Текст книги "Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны)"

Автор книги: Всеволод Ревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Ефремов написал книгу про общество без насилия, про общество, в котором, если судить непредвзято, немало привлекательного, хотя сейчас мы отчетливо видим шоры, добровольно надвинутые им на собственные глаза, и откровенные ошибки, объясняемые как объективными, так и субъективными причинами. Но так, собственно, обстояло дело со всеми утопиями; заслуга писателей, как известно, заключается не в том, чего они не дали, а что они дали по сравнению с предшественниками. На фоне мертвенной философии, лживой литературы, убогой фантастики "ближнего прицела" "Туманность Андромеды" послужила одним из толчков, побуждающих наше сознание, стала одной из отправных точек начавшейся в 60-ые годы перестройки нашего мышления, что, еще раз повторяю, достаточно парадоксально, так как автор ставил себе едва ли не противоположные цели. Действие романа Ефремова отнесено в далекое будущее, оно совершенно не касается современных передряг, так что, казалось бы, истовые приверженцы единственно верного учения, должны были бы схватиться за книгу, объявить ее своей Библией, своим Кораном, присудить ей Ленинскую премию, ввести в школьные программы. Но мы не раз говорили о том, как пугались цековские идеологи любой новизны, пугались необъяснимо и необоснованно, вопреки собственным шкурным интересам. Конечно, "Туманность Андромеды" была дерзким вызовом "ближним прицелам", ограничениям, приземлениям... Но ведь уже взлетел в небо первый спутник. И, тем не менее – столь велика была инерция – книга незамедлительно подверглась нападкам, что прекрасно характеризует лицемерность "перестройки", на которую якобы решились партийные органы. Правда, за проработку Ефремова /в отличие от грядущих антистругацких кампаний/ взялось не высшее звено, дело было поручено, так сказать, так сказать, тыловому эшелону. Я не исключаю, что кампания не была инспирирована и на сцене выступала местная самодеятельность, что еще любопытнее: это показывает, как глубоко проникла в нашу, с позволения сказать, интеллигенцию психология "чего изволите?". А вдруг удастся попасть в точку, а вдруг похвалит сама "Правда"? Правда, "Правда" инициаторов не похвалила, но и не встала на сторону Ефремова. Его защитила "Литературная газета", где в то время были сосредоточены лучшие журналистские силы, а сама она считалась рупором легкой оппозиционности, задуманной для выпускания пара. Трибуну охотникам любезно предоставила "Промышленно-экономическая газета" /ей-то какое дело до фантастики?/. Загонщиками и на этот раз выступили научные работники, не слишком компетентные в литературных и философских материях, но убежденные в своем праве поучать каких-то там писателишек. Проработка началась с "реплики читателя", побольше иной статьи, принадлежащей экономисту А.Антонову – "Писатель Ефремов в "Академии Стохастики". Через некоторое время /события разворачивались летом 1959 года/ в "Литературной газете" впервые за много лет появился отпор заушательству, стала возрождаться полемика. Однако "Промышленно-экономическая газета" решила защитить честь мундира. Были собраны мощные силы в лице четырех авторов со званиями. Наученные научные работники повели разговор на более высоких и, видимо, более привычных для них тонах. Ефремову были предъявлены идейные обвинения. Он призывался к ответу по статьям УК: проповедь индивидуализма и идеализма, непонимание законов научного коммунизма, забвение истории родной страны... Материал пестрел фразами типа: "Наши дети школьного возраста получат после прочтения ее неверное представление об эпохе будущего", или – "Ефремов пишет о звездоплавателях, ни полслова не говоря о хозяевах жизни, о тех, кто обеспечивает всеми материальными благами любителей сильных ощущений, носящихся по Вселенной" /космонавты могли бы набить физиономию авторам этих инсинуаций/, или – "... в других местах есть смутные, глухие упоминания о рабочих, загнанных /вот даже как! – В.Р./ в подземные глубины, в шахты"... Словом, материал содержал такое количество демагогических передержек, что вызвал гневную отповедь академика В.А. Амбарцумяна. Письмо астрофизика было напечатано вместе с большим редакционным послесловием и положило конец странной кампании. Больше никто преследовать "Туманность Андромеды" не пытался. Она была прочно приписана к золотым страницам советской фантастики. Юрий Гагарин назвал ее в числе любимых произведений.

С тех пор прошло три с лишним десятилетия, и нынешнее поколение относится к роману Ефремова без прежней почтительности. Язвительный Вячеслав Рыбаков написал две пародии под общим названием "Прощание славянки с мечтой" и внешне уважительным посвящением Ивану Антоновичу, который еще верил "в возможность качественно нового будущего", из чего можно сделать вывод, что уж композитора "траурного марша" /таков подзаголовок пародии/ на мякине не проведешь. Перевелись нынче лопоухие дурачки. Но в сущности пародии Рыбакова к Ефремову отношения не имеют. У него просто позаимствован эпизод из романа для злых памфлетов на сегодняшнюю жизнь, на сегодняшние отношения между людьми. "Тибетский опыт в условиях реального коммунизма" и "Тибетский опыт в условиях конвоируемого рынка" мало чем отличаются друг от друга. В первом хирург, пользующий искалеченного при взрыве математика требует от женщины, которая любит ученого, чтобы она "дала" ему в "благодарность" за операцию, а во втором тоже бы дала, уже без кавычек дала бы крупную сумму денег, что для наших условий даже не фельетонное преувеличение, а легонькая зарисовка с натуры. Но если один из самых талантливых фантастов следующего за шестидесятниками поколения хотел сказать, что товарищеские отношения между людьми невозможны в принципе, что взаимопомощь – не более чем красивая выдумка, значит, он, как ныне многие, поражен тяжелым недугом – бесплодным скепсисом, и мне жаль и его, и несчастную страну, несмотря на то, что наши дни дают более чем достаточное количество примеров дикого падения нравов, а потому спорить с Рыбаковым трудно, зато прослыть в этом споре ретроградом легко. Пародии Рыбакова далеко не самое мрачное в сегодняшней фантастике. И в свете этого вспомнить сегодня о преисполненной надежд фантастике 60-х, может быть, даже очень кстати. Не сомневаюсь, найдутся галковские и другие представители отряда врановых, которые вдоволь поиздеваются над нашим, во многом неоправдавшемся оптимизмом. Но если "надежды маленький оркестрик под управлением любви" и вправду умолк навсегда, тогда я еще раз спрашиваю: зачем все это? Зачем нам демократия, зачем реформы, зачем издавать журналы и писать рассказы?

Как же все-таки оценивать "Туманность Андромеды" с сегодняшней точки зрения? Может быть, ее стоит сбросить с ушей как образец казенно-казарменной лапши, как мы отбрасываем сегодня значительную часть творческого наследия писателей, созданного в условиях спелого и неспелого социализма. Мне помогла сформировать собственное отношение к ефремовской книге статья, напечатанная в альманахе "Завтра". Называлась она "Современная утопия"; ее автора и дату первой публикации я назову позже, сейчас отмечу лишь, что она была написана задолго до Ефремова. К крайнему своему изумлению, я обнаружил в ней добротный и подробный конспект "Туманности Андромеды". Совпадения были разительны. Вот несколько параллельных цитат. "Современная утопия": "В будущем населяющее землю человечество не будет знать деления на расы. Люди будут говорить на одном языке и будут иметь общие интересы". "Туманность Андромеды": "...неизбежно и неуклонно новое устройство жизни распространилось на всю Землю, и самые различные народы и расы стали единой, дружной и мудрой семьей... Так началась ЭМВ – эра Мирового Воссоединения, состоявшая из веков Союза Стран, Разных Языков, Борьбы За Энергию и Общего Языка". Совпадения между двумя авторами не означает, что я во всем согласен с ними. Возможно, они окажутся правы, и человечество действительно придет к общему языку, тем более, складывается впечатление, что этот процесс уже начался. Не секрет, с какой скоростью английские слова проникают в другие языки, например, в русский. Во Франции, кажется, законодательно запрещено употреблять английские эквиваленты. А во что превратится английский язык, если его насытить русскими словами, показал Э.Берджесс в романе "Заводной апельсин". Вопреки всем авторитетам, я не считаю общий язык для человечества благом. Оно станет намного более тусклым и одноцветным, поскольку язык – это, может быть, величайшее из завоеваний разума, а его унификация лишь очередная технократическая угроза. Один язык – одна литература, одно искусство, одна музыка, одна культура, одна одежда... На этом пути уже достигнуты немалые успехи. А жить становится все скучнее... "С.у.": "Нет больше убогих, хилых, слабых, нет больше вымирающих народов, нет даже цветных рас: путем постепенного развития все люди сравнялись, все стали добрыми и сильными... Исчезнут следы той дегенерации, жертвой которой человечество едва не стало в наше время. Природа создала человеческий организм, чтобы он жил не менее ста лет. Следовательно, первая половина жизни до 50 лет должна считаться молодостью". "Т.А.": "Забота о физической мощи за тысячелетия сделала то, что рядовой человек планеты стал подобен древним героям, ненасытным в подвиге, любви и познании... Изучение предков заменено прямым анализом строения наследственного механизма, анализом еще более важным теперь, при долгой жизни. С эры Общего Труда мы стали жить до ста семидесяти лет, а теперь выясняется, что и триста не предел..." /Опять-таки насчет единой расы я бы протестовал, а с остальным кто бы стал спорить/. "С.у.": "Когда никакой "карьеры" не будет, когда всякий работающий и приносящий пользу будет пользоваться благами жизни наравне со всеми другими, занятие, профессию люди будут избирать только по своим способностям и вкусам, и будут избирать сами, свободно". "Т.А.": "За долголетнюю жизнь человек успевал пройти высшее образование по пяти-шести специальностям, меняя род работы..."

После этих цитат сделаем большое отступление, чтобы показать, как проницателен был пока неназванный автор эссе, и сравнить его представления об отношении к труду с популярными авторами утопий, созданных незадолго до цитируемой статьи. Некоторые из мыслей, уже высказанных в главе о ранних советских утопиях, придется более развернуто повторить на новом витке спирали. Как уже говорилось, самый существенный пункт любой утопии – отношение людей к труду. Мимо него не проходил никто, но вовсе не все мечтатели были в состоянии представить себе, что наступит время, когда люди будут трудиться свободно и радостно и понукать их не будет нужды. Так, в конце прошлого века увидела свет книга американца Э.Беллами "Взгляд назад./Через сто лет/", сочинение далеко не самое значительное в мировой утопической литературе, но едва ли не самое популярное. Как и "Туманность Андромеды", она была рассчитана на массового читателя. В США даже возникли группы энтузиастов, пытавшихся осуществить идеи Беллами на практике. /У нас, кажется, никто не пытался строить коммуны по Ефремову/. Герои Беллами восторженно говорят об обществе, в котором они живут, о том, как свободно они себя в нем чувствуют, как вольны выбирать любую профессию. Но какова экономическая база их процветания? Тут читателей Беллами подстерегает неожиданность. Все граждане с 21 года до 45 лет организованы в промышленную армию, пребывание в которой строго обязательно, отлынивание наказывается в уголовном порядке: "Человек способный работать, но упрямо уклоняющийся от труда, обрекается на изолированное положение на хлебе и воде до тех пор, пока не проявит желания взяться за дело". Что же служит наградой за принудиловку, в которой, правда, учитываются пожелания и склонности, но лишь по мере возможности, надо же кому-то выполнять и грязные, и утомительные занятия? В течение срока службы зарплата особой формы, в которой автор предсказал современные кредитные карточки. Однако главная награда, райская приманка ждет члена общества после 45 лет – освобожденный от труда, он может посвятить себя отдыху и развлечениям. А вдруг какому-нибудь трудоголику захочется поработать и дальше? Ведь сорок пять лет – расцвет физических и творческих сил человека. Недоумение настолько лезет в глаза, что молодой человек, проспавший целый век и очнувшийся в прекрасном новом мире, выпаливает его незамедлительно и получает отдающий демагогией ответ: мол, человека в пенсионном возрасте ждут такие наслаждения, что он и мыслить-не мыслит о возвращении к трудовым обязанностям. Книга Беллами имела, как было сказано, сенсационный успех. Ее тиражи насчитывали миллионы экземпляров, что для тех лет представляло поистине фантастическую цифру. Объяснение надо искать в обывательском взгляде на человеческую массу, в потакании убежденности тупого лавочника, что все рабочие, а уж тем более все бедные, нуждающиеся, нищие – это саботажники, и единственный способ заставить их трудиться – палка. Несостоятельность взгляда Беллами на человеческую природу была ясна многим его современникам. Яростным критиком утопии был английский философ-искусствовед У.Моррис. Справедливо рассудив, что эффективно бороться против влияния вредной книжки надо не с помощью речей и статей, он противопоставил ей книгу же. Через два года после выхода "Взгляда назад" появляются его знаменитые "Вести ниоткуда". В этой утопии дан бой Беллами по главному пункту: Моррис доказывал, что труд – не только первейшая необходимость в человеческой жизни, но и первейшая радость, что он сам по себе может стать для человека наградой, дать ему счастье и удовлетворение, придать жизни смысл. Беда, правда, что труд у Морриса сведен по преимуществу к удовольствию, получаемому от косьбы. Но придушить Беллами Моррису не удалось. "По общему правилу, человек стремится уклониться от труда. Трудолюбие вовсе не прирожденная черта: оно создается экономическим давлением и общественным воспитанием. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное..." – изрек большевик Троцкий, увлеченно доказывавший необходимость и неизбежность военного коммунизма в стране. В жизни ефремовского общества много места занимают путешествия, спорт, искусство и различные празднества, но на первом плане – дело, в которое люди самозабвенно погружены. Они расхохотались бы в лицо тому, кто сказал бы им, что рабочий день должен ограничиваться 2-3 часами, а в 45 лет пора отправляться на заслуженный отдых. Они готовы просиживать за любимыми занятиями ночи, рискуя своим несокрушимым здоровьем. Они могут даже показаться фанатиками. И если искать главную привлекательность ефремовского общества, то она прежде всего не в разумной экономической структуре, не во всеобщем благополучии, даже не в гарантированной здоровой и долголетней жизни, она в гарантированной возможности придающего жизни творческий смысл труда, в возможности для каждого найти полное применение всем своим способностям. Чему помогает, но только помогает, то обстоятельство, что каждый человек в описанном мире владеет несколькими профессиями. И все же не в том соль, что начальник внешних станций Дар Ветер становится оператором подводного рудника, суть этих людей как раз в способности и готовности до конца погружаться в одно дело, дело их жизни. Трудно себе представить, что физик Мвен Мас и математик Рен Боз, до предела увлеченные грандиозным замыслом по уничтожению пространства, вдруг бы отправились в море пасти китов. "С.у.": "Изгнание будет единственным наказанием утопического царства. Ты не хочешь подчиняться нашим законам – ступай и живи отдельно как знаешь... Таково будет несложное правосудие. На каких-нибудь островах, среди океана, будут основаны колонии для изгнанников". "Т.А.": "Остров Забвения – глухая безыменность древней жизни, эгоистических дел и чувств человека! Дел, забытых потомками, потому что они творились только для личных надобностей, не делали жизнь общества легче и лучше, не украшали ее взлетами творческого искусства"... Правда, между островом Изгнания и островом Забвения есть существенная разница. На остров Изгнания нарушителей отправляют все же в принудительном порядке. Автор даже предусмотрел катера, патрулирующие в прибрежных водах, дабы посетители острова не возымели желания эвакуироваться с него досрочно. На остров Забвения отправляются добровольно. Никаких препятствий желающим возвратиться в Большой Мир нет. Таким образом и главным судьей, и одновременно тюремным надзирателем служит только собственная совесть человека. Но какого бы высокого мнения о человеческой натуре ни быть и как бы ни верить в неотвратимость и благотворность нравственного прогресса, боюсь, такая ситуация вряд ли когда-нибудь станет реальностью: среди миллиардов человеческих индивидуальностей всегда найдутся отклонения в результате простого рассеяния частиц. Кое за кем придется присматривать. А добиваясь полной сознательности всех без исключения, мы приходим либо к "нумерам", либо к непосредственному вмешательству Высшего Промысла. Но мы пока рассматриваем естественные пути развития. /В романе "Час Быка" автор, подправляя прежний свой романтизм без границ, сочтет нужным написать, что даже в еще более далеким будущем специальная служба позаботится приглядывать за психическими отклонениями. Автор статьи оказался более трезвым мыслителем/. А вот как автор "Современной утопии" излагал ее общие задачи: "Не только каждая эпоха имела свою утопию, свою утопию имеет каждый народ, даже больше – каждый мыслящий человек. И, если мы, тем не менее, решаемся говорить об определенной современной утопии, то мы имеем в виду лишь те общие черты, которые имеют утопии большинства современных мыслящих людей". Обратим внимание, что здесь в слове "утопия" появился новый, личностный оттенок. И отсутствие своей, персональной утопии может указывать на невысокий культурный уровень личности. "На земле живут разумные существа, люди, равные друг другу, обладающие одинаковыми правами. Это не та казарменная, серая одинаковость, которая является почему-то идеалом некоторых социологов. Нет! Современная утопия... не только признает личность, индивидуальность человека, но и отводит ей выдающуюся роль в "царстве будущего". Талант, гений должны пользоваться особым вниманием, особо тщательным уходом, как все выдающееся, все особенно полезное". Но ведь тоже самое, теми же словами мог бы сказать и Ефремов в своей книге. Да, собственно, и сказал. Он мог бы подписаться под любой из приведенных здесь цитат. Это и его мысли. А вот автор "Современной утопии" подписался бы под книгой Ефремова?

Автором статьи был Герберт Уэллс, а была она написана в 1903 году. Но в чем-чем, а в склонности к коммунизму заподозрить Уэллса невозможно. Он, правда, называл себя социалистом, но я сильно опасаюсь, что его социализм ничего общего с нашим не имел. С Лениным они, как известно, друг друга не поняли, хотя Уэллс и отозвался о нем уважительно. Занятно, однако, что сам Уэллс всеобъемлющей позитивной утопии, контуры которой он столь уверенно излагает в цитируемой статье, так и не написал. Даже в самой позитивной из своих фантазий, в романе "Люди как боги" про общество утопийцев мы мало что узнаем. А ведь, как мы видели, идеи, каким, по его мнению, должно быть, общество будущего, у него были, конструктивные идеи. Почему же он не захотел воплотить их в художественной форме? Каков бы ни был ответ на этот вопрос, нельзя не пожалеть о том, что один из выдающихся мастеров жанра не показал людям, что у них еще есть шансы надеяться: добиваться счастливой и справедливой жизни можно и без того, чтобы одна половина, жаждущих счастья, уничтожала бы другую, жаждущую того же. Откуда же взялась поразительная общность мыслей у двух столь разных писателей? Означает она только одно: Ефремов написал вовсе не коммунистическую – в нашем смысле слова – утопию, хотя именно за это его взахлеб хвалили советские комментаторы, и опять-таки я в их числе. В меру сил он написал общечеловеческую утопию. Я не знаю, был ли он знаком со статьей Уэллса. В данном случае это не имеет значения: идеи Ефремова не заимствованы, налицо общность представлений. Как бы ни расходились мнения насчет будущего человечества /а главное путей к нему/, я все еще надеюсь, что пока еще значительную часть членов земного содружества составляют нормальные личности, которых Уэллс называет мыслящими и чьи головы заняты не тем, как бы отравить ни в чем не повинных пассажиров в токийском метро или тайком шарахнуть по противнику симпатичной мегатоннкой. И вот у них-то представления о том, какой должна быть нормальная счастливая жизнь в главных чертах обязательно совпадут. Статья Уэллса и роман Ефремова, разделенные полувеком /полувеком ХХ столетия!/ очень хорошо это доказывают. Если из "Туманности..." выбросить несколько ничего не значащих абзацев, в которых герои рассуждают о победе коммунизма во всемирном масштабе две тысячи лет назад, благоразумно не уточняя способов, которыми эта победа была достигнута, либеральный социалист Уэллс вполне мог бы поставить подпись под общечеловеческими настроениями ефремовской утопии, за исключением двух-трех мест. Мне даже кажется, что Ефремов недооценил открывающиеся перед ним возможности; при всем богатстве его воображения, ему не хватило сахаровской, если хотите, хватки и смелости. Но не будем забывать, что в 1956 году А.Д.Сахаров еще мастерил водородные бомбы, а мы считали, что именно 1956 год открыл дорогу роману Ефремова, в свою очередь распахнувшему ворота перед нашей фантастикой. Однако – по большому историческому счету – как раз после 1956 года генеральная утопия должна была выглядеть генеральней, простите за тавтологию. Вместо того чтобы бросаться защищать утопающий социализм, Ефремову следовало бы создать новую современную утопию, контуры которой набросал Уэллс. Ведь и Ефремов приближался к ним.

Теперь о двух разногласиях между Уэллсом и Ефремовым. В отношениях человека и природы Уэллс оказался дальновиднее Ефремова, высказавшись на сей счет совершенно определенно: "Сбросившая с себя гнет искусственности природа пышно расцветет и сделается величественнее, прекраснее, чем когда-либо. И с ней сольется человек, созданный ею, живущий ею". Ефремовское же общество во весь размах своих могущественных сил занято не столько сбережением природы, не столько слиянием с ней, сколько все той же распроклятой ее переделкой, ее облагораживанием, так, как они его понимают. Пройдет совсем немного времени после выхода "Туманности...", о скалы прогресса тяжело разобьются первые волны экологического кризиса, и человечество схватится за голову. Одна за другой появятся книги, не художественные, не фантастические – документальные, с отчаянными, как крик о помощи, заголовками: "Безмолвная весна", "До того как умрет природа", "Для диких животных места нет", "Серенгети не должен умереть"... Но Ефремов еще спокоен. Правда, у него уже не найти безмозглого фанфаронства, которое было в фаворе всего несколько лет назад: "На основе этого порочного вывода /неважно какого – В.Р./ делаются столь же неверные и другие: о необходимости для человека с благоговением относиться к природе, к ее "чудесам", а не бороться с природой, не подчинять ее человеку, не ставить ее на службу человеку". /С процитированной статьей С.Иванова мы еще столкнемся/. Восторгается и Ефремов: "Океан – прозрачный, сияющий, не загрязняемый более отбросами, очищен от хищных акул, ядовитых рыб, моллюсков и опасных медуз, как очищена жизнь современного человека от злобы и страха прежних веков". Неясно, почему Ефремов решил очистить только океан, почему бы не очистить заодно и сушу – от гадюк, крокодилов, воронья, не говорю уж о москитах, комарах, мухах... Какое счастье, что у людей до сих пор не было реальной возможности заняться ни морским, ни сухопутным геноцидом, а то бы и вправду "очистили", совершенно не отдавая себе отчета в трагических последствиях, к которым привело бы непоправимое нарушение экологического баланса. Впрочем, и здесь успехи достигнуты немалые. А по какому, собственно, праву человек уничтожает совершеннейших созданий с их миллионнолетней родословной? Разве кто-нибудь вручал ему мандат на владение Землей? И вообще, на сегодняшний глаз, ефремовская планета слишком ухожена, словно парк в Версале. Изящно, конечно, но грустно, что на ней не осталось диких, манящих, неподстриженных уголков, а живого тигра, и то сбежавшего из заповедника, можно повстречать разве что на заброшенном острове Забвения. Когда-нибудь человечество опомнится и постарается возродить первозданность нашей прекрасной планеты или хотя бы того, что от ее первозданности останется. Сейчас фантасты, конечно, спохватились, но просчет, допущенный Ефремовым, это не его личный просчет, экологическую угрозу проглядела вся мировая фантастика. Хотя если взглянуть пошире и выйти за рамки фантастики, то, может быть, старушке-литературе будет не так стыдно. Спасение природы зависит не только от законодательных или технических мер, но в первую очередь от успехов в воспитании гармонически развитой личности, для которой природа перестанет быть мастерской, а снова станет храмом. Но разве не эта мысль пронизывает огромное число произведений мировой литературы, разве в них уже давно не звучит постоянная нотка тревоги по поводу отрыва человека от взрастившей его среды, разве не они учат восторгаться этим единственным образцом красоты? До чего может докатиться /пока, к счастью, лишь умозрительно/ стремление к радикальному преобразованию природы, мы можем узнать из трудов К.Э.Циолковского, неожиданно, не правда ли, выплывшего в связи с обсуждаемой темой. Циолковский был канонизирован советской пропагандой как выдающийся представитель научной интеллигенции, если не прямо – об этом как-то умалчивалось – поддержавших советскую власть, то, во всяком случае ни в какие контроверзы с ней не вступавший и охотно вдыхавший тот фимиам, которым его усердно окуривали, фактически отстранив от большой науки. Его даже не удостоили чести стать хотя бы членкором АН СССР. Но что мы, собственно, о нем знаем? Да, Константин Эдуардович был ученым, математически обосновавшим идею полетов в космос с помощью реактивных приборов. А еще что? Пожалуй, только то, что ему принадлежит хрестоматийное высказывание о Земле как о колыбели человечества, но так как нельзя вечно жить в колыбели, то человеку предстоит в будущем расселиться по всему космосу. Лозунг, не противоречащий дальним коммунистическим наметкам, был взят на вооружение. Правда, вытанцовывание перед Циолковским несколько не состыковывалось с неодобрением звездных путешествий в книгах фантастов-современников, но мало ли в нашей жизни было противоречий. Именно таким – гениальным изобретателем и чудаковатым учителем физики из Калуги его талантливо сыграл Е. Евтушенко в фильме, который, как и многочисленные статьи о его герое, не имел ничего общего с действительностью. Циолковский прежде всего был религиозным мыслителем, представителем так называемого "русского космизма", близким по своим взглядам к эзотерическим изысканиям небезызвестной Е.П.Блаватской. И его статьи, высказывания – в том числе и по ракетам, а тем более о "колыбели" были лишь выдержками из главной книги его жизни: как человечеству достичь вечного блаженства с помощью Сверхразума или, говоря проще, Бога. У меня нет повода углубляться в мировоззрение Циолковского, но без такого предуведомления в ореоле столь беспорочной фигуры шокирующими показались бы его мысли насчет обустройства родной планеты, мысли, с моей точки зрения, полубезумного фанатика, но вполне лежащие в русле начатого не одним Ефремовым глобального переоборудования планеты. Ефремов /хорошо, что только в книге/ успел растопить полярные шапки, изменить климат, переселить население в Средиземноморье, ликвидировать "вредных" водоплавающих... Циолковский пошел дальше. По его предложениям, необходимо уничтожить "из чувства сострадания" "несовершенные" виды животных и растений, конкретно это означало ликвидацию всех /всех!/ земных млекопитающих и всю тропическую флору, распахав тропики под плантации. /То есть он добивался именно того, против чего отчаянно сражался умница и мечтатель А. Сент-Экзюпери, которого бросала в дрожь перспектива превращения планеты в огород/. Из растений на Земле останутся только полезные. Переделке подвергнется также состав атмосферы; разумеется, селекция будет проведена и среди людей. Чтобы подобные высказывания не показались моим преувеличением, вот его собственные слова: "Когда объединится человечество и будет управляться высшим избранным разумом, то оно будет идти к могуществу гигантскими шагами. Население достигнет полного довольства и будет быстро расти. Образуются трудовые армии, которые уничтожат с корнем всю дикую природу богатейших экваториальных стран и сделают ее здоровой, с желаемой температурой, с культурными растениями, полями и садами", "Животные мало-помалу сойдут со сцены", "Появится возможность покрыть океаны плотами... На них поселятся люди со своими растениями и жилищами... Останутся только проходы для кораблей"... Ярый урбанист Окунев выглядит жалко. Но на расправе с Землей многоступенчатый ракетчик не остановился. Когда человек вышел в космос и посетил другие планеты, то... "Неудавшуюся жизнь ликвидировали, т.е. милосердно уничтожили муки существ, как когда-то их уничтожили на Земле для животных и несовершенных людей". Решать же, кто неудавшийся и несовершенный, будут, понятно, лица, удавшиеся и совершенные. Вы еще не забыли мечты судьи из повести Ю.Аракчеева? Ефремов до таких крайностей не доходит. Его герои еще способны воскликнуть при виде тигра /зверя, по Циолковскому, вредного и опасного/, что жаль все же уничтожать такую красоту. Но он не отдает себе отчета: коготок увяз, всей птичке пропасть. Стоит только начать – хотя бы с акул. Ведь акула по совершенству форм ни в чем не уступает тигру, а древностью рода намного превосходит и его, и человека. Трагедия современного человечества заключается в том, что на словах, то есть на конгрессах, ассамблеях, парламентских слушаниях, в прессе все признают правоту, обобщенно говоря, Уэллса, а фактически мы движемся скорыми темпами по пути, указанному Ефремовым, а далее – Циолковским. После некоторого смягчения ситуации с атомной войной экологические неурядицы стали для человечества опасностью №1. Я бы расценил картину подметенной планеты, по которой можно пройти босиком, не поранив ног, как антиутопию-предупреждение, что бы ни думал по сему поводу Ефремов. Получилось даже сильнее, от того, что он по российскому обыкновению старался придумать как лучше, а получилось как всегда – не в дугу. Со вторым расхождением я уже спорил и буду спорить еще непримиримее, потому что с природой хоть немного одумались, а в новом направлении утопической атаки надо сражаться столь же яростно, как "Грин пис" против ядерных взрывов. Впрочем, ничего нового: речь снова идет все о том же коллективном воспитании подрастающего поколения путем отъема младенцев от матерей уже в грудном возрасте. "Т.А.": /Разговаривают две женщины. Знаменитый историк и по совместительству красавица и танцовщица Веда Конг, один из главных авторских рупоров в книге. Завести детей пока не удосужилась. Ее собеседница – астронавигатор Низа Крит, девушка, мечтающая о ребенке. Старшая поучает младшую./ " – Мне невыносима мысль о разлуке с маленьким, моим родным существом... Отдать его на воспитание, едва выкормив! – Понимаю, но не согласна. – Веда нахмурилась, как будто девушка задела болезненную струнку в ее душе. – Одна из величайших задач человечества это победа над слепым материнским инстинктом. Только коллективное воспитание детей специально обученными и отобранными людьми может создать человека нашего общества. Теперь нет почти безумной, как в древности, материнской любви. Каждая мать знает, что весь мир ласков к ее ребенку. Вот и исчезла инстинктивная любовь волчицы, возникшая из животного страха за свое детище. – Я это понимаю, – сказала Низа, – но как-то умом..." /Не знаю, сохранили ли они волков, но волчицам можно позавидовать/. Уэллс словно подслушал диалог и прямо в него включается: "Семьи, не имеющие детей, беспрекословно должны уступать место детям. С самого раннего возраста врачи начинают заботиться о физическом развитии и укреплении детей. Но дети все время остаются с родителями. В этом отношении современная утопия в корне расходится с утопиями, созданными некоторыми социальными учениями. Если женщина достигнет такой степени "развития", что в ней заглохнет чувство материнства, чувство любви к детям, то женщина упадет ниже низших животных... Только в состоянии... полного отупения чувств женщина может согласиться на те способы воспитания детей, которые некоторые социологи мечтают применить в будущем ради равенства и братства. Казарменное воспитание, при котором невозможно любовное отношение к личности ребенка, к его особенностям, может дать разве лишь живые машины, но не людей". Правда, дети в "Туманности Андромеды" все-таки знают родителей, никто не запрещает им встречаться, дети, по уверению автора, любят и уважают своих "предков" – хотя не совсем ясно, за что, не за то ли, что, изредка отрываясь от важных занятий, они все-таки уделяют сыновьям и дочерям малую толику внимания? Автор упоминает и о том, что еще не до конца перевелись бедняжки, так и не сумевшие справиться с первобытным инстинктом. Общество, чуждое всякому принуждению, не настаивает, для удовлетворения атавистических наклонностей выделен резерват – остров Матерей, бывшая Ява. Но не кажется ли вам, что такое установление выглядит ссылкой, остракизмом, вторым островом Забвения? Что за преступление совершили эти женщины? Почему бы не разрешить им жить среди всех? Чтобы остальные мамаши не рыдали по ночам в подушку? Прав Уэллс: если будет подавлен природный инстинкт, если женщины /а почему только женщины?/ будут лишены родительских радостей, радостей ежедневного общения с детьми, то не испарится ли заодно и значительная часть того неуловимого, эфемерного состояния, которое называется человеческим счастьем? Спрашивается тогда – а зачем нам /нам!/ такое общество, и не превращается ли оно в сугубо функциональный механизм, из которого постепенно вытравляются человеческие "слабости". Может быть, у интернатного содержания детей больше возможностей для приведения сорванцов к дисциплине и порядку, но, наверно, мы не случайно смотрим с сочувственной жалостью на ребят, которых судьба приговорила провести детство в детдоме. Сколько волчат вырастает из таких приемышей. Как ни крути, женщина у Ефремова в сущности играет роль пробирки, в которой выращивают детенышей акушеры Хаксли, а целью деторождения становится лишь простое или расширенное воспроизводство человеческого стада, простите, я хотел сказать рода. Тут у Ефремова обнаруживается единомышленник, которому он, конечно же, не обрадовался бы. Адольф Гитлер: "Семья не является самоцелью, а служит более высокой задаче увеличения и сохранения человеческого рода и расы. Именно в этом состоит и смысл семьи и ее задача". Автор "Туманности..." инстинктивно старается избежать подобных упреков и потому всячески нажимает на то, как образцово будет поставлена работа по воспитанию и образованию молодого поколения. Что ж, среди его программ есть и вполне здравые. Я, например, тоже считаю, что в нашей школе мало романтики, уж больно заунывна ежедневная обязанность десять лет просидеть за одной партой, на одном месте, в одни и те же часы, словно прикованные галерники. Нечто духоподъемное, подобное Двенадцати подвигам Геракла, дающее юношеству разнообразные возможности испытать силы перед вступлением в жизнь, было бы неплохо придумать и сейчас. Разумеется, придумывать что-нибудь станет возможным тогда, когда наше образование станет более приоритетной общественной задачей, чем, например, приведение чеченцев к покорности, и будет финансироваться не по остаточному принципу. "Вы знаете, что туда, где труднее всего, охотнее стремится молодежь", говорит у Ефремова местный начальник отдела кадров. Все-таки в "великих стройках коммунизма" была своя притягательность. Была. Я сам видел энтузиазм среди строителей Братской ГЭС. А сейчас нам нечем увлечь молодых людей. Уверен, если бы можно было бы призвать их, допустим, на строительство чего-нибудь вроде космической станции, преступность и наркомания в стране резко бы упали. Отняв у семьи детей, автор ликвидировал и прочные семейные узы. У героев "Туманности..." семейная жизнь в сущности отсутствует, да и постоянного дома, тоже, кажется, не существует. На чем же держится союз мужчины и женщины? Ого-го, отвечает автор, на высокой беспримесной любви, на духовной общности. Но получается, что эти духовные интересы – главным образом деловые. И не приведут ли только научные, профессиональные, деловые контакты и сексуальные междусобойчики в промежутках между ответственными экспериментами к быстрому распаду пар, как, похоже, и происходит там у них на практике. Надо ли этим восхищаться, надо ли утверждать как норму? Если предсказание какой-нибудь конкретной черты будущего способно повлиять на ее осуществление, люди будут стремиться приблизить ее, либо бороться за то, чтобы этого не случилось. Должны ли мы стремиться к разрушению семей? Должны ли мы считать прогрессивным общественным преобразованием, пусть даже в далеком будущем, тот ее суррогат, который предлагает писатель? Может быть, в человеческой жизни кое-что надо оставить навсегда, пока, по крайней мере, мы не перестанем называться людьми. Не продиктованы ли мои ламентации если не прямым ханжеством, то консерватизмом? Не пугают ли нас, людей ХХ века, непривычные социальные структуры? Почему и через тысячелетия все должно быть, как у нас? Конечно, говорить за людей будущего нелегко; к месту вспомнить слова ныне также непопулярного Энгельса, полные уважения к грядущим поколениям и непочтительности к любым авторитетам: "Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, – и точка..."