Текст книги "Канцлер"
Автор книги: Всеволод Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Граф Герберт, сын Бисмарка, уверен, что конь немецких кровей.
– Это чрезвычайно любопытно! – Горчаков едва сдерживал зевоту.
Наталия не видела этого:
– И граф Герберт торгует у графа Андраши этого коня. Спор этот, широко известный в дипломатических кругах не менее, чем споры на Берлинском конгрессе, заинтересовал наше семейство. Дело в том, что мой отец тоже любитель лошадей. Он вырастил рысака сербской крови. Это был конь удивительной резвости и ума...
– Был? Он – скончался? – полюбопытствовал канцлер, чуть не зевая.
– Нет. В Сербию приехал год тому назад богатый русский коннозаводчик Ахончев. Его отец,– указала Наталия.– Господину Ахончеву чрезвычайно понравился наш конь. Он предложил отцу продать его. Отец не соглашался. Я тоже. Но когда господин Ахончев сказал, что на этом коне русский фельдмаршал въедет в Константинополь, мы продали коня. За бесценок!
Горчаков, отвернувшись, всё-таки зевнул:
– Чрезвычайно любопытно.
– Мы полагали, что рысак наш стоит в лагере русских войск в Адрианополе, ожидая решения Берлинского конгресса. И вдруг – описания Августа в газетах, фотографии, рекорды, которые он дает... Не наш ли это Гордый, подумали мы? Но тут ещё затруднение. Мой отец русской ориентации, он не мог пойти в австрийское посольство. Австрийцы сразу подумают, что сербы склоняются к ним...
– Совершенно верно.
– Тогда мой отец захворал, а я попросила капитан-лейтенанта проводить меня в австрийское посольство посмотреть коня. Ведь не могут же подумать австрийцы, что я пришла к ним для дипломатических переговоров?
– Можете быть вполне спокойны, сударыня.
– Одновременно с нами пришли граф Герберт и английский военный атташе. Они спорили о кровях... раскрывают ворота конюшни. Я сжимаю под пелериной нож...
– Позвольте, почему нож?
– Конь, которого я кормила хлебом и овсом, поила водой из нашего родника, будет стоять в австрийской конюшне?! Да что вы, ваша светлость! Я его решила заколоть. Думаю, крикну: "Гордый", он обернётся, и я его – в шею ножом, вот так!
– Такого коня? – Горчаков притворно закрыл рукой глаза, но весело смотрел меж разомкнутых пальцев. – Ужасно.
– Ворота распахнуты. "Гордый",– кричу я. Конь повёртывает ко мне голову. Он! Я бросаюсь с ножом. Но в это время граф Герберт кидается на меня, хватает за плечо, я его за горло, он хрипит...
– Сударыня, у вас страшный характер.
– У нас в горах все девушки такие, ваша светлость.
– Тогда надо мечтать, чтоб ваши горы подольше были неприступными. И что же, зарезали вы графа Герберта? – старик отнял руку от лица.
– Нет.
– Очень жаль.
– Не правда ли, ваша светлость? Его нужно убить. Он отвратителен. У гадкого венгерца ещё более гадкий немец хочет купить сербского коня. Я сожалею, что капитан-лейтенант отнял у меня графа Герберта, хотя, правда, он помял его порядком.
– Вот как! Капитан-лейтенант Ахончев, вы не должны мять сына Бисмарка. Это уже дипломатическое осложнение, в дни конгресса переходящее в конфликт.
– Я не мял его, ваша светлость. Я взял его за шиворот и отбросил.
– На сколько шагов?
– Шагов на десять, ваша светлость.
– А, на десять. Отброшенный на десять шагов немец не изомнётся, его надо отбросить верст на пятьсот от его границы, тогда он кое-что поймёт.
– И опять вы правы, ваша светлость,– восторгалась Наталия.– Ах, как приятно вас слушать! Капитан Ахончев оскорблён, он должен вызвать графа Герберта на дуэль и убить его. И тогда, капитан, я отдам вам моё сердце, а убитого вашего врага буду топтать ногами!
– Сударыня, у меня есть невеста.
– Я самая красивая и самая богатая невеста в Сербии. Я царской крови. А кто ваша невеста?
– Вы знаете её. Это графиня Развозовская.
– Да, она красивее меня и богаче. Значит, вы не будете драться с графом Гербертом? Какая я несчастная! – Девушка заплакала.
– Сударыня,– сказал Горчаков,– разрешите мне успокоить вас. Капитан-лейтенант Ахончев будет драться.
– Тогда, ваша светлость, вы должны устроить так, чтобы я обязательно присутствовала на дуэли.
– Да, да. Я приготовлю вам билет в первом ряду.
– А где это будет происходить?
– На площади, перед Зимним дворцом. Я пришлю вам билеты. До свидания, сударыня, Капитан-лейтенант несколько задержится у меня, а вы при вашей решимости совершенно безопасно можете передвигаться по Берлину.
– Я никого не боюсь. Спасибо за внимание, ваша светлость. До свидания, капитан. Вы убьёте графа Герберта, я уверена!..
Наталия ушла.
Горчаков подождал, пока двери закрылись:
– Приятно, что славянские народы входят в среду европейских, но если они всюду будут входить с таким же шумом, как эта девица, то Европе придётся поохать. Садитесь, голубчик. Итак, вы в неё влюблены? Но ведь она помимо всего прочего совершенно невежественна, она не знает, что такое Зимний дворец!
– Я, ваша светлость, не влюблён. А она не столь невежественна, она взволновалась и не поняла вашей шутки.
– Шутки? Мне сейчас не до шуток, господин офицер. Сейчас вы поедете к себе и подумаете, каких секундантов послать к графу Герберту.
– Но, ваша светлость...
– Вы, я знаю, прекрасно бьётесь на шпагах, а того лучше стреляете?
– Если бы не умел биться на шпагах и не отличал бы курка от дула, я и тогда б не боялся дуэли, ваша светлость. Я опасаюсь, как вы изволили заметить, дипломатических осложнений.
– О, в Берлине столько дуэлей. Немцы их не замечают.
– Но, ваша светлость, если я убью сына Бисмарка?
– У него их много. До свидания, капитан-лейтенант.
Как только Ахончев покинул кабинет, тотчас же растворились двери в гостиную, и поспешно вошли Развозовская и Ахончева.
– Какой смелый офицер! Как предан России и славянству. Его слова заставляют меня передумать моё решение о невозвращении в Россию.
– Покойный мой муж относился, я вижу, к своему сыну пристрастно. Я должна исправить ошибку своего мужа и воспользоваться правами второй матери. Во-первых, он не должен драться на дуэли, ваша светлость...
– Простите, Ирина Ивановна,– перебила Развозовская,– он, разумеется, не должен драться, но какая же вы ему мать?! Он старше вас! Я ему невеста, и именно я должна заботиться о нём. Признаюсь, я не понимала его...
Вошёл слуга и объявил:
– Их светлость, лорд Биконсфильд.
Горчаков обрадовался:
– Приехал? Проси скорей, Да вот что, Лаврентий. Если я тебя крикну два раза: "Лаврентий, Лаврентий", ты не приходи. Приготовь чай. Карту, Нина Юлиановна.
– Какую карту, ваша светлость?
– Карту, которую я вам велел начертить. Да что с вами, сударыня? Ах, понимаю, с вами молодость и любовь...
Развозовская вспыхнула:
– Какая любовь?
– У кого любовь? – вспыхнула и Ахончева.
Горчаков будто не обратил внимания:
– О любви поговорим попозже, а сейчас – карту и прошу вас обождать в гостиной. Не думаю, чтоб лорд Биконсфильд долго задержался у меня.
Развозовская и Ахончева передали ему карту и последовали в соседнюю комнату, а старик закутал ноги пледом, устроился поудобнее и заглянул в карту.
– Превосходно, превосходно! – решил он.– Черта твёрдая, как императорской рукой проведённая.– Потянулся к столу, выдвинул ящик, достал печать, притиснул её к бумаге и положил возле себя карту, а печать убрал.
Только успел он это сделать, как вошёл лорд Биконсфильд, высокий, худой, несколько согбенный. Прядь волос падала вечно на вялое его лицо. Стёклышко блистало в его левом глазу. Поношенный фрак, впрочем, не лоснился, а был, как бы сказать-то, будто бы чуть ветх. Возможно, это происходило и оттого, что у владельца его и носителя была привычка, разговаривая, всовывать руки в задние карманы фрака и помахивать фалдочками в разные стороны. Сейчас же руки лорда были заняты, он держал в обеих крошечный букет подснежников.
Горчаков встретил гостя радушно:
– Дорогой сэр! Биконсфильд! Я безумно счастлив, что вы посетили берлогу умирающего русского медведя, Боже мой! Эти цветы мне? Любимые вами подснежники! И в это время года?! – Старик принял букет из рук гостя и принялся пристально, нарочито громко нюхать.– Амброзия!
Биконсфильд довольно произнёс:
– Учёный немецкий садовод с большим трудом вывел их к моему отъезду, князь. Узнав о вашей болезни, я решил поднести их вам, ваша светлость.
– Миллион, миллион благодарностей, сэр Биконсфильд. Но что я слышу? Вы уезжаете? У вас заболел кто-нибудь в Лондоне?
– Нет, уезжает вся наша делегация. Разве вы об этом не знаете, князь?
– Я никого, кроме врачей, не принимаю. А что случилось?
– Наши враги опубликовали майский наш меморандум. Министр иностранных дел подаёт в отставку. Правительство, вынужденное общественным мнением, пересматривает вопрос о передаче Бессарабии и Батума.
– Но вы должны разъяснить общественному мнению Англии, что Бессарабия незаконно отторгнута от России в 1856 году, а Батум – грузинский город.
– Это так, но вы сами, сэр, толкаете английское общественное мнение на дурные мысли о вас.
– Я, дорогой сэр Биконсфильд?
– Именно вы, князь. Разрешите быть откровенным? Только что Бисмарк вручил мне секретную телеграмму одного дипломата о согласии его на посылку к границам Индии армии в двести тысяч штыков. Я был возмущён. Рука моя совсем было протянулась, но в это время...
– Вы увидали глаза Бисмарка? – подхватил Горчаков.
– Откуда вы это знаете, князь?
– Привычка. Я много раз видел в глазах Бисмарка страстное желание войны с Россией – только чужими руками. Итак, вы, дорогой сэр, увидали это желание, и вам стало страшно?
– Именно, мне стало страшно! Я подумал: "А не обманывает ли меня Бисмарк? Не сам ли он сочинил эту телеграмму?"
– Нет. Телеграмму послал я.
Биконсфильд встал:
– Князь! Это – война?
– Наоборот, сэр. Прочный мир и, надеюсь, когда-нибудь даже союз.
– Но двести тысяч русских войск на границах Индии? Да тогда одних верблюдов потребуется миллиона полтора? Нет, сэр, мы с ума не сошли.
– И мы тоже не сошли с ума.
– А телеграмма?
– Это только надежда, сэр, что вы задумаетесь над ней, увидите глаза Бисмарка и зайдёте перед отъездом к старому русскому медведю. Ведь Бисмарк, подавая вам телеграмму, сказал: "Видите мою дружбу к Англии и вероломство русских? Это означает: надо образовать общеевропейскую коалицию против России с привлечением к участию в ней не только Англии, но и Франции". Будьте откровенны до конца, сэр! Сказал вам такие слова Бисмарк?
– Сказал нечто подобное, князь.
Горчаков долго выпутывался из пледа, чтобы подняться с кресла:
– А между тем его планы – обессилить Россию, Англию и Турцию во взаимной войне, сорвать Берлинский конгресс, а затем вместе с Австрией, которая не будет драться с вами, пойти, сэр, против России! Повторяю, вместе с Австрией разделить Балканы и идти на Суэц, Египет, Индию.
– Князь, ваши слова волнуют меня. Вы всегда, я знаю, говорите, имея доказательства.
– Австро-Венгрия отказалась сейчас выступить вместе с вами против России?
– Нет. Она согласна воевать вместе с нами!
– Сэр, вы – англичанин. Я – русский. Это две наиболее искренние нации в мире. Кроме того, вы прекрасный и искренний писатель, а я – лицейский друг Пушкина и дядя Льва Толстого, двух самых искренних писателей России, которые научили и меня искренности. Будем говорить правду! Граф Андраши сказал вам, что Австро-Венгрия не в состоянии в данное время воевать с Россией?
– Да.
– Благодарю вас, сэр. Если вы останетесь в Берлине на несколько дней, я доставлю вам доказательства переговоров о преступном союзе между Германией и Австро-Венгрией, цель которого – разрушение Европы и цивилизации.
– Я остаюсь, князь.
– Вы благородный человек, сэр.
– Но только взамен, дорогой князь, вы должны отказаться от Бессарабии и Батума.
– Сэр Биконсфильд! Вот карта крайних уступок, присланная мне сегодня Царским Селом. Здесь есть красная черта, за неё не отступит русский солдат. Так сказал мой император.– Биконсфильд сделал движение к карте.– К сожалению, я не могу показать её вам. Она секретна. Это, повторяю, крайние уступки, превысить которые может только война.
– Я убежден, князь...
– Что эта карта удовлетворит обе стороны? Бесспорно. Вам кофе или чаю, сэр? Простите, поздно вспомнил, заболтался. Лаврентий, Лаврентий! Куда он пропал?
– Не трудитесь, ваша светлость.
– Ужасный слуга, но я привык к нему. Лаврентий, Лаврентий! Простите, дорогой сэр, я покину вас на минутку.
– Но у меня нет желания...
– Таков уж у русских обычай, дорогой сэр, гость не уходит без чая. Лаврентий, Лаврентий! Куда он запропал? – По-старчески, еле волоча ноги, Горчаков ушёл.
Биконсфильд остался один. Он сидел у стола. Взор его долго блуждал в разных направлениях, но остановился на карте. Биконсфильд отвернулся. "Нет! Он признаёт меня как самого искреннего писателя Англии, и я не должен обманывать этого доверчивого старика. Я не буду смотреть в карту, хотя..."
Лорд отошёл от стола. С противоположной стороны неслышно раскрылась тяжёлая портьера, и показалось лицо Горчакова. Он наблюдал за Биконсфильдом, разглядывавшим корешки книг.
"Но, с другой стороны, интересы Англии",– рассуждал дипломат. Размышляя, Биконсфильд медленно подошёл к столу и медленно наклонился к карте, заложив руки за спину. Постепенно руки его выползли из задних карманов, фалды опали. Опять показалось лицо Горчакова в складке портьеры.
"Нет, он уважает Англию и доверяет мне как англичанину!" – убеждал себя Биконсфильд и, чтобы преодолеть искушение, вернулся к книжному шкафу. Лицо Горчакова быстро скрылось за портьерой. Между тем Биконсфильд опять повернулся к столу, и сразу же появилось лицо Горчакова. Биконсфильд наклонился над столом, протянул руку, но рука дрогнула... и он отдернул её. "Нет! Если Россия столь могущественна, что бросает небрежно такие карты, лучше их не трогать!.. "
Раздались кашель и заглушенный портьерами голос Горчакова. Затем, бормоча, появился он сам:
– Ему, видите ли, сэр, чай все казался жидким.– Кивнул на слугу, несшего следом поднос с принадлежностями чаепития.– Он его делал крепче, он утверждает, что англичане пьют необыкновенно крепкий чай. Ах, эта дипломатическая работа! Даже слуги и те должны обладать дипломатическим нюхом. Если б меня попросили написать воспоминания, я бы написал три тома и озаглавил их "Радости и горести дипломатической карьеры". Радость бы упоминалась только в заглавии, а горести занимали все остальные страницы.
– Многие люди умеют прекрасно говорить, ваша светлость, но редко кто, кроме вас, умеет сказать то, что нужно,– сделал комплимент Биконсфильд.Судя по вашему красноречию, князь, чувствую, что ваше здоровье улучшилось и мы встретимся на конгрессе.
– Непременно, дорогой сэр. До свидания, до свидания. Спасибо за милые цветы и крайне поучительную беседу, а что касается доказательств обнаруженного нами международного преступления Бисмарка, я не замедлю их представить.
– Не провожайте меня, князь, не провожайте.
Горчаков рассуждал вслух:
– Но каким же образом, хотел бы я знать, добудем мы текст переговоров? Вот несчастье! – И обратился к вошедшим Развозовской и Ахончевой:– Вы слышали, что сказал Биконсфильд? Вот прекрасные мысли молодости!
– Александр Михайлович, он совершенно не сказал ни слова о молодости! удивилась Развозовская,
– Я тоже не слышала, Александр Михайлович,– подтвердила Ахончева.
– Тогда он это подумал,– возразил Горчаков.– Он очень умный человек. Он так подумал, и я так думаю. Мне жаль вашей молодости, Нина Юлиановна, и вашей также, Иринушка. Вы ощутили в себе трепет счастья, огонь нарождающейся любви, и поэтому жертвы, которые вы должны принести, чтобы достать известный документ, чересчур огромны и неприемлемы! Да-с, неприемлемы. Я даю вам другое поручение.
Обе запротестовали враз:
– Это невозможно! Мы не желаем!..
– В моем деле я приказываю вам желать то, что я желаю.– Развозовская и Ахончева смолкли.– А как быть иначе, сударыни? – посетовал Горчаков.– Кубок жизни был бы сладок до приторности, не падай в него несколько горьких слёз. Что же касается известного документа, то я решил добыть его сам.
Глава вторая
Кабинет статс-секретаря имперской канцелярии представлял собой нечто поразительно огромное. Обширный стол тянулся от стены к стене, и за него могла бы сесть целая рота солдат, чтобы обдумывать и исполнять письменные распоряжения, если бы, конечно, солдаты писали и накладывали резолюции, а не кололи штыками замешкавшегося противника.
Под стать столу были и громадные часы. Право, отсчитывать минуты было им как-то непристойно – таким стрелкам, такому циферблату и столь широко машущему маятнику впору считать столетия. Дополнял общий вид портрет короля Вильгельма.
Дверь в приёмную была распахнута, а в соседнюю комнату, против того, закрыта. Вошёл лакей, зажёг лампу и вышел бесшумно.
Радовиц, германский министр, резидент в Афинах, секретарь Берлинского конгресса, смотрел корректуру и размышлял: "Не знаю: унижает его такая острота или возвеличивает? Печатать или не печатать?" И прочитал вслух: "В обществе рассуждали о том, как теплее носить меха – шерстью внутрь или наружу. Горчаков сказал: "Если б шерстью внутрь было теплее, то медведи и волки давно бы так и носили".
Из соседней комнаты вбежал дежурный офицер:
– Князь Бисмарк!
Приближающийся топот, крик, брань были тому подтверждением. В кабинет ворвался Бисмарк. Он, как всегда, был в военной форме – чёрный кирасирский мундир с жёлтыми кантами, эполеты и золоченая каска, сдвинутая на затылок. В кулаках он комкал газеты, багровое лицо, с усами, нависающими на подбородок, и бровями, нависающими на глаза, дёргалось. Бисмарк бросил газеты на стол:
– Где статс-секретарь?
– Ушёл обедать, ваша светлость,– поспешно отрапортовал Радовиц.
– Молчать! – выкрикнул Бисмарк.– А вы что здесь делаете, чёрт вас возьми! Вы дурак, а не секретарь конгресса. Благодаря вам напечатано интервью этой дохлой лисы Горчакова. И с кем интервью? С красноштанниками. Я говорил вам, дьявол вас побери, что он хлопочет о франко-русском союзе. Читайте, читайте! – Он схватил газету и сам же прочёл громко:– "Интервью канцлера Горчакова сотруднику французской газеты. Вопрос: что означает разбитая на банкете в Сан-Стефано генералом Скобелевым рюмка и его возглас: "Да здравствует Франция!"? Ответ: разбитая рюмка не всегда означает разбитую репутацию!" – Газета полетела на пол, её в руках сменила другая.– И вот французы обрадовались. Читайте: "Гамбетта разбил бокал бордо в честь Скобелева!" Что это такое?
– По-видимому, ваша светлость, Горчаков при помощи Франции хочет укрепиться на Балканах.
– Всё, что может обеспечить интересы России на Балканах, никогда не будет допущено Германией!
– А что допустит Германия, русские всегда будут считать недостаточным для обеспечения славянских интересов, ваша светлость.
– Русские, если б не Горчаков, сами по себе ничто. Император Александр – мой друг и племянник нашего императора Вильгельма. Но Горчаков скотина!.. Хо-о! Он ухитряется держаться одновременно и за императора Александра, и за либералов, и за Каткова, и даже за славянофилов. А его самого толкают французы и французские деньги! О проклятые красноштанники! Я вас излечу от высокомерия и властолюбия. Я вас посажу, как в 1871 году, на половинный рацион пищи. Вы у меня поголодаете, и это на вас подействует.
– Голод с приличными промежутками – это все равно что умное телесное наказание, ваша светлость. Если наказывают много, без перерывов, то это терпимо. Но если прекратить наказание и через несколько минут возобновить его, то это невыносимо, человек соглашается на всё.
– Вот именно. Я знаю это, Радовиц, из моей практики при уголовном суде. Когда существовали ещё телесные наказания. В нашем суде был некто Ступфени, обязательный исполнитель экзекуции порки. Так у него обыкновенно последние три удара отпускались с удвоенной силой...
– Ха-ха-ха! Чтоб подольше помнили? Вот это и нужно французам, они об этом и мечтают, ваша светлость.
– И канцлера Горчакова надо выпороть! Сегодня же, сейчас же,– и спохватился,– но так, чтобы не было "казус белль", то есть повода к войне. Я знаю, молодая Германия, и вы в том числе, Радовиц, желаете войны с Россией. Опасайтесь! Воюйте! Но чужими руками. На Россию надо пустить Англию, Турцию, Австрию, наконец, пусть они её расшатают, и тогда только немец повалит её! Не ранее, не ранее. Мне известна сила России, я её видел... А князя Горчакова надо убрать.
– Мы уже начали, ваша светлость.
– Каким образом?
– Согласно вашей мысли мы его ударим сначала в самое его любимое место – в остроумие. Мы собираем все анекдоты и остроты о нём. Вот они. Прошу вас ознакомиться, ваша светлость.
– Хорошо. Потом... Но в общем согласен. Издать на французском, английском, русском языках, к его дню рождения, к восьмидесятилетию! Ха-ха-ха! Пусть посмеются. Русские любят чёрный цвет с золотом. Напечатать в чёрной обложке с золотым заглавием.
– Слушаю. Заглавие – "Рассказы об одном византийском чиновнике".
– Нет. Слишком прозрачно. Генерал Мольтке очень умный, я ему верю. Он не устает повторять мне: "Бойтесь "казус белль" при возможности войны на два фронта". Поэтому напечатайте: "Анекдоты о сановнике".– Бисмарк взял брезгливо корректуру, посмотрел, хмыкнул:– Слово "Горчаков" везде заменить словом "сановник". Второй удар чем?
– Дело коннозаводчика Ахончева.
– Знаю,– Бисмарк отмахнулся,– опасно... Узнали вы, зачем к Горчакову приезжал Биконсфильд, этот Шейлок?
– Наружная охрана говорит, что лорд Биконсфильд вышел к своей карете с сияющим лицом.
При этом Бисмарк сорвал каску и стал стучать по ней тяжёлым, квадратным кулаком:
– Я всегда говорил, что немецкая полиция дура! Наружная охрана! Мне надобно не мнение наружной охраны, а то, о чём говорили Биконсфильд и Горчаков. Полиция, полиция!.. Вот вы, Радовиц, предлагаете дело Ахончева. Чрезвычайно рискованное предприятие, Вы вполне уверены, что полиция нам поможет?
– Отобран лучший чиновник, ваша светлость. Вы его знаете. Он служил в германском посольстве, когда вы были посланником в Петербурге.
– Кто это?
– Клейнгауз, ваша светлость.
Бисмарк, успокоившись, сел за стол и начал постукивать пальцами по каске. Выходил какой-то замысловатый бравурный мотивчик. Бисмарк раздумывал:
– Клейнгауз... Он хороший чиновник. Но он жаден на деньги. Кроме того, он, кажется, играет на бирже через подставных лиц. И с русскими ценностями. Ха-ха-ха! Однажды он сопровождал меня на охоту в Финляндию. Мне угрожала опасность. Медведь вылез из берлоги. Я не мог его разглядеть. Он был весь в снегу. Наконец я выстрелил. Медведь упал в десяти шагах.
– Да, вы прекрасный стрелок, ваша светлость.
– Подождите расстилать ковёр лести. Выстрел не совсем был удачен. Медведь, обливаясь кровью, приподнялся. Вот так, рядом, я ощущал его сильное дыхание. Но я не тронулся. Я зарядил ружьё и в ту минуту, когда он, приготовив объятия, совсем было встал, уложил его на месте!
– Браво, браво! А Клейнгауз тем временем залез на сосну?
– Представьте, он крепко стоял позади меня. Дело в том, что перед охотой я пообещал ему шкуру медведя. Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! Вот так же, ваша светлость, вы вашей железной рукой всадите пулю в Россию. Её надо разгромить, расчленить, отбросить за Вислу, за Неман, за Днепр, за Волгу, вогнать в Азию – такова историческая миссия немцев...
– Оказавшаяся не под силу Фридриху Великому и Наполеону? Нет, я предпочитаю, чтоб это попробовал Биконсфильд, если уже панцирные суда англичан стоят у Константинополя и фитили зажжены.
– Одно ваше слово, князь,– и фитиль поднесут к пороху!
– Я сказал не одно, а тысячи слов, а фитили только вздрагивают в руках. Я раскрыл Австро-Венгрии не только мои карты, но карты молодой Германии. Австрийцы колеблются. Англичане тоже, хотя я им пообещал почти все моря и почти всю сушу... И ещё этот Горчаков! Уничтожите вы мне его или нет?
– Император Александр раздражён хищениями поставщиков на Балканах. Князя Горчакова можно обвинить в хищениях.
– Каким образом?
– Дело Ахончева... Разрешите сказать, ваша светлость? В приёмной ожидает вас граф Развозовский. Он пришел с визитной карточкой Шувалова, который просит помочь графу. Если вы побеседуете, ваша светлость, с графом Развозовским, план уничтожения Горчакова покажется вам вполне реальным.
– Пригласить графа.
Радовиц с облегчением метнулся к дверям и выкрикнул возле них:
– Графа Развозовского!
Развозовский вошел и сразу же, без всяческих церемоний, бросился к
Бисмарку:
– Ваша светлость! Помогите,– взывал он.– Я обращался ко всем. Я заплатил долг. Но меня, офицера и душеприказчика, обвиняют, что я сам же и украл вексельную книгу.
– Вас обвиняют свои же, русские? Вам надо обращаться или в своё посольство, или в Петербург.
– Я ходил в посольство, они пожимают плечами. Я бросился, наконец, к князю Горчакову, а он, извините, совсем из ума выжил. Он говорит: "Я охотник, купи мне, голубчик, ружьё!" Ну какой он охотник, ваша светлость, срам! В Берлине не нашёл ружья, иди, говорит, во французское посольство...
– Что-о? – захрипел Бисмарк.– За ружьём во французское посольство? И что же вам сказали во французском посольстве?
– Они народ галантный, как известно, ваша светлость. Они послали специальное лицо за ружьём в Париж, и вчера это лицо – мне даже и не показали ружья! – вчера это лицо передало ружье Горчакову.
– Ружья, говорите, вам, граф, не показали?
– Да, а я ли не охотник, я ли не могу посоветовать.
– Граф! – приказал Бисмарк Развозовскому.– Возвратитесь в приемную. Я вас вызову через минуту.
– Ваша светлость, я полковник, и прошу со мной обращаться как с офицером, а не как со слугой.
– Я переутомился, граф. Извините. Я плохо себя чувствую. Мне нужен врач.
– Это другое дело, ваша светлость.
Развозовский вышел с достоинством, а Бисмарк стал задумчиво передвигать каску по столу – из конца в конец. Радовиц внимательно наблюдал за ним.
– С этим дураком церемониться нечего,– сказал наконец Бисмарк.– Он сделает всё, что я ему прикажу. Но французы, но Горчаков... Ружьё... Есть слухи, что они усовершенствовали ружье Шасспо... Радовиц! Направляйтесь во французское посольство, скажите министру Ваддингтону, что я прошу его немедленно принять меня. Я предложу Франции занять Тунис, я помогу им!
– Но воспротивится Италия, ваша светлость.
– Из французского посольства поезжайте в итальянское. Бисмарк просит министра Конти принять его! Я предложу Италии Тунис и столкну таким образом Францию и Италию в Тунисе, и французам будет не до русских.
– Великолепная мысль, ваша светлость!
– Теперь о деле Ахончева. Горчакова надо впутать в это дело. Вексельная книга у вас?
– Вот она, ваша светлость.
– Передайте её Клейнгаузу, и пусть опытный человек, знакомый с почерком Ахончева, впишет туда, что князь Горчаков брал деньги под свои векселя. Есть там записи, в которых бы были заинтересованы наследники?
– Есть запись покойного, что он передает своей жене векселей на 88 тысяч, а также о том, что он получил долг по векселям от графа Развозовского.
– Обещайте вдове, что вексельная книга найдётся, то же самое Развозовскому. Остальным наследникам выгодно, чтоб не нашлась? Так она не найдётся! Во всяком случае, все они должны показать, что канцлер Горчаков помогал графу Развозовскому в уничтожении своих векселей и даже украл вексельную книгу!
– Это будет затруднительно сделать, ваша светлость.
– Затруднительно для того, у кого вместо головы вот это! – и, разъясняя собственную мысль, тяжко постучал по столу.– Пригласите ко мне графа Развозовского, а сами к французам и итальянцам – марш, чёрт вас дери!
Радовиц, вероятно, почувствовав облегчение, что разговор закончен, выбежал, на бегу крикнув в приёмной:
– Графа Развозовского!
Бисмарк бродил по комнате, бранясь в мыслях: "Скоты! Дурачьё! Чурбаны!.." Может быть, что-то из его мыслей и сорвалось с губ, потому что Развозовский, входя, всё так же полный глубокого достоинства, вдруг вздрогнул и чуть даже сгорбился, а Бисмарк взглянул на него внимательно и произнёс:
– Теперь мне значительно лучше. Побеседуем, граф. Садитесь.
– Благодарю вас, ваша светлость, очень благодарю.
– Я сейчас мельком ознакомился с делом Ахончева. Это печальная и подозрительная история. В ней замешан канцлер союзной державы. Оказывается, бумаги Ахончева увёз совместно с графом Развозовским сам канцлер Горчаков? Неужели он был заинтересован в увозе бумаг?
– Нет, нет, ваша светлость, что вы! Да он и не увозил. Я его встретил, пригласил к себе на чашку чаю... я был потрясён смертью Андрея Лукича.
– Но векселя, принадлежащие покойному Ахончеву, и его вексельная книга были уже в то время у вас, граф?
– У меня.
– Прискорбно. Разве князь Горчаков брал деньги под векселя?
– Нет. Он богат.
– Что же он искал в вексельной книге? Каких-нибудь отметок? Условных знаков, известных также вам, граф? Зачем вы приехали в Германию во время конгресса? И зачем приезжала ваша дочь, славянофилка?
– Вы хотите назвать меня шпионом, ваша светлость?
– Может прозвучать и так определение вашего характера, граф.
– Я – шпион? Ну посмотрите в моё лицо. А приехал я, чтоб повеселиться, повидать дочь... и глубоко раскаиваюсь во всём!
– Если вы не шпион, значит, князь Горчаков уничтожал векселя свои и ваши!
– Мои уже были оплачены, ваша светлость.
– Значит, векселя Горчакова не были оплачены? И он не в состоянии был их оплатить? На какую сумму он уничтожил тогда своих векселей?
– Помилуйте, ваша светлость! – Развозовский всплеснул руками и развёл их в стороны.– Какие векселя? И зачем князю занимать деньги? Он состоятельный человек, ведёт одинокую жизнь.
Бисмарк не сдавался:
– Всем известно, что канцлер сластолюбив. Он имеет обыкновение дарить дамам бриллианты, а его посещают красавицы, ваша дочь, например.
– Вы не должны так говорить о моей дочери,– негодуя произнёс Развозовский, и сам удивился, как это у него вырвалось: он перечил самому Бисмарку!
– Тем более,– спокойно согласился Бисмарк.– Вы не хотите компрометировать вашу дочь? Следствие не пойдёт дальше стен этого кабинета, Это особо важное дело, в которое впутан канцлер союзной державы. И никто никогда о нем не узнаёт, кроме государей союзных держав.
– Что же будет канцлеру Горчакову?
– В таких случаях канцлер уходит за преклонными годами на покой.
– Но ведь векселей не было! – опять завёл Развозовский.
– Подумайте. Или уголовный суд, газеты: ваша дочь в качестве свидетеля, вы, душеприказчик, обвинены. Или мой благожелательный доклад государю. И вы с честью возвратитесь на Балканы. Что же касается наследников, то они поймут свои интересы, и вы закончите дело миром.
– Очень трудно, ваша светлость. Канцлер Горчаков ко мне так хорошо относился... нет, не могу!
– Тогда отсюда вам придется направиться прямо к уголовному следователю, и попробуйте доказать, почему вы уничтожили вексельную книгу.
