355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Всеволод Глуховцев » Пурпурный занавес » Текст книги (страница 7)
Пурпурный занавес
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 10:53

Текст книги "Пурпурный занавес"


Автор книги: Всеволод Глуховцев


Соавторы: Эдуард Байков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Чем-то привлёк его внимание один, самый ближний к докладчику. У него было тонкое, одухотворенное лицо, высокий лоб умного интеллигента-очкарика, и в то же время живая мимика, энергичная жестикуляция… Подтянутая мускулистая фигура, черные глаза, резкие средиземноморские черты лица дополняли его портрет. Про таких говорят: живчик. Казалось, его нервная натура, пропуская через себя массу разнообразных впечатлений, готова в любой момент ответить взрывом жизненной энергии. Такой человек может быть силен духом, крепок телом, вынослив и… чрезвычайно опасен.

Николай вновь побеспокоил Пинского. Шёпотом:

– Вот тот… ближе к трибуне, это кто?

– Барков, – отшепнул Александр Яковлевич. – А затем, слева направо – Глухаревский, Ягодкин, Шарапов.

Николай кивнул.

Леонтьев своей полнотой, степенностью и добродушием напоминал безобидного пингвина – простоватого, но очень умного. Представить его в роли убийцы – то же самое, что подозревать папу римского в серийных изнасилованиях с садистским наклоном.

Владислав Глухаревский – мощный крепыш; наметанным глазом Николай подметил профессионально накачанные руки, плечи, торс. С виду – спокойный как танк, но, чувствовалось, себе на уме. На лице – маска вежливо-холодной отстраненности, не проникнуть, не заглянуть в душу. Типичный эстет-формалист. Производит впечатление тихони, но, как известно, в тихом омуте водятся бесы, и еще какие!..

Шарапов. Ратмир. Странное имечко… Колоритный тип! Николай припомнил все то, что говорил ему Пинский, попытался охарактеризовать психологический тип этого персонажа… и сразу же его нашёл. Порывистый, несдержанный, экзальтированный – одним словом, нервозный малый. Говорит быстро, на повышенных тонах, все время вскакивает, перебивает собеседников, подавляя их… В уме и сообразительности, впрочем, как и в начитанности, и ему не откажешь. Чувствуется, творчески одаренный человек, но чересчур много в нем ребячливости, детского стёба. Даже председатель группы – Роман Ягодкин сделал ему несколько замечаний типа: «слишком много шума от тебя, Ратмир!..»

Вот последний-то, а именно председатель Ягодкин, и заинтересовал Николая больше других.

Весь такой аккуратный и какой-то обтекаемый Ягодкин косил то ли под интеллигенствующего гопника, то ли под культурного братка (вот уж нонсенс!). Круглая голова, короткая стрижка, трескучий голос, черные очки. Когда он их однажды снял, Николай увидал внимательный, с искорками недоверия взгляд. А уж глаза… Ягодкинские очи могли напугать не только ребенка или суеверную старушку. Желтые, с каким-то оранжевым отливом – подобное Гордеев встречал впервые, и не подозревая до этого, что такие могут существовать в природе. Вампир какой-то! Или удав, гипнотизирующий свою жертву.

«Этот во сто крат опаснее, нежели остальные, вместе взятые», – решил про себя молодой человек. Такой запросто ткнет в тебя нож с испанским поворотом, а потом со спокойной совестью будет отвечать на вопросы детектора лжи и ни разу не проколется.

Одним словом, главный подозреваемый, – наметил себе «ассистент».

Между тем заседание продолжалось.

Ведущий опять подсуетился:

– Прошу уважаемую публику задавать вопросы! Не стесняйтесь, не стесняйтесь, дамы и господа, наши гости готовы ответить на любой ваш вопрос.

– На любой?.. – Глухаревский иронично ухмыльнулся.

Но никто не ответил ему.

Гордеев продолжал с интересом разглядывать писателей.

Все, кроме Шарапова, сидели спокойно, хотя и по-разному. Леонтьев как-то насупился, с серьезным видом смотрел в свой блокнот, что-то чиркал там ручкой. Ягодкин, наоборот, откинулся на спинку своего стула, сидел гордо, прямо, поводил по залу прищуренным надменным взглядом. Барков потеребил Глухаревского за рукав пиджака, что-то заговорил шепотом, тот слушал, кивал, а ирония все не сходила с его лица.

«Сноб», – неприязненно подумал Николай.

Шарапов же, как сел, так ни секунды спокойно не высидел, все ерзал, крутился, точно в стуле у него торчало шило.

– Смелее, смелее, господа, ну что же вы?.. Господин Шарапов, – вдруг сунулся ведущий к непоседе, – вы что-то хотели сказать?

– Я?! – тот так и подпрыгнул. – Нет, ничего.

– Мне показалось, вы просите слова.

– Н-нет, это я так…

– А! Ну, тогда позволите, я сам вам вопрос задам?

Шарапов кивнул, улыбнулся неуверенно. Лоб заблестел – вспотел от волнения что ли.

– Прекрасно, – ведущий ванькой-встанькой качнулся с пяток на носки. – Скажите, откуда у вас такое редкое имя?

В зале кто-то громко хмыкнул.

Николай тоже приподнял брови: никак не ждал этого вопроса. Ему показалось почему-то, что ведущий нарочно так спросил, чтобы Шарапова в краску вогнать.

Тот, однако, ничуть не смутился.

– Откуда? Да из Пушкина. Из «Руслана и Людмилы». Один из Людмилиных женихов, помните: «…младой ногайский хан Ратмир…» Мама у меня фанатка Пушкина была, вот и назвала.

– Пушкин – это прекрасно… – ведущий хохотнул каким-то стеклянным смехом. – Но почему, скажите на милость, именно этот персонаж? Не Евгений, не Дубровский… тот Владимир, кажется? И не Герман… не Руслан, наконец!

– На Руслана он не тянет, – насмешливо обронил Ягодкин.

Бог весть, что этим хотел сказать писатель-мистик. Никто не обратил внимания на его слова, разве что Леонтьев поднял сумрачный взгляд, покосился несколько секунд на Ягодкина, да опять вернулся к своему блокноту, прошелестел страницей.

– Ну, я уж не знаю, – Шарапов пожал плечами. Отвернулся, посмотрел в окно.

В это момент чья-то рука в передних рядах вытянулась над головами.

– Пожалуйста! – обрадовался ведущий.

Поднялся смущенный юноша в очках – типичный «ботаник», отдернул куцый пиджачок, из которого давно вырос.

– У меня… – здесь он старательно откашлялся, – у меня вопрос к господину Глухаревскому.

– Слушаем вас.

– Скажите, пожалуйста… – Николаю видно было, как покраснели уши молодого человека, – вот я, читая ваши вещи, не вижу в них ничего собственно фантастического… то есть, от классической фантастики… ну, я хочу сказать…

Здесь его уши заалели совсем уж рубиново, он сбился окончательно, но Глухаревский прекрасно понял его мысль. Так и сказал:

– Я понял. Когда человек слышит слово «фантастика», ему представляются следы на пыльных тропинках далеких планет, звездолеты, космонавты, биороботы, пришельцы из других миров… на худой конец – гоблины, тролли, драконы и чудо-юдо-рыба-кит, не так ли?..

Юноша кивнул так, что чуть не уронил очки.

– Так, – Глухаревский выпрямился, и Николаю вновь бросилась в глаза круглая покатость его рук и плеч под пиджаком, явно знакомых со штангой. – А в книгах Глухаревского ничего этого нет. И почему тогда он называет себя фантастом, так?..

Тут писатель пустился в длинное рассуждение, смысл которого Гордеев упустил, так как отвлекся, рассматривая писателей, всех пятерых – ведь очень может быть, что кто-то из них убийца, да не просто убийца, а хладнокровный жестокий монстр, чудовище в человечьем облике!..

И сколько Николай не всматривался, ровно ничего чудовищного ни в одном из них не видел. Более того, что-то неприязненно-снобистское, почудившееся ему в Глухаревском, улетучилось, тот говорил серьезно, искренне, и теперь Николаю подумалось почему-то, что таким должен быть, наверное, школьный учитель литературы – хороший, ценимый начальством учитель…

Тут Гордеев спохватился: прослушал, раззява! Он вернул внимание, и, как оказалось, к самому концу. Но главную, кажется, мысль успел поймать – Глухаревский сказал, что фантастика вовсе не где-то за тридевять планет и галактик, а везде, она рядом, подстерегает нас в самых укромных закоулках, в гуще городской дворняжной жизни, в изгибах улиц, в окнах первых этажей… словом, в каждой, самой прозаической точке пространства-времени кроется то самое, таинственное, жутковатое – надо его только увидеть.

Николай посмотрел на Глухаревского с одобрением – идея понравилась. Вновь побеспокоил Пинского.

– Да? – любезно молвил тот.

– Скажите, вы что-нибудь читали у него, у Глухаревского, я имею в виду?

– Да, разумеется.

– И как?

– Неплохо, – кивнул Пинский.

Переговаривались, разумеется, вполголоса.

– Еще вопросы! – бодро выкрикнул ведущий.

Поднялось сразу несколько рук.

– Так, так, – запульсировал толстячок, – дискуссия расширяется, очень отрадно… Ну, давайте по очереди. Вот вы, молодой человек… Да-да, в джинсовой куртке, прошу!

Беседа и вправду разгорелась. Первое смущение прошло, читатели ожили, зашевелились, в зале стало шумновато, руки тянулись уже наперебой.

Николай следил и слушал с интересом. Вопросы, правда, все были какие-то уж очень специальные, но все равно было любопытно.

– Скажите, пожалуйста, – смущалась худенькая сутулая барышня, – это, в общем-то, ко всем… Вот что, по-вашему, значит – современная литература? Ее как бы основные тенденции… Заранее спасибо! – и она села.

– Хороший вопрос, – похвалил ведущий. – Кто ответит?

– Пусть Леонтьев, – распорядился Ягодкин. – Он у нас как бы теоретик, ха-ха!

Опять-таки неясно было, шутит создатель триллеров или всерьез говорит. Никто, во всяком случае, не засмеялся.

Ведущий подскочил к Леонтьеву:

– Алексей Ларионович! Ответите?

Леонтьев двинул бровями, словно сказал: ну что ж… Положил ручку.

– Почему бы и нет, – спокойно молвил он.

Помолчал.

– Тенденции… Сразу хочу сказать, что не знаю, связаны ли они с социальной динамикой. Такие рассуждения, мне кажется, для поверхностных умов…

– А вы считаете себя умом глубоким?! – ведущий так и раскатился мелким дребезгом хохотка.

– Стараюсь быть таковым, – Леонтьев усмехнулся холодно, одним уголком рта.

– И получается?

– Со стороны виднее, – на это раз Леонтьев даже не улыбнулся. – Но мы, прошу прощения, говорим о тенденциях или о глубокомыслии?

– О нет, нет! Просим.

– Просите – даем, – Леонтьев и не моргнул. – Тенденции, на мой взгляд, такие: современная проза должна быть сжатой, динамичной… да, именно взрывной, как динамит – и при том стилистически богатой, без всяких послаблений, без примитивизма.

– Не слишком ли большие требования! – выкрикнул кто-то из публики. В зале засмеялись.

– Нет, не слишком, – серьезно ответил Леонтьев. – Только так и можно сделать что-то качественное. Кстати, считаю, что начало этому в русской прозе положил Достоевский. Если вы вспомните его книги, то вспомните и то, что действие его романов происходит в очень сжатые сроки. «Преступление и наказание» – так и вовсе несколько дней, если не считать эпилога. Потом Чехов… Ну, словом, бешеный темп и мощная мысль – так я бы это назвал. К тому и призываю авторов, хотя, конечно, и сегодня есть всякое, есть и нечто вялое, унылое, длинное… Между прочим, я приветствую сокращение объема текстов: триста, триста пятьдесят страниц в таком темпе – это максимум. Больше – тяжело, утомляет. У классиков, в девятнадцатом веке, – здесь он улыбнулся, – все-таки темп был поспокойнее…

Николай заметил, что во время леонтьевского монолога Барков задумчиво кивал головой, как бы молча поддакивал. И ведущий заметил. Когда Леонтьев умолк, он сразу к Баркову:

– Эрик Аркадиевич! Вы, кажется, тоже что-то хотели сказать?

Тот кашлянул, поправил очки:

– Если позволите…

– Позволим, позволим, и еще как! Нам интересно. Ведь, правда, очень интересно? – вдруг повернулся он к залу.

По толпе прошло неясное движение, шумок, что при желании можно было истолковать, как – да, мол, интересно.

– Ну вот, – ведущий остался доволен. – Слушаем, Эрик Аркадиевич.

– Я согласен и не согласен с Алексеем Ларионовичем, – начал Барков. – Согласен в том, что – да, писать нужно, в самом деле, так. Жесткий, стремительный, мужской стиль. Стиль именно мужчины, воина, бойца! Но беда в том, что я ныне вижу совсем другое. Вот… – он запнулся, прервал себя. – Нет! Вот скажите, слышал кто-нибудь о таком писателе – Жан Парвулеско?

– Это что за зверь такой? – крикнул кто-то из задних рядов.

– Вот именно – зверь! – Барков энергично кивнул. – Француз румынского происхождения. Так вот, он утверждает, что современная литература почти забыла ярких, сильных личностей в качестве главных героев. Описываются люди самые заурядные, серые, скучные… Это, собственно, не такая уж беда, – поспешил сказать он. – Всякий миг земной истории ценен и неповторим, и с этой точки зрения жизнь клерка ничуть не менее интересна, чем жизнь конкистадора или там астронавта. Но все дело в том, как ее описать! А сейчас вот преобладает стиль, который и делает из персонажей таких вялых и унылых личностей, как Алексей Ларионович выразился. Этот стиль – так называемый постмодернизм. Ну, об этом-то наверняка слышали?

– Слышать-то слышали, – проявился тот же невидимый эрудит сзади. – Только понять невозможно, что это такое, один туман.

– Согласен! – Барков рассмеялся. – Действительно, копий вокруг сломано немало.

– И все впустую, – презрительно скривился Ягодкин.

– Не берусь судить, – Барков увлекся разговором. – Но я, кажется, для себя сделал вывод. Все очень просто. Постмодернизм – это усталость, душевная опустошенность автора… творческая импотенция, короче говоря. А по библейски – тот самый грех уныния, вот так. И я это вижу… вижу и вижу вокруг.

– Грустная картина, – вроде бы удивился ведущий.

– Что делать, – писатель пожал плечами. – Но есть и кое-что интересное, на мой взгляд.

– Например?

– Например, саспенс. В приближенном переводе с английского – тревожная неопределенность. Это когда повествование обрывается как бы на полуслове, пусть, дескать, читатель додумывает. Приемчик не новый, однако, выглядит даже свежо… Грешен, сам пользуюсь.

– И как? – вновь выкрик из зала и смешок следом.

– Нормально…

…По окончании заседания все разошлись, а пятерка неразлучных друзей навострилась продолжить встречу возлиянием на квартире у Ягодкина. Пригласили и Пинского со товарищи. Те, разумеется, не отказались.

На двух машинах поехали к предводителю писательской ватаги. Перед этим Николай успел со всеми перезнакомиться. Восприняли его на удивление дружелюбно, даже подозрительный вожак стаи литературных волков позволил себе ободряюще-заинтересованно улыбнуться.

Добрались, посидели, выпили. Пошли разговоры – один другого интереснее. Всё-таки, когда собирается группа интеллектуалов-гуманитариев – это очень даже впечатляет.

Вечер с водочкой еще больше сблизил гостей с «великолепной пятеркой». Пинский почти не пил – все же за рулем, пришлось Николаю отдуваться за двоих. От Ягодкина он вышел, порядком набравшийся. Оставшиеся продолжили веселье, собираясь гужбанить до утра.

«Горазды они квасить!» – с уважением подумал поддатый Гордеев, усаживаясь в «Тойоту» аналитика. А в целом нормальные ребята, свои в доску! Никакой тебе кичливости, высокомерия, снисходительности гениев. Особенно ему понравились улыбчивый Барков и жизнерадостный Леонтьев-Филимонов. Да хотя и остальные тоже ничего… Больше всего импонировал их юношеский задор, а ведь каждому уже за тридцать.

Одурманенный спиртными парами рассудок начисто отказывался видеть во вновь приобретенных знакомцах сбрендившего на психосексуальной или какой иной почве маньяка. Да разве ж способен серийный убийца… впрочем, стоп машина! – одернул себя Николай. Как говорила одна известная героиня: подумаю об этом завтра – на свежую голову.Пинский любезно подвез его к самому подъезду. Распрощались, договорились о встрече назавтра. Гордеев благополучно достиг своего жилища. Наскоро разделся, принял душ. Выцедил кружку холодного молока и повалился на постель – спать хотелось до жути. Через минуту уже похрапывал.

14

Ну, вот и май настал!

Николай проснулся по привычке рано, но тотчас вспомнил, какой сегодня день. А значит можно еще немного поваляться в постели. Вот и головушка слегка побаливает после вчерашнего… Полежал еще с полчасика, покемарил – ну, все, пора вставать! Хоть и не граф, но великие дела определенно ждут.

Кто же работает в праздники? Да хотя бы продавцы, водители общественного транспорта и сотрудники разных там городских служб. Гордееву сегодня предстояло поработать, но не на извозе, а в кабинете психоаналитика. Так же, как и Пинскому.

Николай позвонил, получил от того подтверждение, что встреча остается в силе и назначена на одиннадцать утра. Посмотрел на часы – времени остается с лихвой, чтобы совершить моцион, позавтракать и пройтись пешком до офиса аналитика, дабы проветрить мозги…

Так и сделал.

Александр Яковлевич сам открыл ему дверь. Поприветствовали друг друга. Хозяин пошутил насчет бодуна – не посетил ли тот нынче утром молодого человека? Гость рассмеялся: слава Богу, нет!

– В таком случае попробуем сегодня сделать прорыв, – с энтузиазмом заявил Пинский, – но сначала о твоих впечатлениях. После общения с нашим литературным зверинцем, каковы выводы?

Николай выложил все, что он вчера подумал о каждом из пятерых. Не забыл упомянуть и о своих сомнениях под конец.

– Ну, это ты совершенно напрасно, – не одобрил его колебаний собеседник, – выпил, расслабился, все такие милые, хорошие – вот и предстали в розовом свете. Сам ведь знаешь, как у нас на Руси повелось: если распили вместе чекушку или поболе, то уже друзья не разлей вода…

– Это точно, – усмехнулся Николай и добавил, – ну, если без лишних сантиментов, то я бы выделил Ягодкина.

– Хм?.. – аналитик бросил на него внимательный взгляд, – и каковы же основания?

Гордеев объяснил, откуда такие подозрения. Пинский понимающе кивнул.

– Что ж, доводы не бесспорные, хотя и заслуживают внимания, – выслушав товарища, резюмировал аналитик, – в основном все это на уровне эмоций и отчасти интуиции.

Николай согласился.

– Раз пошла такая пьянка… – сострил врач, – давай займемся вплотную личностью Романа Ягодкина.

Он на минуту задумался, как бы принимая решение, затем продолжил:

– Честно говоря, существует негласная этика в отношениях целителя и пациента. Одно из главных правил – врачебная тайна. Доктор не имеет права предавать огласке какие-либо сведения о больном… Но у нас особый случай. Полагаю, что в сложившихся обстоятельствах имею полное моральное право поделиться с тобой… Дело в том, что всех их я консультировал в свое время.

– Я доверяю тебе, – выдержав паузу, заявил он, – и знаю, что дальше тебя это не пойдет. Итак, психологический портрет первого подозреваемого.

Пинский помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил:

– Роман Ягодкин. Чрезвычайно одаренный поэт-символист, талантливый публицист – и, к слову сказать, совершенно бездарный беллетрист. В жизни – склочник, интриган и скандалист. И этим его недостатки не исчерпываются, к сожалению. Дело в том, что у него не все в порядке с психикой. А, если быть точным, то у Ягодкина все признаки шизопараноидального бреда, выражающиеся в мании величия и, в особенности (!), в мании преследования. Этакое тихое умопомешательство.

– А в чем оно проявляется?

– Он везде и во всем видит козни против своей персоны, постоянно ищет образ врага. Такое ощущение, что он уже не может жить без окружения себя – чаще всего вымышленного! – неприятелями, некими враждебными силами. Это его как бы подпитывает, придает остроту и свежесть жизни, стимулирует его деятельность. В этой своей перманентной агрессивности Ягодкин черпает силы и вдохновение, в этом – смысл его существования…

– Но ведь, Александр Яковлевич… Это же дикость, безумие какое-то!

– Ну, как сказать. Для него – это норма. Его психика настолько искажена, что он сам не осознает это. И не отдает себе отчета, что помешан на идефиксе. Себя он, разумеется, считает гением, не понятым и притесняемым со стороны власть предержащих… Вообще же основной признак подобных отклонений – демонизация своих реальных и мнимых противников. Из, казалось бы, незначительного факта, на который большинство нормальных людей не обратили бы внимание, такой человек выводит далеко идущие последствия и начинает раздувать из мухи слона. А дальше уже идет по нарастающей – раз ты не друг, значит, враг, а, если враг, то послан самим Сатаной…

– Маразм, – скривился Николай.

– Это для нас с тобой. А для них – вполне серьезно и реально. Таков Ягодкин – если ему кто-то не понравится или разонравится, то такого человека из своего окружения он начинает относить к разряду шпионов и предателей, строящих козни против него персонально…

Тут зазвенел телефон.

– Извини, Николай, – сказал Пинский и снял трубку.

Говорил он странно: вполголоса, и всё то «да», то «нет». А потом – «до свидания» и дал отбой.

– Звонил Валерий. Я попросил их приглядеть за нашими писателями. До утра горел свет, доносилась музыка – веселились ребята. Минут пятнадцать назад начали разъезжаться.

– Видать, пьют редко, но метко, – Николай усмехнулся.

– За исключением Шарапова. Тот большой любитель зеленого вина. Частенько уходит в запои… Ну ладно! О Ягодкине у тебя, надеюсь, представление сложилось. Теперь переходим к главному. Вот что я хотел предложить тебе, Николай…

И целых десять минут Пинский обстоятельно объяснял суть задуманного им. Рассказ этот был мудреный, насыщенный специальными терминами… Николай понял одно – ему предстоит совершить астральное путешествие, проникнуть в подсознание пятерых писателей – разумеется, поочередно. Аналитик уверенно доказывал, что подобное вполне возможно, и Гордеев справится.

Коля в очередной раз подивился той непосредственности, с которой его знакомый подходил к необъяснимым феноменам. И ведь, к слову сказать, тот далеко не новичок в области исследований и коррекции психики. Вроде бы должен быть крайне осторожным и осмотрительным. Ан нет, сам загорается очередной идеей, смело задумывает рискованные предприятия. Одним словом, наш человек! Не формалист какой-нибудь…

Ну, раз он так уверен, то и Николай тоже не из робких. Есть такое слово – надо! А, если очень надо, то сделаем. К тому же дело-то, в общем, привычное. Не он ли, Николай Гордеев, чуть не каждую ночь живет и действует в виртуальном мире, то бишь, в Астрале? А уж, что там на самом деле – подсознание или сверхсознание, хоть Астрал, хоть Ментал, все не суть важно! Главное – уметь проникать туда и запоминать, что узрел и почувствовал.

– Ну, что – попробуем? – выложив все свои козыри, предложил Александр Яковлевич.

– Отчего ж нет?

Пинский удовлетворенно улыбнулся – убедил таки младшего товарища.

Хотя оба прекрасно понимали – эксперимент сомнительный, с непредсказуемыми последствиями… Но надо – значит, сделаем!

Далее врач все проделал в точности, как раньше – ввел перципиента в сноподобное состояние и мягко, но настойчиво потребовал внедриться в подсознание Ягодкина.

Казалось, целую вечность Гордеев пребывал в абсолютно непроницаемой тьме – то ли парил, то ли падал в черную бездну. Там не было ни звуков, ни цвета, ни запаха, вообще ничего. И себя как плоть он никак не ощущал. Как вдруг, за какой-то миг все изменилось. Николай осознал себя стоящим у входа в подземелье.

Что-то заставило его обернуться. Брови поползли вверх от удивления. Метрах в двадцати от него возвышался огромный плакат с фотографией самодовольно улыбающегося Романа Ягодкина. Под фото крупными буквами шла надпись: «ГОЛОСУЙТЕ ЗА НЕПРИЗНАННОГО ГЕНИЯ!» А ниже, строчкой помельче: «Добро пожаловать в Луноземелье!»

Какое-то время визитер заворожено разглядывал плакат, затем встрепенулся, покачал головой и без колебаний вступил в катакомбы.

Последние представляли собой протяженные галереи с бесчисленными колоннами, разветвленной сетью ходов, тоннелей, переходов. Призрачный лунный свет мерцающим серебром заливал мрачные залы и коридоры. Откуда здесь взялась луна? Ведь он находится в помещениях глубоко под землей… Ответа Николай не находил.

Он долго блуждал по подземным ходам, давным-давно потеряв ориентир. Такое ощущение, что ноги сами несли в каком-то им одним известном направлении. Выходило, его нижним конечностям присущ разум. Сногсшибательное открытие! А может, как в той поговорке: дурная голова ногам покоя не дает? Или быть может, чего-то моя левая нога захотела?.. Да вообще тут сам черт ногу сломает!

Внезапно до Николая дошло, что он уже минут пятнадцать как зациклился на ножной теме и бредет, бормоча как заклинания разные пословицы и выражения, посвященные подлежащему «ноги». Видимо утром не стой ноги встал… Тьфу ты, опять нога, пропади она пропадом!

Тут он и уперся в дверь. Все, дальше хода нет. Потянул за ручку… открылась! Несмело вошел внутрь – какая-то комната, за ней другая. Миновав ряд помещений, оказался в коридорчике. Тот вывел его в большую залу, на самом деле представляющую собой ванную комнату. Поначалу он ничего не понял, а приглядевшись…

Во вместительной ванне – даже не ванне, а скорее джакузи, возлежал голый Ягодкин, а сверху, примостившись на краях, две полностью обнаженные девицы мочились на него, поливали золотисто-желтыми струями.

Николай застыл, открыв рот, не в силах поверить в увиденное.

Это выглядело столь дико и ненормально, что он, взрослый и в некоторой степени обкатанный жизнью мужик, испытал самый настоящий шок… Постепенно изумление уступило место отвращению, едва ли не тошноте. Он выскочил оттуда как ошпаренный и, не разбирая дороги, кинулся прочь.

Пробежал метров сто, заметил впереди светлое пятно выхода и ломанулся туда. С ходу выскочил наружу и… не ощутил под собой ничего кроме пустоты. Полетел вниз, перед глазами мелькнула веревочная лестница. Николай сумел каким-то чудом уцепиться за нее и принялся карабкаться наверх. Поднял голову – лестница свисала с гондолы воздушного шара…

Неожиданно этот аэростат стремительно взмыл в воздух, поднимая с собой и молодого человека.

Глянул вниз – от увиденного захватило дух. С головокружительной высоты тоненькими ниточками виднелись реки, зелеными пятнами темнели леса. А шар все подымался. Вот он вошел в слои облаков. Николай почувствовал, что сил продержаться у него надолго не хватит. О том, чтобы добраться до корзины, не было и речи.

Внезапно облака кончились, и яркое, невыносимо жгучее солнце обрушилось на него, ослепило, руки сами собой разжались, и… он очнулся в кресле, в кабинете Пинского.

С полминуты приходил в себя. После во всех подробностях пересказал аналитику то, что удалось увидеть и пережить.

Тот отнесся к этому совершенно спокойно.

– Н-да, – покачал головой, – выходит, наш Ягодкин – любитель «золотого дождя». А это, как мы знаем, есть разновидность копрофилии – извращения, при котором половое возбуждение и удовлетворение достигаются при контакте с экскрементами. Перверсия, однако! Чего и следовало ожидать.

И, заметив удивленно-вопросительный взгляд товарища, пояснил:

– А ты прочти его последний роман «Кровь луны». Зверства, извращения, потоки спермы и горы трупов! Одного этого шедевра хватит для диагноза.

– И какой этот самый… диагноз?

– Самый весёлый: шизофрения с мазохистскими тенденциями и фиксацией на анальной фазе.

Николай только головой потряс.

– Но все дело в том, – продолжал Пинский, – что перверсивные наклонности присущи ягодкинскому ПОДСОЗНАНИЮ. Сознательно он чужд этих извращений, которые описывает в своих творениях, да и тому, что ты обнаружил в его Оно.

– А если он и в жизни…

– Исключено, – отмахнулся Пинский, – если подсознание переполнено, значит, импульсы эти так и не вырвались наружу. Мне известно, что Ягодкин весьма охоч до женщин – в особенности молодых девушек. Скорее он бабник и волокита, чем какой-то там извращенец. Но в то же время, можно утверждать, что неосознанно он желает мазохистского унижения – быть испачканным женскими фекалиями.

– Значит, он НЕ маньяк?

– Отнюдь, – Пинский покачал головой. – Почему бы и нет? Кого-то он может посчитать заклятым врагом, то есть демонизировать определенных людей вплоть до крайней ненависти к ним. Уничтожить врага! Убить!.. Не забывай и о субличностях, тех бесах, которые сидят внутри человека. Возможно, наш неустановленный субъект не подозревает, что умерщвляет людей направо и налево. Действует не он сам, не его Эго, а одна из глубоко запрятанных частей его расщепленной психики.

– Н-да… Совсем здорово. Ну и что же теперь?

– Будем вести наше приватное расследование дальше. Но на сегодня все! Тебе необходимо отдохнуть, собраться с силами. Два раза подряд подобных путешествий твоя психика может не выдержать. Продолжим завтра, если ты не возражаешь.

Николай в ответ поднял обе руки: никаких возражений.

– Кстати, – сообщил напоследок врач, – Валерий со спецами пошукали там, в квартире… Ну и ничего не обнаружили – ни тебе отпечатков пальцев, ни следов обуви, даже ворсинок никаких не нашли. Точно – хитер он гад, всё за собой подчищает.

Николай кивнул, мол, я это уже понял…

Поехал домой. Только успел войти, звонок от Марины. Девушка захотела развеяться со своим ухажером. Оказывается, в город приехала легендарная группа «Смоки» – а он об этом ни сном, ни духом. Надо бы сходить, билеты, правда, баснословно дорогие.

Что ж, сходим, конечно, а билеты не проблема, мы за ценой не постоим. В принципе Николаю и самому нравились многие вещи в исполнении старого доброго Криса Нормана: о полуночной леди, о сердцах, некоторые из которых как бриллианты, а некоторые как камни.

Слетал пулей в кассу, приобрел два билета – места выбрал удобные, повыше и поближе к сцене. Отлично! Потом отменно отобедал, соснул часок. Проснувшись, принял душ, освежился, неспешно собрался и отправился к подружке.

Предмет его воздыханий уже прихорашивалась у зеркала, хотя до начала концерта оставалось еще полтора часа. Ну, пока суд да дело, время пролетело, и вот они под ручку направились культурно проводить вечер.

Выступление рок-музыкантов Николаю понравилось. О Марине и говорить не приходилось – она даже подпевала солисту вместе с залом. В общем, получили удовольствие, так что и потраченных денег не жалко. Потом допоздна гуляли в парке.

Настроение у Гордеева было приподнятым, в голове пестрыми рыбками плавали романтические мысли. Все вокруг располагало к душевной гармонии – покрытые выросшей травой клумбы и лужайки, одевшиеся в светло-зеленый наряд деревья, загадочно сияющий в темном небе лик луны и неяркий свет фонарей. Время от времени в тишине раздавался приглушенный смех. Легкий ночной ветерок шелестел листвой. Краткие моменты идиллии выпадают столь редко, что представляются каким-то чудом, ниспосланным свыше. Во всяком случае, у влюбленной парочки сложилось именно такое впечатление.

С возвышенным настроем молодые люди вернулись домой далеко за полночь. Любовь их была нежной и неторопливой…

И когда оба, насытившиеся и опустошенные, заснули, Николай снова повстречался с Учителем.

Гордеев шагал по тропе, петляющей меж скалистыми вершинами. Шел долго. Было жарко, пот заливал глаза, дышалось с трудом. Плюнуть бы и вернуться назад, откуда пришел, но нельзя, нужно идти до конца – он это знал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю