Текст книги "Девять дней в мае"

Автор книги: Всеволод Непогодин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Где надо, там и был!

– А что это за рана у тебя на голове? Получил по чайнику?

– Не твоё дело!

– Говорила я тебе дураку, что получишь когда-нибудь за свои выкрутасы!

– Ойойой!

– Мало тебе дали!

– Всё! Отстань от меня! Это моя голова и я что хочу, то и делаю с ней! За собой лучши следи!

– Кого я вырастила…

– Ты со своим старческим бормотанием и перманентным капанием на мозги страшнее любого «Правого сектора»! Пока всю кровь не выпьешь ведь не успокоешься!

– Ну и сволочь же ты!

– Спасибо за моральную поддержку, мам! – сказал Небеседин и закрылся в своей комнате. Он снял с себя запачканную кровью одежду и бросил её прямо на пол. Вениамин плюхнулся на кровать и мигом заснул, не став даже включать компьютер и читать новостные сайты. Он так утомился за день, что ему уже было наплевать на всех и вся.

ЧЕТВЕРТОЕ МАЯ

 Первым делом Небеседин принялся просматривать электронную почту. Он несколько дней не открывал свой e-mail и решил проверить, не пришли ли ему какие-нибудь важные письма. Вениамину поступило лишь одно текстуальное послание, отправителем которого значился некий Антон Соседин.

– Пишешь по две статьи в день! Пиаришься на костях! И не стыдно тебе? Побойся Бога! Всевышний видит грехи твои и непременно накажет тебя за непристойное для христианина поведение! – возмущался в своем письме Соседин.

      Надо сказать, что Антон Соседин без устали критиковал всех украинских публицистов и колумнистов после каждой их статьи. Ему везде мерещелись кулуарные сговоры, заказные материалы и происки мирового сионизма. Сначала Соседин пытался экспериментировать на литературном поприще и написал роман «Содом в Оптиной пустыни». Рукопись произведения, в котором Антон воспевал православный гомосексуализм, отвергли все без исключения книжные издательства и художественные журналы. Прочитавшие рукопись критики писали, что это безнравственная графомания, вызванная вялотекущей шизофренией и осложнениями на мозг после перенесенного сифилиса. Непонятный современниками Соседин обозлился на литературную публику и принялся поливать грязью в социальных сетях всех рецензентов своего гомоэротического шедевра. Поняв, что романная форма это не его конек, Антон переключился на написание рассказов. Он накатал сто девяносто семь миниатюр на различную тематику от обрезания усов у клубники и до технологии ковыряния в носу погрызенной шариковой авторучкой. Случилось чудо и один из его рассказов напечатали в журнале «Бузулукские дали» в переводе на чувашский язык. Гонорар за публикацию Соседин естественно не получил, зато отныне стал позиционировать себя писателем-прозаиком. Он уговорил супругу взять внушительный кредит, чтобы издать сборник его рассказов. Жена заняла денег у знакомых и влезла в банковскую кабалу. Сборник сосединских миниатюр таки появился на свет тиражом в пять тысяч экземпляров. Презентации своей дебютной книжки Антон проводил в сети супермаркетов «Всё для дома», в которой он трудился младшим ревизором отдела сантехники. Соседин совмещал командировки с презентациями. Он приезжал в областной центр, пересчитывал ванные на складе, составлял акт проверки, а потом садился в супермаркете на подконтрольный унитаз и принимался декламировать свои рассказики. По обыкновению на презентации его книги приходило полторы калеки. За время командировочных гастролей по стране Соседин продал лишь три экземпляра своей книжки. Оставшиеся нераскупленными экземпляры он по пьянке дарил попутчикам в поездах и говорил, что со временем его книги с автографом автора будут стоить баснословных денег на лондонских аукционах. Как и все графоманы, Антон был чудовищно косноязычен и безграмотен, поэтому большинство его текстов редактировала и переписывала жена. Кроме супруги и матери постоянных читателей у Соседина не было. Он худо-бедно болтался в пятом ряду среди третьесортных писак пока на его счастье не вышли бандеровцы на Майдан и не произошло присоединение Крыма к Российской Федерации. Антон имел симферопольскую прописку и на волне востребованности крымской тематики его статейки начали печатать в российских изданиях. Заголовки материалов Соседина всегда отличались краткостью и религиозностью – «Окститесь!», «Одумайтесь!», «Вразумитесь!», «Исповедайтесь!», «Не прелюбодействуйте!», «Молитесь!», «Поститесь!», «Венчайтесь!», «Покайтесь!». Антон был одержим лаврами литературного генерала, но так как в Крыму не было никаких мало-мальски значимых творческих объединений, то он основал свою организацию «Союз православных писателей имени Сергия Радонежского». Так как настоящие писатели не шибко стремились вступать в союз Соседина, то он записал в члены организации жену и маму. Разумеется, он хотел нажиться на членских взносах и после того, как попросил супругу внести средства за участие в организации, то моментально получил от неё по лбу скалкой. Разгневанная жена лишила Антона карманных денег, и ему приходилось натужно волочить свою грузную тушу по симферопольским улицам вместо поездок на троллейбусе. Как и все советские мужья Соседин отдавал жене всё заработанное до последней копейки. При рождении он получил украинское имя Богдан, с которым нечего делать в русской литературе и поэтому уже в зрелом возрасте стал по документам Антоном. Новое имя он выбрал как дань уважения Чехову.

    Антон недолюбливал Небеседина за легкость в изложении мыслей, фривольное поведение в литературной среде и обласканность вниманием критиков. Соседину казалось, что Вениамин нагло ворует идеи его гениальных материалов и занимается плагиатом. Антон грозился подать в суд на Небеседина, если тот не прекратит калькировать его опусы. Естественно Вениамин не обращал внимания на больного на всю голову Соседина и не читал его статьи. Небеседин жалел, что однажды дал Антону адрес своей электронной почты.

– Антошик, ты конечно у нас герой! Сидишь себе ровно на жопе в Крыму, где сейчас все тихо спокойно и гавкаешь оттуда на весь мир! Да, пиариться на костях нехорошо, я согласен, но я это всё видел своими глазами! Прикажешь весь этот ужас держать в себе? Ты думаешь со всем этим можно спокойно жить?! Ты хоть раз на митинге был за последний год?! Видел живьем огнестрел с кровякой?! Знаю я таких диванных атаманов как ты! Мама попу вытирает мягкой бумагой, жена с ложечки кормит протёртым яблоком, а он весь в думах об изящной словесности и судьбах России! – отписался Небеседин.

– Ты бесстыжий подлец! У тебя нет ничего святого! Советую тебе немедленно пойти в ближайший храм, перекреститься, поставить свечку и поговорить по душам с батюшкой. Православие всегда снисходительно относится к пакостникам, честно раскаявшимся в своих дрянных поступках. Иоанн Креститель говаривал, что нравственное очищение возможно только в условиях полного доверия к Богу и осознания своего места в мире падшим человеком, – написал Антон.

– Что за бредятину ты несешь? Может мне еще выпить из кадила литр самогона, освященного батюшкой и закусить просвирной, которую матушка неделю носила в подоле платья?! – написал Вениамин.

– Не богохульствуй! Как ты смеешь так отзываться о представителях Бога на земле? Святой отец выбирает своими наместниками самых достойных сынов и дочерей рода человеческого! – написал Соседин.

– Антошик, едрен батон, ну завяжи уже с писательством! Не твоё это дело, не твое! В Одессе таким как ты обычно говорят: «Не можешь срать – не мучай жопу!»! Что ты прицепился ко мне как банный лист, а?

– Таких как ты небесединых надо изолировать от общества! Вы заражаете народ чумой цинизма и бациллой безверия! Вы портите население язвой бездуховности!

– Наша песня хороша – начинай сначала! Соседин, иди проспись! Хватит мне с бодуна всякую ересь писать!

     Небеседин закрыл электронную почту и принялся просматривать с левого аккаунта в фэйсбуке страницы представителей либеральной интеллигенции. Он превентивно внес в черный список на своем основном аккаунте всех проамериканских шестерок, тявкавших на Россию. Жидобандеровцы радовались смертям русских патриотов в доме профсоюзов и называли между собой погибших «копчёной сотней». Вениамин и не ожидал другой реакции от этой насквозь прогнившей публики, так как досконально знал их гнусные нравы. Стихотворец Берл Херснимский, которому раввин в синагоге обрезал поэтический дар сразу после рождения, писал, что наконец-то сдохли проплаченные Кремлем агитаторы, мешавшие становлению украинской государственности. Херснимский видимо забыл, как годом ранее ездил в Москву получать денежное вознаграждение за победу в конкурсе подражателей Иосифу Бродскому и клятвенно уверял столичную богему в том, что Одесса всегда была, есть и будет русским городом. В юности он был осведомителем КГБ и закладывал своих однокурсников-антисоветчиков, но теперь любил приврать, что был диссидентом и вызывался на допросы в органы исключительно из-за своей подпольной деятельности, направленной на свержение советской власти. Берл менял свои политические взгляды практически ежемесячно в зависимости от текущей обстановки. Он сочинял стихотворные оды всем одесским градоначальникам и губернаторам, долго не засиживавшимся на своих местах. Херснимский снимал шляпу даже перед самыми незначительными работниками прокуратуры. Берл низко кланялся перед каждым судьёй и милицейским начальником. Он был очень плодовитым и корыстолюбивым поэтом, легко соглашавшимся за деньги сочинять поздравительные вирши всяческим чинушам. Херснимский прославлял в стихах руководителей таможни, пожарнадзора и санэпидемстанции, а как только их снимали с должностей, то Берл немедленно клеймил их на своей странице в фэйсбуке взяточниками, сволочами и хапугами. В литературном кругу он нажил целую армию недоброжелатей и его поэтические экзерсисы пинали все кому не лень. За долгие сорок лет потуг на высокую поэзию Херснимский обзавелся лишь одним ярым защитником своего творчества. Разумеется, это был Антон Соседин.

    Либеральные трепачи устроили виртуальную пляску на костях мучеников, сгоревших в доме профсоюзов. Они радовались как-будто были уничтожены серийные убийцы, маньяки-педофилы или живодеры, насилующие собак. Либеральное шапито давно уже держалось только на круговой поруке, вранье и лицемерии. Инертные борцы за свободу и демократию постоянно пускали пыль в глаза несведущим одесситам, дабы они уверовали в их значимость и авторитетность. На самом деле мнение светил либеральной мысли в городе значило не больше, чем мнение безграмотной торговки семечками, продающей свой товар на станции «Раздельная». Дело в том, что точка зрения абсолютно любого либерального говоруна не подкреплялась финансовым благосостоянием. Местечковая демократическая шушера была беднее, чем церковные мыши и довольствовалась жалкими подачками от своих хозяев. Самые обеспеченные либеральные деятели ездили зайцами на общественном транспорте и скоморошничали за жалкие двести долларов в месяц на убогих городских телеканалах. Они любили кричать на каждом углу, как они любят Одессу, правда слова так и оставались словами. Никаких действий по сохранению разрушающихся памятников архитектуры с их стороны не было. Феномен либеральной интеллигенции заключался в том, что они и не пытались создавать новые культурные ценности. Нищие демократы не писали книг, не снимали фильмов, не рисовали картин, не лепили скульптур, не устраивали новые театральные постановки. Они только торговали рожами на открытиях бесчисленных мемориальных досок и пытались приватизировать право говорить от имени той Одессы, которая давно уже стала замшелым мифом.

      Либеральные интеллигенты сильно страдали из-за того, что вовремя не уехали в Израиль, США или Германию. Они в свое время побоялись бросить все и улететь в неизвестность. Они наивно верили в то, что новая независимая Украины непременно одарит их всеми благами цивилизации за неумелый пересказ баек Утёсова и знание рецепта приготовления фаршированной рыбы. Чуда не случилось, и ленивые болтуны оказались на обочине жизни. Им постоянно приходилось унижаться. Каждые выходные либеральные тугодумы ходили утром по Привозу и с важным видом пробовали балык, творог и брынзу. Они имитировали дегустацию с целью последующего приобретения продуктов, а на самом деле пытались досыта наесться бесплатными кусочками. Продавщицы вскоре раскусили трюк никогда ничего не покупавших снобов и стали гнать их половыми тряпками от своих прилавков.

    Больше всего безденежные демократы пресмыкались перед владельцами ресторанов. За возможность полакомиться туристическими объедками они готовы были круглосуточно петь осанну хозяину любой тошниловки, в которой стейк по фирменному рецепту от шеф-повара готовится из умершей естественной смертью дворняжки, отбитой до неузнаваемости молоточком и отмоченной в уксусе.

     Либеральная шваль опасалась Небеседина. Лакеев американизма смущала его откровенно пророссийская патриотическая позиция, демонстративное неуважение к дутым персонам и резкость в публичных высказываниях. Вениамин не церемонился с теми, кто оплевывал Русь в своих грязных газетёнках и телепрограммах с нулевым рейтингом. Он постоянно уличал во лжи демократическую тусовку и не стеснялся самых суровых слов в адрес слуг Запада.

     Однажды Вениамин опозорил местную либеральную интеллигенцию на всю страну. Демократы решили собрать средства на установку памятника скрипачу Давиду Ойстраху. Они устроили массированную кампанию в региональных СМИ, заявляя о том, что Ойстрах это легенда Одессы и память о нём должна остаться на века. Небеседина насторожила эта ситуация. Долгие годы про Ойстраха никто и не вспоминал, а сейчас резко стали его любить больше, чем самого Жванецкого! В банке открыли счет на имя Берла Херснимского. Реквизиты для отправки пожертвований на установку памятника заполонили все городские группы в социальных сетях и новостные сайты. Вениамин понял, что эта афера и нужно непременно вывести либеральное жулье на чистую воду. Небеседин не увлекался детективами и не имел опыта расследований. Поначалу он долго копался в городских архивах и выяснял подробности биографии скрипача, но это не дало никаких наводок. Он расспрашивал об Ойстрахе преподавателей музыкальных школ и академии имени Неждановой, но все безрезультатно. Вениамин слушал сохранившиеся записи концертов скрипача и просматривал его фотографии в интернете. Он интуитивно чувствовал, что разгадка близка, но все не мог нащупать нужную ниточку.

    И вот Небеседин решил расспросить об этой затее своего приятеля скульптора Чечеленко, также недолюбливавшего либералов. Чечеленко и открыл тайну памятника Ойстраху. Отец заслуженного скульптора Украины Салмановского в свое время вылепил на заказ прижизненный памятник Никите Хрущеву. Старший Салмановский получил аванс, а когда закончил работу, то ценителя кукурузы сняли с должности генсека и памятник стал никому не нужен. Хрущев и Ойстрах были внешне похожи. Оба лысые, упитанные, щекастые, круглолицые. После смерти отца и Ойстраха младший Салмановский чуть видоизменил лицо Никите и присобачил ему скрипку. Памятник Ойстраху уже фактически был готов, а все собранные деньги хотели разворовать Херснимский сотоварищи. Небеседин бесцеремонно заявился в мастерскую к Салмановскому, сфотографировал Хрущева со скрипкой и выложил снимок в фэйсбуке со своими пояснениями. Разгорелся скандал, сбор средств тут же приостановили. Херснимского вызвали в прокуратуру и хотели возбудить дело по статье «Мошенничество», но он откупился и не сел на скамью подсудимых.

    Начитавшись либеральных мерзостей Небеседин стал собираться на Куликово поле, где должен был состояться традиционный воскресный митинг. Всю весну в последний день недели в 14-00 у дома профсоюзов собирались русские патриоты. Они хотели быть услышанными официальным Киевом, но власть не обращала на их требования никакого внимания. Они выступали за бюджетную реформу, федерализацию и придание русскому языку статуса государственного в Украине. Хунта лишь арестовала вожака Куликова поля Антона Давыденко и не думала считаться с мнением русской Одессы. Спецслужбы получили полный список подписей под требованием реформ. Всех подписантов вызывали на допрос в здание областного управления службы безопасности Украины на Еврейской улице и проверяли на предмет причастности к диверсионным группам. На русских активистов спешно фабриковались дела об измене Родине, хотя их Родиной были Советский Союз и Россия, но никак не Украина. Вениамину не раз предлагали поставить свою подпись под требованием реформ, но он все время вежливо отказывался. Небеседин знал, что в Украине оставлять автограф можно лишь в ведомости на получение заработной платы.

     Так как джинсы и футболка были запачканы кровью после субботнего инцидента, а гладить вещи Вениамину не хотелось, то он облачился в спортивный костюм одесской «Барселоны», подаренный ему Бондарем. Серое питерское небо было редкостью для майской Одессы, но четвертого числа оно пришлось кстати. Палящее солнце не сочеталось с траурным настроением горожан. Небеседин не стал брать зонтик и пошел на Куликово поле, несмотря на моросящий дождик.

     У входа в дом профсоюзов толпились люди всех возрастов. Субботняя разгневанность сменилась воскресной печалью. К колонне здания был прислонен черный щит с надписью белыми буквами «Помним Хатынь» и крестом.

– Пустите нас внутрь, ироды окаянные! – женщина преклонного возраста обращалась к милиционерам, преграждавшим путь внутрь.

    Всем было трудно привыкнуть, что уничтожен помост, с которого вещали политики. Вместо снесенного помоста ораторы становились на ступени у входа в дом профсоюзов и по очереди бурчали в барахлящий мегафон. Речи были нечленораздельные, разобрать что-либо было трудно.

– Поеду в село, возьму ружье и перестреляю всех бандеровцев к чертовой матери! – вслух произнес обросший щетиной мужик лет сорока, скорее всего нетрезвый.

    Желающих попасть внутрь дома профсоюзов становилось все больше. Толпа напирала, но милиция удерживала позиции. К ментовскому начальнику подошли переговорщики из числа активистов русского движения. Беседа продолжалась недолго, и милиционер разрешил всем желающим пройти внутрь. Вениамин не решился ломиться вместе с толпой. Он был морально не готов бродить по столь страшному месту. Дождь усилился, Небеседин сделал глубокий вдох и зашел в дом профсоюзов через крайнюю дверь справа. Магазинчик с канцелярскими принадлежностями в вестибюле особо не пострадал. Аккуратные стопочки тетрадей лежали на стеллажах. Никто не мародерствовал.

     В вестибюле было черным черно. Людям приходилось переступать через груды обугленных досок. Никто ничего не говорил. Все ужасались увиденному. Стояла гробовая тишина.

   Вениамин поднялся по центральной лестнице на второй этаж. Перила оплавились. От оконных рам не осталось ничего. Ему приходилось переступать через груды черных обгоревших вещей, не поддававшихся идентификации. На втором этаже он увидел сидящую на корточках женщину с повязанным на голове платком. Она поставила в перевернутую солдатскую каску длинную тонкую свечку и молилась. В коридоре на втором этаже Небеседин увидел во многих кабинетах выбитые двери, за которыми были решетки. В пятницу спасавшиеся от пожара и фашистских карателей русские патриоты вынуждены были играть в страшную угадайку – выбиваешь дверь и надо, чтобы за ней не было решетки с замком. Вениамин завернул в один из кабинетов, чьи окна выходят прямо на площадь. У окна валялся деревянный щит с наклейкой «Одесской дружины». В кабинете был порядок. Лишь старый телефон с циферблатом упал на паркетный пол, давно не знавший циклёвки и лакировки.

      Потом Небеседин зашел в кабинет, чьи окна находятся с торца здания. Там все было вверх дном. Разбитые горшки с кактусами, разломанные столы, раскуроченные стулья, сорванные шторы. Подоконник был усеян бумагами. Вениамин сообразил, что утром видел на записях в интернете, как с этого кабинета в пятницу через окно эвакуировались люди. В коридоре он наткнулся на старушек, сооружавших мемориал из икон и хоругвей. Он поднялся по боковой лестнице на третий этаж и сразу же увидел перед собой засохшую лужу крови. Трупов уже нигде не было, иначе бы милиция не пустила зевак внутрь здания. Вениамин заглянул в одну из открытых дверей и увидел, как типичные офисные труженицы второй свежести впопыхах забирали документы со своих рабочих мест. Было понятно, что дом профсоюзов отныне гиблое место, где никто не захочет арендовать помещения.

     Небеседин наткнулся возле центральной лестницы на взрослого мужчину с двухлетним малышом на руках. Вениамин не мог понять, зачем нужно тащить с собой ребенка в братскую могилу русских патриотов. Он с недоумением посмотрел на недальновидного отца и, закашлявшись, спустился вниз. Вениамину тяжело дышалось в выгоревшем здании. Небеседин не смог находиться внутри дома профсоюзов больше пяти минут. Уже на выходе он заметил в мусорной урне каску с символикой «Правого сектора».

    Народ прибывал на площадь, несмотря на дождь. Пенсионерка умело обращалась с планшетом, ловко переключаясь с российских телеканалов на новостные порталы и обратно. Старикам не оставили другого способа получать информацию без налета киевской пропаганды. За видеооператором украинского национального канала по пятам ходили возмущенные одесситы и высказывали свои претензии:

– Уроды! Вы не показываете правду людям! Все перевираете по указке ваших заокеанских кукловодов! Пошел вон отсюда, гнида бандеровская! Убирайся по-хорошему пока по морде не получил! Скотина поганая, как тебе не стыдно лгать народу?!

     Трое шустрых молодых людей ловко забрались на подоконник на первом этаже и прикрепили большой российский триколор. Небеседин сразу узнал этот флаг России размером три на восемь, который патриоты несли по центральным улицам города 10 апреля на день освобождения Одессы от фашистских захватчиков. Собравшиеся на площади встретили триколор продолжительными аплодисментами, и принялись скандировать «Россия! Россия! Россия!». Каждое русское сердце на Куликовом поле учащенно стучало при виде триколора на первом этаже дома профсоюзов. По могучим голосам патриотов было понятно, что русские не собираются капитулировать на радость разбушевавшихся украинских националистов.

    Барахливший мегафон исчез. Вместо него ораторы стали вещать в микрофон, подключенный к усилителю и колонкам. Слово взял депутат облсовета от коммунистической партии Роман Байков. Он был одет в черный кожанный пиджак и напоминал чекиста двадцатых годов прошлого века.

– Во-первых, я хочу сказать, что нам всем надо взять себя в руки. Во-вторых, я обещаю, что мы обязательно восстановим наш сожженный палаточный лагерь на Куликовом поле. В-третьих, я уверен, что мы добъёмся наших неоднократно озвученных целей. И еще мы будем добиваться того, чтобы погибшие в доме профсоюзов были похоронены прямо тут на Куликовом поле у мемориала борцам за власть советов, – патетично произнес Байков.

     Горожане поддержали слова Байкова аплодисментами и одобрительными возгласами.

– Все на Преображенскую к зданию городской милици – не допустим отправки в суд наших арестованных! – прокричал в микрофон Байков и люди начали формировать пешеходную колонну.

– Мужчина, вон у дерева активистки собирают деньги в помощь семьям погибших – дайте пару гривен, если вам не затруднительно, – неожиданно обратилась к Небеседину колоритная одесситка с характерным акцентом.

    Вениамин прислушался к совету от дамы в возрасте, подошел к активисткам и кинул в обыкновенный целлофановый кулек несколько помятых купюр. Никаких специальных прозрачных урн как при сборе средств нуждающимся инвалидам у женщин не было.

– Активно жертвуют? – спросил Небеседин.

– Только за последний час тысячу двести гривен собрали, – ответила активистка.

    Пешая колонна начала движение от Куликова поля в сторону железнодорожного вокзала, и Вениамин присоединился к патриотам, шедшим вызволять своих товарищей из ментовского плена. Он заметил хромающего седого незнакомца с перевязанной головой. Вениамин видел его среди антимайдановцев в пятницу на Александровском проспекте и нынче обрадовался, что тот, несмотря на повреждения, остался жив. Колонна русских патриотов шла по проезжей части без всякого милицейского сопровождения. Никто из автомобилистов не осмелился бибикать толпе взвинченных граждан, потерявших друзей и знакомых двумя днями ранее. Лил неслабый дождь, но никто и не помышлял о том, чтобы спрятаться под навес и переждать небесную неприятность. Арестованных могли с минуту на минуту отправить в суд или чего хуже этапировать в Киев, где лояльные хунте судьи закрыли бы их всерьез и надолго.

     Небеседин весь промок. Его спортивный костюм впитывал влагу как губка, но Вениамин и не думал о том, чтобы развернуться и пойти домой. Он смелой поступью шагал по лужам вместе с сотнями таких же отчаянных храбрецов, готовых свернуть горы, чтобы их друзья вновь очутились на свободе. Колонне уже нечего было бояться. Марширующие понимали, что они унаследовали гены своих непобедимых дедов, которые, несмотря на все невзгоды, сумели отстоять Родину от фашистского нападения и заставили немцев сложить оружие. Одесские патриоты осознавали, что они носители могучего русского духа, вдохновляющего бойцов на ратные подвиги во славу Отечества. В пути марширующие разминали кулаки, так как догадывались, что могут быть провокации и надо быть готовыми ко всему. Чтобы не продрогнуть Небеседин успел по дороге заскочить в столовую и выпил там горячего чая с лимоном.

     Вениамин был уверен лишь в том, что на Преображенской будет присутствовать Милашкина. Без нее не обходилась ни одна заварушка в городе. Валерию притягивали конфликты и разборки. К городскому управлению милиции было не пробиться. Около пяти тысяч человек пришли с требованием немедленно освободить всех задержанных 02 мая на Греческой и Куликовом поле.

– Свободу героям Одессы! – скандировали собравшиеся горожане.

    Юркий Небеседин сумел пролезть к воротам здания. Милашкина уже была тут как тут и фиксировала все происходящее на камеру телефона. Толпа начала напирать на ворота-ролеты с механическим подъёмником, но они не поддавались.

– Если вы сейчас же не выпустите всех задержанных, то мы снесем ворота и сами освободим их! – кричал в мегафон один из активистов.

  Толпа налегла посильнее на ворота, и они дали трещину. Через считанные секунды друзья и родственники арестантов хлынули во внутренний двор городского управления милиции через образовавшийся вход. И тут мудрый Карабаджак взял на себя ответственность и принял волевое решение освободить всех задержанных. Он понимал, чем это для него может обернуться, но совесть и гражданский долг затмили карьерный прагматизм. Он приказал открыть камеры изоляторов и немедленно выпустить всех арестованных в пятницу во время беспорядков.

    Уставшие, измученные, проголодавшиеся и понурые арестанты мигом приободрялись, очутившись в объятиях родных и товарищей. Так встречали на перронах поезда с победителями в 1945 году. Толпа во внутреннем дворике ликовала и качала на руках своих героев. Сильный ливень никого не смущал. Небеседин торжествовал вместе со всеми и всматривался в лица выходящих из здания изолятора.

– Саня, родной ты мой, как я рад тебя видеть! – выкрикнул Вениамин, увидев опухшую физиономию Добронравова.

– Веник, ты как всегда оказываещься в нужное время в нужном месте!

– Сань, как сам? Рассказывай что там и как.

– Меня мусора упаковали на Греческой. Я одному бандеровцу по кумполу зарядил с кулака и вырубил его. Хотел убежать, но мусоров было трое, все молодые, а я в возрасте уже. Мордой в асфальт ткнули, нацепили наручники и затащили в бобик. Всего наших в изолятор доставили шестьдесят семь человек. Мест в камерах не хватало и некоторые сидели прямо на полу в коридоре под надзором ментов. Кормили херово. Каша перловая слипшаяся в комок и тухлая селедка. Противно жрать такую гадость, но выбора не было. В коридоре вчера днем духотища стояла невыносимая, можно было задохнуться. Все ещё потом воняют. Мы еле уговорили ментенка, чтобы он открыл окно и проветрил в коридоре. Хоть пускали в милицейский туалет, там цивильно все. Параши в камерах похуже будут.

– Самочувствие как? – спросил Небеседин.

– Не ахти. Хочу помыться и выспаться нормально в человеческих условиях рядом с женой.

– Сань, ну ты теперь настоящий мужик с большой буквы. Не струсил перед фашистской нечистью и не сдулся в изоляторе. Респект тебе и уважуха как говорится!

– Спасибо Веник! Я всегда знал, что ты нормальный пацан, не то, что эти либеральные понторезы!

– Жду новой серии арт-объектов, на которой Ленин будет уничтожать бандерлогов!

– Все непременно будет – дай только прийти в себя!

    Небеседин вернулся домой с Преображенской полностью опустошенным морально. Он не знал, о чем ему писать впредь, с кем общаться, куда ходить гулять и где черпать вдохновение. Вениамину хотелось немедленно уехать в какое-нибудь тихое спокойное местечко, где нет перестрелок на улицах и горожане заняты своими личными делами, а не выяснением отношений между собой на кулаках. Он открыл свою страницу в фэйсбуке и принялся просматривать входящие сообщения. Небеседину написало много незнакомых людей, благодаривших его за честный и правдивый репортаж с места трагических событий. Вениамин не отвечал малоизвестным персонам и уже хотел закрывать свою страничку, как вдруг пришло сообщение от таинственной мадам, сумевшей его заинтересовать:

– Здравствуйте Вениамин! Я прочитала в «Известиях» ваш репортаж из Одессы и поражена вашим умением тонко подмечать и передавать детали. В вашем материале есть эффект присутствия и ощущается авторская оптика. Я редактор программы «Прямой эфир» на телеканале «Россия» и хочу пригласить вас к нам на завтрашнюю передачу в Москву.

     Сначала Небеседин воспринял сообщение как чью-то злую шутку и веселый одесский розыгрыш, но потом решил ответить таинственной мадам:

– Если оплатите перелет туда-обратно и проживание в гостинице на четверо суток, то я согласен.

– Хорошо, нам подходят ваши условия. Скажите ваш номер паспорта, чтобы мы немедленно купили вам электронный билет на рейс «Одесса – Москва».

    Вениамин отправил ей сообщением две буквы и шесть цифр, выбитые вверху на первой странице его паспорта.

– У нас запись эфира завтра в 12-00. Чтобы успеть вам придется лететь рейсом в 01-40. Вам подходит? – отписалась мадам.