Текст книги "Большая земля"

Автор книги: Всеволод Валюсинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Валюсинский В
Большая земля

В.Валюсинский

Большая земля

1. Бессонная ночь

Хойс в десятый раз переворачивается с боку на бок, но сон бежит от него. Обыкновенно профессор спит крепко. Стоит ему натянуть на голову свой старый вязаный колпак и нырнуть под одеяло, как тотчас же прекращаются все жизненные впечатления.

Не будит его даже собственный зловещий храп. Сегодня, однако, профессор слишком взволнован.

Окончательно убедившись, что заснуть не удастся, он усаживается на кровати и курит.

Мистер Хойс – профессор истории и права. Не странно ли, что он так сильно обеспокоен лекцией своего коллеги, химика?

Какое мистеру Хойсу вообще дело до химии? Ковыряются там с разными бутылочками и вонючими составами... Конечно, порох, лекарства, краски имеют кое-какое значение... Но чтобы совсем, в корне изменить жизнь, да еще таким удивительным способом,– этому профессор не хотел, не мог поверить.

Мальчишка Дэвис просто помешался! Правда, мы видели маленькую кошку. Ну, что ж... Просто игра природы. Бывают и люди-карлики. Притом никто не видел этой кошки раньше, да, никто не видел ее большой... Хе-хе! Шарлатанство, стилизованное под Уэллса, Фезандье, Свифта и многих прочих...

С недовольным видом Хойс рассматривает свои худые, жилистые ноги. Сейчас все его раздражает. Почему нет коврика у кровати? Вечная привычка женщин перекладывать вещи с места на место! Ну, вот, так и есть,– он под кроватью... Да... А всетаки, если допустить, что Дэвис отчасти прав... Предположить на минуту, как забавную фантазию. Черт возьми, какая удивительная получается ерунда!

Мистер Хойс закуривает вторую сигарету, надевает туфли и, заложив руки за спину, принимается расхаживать из угла в угол.

На столе маленький ночник не мигая смотрит зеленым глазком. Уродливая громадная тень профессора мечется по стенам, как летучая мышь, попавшая в клетку.

Часы на камине бьют три.

– Человек ростом в три сантиметра! Ха-ха-ха! Простой паук станет опаснее тигра... А расстояния! Впрочем, он говорил о новых возможностях и могуществе техники. Может быть... Но вот другая сторона дела социально-экономическая... Что будет? Как решатся вопросы питания? Как распределится поверхность земли, что станет с государственными границами, строительством? Все это ужасно. И какой рост оказался бы для нас самым выгодным? Вот я бы, например, решился уменьшиться даже до пяти-шести сантиметров. Да, предположим, что решился бы... Замечательно интересно при таких размерах покушать земляники. Эти ягоды должны стать величиной не меньше арбуза или даже хорошей тыквы... А золото! Гм... золотоПрофессор останавливается и трет переносицу.

– Золото... Да, его на каждого пришлась бы целая гора, и... оно, пожалуй, стало бы не дороже железаМистер Хойс вспоминает о кругленькой сумме, лежащей на его счету в Эквитебль-банке, и снова хмурит брови. "Черт бы взял всех этих изобретателей! Вечно чего-то ищут. Ну, да на мой век хватит. Кроме того, все это – чушь и никогда ничего подобного не случится. Принять разве хлорал-гидрата?.. Проклятая бессонница!"

– Кто там?

– Это я, папа. Можно?

– Погоди, халат надену. Ну, ну, иди. Что случилось?

В комнату вошла маленькая белокурая– девушка. На ней шелковый японский халатик-кимоно. В руках – книга.

– Ничего не случилось. Услышала твои взволнованные шаги и зашла. Завтра экзамен по геологии, а я все еще не уверена в себе.

Девушка подошла к столу.

– Хлорал! Разве у тебя бессонница?

– Да, не спится. Разные сумбурные мысли лезут в голову. Я был вчера на докладе Дэвиса... Знаешь, странно, что в таком городе, как Лондон, да еще с кафедры Естественно-исторического общества разрешают публично выступать с заведомым абсурдом.

Дочь мистера Хойса мягко рассмеялась.

– Почему абсурд? Дэвис – настоящий ученый, работает серьезно, уверен в себе. В таких случаях всегда косо смотрят. А я знаю: он своего добьется. Я сама буду ему помогать. После нашей свадьбы мы уедем в укромное местечко, и там... Ты только, пожалуйста, не возражай! В физиологической химии – ведь ты ничего не понимаешь. Это гораздо сложнее и труднее Фридриха Барбароссы и разных хартий.

Хойс и не думал возражать. Он с улыбкой смотрел на дочь.

В этот момент она была особенно похожа на свою покойную мать, когда та была в ее возрасте, а он – тогда здоровяк студент – думал лишь о спорте и считал самым важным вопросом: кто победит на шестивесельных гичках. Оксфорд или Кембридж? Ах, нынче молодые люди совсем не те, что раньше! Вот Эллен... Вместо партии гольфа или тенниса она предпочитает целый день сидеть за книгами и занимается гораздо больше, чем требуется по курсу...

Эллен продолжала:

– Что же тебе кажется столь удивительным в работе Дэвиса? Для современной науки нет невозможного... Притом, ты же видел его кошку?

– Да, он показал одну. Но ведь это – не доказательство! Хотя она и имеет телосложение взрослой, но, если это не котенок, то просто кошачий лилипут. Ничего удивительного!

– Да нет же! Я сама видела ее всего месяц назад, и она была самой обыкновенной взрослой кошкой. Этот его минимагормон – вещество ужасно сложного состава. . Дэвис целыми сутками не выходит из лаборатории. Понимаешь, надо поймать момент, когда он образуется. Если хоть на сотую секунды передержать ток – гормон разрушается, если поспешить – не успевает построиться. Бедный Дэвис почти до сумасшествия сотни, тысячи раз Делает пробы и большею частью неудачно.

Только один раз ему удалось поймать момент. Он мне показывал.

В ампулочке всего несколько капель, но он говорит, что этим количеством гормона... Ну, ты все равно не поверишь.

– Хорошо, но что же будет дальше, если все это правда?

– Дальше? Не... знаю. Пока он проделывает опыты только над кошками, но возможно...

Профессор встал и, театрально запахнув полы халата, выступил на середину комнаты;

– Эллен! Ты знаешь, что я тебе желаю добра. Мой долг тебя предостеречь. Слушай: оставь мысль о Дэвисе. Какой он тебе муж? Выпьет по ошибке этой минима-отравы, и будет у тебя спутник жизни – карлик... Ха-ха, на руках, что ли, будешь его носить? И вообще я ничего хорошего от этого брака не предвижу. Связать свою жизнь с маньяком-ученым! Сама говоришь, что он не выходит неделями из мастерских и лабораторий. И затем, на кого он похож? Молод, а голова наполовину седая...

Эллен тоже поднялась. Лицо ее стало серьезным и холодным.

– Не будем больше об этом говорить, папа. Ты меня знаешь. Я люблю Дэвиса и...

– Ну, ну – не сердись. Я для тебя же. Делай, как знаешь.

Профессор отошел к камину и остановился, старчески сгорбившись. Эллен стало жаль его. Она подошла и поцеловала отца в щеку.

– Спокойной ночи. Ты, наверно, утомился. Ложись спать.

Хлорал подействовал скоро.

Засыпая, профессор еще раз подумал:

"Черт возьми! Человек ростом в три сантиметра!.."

2. Тысячная секунды

Дэвис не спит. Это уже третья бессонная ночь. Голова горит, мысли обострены. Тело стало легким и как будто чужим.

Не отрываясь, смотрит он на маленький гальванометр. Стрелка качается ровными размахами. Каждый раз, когда она доходит до середины своего пути, в глазах Дэвиса вспыхивает и тотчас угасает огонек.

Ученый ловит момент. Бесчисленное количество раз проделывает он этот трудный синтез, и все неудачно. Дэвису кажется, что уже сотни лет пронеслись над хрустальным столиком, и вместе со временем остановился на блестящей маленькой колбе и застыл его взор. А может быть, наоборот: время сошло с ума и мчится как бешеное?

Дэвис не знает...

Изредка он отходит от стола и выпивает небольшую мензурку мутной жидкости. Это простой коктейль на виски. Если бы не алкоголь – сумасшествие или неодолимый сон навалились бы и скрутили этого крепкого человека. Но он пьет. Пьет маленькими дозами, но непрерывно. Ему не хочется спать. Он уже предчувствует наступление того похожего на экстаз момента, когда психическая деятельность достигает высшей своей остроты. О, тогда он, наконец-то, добьется своего!

– Одна тысячная секунды... Это – неизмеримо малое мгновение. Поймать, ощутить его, этот атом времени... Ах, как грубы для этого наши чувства!

Напрасно Дэвис сотни раз нажимает эбонитовый рубильник, стараясь поймать одно из известных ему положений стрелки.

Розовый раствор в колбе остается прозрачным. Воспаленный взор Дэвиса ищет и не находит в нем желанного бурого осадка. Он почти неуловим, этот загадочный минима-гормон...

Проходит час. Тихо. Слышно лишь мерное капанье воды в умывальнике. Это – единственный показатель скорости времени.

Дэвис встает, потягивается и нажимает кнопку звонка. На его зов тотчас является старый слуга. Он спит под самым звонком и всегда хорошо знает, зачем зовет его странный хозяин.

– Принесите еще содовой и виски... Приготовьте как всегда.

Жадно выпив сразу две мензурки смеси, Дэвис откидывает назад свои густые, начинающие седеть волосы и снова садится к аппарату.

"Если сегодня,– мелькает мысль,– мне удастся поймать момент,– то в моем распоряжении будет целых три грамма чистейшего минима-гормона. Только бы не уснуть!... Ах, каУ болит голова! Внимание, внимание..."

Пристальный взор впивается в белый кружок аппарата. Но мысли разбегаются, обгоняют время, свиваются диковинными узорами. Дэвис пустым взглядом смотрит куда-то сквозь стены, забыв, где он и что делает. Их много, этих мыслей, юрких как змеи, ядовитых и скользких! Они живут самостоятельной жизнью, они подчиняют его своей незримой власти.

– Маленький мир! Нет, не маленький, а большой, чудовищно огромный, бесконечно великий... А человек? Он. всегда был ничтожен, его величина относительна, он – червь земли. Так пусть же он станет еще меньше, уйдет в поры и скважины, завладеет несметным богатством. Ему не нужны семьдесят килограммов.

Его давит, обременяет масса костей, мяса. Его связывают вес и объем...

– Что мы сейчас делаем? Чем отличаемся от жителей каменного века? Мы не знаем, работаем ли мы для того, чтобы пообедать, или обедаем, чтобы набраться сил для работы.

– Труд для добычи хлеба! Это – проклятие, это рабское наследие звериного существования. Труд для освобождения от труда, для окончательной победы над природой, для новой эры свободного развития человечества...

Дэвис на минуту приходит в себя и проводит рукой по волосам. Ему холодно.

– Так с ума можно сойти. Надо. взять себя в руки, собрать мысли, не давать им разбегаться!

Дэвис снова оборачивается к аппарату и воспаленными глазами впивается в диск циферблата.

Снова золотая стрелка прыгает перед его глазами. Ему кажется, что это не она, а он сам вертится, качается и никак не может найти удобного положения.

– Довольно! К дьяволу все! Ничего сегодня не выйдет. Надо отдохнуть и развлечься или... или я потеряю рассудок!

Дэвис боится не за себя, а за работу. Он хорошо понимает, чем могут окончиться эти первые приступы переутомления.

Вспоминает об Эллен. Да, Эллен. Эта милая девушка, кажется, одна верит в его силы и понимает смысл его стремлений. Завтра к ней!..

Сняв халат, Дэвис подходит к большому зеркалу и, вооружившись двумя большими гантелями, проделывает обычные упражнения. Он силен и крепок. Ранняя седина посеребрила ему виски. Но она не старит его.

Теперь ему нестерпимо хочется спать, но он старается утомить еще и тело. После упражнений он примет холодную ванну.

Спустя полчаса, прежде чем отправиться спать, Дэвис навещает своих маленьких помощников. Они почти все, действительно, маленькие. Белая кошечка Дэзи ростом не больше недельного котенка. Ей три года.

Посадив Дэзи на ладонь, ученый долго и внимательно рассматривает миниатюрное животное. Его глаза встречаются с холодным зеленым взглядом странного существа. Кошечка нежится со сна, потягиваясь и выпуская острые коготки.

– Вчера она весила сто восемь граммов,– вслух говорит Дэвис, подходя к весам,– Посмотрим, что сегодня?

– Сто три!.. Пять граммов за одни сутки... Это слишком быстро, слишком... Если так будет продолжаться...

Дэзи почти ничего не ест. Такое полное равнодушие к пище наступило тотчас за прививкой минима-гормона. Дэвис этому не удивлялся. Он полагал, что уменьшение массы тела происходит именно за счет самопереваривания, обратного роста. Но когда же, наконец, прекратится действие минима-гормона? Или этот "рост внутрь" будет продолжаться бесконечно, пока Дэзи совсем не исчезнет?

– Надо еще уменьшить дозу. В следующий раз...

Мысли снова путаются. Резким движением бросив Дэзи в корзинку, Дэвис быстро выходит прочь. Он боится нового приступа безудержной фантазии. Это с ним в последнее время случается слишком часто. Он боится этого.

– Надо занять голову чем-нибудь посторонним. Да, завтра к Эллен, Мы поедем к морю. Какие она любит цветы? Кажется, в прошлый раз у нее стоял букет белых гладиолусов. Да, да – белые гладиолусы...

3. Человек с букетом

– Эллен! Алло!

Девушка остановилась у подъезда и взглянула на подъехавший маленький автомобиль. За рулем мужчина в сером костюме.

Лица его почти не видно, оно закрыто огромным белым букетом.

– Дэвис! Откуда? И почему так рано?

Ученый выскочил на тротуар.

– Можешь поехать со мной на целый день?

– За город?

– Конечно. Я думаю проехать сначала на ферму Огиби, потом к морю. У меня с собой фрукты, пирожное...

Эллен бросила лукавый взгляд на небо. Воздух был чист и ясен. Осенний день обещал теплый сухой вечер. С минуту она колебалась.

– У меня экзамен по геологии... Правда, я могу пойти завтра, но мне не хотелось бы обманывать тетушку Гуд. Я сейчас собиралась к ней.

Дэвис как-то странно выпятил нижнюю губу. Потом, ни слова не говоря, открыл дверцу авто и махнул в воздухе букетом, изображая нечто вроде пригласительного жеста. Эллен оставалось только войти и сесть. Ей самой очень хотелось провести день где-нибудь за городом. Смущало лишь то, что придется столько времени оставаться вместе с Дэвисом. Ее пугали его своеобразный нрав и, с точки зрения рядовой публики, полусумасшедшее поведение ученого.

Он не считался ни с кем и ни с чем. Каждую минуту от него можно было ожидать чего-либо вроде скандала. В ученой среде его звали большевиком, но как-то на вопрос, к какому классу общества он себя Относит, Дэвис серьезно ответил: "Я себя отношу к классу позвоночных". Весьма далекий от политической жизни страны, он все же при всяком удобном случае вмешивался в то, что происходило непосредственно перед его глазами. Тогда вся его научная эрудиция, вся страстность, весь запас силы и знаний обрушивались как водопад. Каждое публичное выступление Дэвиса производило сильное впечатление. Слушатели жадно прислушивались к его пламенным, хотя и не всегда последовательным речам, ловили каждое слово.

Пустив машину самым тихим ходом, Дэвис некоторое время молчал, погруженный в размышления. Эллен не мешала ему думать. Перебирая в руках тяжелые, влажные гроздья цветов, она наслаждалась солнцем и воздухом.

Вдруг Дэвис несколько раз подряд нетерпеливо подернул плечом. Он все еще не мог отделаться от своих постоянных назойливых мыслей. Будущее минима-гормона... Как странно, как удивительно!

Сейчас, на улице, при трезвом свете солнечного дня фантазия Дэвиса не выходила за пределы чисто научных построений. Он расценивал все возможности, открываемые минима-гормоном, лишь с точки зрения механики, техники, экономики. И картины, нарисованные его воображением, были так ярки и заманчивы, что Дэвис не мог удержаться от порывистых движений. Не забывая внимательно управлять машиной, он пытался ввести и Эллен в чудесный минима-мир.

– Представь себе,– заговорил он,– что человечество вполне овладеет тайной моего гормона и научится в совершенстве управлять им! Несомненно, он будет использован в самом широком масштабе. Посмотри, что говорят вычисления: если человек уменьшится в росте приблизительно до двадцати сантиметров, то вес его будет равен всего одному килограмму. И – сразу блестящий результат! Каждая тонна угля для такого человека превратится в гору в 70 тысяч кило весом...

– Постой,– задумчиво перебила Эллен,– для меня не совсем ясно... Ну, станет человек маленьким, но ведь одновременно и сила его уменьшится, он будет совсем слабым и беспомощным. Сумеет ли он воспользоваться новыми богатствами? Не получится ли, в конечном счете, то же самое, что было,только в других масштабах?

Дэвис слушал с улыбкой.

– Действительно, на первый взгляд может казаться, что люди превратятся в каких-то беспомощных, слабеньких карликов. Но это вовсе не так. Для нашего, большого мира они, действительно, оказались бы слабыми. Но в своих масштабах, в своей обстановке – наоборот! – они должны стать непомерными силачами. Вспомни – муравей несет тяжесть, в десятки раз превосходящую его вес. Минима-человек понесет на спине автомобиль! А техника! На Большой Земле, в которую превратится весь земной шар после массового применения гормона, откроются невиданные производственные возможности.

Глаза Дэвиса заблистали. Он снял шляпу и провел рукой по волосам. Эллен заметила, что хотя он и внимательно правил, уверенно ведя машину, но делал это почти бессознательно, автоматически.

– Представь, Эллен, какие сказочные формы примет жизнь! Дома в сотни этажей, летательные аппараты чудовищной грузоподъемности, поезда, развивающие скорость в сотни километров!..

– Ну, а животные?

– Животные? Им тоже будут приданы наиболее выгодные размеры. Что же касается растений, то их относительное "великанство" во всех случаях окажется полезным. Вопросы питания разрешатся самым безболезненным путем. Наступит в полном смысле слова машинный век. Сочетание таких качеств, как легкость и прочность, позволит механике осуществить то, о чем сейчас никто не мечтает. Мосты с пролетами в десять километров, авиамоторы с расчетом ста сил на килограмм, поезда тысячевагонного состава... А строительное искусство! Ничтожный вес материала позволит создавать диковинные, сейчас немыслимые формы, и фантазии художников-архитекторов откроется необозримый простор.

Дэвис на минуту умолк.

– Конечно, трудностей встретится очень много. Перевести всю культуру, индустрию на рельсы Большой Земли – очень сложная задача, но... для этого стоит затратить и время и труд. Постепенно, шаг за шагом человечество переселится в свой новый мир. И как легко будет чувствовать себя там минима-человек! Ничтожный вес даст целый ряд неизведанных ощущений. Разовьются и новые виды спорта. Прыжок в длину на сорок метров не представит затруднений. Падение с пятого этажа – ха-ха! – пара синяков...

Дэвис снова надел шляпу и умолк. Эллен тоже мысленно перенеслась на Большую Землю. Фантазия? А Дэзи... Разве эта маленькая, игрушечная кошка не первый пионер Большой Земли?

Не доезжая площади у окраинного театра, Дэвис резко тряхнул головой, как бы отгоняя преследующие его видения, и перевел ход машины на вторую скорость. Лицо ученого приняло насмешливое выражение.

– Все-таки,– заметил он,– я сделал большую глупость, что выступил с докладом перед этой толпой ослов.

– Там был и папа...

– Да, я видел мистера Хойса. Но не в этом дело. Я все-таки думал, что члены общества не только узкие ученые, ремесленники науки, но и мыслящие люди. Встретил же я такую нетерпимость, недоверие и враждебность, что... мне почудились в зале струйки дыма средневековых костров. Так себя чувствовали многие до меня. Я уверен, что половина присутствовавших жалела, что сейчас не шестнадцатый век. Они, Эллен, сожгли бы меня, если бы имели достаточно власти. Ученые! По заданным вопросам видно: одни считают меня шарлатаном, другие – опасным негодяем, который может как-то нарушить их покой и благополучие. Но ведь там находились лучшие имена биологии и химии! Лакействующая наука!.. Ну, черт с ними. Пока они меня больше не увидят и не услышат. А потом... Я думаю скоро закончить первый этап работы и поехать куда-нибудь отдохнуть. Если позволят обстоятельства, я охотно поеду в Японию. Я жил там мальчиком, и ты не можешь себе представить...

Дэвис не договорил. В этот момент они свернули в боковую улицу и выехали на небольшую площадь, сплошь набитую народом. Авто стояли тесными вереницами, и даже проехать не представлялось возможности. Кое-где виднелись фигуры конных полисменов в темных плащах. Они высились отчетливыми мрачными пятнами и сохраняли многозначительную неподвижность.

В центре площади стоял большой грузовик с легкой башней наверху, очевидно для ремонта электропроводов. Такая вышка представляет прекрасную трибуну для оратора. Действительно, на площадке красовался какой-то хорошо одетый господин. Он уверенно жестикулировал и сочным голосом произносил речь, обращаясь к молчаливой толпе. Слушателями были конторские служащие, рабочие газовых заводов, а в большинстве – портовые рабочие. Здесь была лишь небольшая часть тех многотысячных масс людей, покрытых угольной пылью и обсыпанных мукой, пропахших ванилью и керосином, смолой русских досок и тресковым рассолом рыболовных траулеров, масс, которые в будние дни наводняют бесчисленные пристани, пакгаузы и доки невеселой Темзы.

Продвинувшись со своей машиной насколько можно вперед, ближе к центру площади, Дэвис остановил мотор и, чтобы лучше слышать, встал в автомобиле во весь рост. Легкий ветер играл его непокорными волосами.

У Эллен сжалось сердце. Она знала Дэвиса. Теперь вместо прогулки придется неизвестно сколько времени стоять на месте.

И это – в лучшем случае, если Дэвис не выкинет какой-либо сумасбродной штуки.

Взглянув украдкой своему спутнику в лицо, Эллен увидела, как вспыхивали глаза Дэвиса, а щеки бледнели и ноздри начинали раздуваться. Эллен пробовала уговорить его уехать через боковую улицу. Ведь он занят научной работой, и какое ему, в конце концов, дело до всех этих забастовок, митингов и речей...

– Ты слышишь, что он говорит? – произнес Дэвис одними губами, не отрывая взгляда от вышки-трибуны.– Кто это говорит? – спросил он одного из стоявших рядом.

– Это Джеме Коллен, секретарь союза портовых рабочих.

– Вот как! Благодарю вас.

Отсюда хорошо было слышно каждое слово оратора. Временами тот поворачивался во все стороны. Тогда на солнце ярко вспыхивали стекла его золотых очков.

– Мы, портовые . рабочие,– доносился его густой баритон,– в эти трудные для нашей страны дни должны призвать на помощь всю осмотрительность, всю выдержку, все благоразумие, чтобы удержаться от ложных шагов. Мы не вправе революционными мерами воздействовать на правительство, потому что оно – правительство нашей рабочей партии и, следовательно, рабочего класса в целом. Оно охраняет именно наши интересы. Консерваторы давно ушли от власти. Если во внешней и внутренней политике сейчас не наблюдается перемен, то это зависит от таких мощных причин, как мировой экономический кризис, соперничество держав и т. д. Существование таких стран, как, например, Америка или Франция, рост их могущества и новые программы морских вооружений – все это заставляет , и нас принимать меры. Да... Вообще все меры правительства имеют в виду благо нашей страны и ее населения. Поэтому каждый, кто в это трудное время предъявляет повышенные требования,– враг своей родины. Я еще раз повторяю: наш отказ от выгрузки угольщиков с континента не приведет ни к чему. В данную минуту находятся в пути, а завтра утром прибудут на территорию порта десять тысяч штрейкбрехеров – солдат морской пехоты, а в Темзу введена эскадра береговых мониторов. Из Плимута идут транспорты. Элеваторы и краны в руках правительственных войск... Углекопы? Нет, наша забастовка им не поможет. Мы только увеличим количество раздетых, голодных женщин – ваших жен, сестер, матерей и детей...

Площадь заволновалась. Никто не двигался с места, но видно было, как шевелится вся эта многорукая, тысячеголовая масса.

Одновременно поднялся низкий, сдержанный гул голосов, местами раздались громкие выкрики.

Рабочий – негр громадного роста, стоявший рядом с авто Эллен и Дэвиса – сложил руки рупором и блеснул желтыми белками.

– А кто повезет уголь внутрь? Кто его повезет?

К нему присоединились еще голоса. Некоторое время на площади стоял порядочный шум. Эллен заметила, что темных фигур полисменов стало гораздо больше. Но эти величественные люди, похожие издали на шахматных ферзей среди пешек, сохраняли прежнюю неподвижность.

Оратор на своей вышке терпеливо ждал, когда ему снова дадут говорить. Вероятно, он чувствовал себя, как смотритель маяка на острове во время небольшой бури. Он даже позволил себе, бросив взгляд на часы, сдержанно зевнуть.

– Итак, я продолжаю. Что касается железнодорожников, то...

Оратор сделал паузу и вдруг совсем неожиданно согнулся и прыснул тонким хриплым смехом. Этот смех был так неожидан, так не вязался с обстановкой, временем и местом действия, что все затихли, затаив дыхание, и напряженно ждали, что же будет дальше.

– Хе-хе-хе! – доносился с вышки лающий голос. Было похоже, что Джемc Коллен, секретарь союза портовых рабочих, вдруг помешался.

Дэвис растерянно взглянул на Эллен.

– Я никогда не подумал бы, что он может смеяться так визгливо,пробормотал он, и Эллен увидела в глазах своего спутника те яркие, беспокойные огоньки, которых она боялась больше всего.

К сожалению, так никто и не узнал, каким способом собирался выйти из своего неловкого и странного положения веселый оратор. Он уже перестал смеяться и снова протянул руку вперед, собираясь продолжать речь, когда внезапно внимание всех привлек на себя Дэвис.

Резко выхватив из рук Эллен букет, он с проворством обезьяны взобрался на крышу авто, сделал прыжок на крышу соседнего, и, так как машины стояли довольно тесно, то он безостановочно продолжал свое путешествие прямо к вышке-трибуне.

Стало совсем тихо. Джеме Коллен остался с открытым ртом.

Он молча и с удивлением смотрел на странную фигуру, с букетом в руках бежавшую к нему по крышам авто. Неужели этот человек хочет ему преподнести букет, как певице! Как же поступить? Что здесь,– театр, что ли? Не злостная ли это насмешка? Ах, как это глупо и неуместно...

Однако к тому моменту, когда Дэвис добрался до вышки и начал на нее подниматься, Джемc Коллен пришел к окончательному решению. Конечно, ему не следует принимать букета, но и делать оскорбленное лицо тоже не годится. Нет, он просто и с достоинством, но решительно уклонится от участия в этой комедии и будет продолжать прерванную речь.

Разумеется, он чувствовал себя весьма неловко, но наружно оставался спокоен и, при появлении Дэвиса на площадке, плавно обернулся к нему, небрежным жестом поправляя пенсне.

Вся площадь вздрогнула, когда неизвестный человек, "человек с букетом", шагнув к секретарю союза, высоко поднял обеими руками свой огромный букет, словно собирался расколоть им полено, и с размаху опустил его Коллену на голову. Сочные цветы и стебли громко хряснули.

Сжав тонкие губы, Эллен пристально следила за каждым движением Дэвиса и толпы. Ее поразил совершенно неожиданный результат его странного поступка. Вслед за ударом, после секундной паузы, тысячи рук поднялись вверх с пляшущими кепками и котелками.

Раздался громкий раскат возгласов одобрения. На площади поднялся рокот, похожий на ворчание барабана в паровой прачечной.

Этот шум и бурное одобрение поступка Дэвиса были симптомами чего-то нового и опасного. Пока Джемc Коллен в полной растерянности и Дэвис в сдержанном возбуждении стояли рядом на площадке, как два римских консула в сенате, шахматная доска площади пришла в сильнейшее движение. Ферзи-полисмены зашевелились, стараясь пробиться ближе к вышке. Кто-то кричал.

Кого-то хватали... Но минуту спустя снова стало тихо. Все, не исключая и полиции, хотели знать, что будет делать дальше этот безумец – человек с букетом. Конные блюстители порядка действовали, как бы способствуя Дэвису. Что же, пусть он скажет что-нибудь, пусть добавит еще одно преступление,взять его они всегда успеют, надо только зорко следить. Тише, господа! К порядку, к порядку!

Эллен давно знала Дэвиса и изучила его бешеный, не считающийся ни с чем нрав. Но теперь она съежилась, глубоко погрузилась в кожаное сидение и ждала, что произойдет. Что он скажет? Что он может сказать?

Перед ее глазами проплыли, печально кивая, как бы прощаясь на сегодня, старая ферма Огиби, пирожное и кефир за мраморным столиком под старым-престарым дубом, который датчанин-эконом называл почему-то Дядюшкой Томом. Прямое шоссе. Море...

Вспомнилась ей полная фигура отца и его наставительный тон.

"Маньяк-ученый!" Глядя на вышку, Эллен вслух два раза повторила эти слова и внезапно почувствовала ту полную уверенность в себе, которой ей почему-то не хватало последнее время.

Она хорошо знала, что Дэвис сейчас сделает именно то, что нужно. И наполняющий ее страх вдруг окрасился оттенком гордости.

Она перевела глаза на растерянную фигуру Джемса Коллена.

Тот с пятнами на лице и в сбитой на затылок шляпе, широко раскрывая рот, глотал воздух и держался одной рукой за грудь, как бы собираясь петь.

Он и Дэвис, оба представляли необычайно комичное зрелище, однако никто не смеялся. Над площадью висела мертвая тишина.

Внезапно Дэвис резким движением протянул руку вниз, по направлению к выходу с площади, и молча, повелительно взглянул на своего невольного партнера. Он не сказал ни слова, а как каменное изваяние стоял с протянутой рукой и ждал, пока голова Джемса Коллена не скрылась в выемке платформы. Тогда Дэвис, не торопясь, обернулся к толпе.

– Я проучил этого проходимца,– раздался его спокойный голос,– но так как он ваш представитель, вами избранный и облеченный вашим доверием, то тем самым я нанес оскорбление и всем здесь присутствующим.

Он помолчал.

– Не скажет ли мне кто-нибудь, что я поступил дурно?

В ответ не раздалось ни одного голоса.

– Этот человек, секретарь союза портовых рабочих, просто продажная душа. Он несомненно куплен и говорит то, что ему приказали. Он против забастовки. Ну, а вы? Вы, конечно, за забастовку? Вы надеетесь таким способом кого-то сломить, чего-то добиться. Вы воображаете, что если страна останется без угля, то пострадает кто-то больше, чем вы сами, и придет к вам на коленях со шляпой в руке? Так знайте: они потеряют миллионы, но сохранят еще миллиарды, а вы потеряете все! Я не политик. Я смотрю глазами ученого. Я просто исследую явления. Я подвожу реальный итог, как инженер делает расчет машины. Сейчас я вижу ваши ошибки. И я говорю вам: такими мерами вы ничего не добьетесь! Ваш секретарь указал здесь на штрейкбрехеров и скейбов. Да! Они задавят, задушат вас, выбросят вон, на улицу. На их стороне сила. Что? Пассивная борьба?.. Да где это вы слыхали? Вы собираетесь уйти домой, сесть на стул и, глядя в последнюю миску супа, ждать, когда вас позовут, придут к вам с извинениями? Ха-ха-ха!