазеры… Я понимаю… Но… Вот вы мне скажите, что с человеком делается после смерти? Вот жил-жил человек, все чувствовал, думал, мечтал… И вдруг умер и нет… Нет ничего! Вот как это может быть, чтоб не было ничего? Должно же что-то быть. Вот даже по закону физики. Ничего из ничего не возникает. Ничто без следа не исчезает, а просто переходит в другую форму… Закон Ломоносова. Железно! Так что ж, каждый из вас верит, что он умрет и ничего от него не останется? Ничего и никогда он не будет чувствовать, думать? Вот скажите мне! Только честно!

– А ну тебя, пришибленный, с твоими дурацкими разговорами! Нашел о чем говорить – о смерти!

– Тьфу! Замолчи! – возмущенно замахал на него руками Карафолька.

Наш отличник Степа Карафолька не терпел, просто не выносил разговоров о смерти. Очень уж он дрожал за свое здоровье. Даже когда чихал, то всегда сам себе говорил тихонько: «Будь здоров, Степан!» И разговоры о смерти, наверно, считал небезопасными для себя – как будто тот, кто говорит, уже самим разговором мог накликать на него несчастье и помешать долголетию.

Но Антончик на Карафолькины проклятия особого внимания не обратил.

– Нет, правда, – сказал он. – Вот если по закону физики ничто не исчезает, то почему не могут мысли там… чувства… ну, все, что называют душой… перейти после смерти в привидение?

Все разинули рты и переглянулись.

– Я читал, что вот в Англии привидения стоят на учете, – продолжал Антончик. – Точно. Сам читал в журнале «За рубежом». И в самом Лондоне и в других городах. Живут они в древних замках и регулярно появляются. Вот как это объяснить? А?

– Так то ж… то ж при капитализме, – возразил Коля Кагарлицкий. – Они и в бога верят. Так что ж из этого?!

– Да! Вот легенда про Горбушину могилу, – не сдавался Антончик. – Живет же она у нас в народе. Сколько уж лет… Лет триста, не меньше. И говорят ведь, что видели люди, и не раз…

И тут меня будто ударили. Вот!

– Ребята! Идея! – сказал я. – Чем так языком трепать, предлагаю проверить легенду про Горбушину могилу. Собственными глазами убедиться, правду или нет говорят. Пойти ночью в пятницу и проверить.

Все снова разинули рты и переглянулись. Эту легенду про Горбушину могилу знал каждый с малолетства.

Глава III. Легенда о Горбушиной могиле

Страшная это была легенда. Будто бы давным-давно, еще во времена казачества, возвращаясь из турецкого похода, возле нашего села в долине разбили свой стан запорожцы под командой сотника Горбуши. И случилась тогда удивительная история. Неожиданно исчез ночью мешок золотых червонцев, вся казна казачья, все драгоценности, все трофеи, взятые в трудном походе. Хранителем казны у запорожцев был старый казак Богдан Захарко. Сотник Горбуша обвинил его в краже. И как ни клялся старый Захарко, как ни божился, призывая в свидетели всех святых, что не виновен, но доказать ничего не мог. И приказал сотник Горбуша казнить Захарко. Отрубили казаку седую голову. И на том же месте похоронили. А сотня двинулась дальше, на Запорожье.

Прошло время, сотник Горбуша возвратился в эти места и купил там землю, заложил имение, построил дворец. И стал жить пан паном – денег у него было, как навозу. Он швырял их на ветер, ежедневно пируя и гуляя с соседями. Ведь это он сам украл тогда сокровища запорожцев и закопал темной ночью в долине под ивой…

Но не принесли счастья сотнику Горбуше краденые казацкие червонцы. Не прошло ему безнаказанно злодейство. Темными ненастными ночами стал являться ему призрак невинно казненного старого Захарко. В длинной белой рубахе, без головы, подходил он к Горбушиной кровати и наклонялся, протягивая руки, то ли угрожая, то ли прося о чем-то. И так страшен был этот безголовый призрак, что Горбуша вскакивал с кровати и бежал куда глаза глядят, пока не падал обессиленный. Наутро его находили где-нибудь далеко в степи исцарапанного, окровавленного, едва живого.

И приказал Горбуша раскопать Захаркову могилу, спалить останки, а пеплом выстрелить из пушки, развеять его по ветру! Надеялся, что это избавит его от ужасных ночных видений, отгонит прочь дух Захарко. Начали раскапывать могилу. Раскопали – голова Захарко есть, а тела нет. Побледнел, как полотно, сотник Горбуша, аж задрожал весь. «Копайте, – кричит. – Копайте, пока не найдете!»

Семь дней и ночей без перерыва копали сотниковы слуги. Выкопали огромную яму, метров сто в ширину и двести в длину. Но тела старого казначея так и не нашли. А на седьмую ночь вдруг дно ямы разверзлось, забил источник, и сделалось озеро, которое и стало называться – Захарково.

Еще пуще после этого помрачнел сотник Горбуша, одичал совсем, еще больше пил, заливая вином страх в своем сердце. Но темными грозовыми ночами все так же являлся ему безголовый призрак и протягивал руки. И Горбуша срывался и бежал, куда глаза глядят. И как-то раз после такой ночи на берегу Захаркова озера под ивой, где когда-то закопал Горбуша краденые сокровища, слуги нашли его мертвого и… без головы. Опознали сотника только по рубашке да по шраму на плече от турецкой сабли. А голову, как ни искали, нигде найти не могли. Так его без головы и похоронили. И поставили над могилой часовню. А немного погодя как-то сама собой загорелась усадьба сотника Горбуши и сгорела дотла. Женат он не был и никаких родичей не имел, и поэтому земля его отошла в казну. И осталась от Горбуши только вот эта часовня. Одиноко стоит она среди поросших травой могил – ветхая, замшелая кирпичная часовня с прорезанными еще, наверное, лет двести назад узкими оконцами, с полуоткрытыми проржавевшими железными дверцами, которые уже ни закрыть, ни открыть – на полметра вросли в землю… И когда начинает смеркаться, возле часовни уже не увидишь живой души. Люди обходят ее за версту. Говорят, что это место нечисто. Будто бы в каждую пятницу (потому что как раз в пятницу был казнен Захарко) ровно в полночь являлся возле часовни белый призрак без головы. То приходил к Горбуше старый казначей напомнить о себе. И из-под земли слышался стон и приглушенный крик ужаса. Горбуша и в могиле не знал покоя, мучился, искупая свой грех.

Но считалось, что увидеть призрак может не каждый. Только если ты что-нибудь украл и придешь после этого в пятницу в полночь к часовне, тогда тебе явится призрак, говорили люди.

Ну, а из-за того, что таких дураков немного, которые бы после кражи бежали ночью на кладбище повидаться с призраком, то живых очевидцев мы не знали. Только слышали россказни, что кто-то когда-то видел: или чей-то прабабушкин свояк, или прапрадедушкин кум.