Текст книги "Поместный собор Русской Православной Церкви в Троице-Сергиевой Лавре и Избрание Патриарха Пимена"

Автор книги: Всеволод Кривошеин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Гостей встречал П.В. Макарцев, помощник Куроедова.

–" Владыко Василий, добро пожаловать! – вскричал он приветственно, искусственно-дружеским тоном. -Как Ваше здоровье?"

–" Хорошо, слава Богу! – отвечаю ему в том же духе. – Ни на что не могу жаловаться".

– " Это самое главное", – отвечает Макарцев. На этом разговор наш прекращается. Наблюдаю, как все подходят здороваться к Куроедову, опять выстраивается длинная шеренга людей, пытаюсь и я пристроиться в конце. Понимаю, что придется долго ожидать и решаю, что не стоит, достаточно, что поздоровался с Макарцевым. Вскоре начинаются приветственные речи....

Вечер, 4 июня

В Большой зал Государственной Консерватории, мы едем вечером к 20 часам. Ожидается большой концерт. Беру программу и сразу вижу, что Фурцева действительно запретила монашескому хору игумена Матфея участвовать в концерте. В первоначальной программе, которая была нам роздана до начала концерта хор значился, а теперь его нет. В первом варианте программы стояло: 1. Смешанный хор Матвеева; 2. Мужской(монашеский) хор игумена Матфея; 3. Симфонический оркестр дирижера Светланова. Более того, почему– то "пострадал" и был заменен "Китеж"– Римского -Корсакова, на Чайковского "1812год".

Между тем, как стало известно, с регентом Матвеевым произошел несчастный случай. Когда он возвращался из Лавры, после избрания Патриарха, его машина столкнулась с другой, в результате Матвеев получил небольшое сотрясение мозга и регентовать не смог. Его заменил Комаров, бывший регент Елоховского Патриаршего Собора. На качестве программы исполнения это не отразилось, говорят, что Комаров как регент выше Матвеева.

Перед началом концерта, я шел по коридорам Консерватории, когда ко мне подошел священник, он предложил мне программу со словами: " Не хотите ли программу на духовный концерт?"

– "Духовный? – удивился я. – А что же в нем духовного? Простоторжественный концерт".

Лицо священника, иеромонаха из Лавры, выразило недоумение. Но в следующий момент, он догадался, что я имею в виду, улыбнулся и сказал мне: " Ах, Вы уже знаете? Действительно, не духовный. Но не огорчайтесь, хор игумена Матфея Вы услышите в Лавре в воскресенье в трапезе".

Войдя в зал, я встретился с А.Л.Казен-Беком.

– " А Вы знаете, почему программа концерта переменилась? – спросил я его, – хора игумена Матфея сегодня не будет".

– " Почему?" – удивился он.

– " Да потому что Фурцева запретила! "– сказал я.

Лицо Казен– Бека исказилось гримасой, и он полушепотом, но весьма энергично выругался по ее адресу.

Усевшийся рядом со мной митрополит Аксумский Мефодий, Александрийской Патриархии, тоже возмущался отсутствием монашеского хора.... и ругал Фурцеву. Я видел, как вошел в зал Куроедов и занял место в первом ряду налево от прохода. Концерт можно было начинать.

Мы вернулись в гостиницу уже поздно. Было уже около двенадцати часов ночи, когда, поужинав, я стал направляться к выходу из зала. За столиком у самого выхода из зала, сидела компания служащих "иностранного Отдела" Кудинкин, Казен-Бек, Буевский, Игнатьев ( прибывший на Собор из Болгарии). Я подошел к ним. Казан– Бек вскочил и начал нервно – возбужденно говорить. Видно было, что он слегка подвыпил, что с ним, как говорят, случается редко.

Он начал мне горько жаловаться, что его никуда не выпускают за границу:" Знаете, Владыко, не только в "настоящую заграницу", во Францию или Америку, но и в "братские" страны. Подал прошение поехать в Югославию. Отказали! А между тем мне нужно туда поехать для одной церковной исторической работы, которую я хочу написать. С трудом пустили только раз в Болгарию, да и то потому, что Патриарх Болгарский потребовал. А другие то постоянно ездят!"

Он весь кипел от возмущения, а Игнатьев пытался его остановить: " Успокойся, не говори так много".

Этот Игнатьев, уже пожилой человек, старый эмигрант, живущий в Болгарии. В прошлом он состоял в партии младороссов, во Франции. Как я потом узнал, он, пишет в ЖМП церковные статьи, преимущественно о жизни Болгарской Церкви. Пишет не плохо, но вполне в "лояльном" духе.

Сейчас воспользовавшись моментом, он прошептал мне: " Не думайте, что я Вам не сочувствую... я вполне согласен с Вашим заявлением на Соборе. Но мы не можем говорить, а Вы можете! Вот вся разница... и, пожалуйста, продолжайте говорить и писать".

Кудинкин перебил его и опять, в который раз задал мне вопрос. Он задавал его мне почти каждый день на протяжении всех этих дней в Москве и Лавре: " Как Вам нравиться Собор? Какие Ваши впечатления?"

По началу я ему отвечал: " Подождите, Собор еще не начался ",– а потом... " неплохо, удовлетворительно, ничего... ". Ему очень хотелось, чтобы я всецело восхвалял все происходящее на Соборе. Но этого по совести я не мог делать, а раскрыть ему все, что я думаю, считал не возможным.

Сейчас я ему сказал: " В общем, хорошо...".

В ответ на это Кудинкин разразился патриотической тирадой: " Мы русские, очень скромны, слишком скромны! Мы спасли Европу от татар, потом спасли ее от Наполеона, в последнюю войну от Гитлера. Все другие народы трубили бы об этом по всему миру, хвастались бы,... а мы замалчиваем или говорим.." удовлетворительно", " неплохо", " в общем, хорошо". А надо говорить– "прекрасно"!" Я позавидовал его патриотическому оптимизму.

А относительно Казен-Бека я вспомнил его реплику на Соборе. Он был переводчиком у Виллебрандса, подходит ко мне и говорит: " Владыко, вот если посмотреть на собравшийся здесь епископат Русской Церкви, на их лица, то скажу Вам, слава Богу, благоприятное впечатление. А вот посмотреть на лица батюшек... уже хуже".

=

7 июня

С утра этого дня я отправился один на машине в церковь Воскресения в Филипповском переулке(теперь ул. Аксакова) на Арбате. Я никогда раньше не бывал в этой церкви, и мне хотелось там побывать. Это бывшее Иерусалимское подворье. Водитель машины не знал этой церкви, им мы долго блуждали по улицам Арбата, прежде чем нашли ее.

–" А почему Вы хотите сегодня в церковь? – спросил он меня. – Разве сегодня праздник?" И тут сам вспомнил: " Ах да! Сегодня ведь Духов День!"Церковь была старинная, очень красивая, но маленькая. Народу полно. Девятнадцать причастников. Время прошло быстро и после службы я вернулся в гостиницу.

Я решил позвонить в "иностранный Отдел" и узнать, дано ли мне продление визы для пребывания на территории СССР. Хоть они и уверяли меня, что все будет сделано и, что они сами пришлют мне паспорт с продлением в гостиницу, я был не спокоен.

К телефону подошел Б.С. Кудинкин.

–" Ну, как? – спросил я его. – Продлили паспорт?"

– " Плохо, Владыко, – отвечал он, – неудача. Отказали".

–" Как? Почему отказали? – спрашиваю я. – Вы же сами уверяли, что все будет сделано и будет полный порядок".

– " Не знаю, не могу понять... но это не только Вам. Всем отказали" сказал Кудинкин.

– " Неужели и Владыке Антонию Блюму, отказали? – настаиваю я

– " Сначала да.. И ему, и Патриарху Александрийскому, который хотел ехать в Одессу, где у него подворье. И Владыке Петру и Алексею тоже. Но потом в дело вмешался митрополит Никодим, нажал по телефону через Куроедова на кого-то... В результате Владыке Антонию и Патриарху Александрийскому продлили. Но спутнику митрополита Антония протоиерею Сергию Гаккелю отказали".

– " А епископу Иринею Баденскому?" – допытывался я.

– " Ему не надо было продлевать разрешения, он имел его еще из Германии. А двум его спутникам, тоже отказали". – Кудинкин отчитался мне полностью, но я был возмущен.

В конце разговора, Кудинкин добавил, что митрополит Никодим хочет меня повидать перед отъездом и просит быть у него в Отделе в половине шестого вечера.

Безусловно, что отказ в продлении мне визы на неделю, с правом поездки в Ригу и Крым, я воспринял как санкцию за мое выступление на Соборе. В общем, это можно было предвидеть. Но прежде чем увидеться с митрополитом Никодимом, мне хотелось удостовериться в правоте аргументов и фактов Кудинкина, с продлением виз для других.

Я позвонил митрополиту Антонию Сурожскому, он мне сказал, что у него с продлением все в порядке и более того, что у о. С. Гаккеля тоже не будет проблем(так обещали!) А о трудностях никто ему не говорил.

Епископ Петр сказал, что у него еще не исчерпалось время пребывания на территории СССР, он тоже просил немного продлить и ему сказали, что продлят. У меня же кончалась виза завтра 8 июня! Что касается членов бельгийской делегации, диакона С.Рейнгардта и Драшусова, то они сами, торопясь вернуться на работу, уехали уже сегодня утром. По тем же причинам улетел одновременно с ними и Лосский. То, что касается епископа Дионисия, у которого виза еще не кончилась, оставался больным в Лавре, где к нему вызывали местного доктора. Так что, в сущности только мне или, во всяком случае, почти только мне отказали в продлении срока пребывания в СССР. Я расценил результат разговора с Кудинкиным, как санкции по отношению ко мне. Впрочем, всем кому я об этом рассказал, оценивали эту ситуацию также. Позвонил своему брату Игорю, о. Шпиллеру. Брат жалел о моем внезапном отъезде и что мы с ним больше не увидимся.

В назначенное время я был в кабинете митрополита Никодима. Он сразу начал мне объяснять, почему мне отказали в продлении визы: " Владыко, в пятницу и субботу ОВИР закрыт, а Ваша виза кончается во вторник. Когда наши люди пошли хлопотать о продлении, им сказали, что уже поздно, потому что виза кончается на следующий день... нужно уезжать".

Тут возникает первая неточность, подумал я – ОВИР по пятницам открыт по утрам.

– " Да ведь я дал свой паспорт для продления визы еще до начала Собора, да еще несколько раз напоминал.." – возразил я.

– " Во время Собора все были так заняты, что не могли заниматься паспортами", – ответил митрополит Никодим.

– " А почему же другим продлили?"

– " Ну, потому что у других виза не кончалась на следующий день... было время хлопотать". То что говорил митрополит Никодим не соответствовало действительности и было внешне искусно подстроено. А главное находилось в противоречии с тем, что утром мне говорил по телефону Кудинкин. Ведь говорил же он, что " митрополиту Никодиму пришлось для кое-кого "вмешаться, нажать и пробить" продление виз". Я не сослался на свой разговор с Кудинкиным и вообще ничего не стал говорить митрополиту Никодиму. Он был крайне утомлен от Собора.

Вечер я провел у о. Всеволода Шпиллера. Конечно, много говорили о Соборе, обсуждали, кто может быть теперь назначен митрополитом Крутицким. Я сказал о. Шпиллеру, что слышал о двух кандидатах – архиепископ Антоний Минский или архиепископ Сергий Одесский. Первое хорошо, а второе очень плохо, решили мы оба. У о. Всеволода были свои сведения на сей счет.

–" Я слыхал, – сказал он, – что Патриарх хочет, чтобы Крутицким был епископ Самаркандский Платон".

– " Этого не может быть! – страшно удивился я. – Епископ Платон младше всех по хиротонии, да к тому же он малограмотный, примитивный человек".

– " Ну, вот поэтому его и хочет Патриарх Пимен! Ему такого и надо на этом месте. Владыка Платон в прошлом тракторист, из малообразованной семьи, то что называется "от земли" близкий "к народу". Так его и будут называть " Платон, иже во трактористах". Он действительно очень примитивный человек и не потому что из села, а как– то не развит, но зато предан по сыновнему уже много лет Пимену. Всецело его человек. Патриарх Пимен сможет на него уверенно опираться".

– " Я не думаю все же, что его назначат, – сказал я. – Слишком уж невероятно".

В результате, не был назначен ни один из перечисленных выше кандидатов. Эту должность занял архиепископ Курский Серафим, довольно бесцветная личность, заведующий хозяйственным отделом Патриархии.

Закончился наш вечер с о. Всеволодом его рассказом, что против митрополита Никодима составлена записка в 50 страниц небезызвестным Феликсом Карелиным, весьма спорной личностью. Он обвиняет митр. Никодима в ереси модернизма и в извращении Православия. Записка эта, как я впоследствии узнал, предназначалась для Собора, но по неизвестным причинам до нас не дошла и осталась неизвестной. Собором о. Всеволод был, в общем, доволен, что с ним бывает редко.

Уже поздно вечером я вернулся в гостиницу. Ко мне пришел о. Сергий Гаккель и стал рассказывать о своем посещении Макарцева, совместно с митрополитом Антонием.

– " Макарцев недоволен Вами, – сказал о. Гаккель, – и выражался о Вас невежливо. Он говорил, что Вас считали серьезным человеком, но Вы их разочаровали своими действиями".

Больших подробностей мне от о. С. Гаккеля не удалось выяснить, но впоследствии митрополит Антоний мне рассказал, что Макарцев был недоволен не только моим выступлением на Соборе, но и разговорами, а также письмами архиереям. Макарцев, оказывается, спросил митрополита Антония, доволен ли он ходом дел на Соборе, на что митр.Антоний ответил, что не особенно.

–" Почему?" – спросил Макарцев.

–" Потому что все было заранее предрешено", – ответил Антоний.

–" Откуда же это видно?"

На что митрополит Антоний очень хорошо ответил: – " Да хотя бы из того, что заключительное слово Патриарха сразу после окончания прений, было прочитано им по заранее заготовленному тексту".

– " Я Вам хочу напомнить, что у нас в Советском Союзе все заранее глубоко обдумывается и случайностей быть не должно!" – резко ответил Макарцев.

На следующий день в 7 часов утра я выезжал в аэропорт Шереметьево, откуда вылетел в Брюссель, через Стокгольм и Копенгаген. При проходе через таможню меня не осматривали, и весь полет прошел без инцидентов.

До аэропорта меня провожал мой сопутствующий о. Владимир Есипенко и мой племянник Никита.

Брюссель, 11 февраля 1972 года.

Архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Летом 1972 года мне пришлось вновь побывать в России, на этот раз в качестве " туриста". Во время этой поездки мне удалось получить дополнительные сведения об участниках и обстоятельствах Собора и исправить некоторые неточности.

Так, например, я писал, что мне было известно, по крайней мере, о четырех архиереях (участников Собора) сидевших в лагерях – митрополит Иосиф, архиепископ Вениамин, архиепископ Иов, архиепископ Андрей. Как мне стало теперь известно, их было больше. Из архиереев, по крайней мере, двое: будущий Патриарх Пимен,(ныне избранный) проведший в лагерях пять лет (19391941) в сане иеромонаха и мобилизованный оттуда в 1941 году непосредственно в армию(об этом я узнал от моей двоюродной сестры О.А.Кавелина.) А так же митрополит Палладий Орловский, просидевший на Воркуте десять лет(об этом мне стало известно от архиепископа Рижского Леонида).

Митрополит Палладий, как один из старейших по хиротонии, долгое время после кончины митрополита Николая(Ярушевича) считался главным кандидатом в Патриархи, в случае кончины Патриарха Алексия. Его к этому готовили, даже со стороны Советского Правительства было дано согласие. Но в феврале 1970 года, он был послан в Варшаву вместе с епископом Ювеналием. Они должны были представлять Русскую Православную Церковь на торжествах интронизации митрополита Варшавского Василия. Здесь в Польше, у митрополита Палладия "развязался язык" и он начал рассказывать, как он сидел десять лет в лагере на Воркуте.... Об этом довольно быстро стало известно в Москве и кандидатура митрополита Палладия была сразу и окончательно отброшена

– " А каким образом это стало известно в Москве?" – спросил я владыку Леонида Рижского.

–" Так об этом сообщил епископ Ювеналий, в присутствии которого митрополит Палладий рассказывал польским иерархам о своем аресте и лагере".

Кроме того, Вера Александровна Рещикова, рассказала мне в Москве, в то лето 72 года, что из присутствующих тогда на Соборе старых архимандритов, некоторые просидели в советских лагерях по 20 лет.

Мне пришлось тогда же в Москве услышать любопытную версию о причинах отсутствия на Соборе архиепископа Новосибирского Павла.

Как известно, официальная версия, которая мне была преподнесена митрополитом Никодимом, будто бы владыка Павел обварился кипятком. То ли сам обварил себе руки или ноги и поэтому не смог приехать на Собор, то ли его обварили. Он прислал письмо, официально оглашенное на Соборе, что голосует за кандидатуру митрополита Пимена. Мы сидели на знаменитой " колокольне" у о. Всеволода Шпиллера в Москве, удалившись отдельно от других, чтобы побеседовать т вот что он мне сказал:– " Все гораздо хуже и серьезнее с Владыкой Павлом. Он сам был у меня и рассказал как было дело на самом деле".

Рассказ архиепископа Павла

" Я должен был садиться в этот день на самолет, все было готово, билет взят, вещи уложены, когда мне позвонил оперуполномоченный и попросил незамедлительно зайти к нему по срочному делу. Я ответил ему, что очень тороплюсь, так как улетаю на Собор и тороплюсь как бы мне не опоздать на самолет. Оперуполномоченный продолжал настаивать, что дело очень важное, неотложное и что это касается именно моей поездки на Собор... пришлось поехать. Ввели меня к нему в кабинет, он сажает меня в кресло, начинает говорить о всяких пустяках и ничего существенного, ничего серьезного. Так проходит полчаса, я удивлен, смущен, ничего не понимаю, потом опер со мной прощается, и я ухожу в полном недоумении.

Только вернулся домой, опять телефонный звонок и на этот раз из Горсовета. Просят приехать незамедлительно. Опять начинаю возражать, говорю, что окончательно опоздаю на самолет. Вынужден был подчиниться и поехать! Картина повторяется– сажают в кресло, начинают говорить о ерунде, не относящейся к делу, после получаса опять отпускают... Спрашиваю себя, а зачем два раза вызывали и ничего не сказали?

По возвращении домой, не успел я уехать в аэропорт, у меня начались сильнейшие ожоги и боли в задних частях тела и на спине, как раз там, где я сидел и соприкасался с креслами. Пришлось вызвать врача, он вызвал еще двух других, из лучших медицинских учреждений города. Они констатировали, что у меня сильнейшие ожоги по всему телу, вызванные химическими веществами, употребляемыми во время войны. Это вещество не видимо простому глазу и действует через одежду.(Таким же образом в СССР была попытка отравить А.И.Солженицына и профессора литературы Жоржа Нива.– Прим. Арх. В)Я попросил составить протокол, врачи его составили и подписали. По моей просьбе дали мне официальную копию. Впоследствии, как мне стало известно, главный врач, выдавший мне эту копию, был уволен со службы. Боли у меня были такие сильные, что несколько дней я не мог двигаться. Конечно, о поездке на Собор не могло быть и речи".

Этот рассказ Владыки Павла, переданный мне о. Всеволодом Шпиллером, показалась мне маловероятным в своих фантастических подробностях и ненужной сложности. Неужто у чекистов не было более простого и менее "пинкертоновского" способа не пустить владыку Павла на Собор? И зачем весь этот шизофренический детектив? Неужто владыка Павел представлял такую опасность для избрания Патриарха Пимена?

Обо всем этом я рассказал через несколько дней А.В.Ведерникову, добавив, что я сомневаюсь в достоверности рассказа. На что он мне ответил, что " вполне вероятно это правда и такие случаи у нас могут быть".

Мои попытки встретиться с архиепископом Павлом во время моего пребывания в Москве в июле 1972 года оказались не удачными. Я послал ему заранее письмо, извещая, что буду на праздник преподобного Сергия в Лавре. Но он на мое письмо не ответил и на праздник не приехал.

Вскоре я встретился в Ленинграде в Духовной Академии с архиепископом Антонием Минским и передал ему рассказ о "креслах". Владыка Антоний решительно высказался против вероятности версии об отравлении.

– " Если бы власти действительно захотели не допустить владыку Павла на Собор, они могли бы сделать это гораздо проще. Например, вызвать его свидетелем по делу его секретаря, который был под следствием по обвинению в хозяйственных злоупотреблениях. Или придумать какой-нибудь другой административный предлог и просто не разрешить ему поехать в Москву. Не было никакой необходимости сажать его в "кресла". Тем более, что им был известен характер владыки Павла, что он не успокоится, будет кричать на весь свет, что его усадили в кресла и обожгли. Произошел бы громадный скандал, а это властям не желательно".

– " Да, Вы рассуждаете логично. Именно зная характер владыки Павла, его бесстрашие, со стороны властей не нужно было этого делать, но с другой им было страшно выступление его на Соборе. И потом, ожоги были!

Об этом на Соборе официально говорил сам митрополит Никодим",– возразил я.

– " Я думаю, – продолжал архиепископ Антоний, – что многое объясняется тем, что архиепископ Павел давно страдает тяжелыми головными болями. Для лечения он пользуется очень сильными лекарствами. От болей это помогает, но он ими злоупотребляет, и это вредно отражается на организме. Вызывает нарывы на теле, подобные ожогам... вероятно, так было в данном случае".

– " Но почему же именно накануне отъезда на Собор, где его присутствие было для многих нежелательно? – спросил я. – И почему на Соборе говорили об ожогах кипятком?"

Искренне скажу, что вся эта история с "креслами" и ожогами мне оставалась долгое время не ясной и скорее даже комичной. Более того, даже маловероятной!