Текст книги "Всемирный следопыт 1930 № 06"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

III. Нападение хунхузов.

Поздно ночью люди выходили из сторожки к реке. Ночь была ветреная. Черные облака тянулись над сопками. Люди шли на работу. Они несли кирки, лопаты, ломы, топоры. Впереди шел Синицын. Иногда ему начинало казаться, что шагает за ним не десяток рабочих, а блестящий легион красивых воинов, и ведет их он, производитель работ, на завоевание большой и богатой страны.

В темноте, ощупью, ударники вскарабкались по осыпям к штольне. Хотели минутку посидеть, чтобы успокоиться, но на открытом склоне было холодно, и люди сейчас же принялись за работу. Первой задачей было отгрести старые отвалы и откопать засыпанный вход в штольню. Многократное оседание пород сделало сечение штольни очень узким. Оно было не больше метра вышиной, и работать в нем одновременно могли только двое. Вдобавок штольня оказалась плотно закупоренной ледяной пробкой.

Такие пробки часто появляются в старых рудниках, особенно там, где встречается мерзлота в почве. Толщина их достигает иногда нескольких десятков метров. Часто пробка удерживает за собой скопившуюся в штольнях воду и, чтобы избежать несчастных случаев, обычно сначала бурят лед, спускают сквозь скважину воду, а потом уже разрушают и саму пробку.

Перед штольной «В» поставить буровую установку было нельзя. Слишком хорошей учебной мишенью была бы она для китайцев.

В первой паре работали Трофимов и китаец Та-Бао. Последний не совсем обычным путем оказался среди ударников.

Прежде Та-Бао работал на Нерчинских рудниках, потом, перебравшись в Китай, часто бывал на советской стороне, встречался здесь с рабочими и узнавал от них о новой жизни, строящейся в рабочем государстве. Когда разразился конфликт, и, боясь войны, побежали с границы китайские крестьяне, Та-Бао не долго раздумывал. Он знал, что война для китайских генералов средство набить себе потуже карманы, и что каждая война, затеваемая ими, в конце концов приводит к еще большему разорению китайских крестьян и рабочих. Никем не замеченный Та-Бао переплыл Аргунь и явился прямо в штаб полка. Там он спросил «самый большой капитан мало-мало говорить» и, когда его привели к комполка, китаец выпалил решительно:

– Винтовка давай. Китайский капитана стрелять буду. Китайский капитана шибко худой есть: солдата бей, фанза жги, воруй. Давай винтовка!

Но командир полка, узнав, что китаец никогда не стрелял из винтовки, отказался выдать ему оружие. И Та-Бао совсем пришлось бы повесить голову, если бы в это время он не попался на глаза Синицыну, который предложил ему работать в штольне, на что китаец с радостью согласился.

– Будьте осторожны, – предупредил рабочих Синицын. – Вода за пробкой может быть очень близко. Прислушивайтесь внимательно и чаще!

Ханхуз повалился на острые камни.

С рудничными лампочками на лбу русский и китаец втиснулись в штольню. Там было холодно, сыро, лед медленно подтаивал, и рабочим пришлось лечь в жидкую грязь. Стены выработки были грязны и ослизлы. Трофимов рукавом обтер серую глыбу; заблестев, на него глянули крошечные комочки руды. Почти физически чувствовалась тяжесть сопки, нависшей над рабочими. В любое мгновение она могла раздавить их, как комаров.

Китаец, скорчившись, бил ломом по льду. Лед ломался трудно, маленькими кусками. Вместе с брызгами воды они с силой летели в лицо Та-Бао. Лед, сдавленный повидимому недавним оседанием скалы, был тверд и упруг, как камень. Откуда-то сверху натекала вода, и блески руды на заплаканных стенках снова потускнели. Трофимов лег на спину и, зажмурившись, несколько раз сильно ударил киркой по ледяной пробке. Вместе со льдом на голову рабочего посыпались мелкие камни. Трофимов затаил дыхание и прислушался. Тихо. Снова зажмурился и ударил киркой. На этот раз отделился большой пласт льда и накрыл китайца. Трофимов поторопился освободить едва не задохнувшегося товарища. После нескольких новых ударов послышалось слабое журчание воды. Опытное ухо Трофимова определило, что это еще не «полная вода», а только «карман» – отдельный водяной мешок в толще льда. Сказав китайцу, чтобы тот вылез из штольни, смело стал пробивать отверстие во льду. Вода вырвалась шумно и сильной струей окатила рабочего, обдав его месивом льда, грязи и мелкого щебня. Закрыв лицо руками, Трофимов опрометью бросился наружу. Вода текла не долго. Скоро она зачвакала, струя ее ослабела и потерялась в осыпях.

Следующая пара рабочих убрала остатки льда перед «карманом» и обнаружила за ним большой обвал. Чтобы обследовать это неожиданное препятствие, Синицын натянул на руки кожаные рукавицы и полез в штольню. Добравшись до того места, где выработка была загромождена неуклюжей кучей мокрых камней, он увидел над собой большую трещину. Соединившись с другой, пришедшей откуда-то со стороны, она и образовала обвал, сбросивший в штольню добрую тонну породы.

Синицын легко определил причину образования трещин: хищнический метод работ английских концессионеров. Вместо того, чтобы прокладывать прямую штольню с ровным сечением, хорошо закрепляя ее, как это требует горное искусство, англичане действовали по принципу скорейшего обогащения. Наткнувшись на хорошее рудное тело, они сейчас же старались выцарапать его все со всеми его ответвлениями и изгибами, хотя бы для этого пришлось искалечить штольню неаккуратными и нескладными боковыми выработками. Это было какое-то ковыряние руды, а не разработка ее. Чуть выбрав руду в одном месте, его сейчас же бросали, если рядом оказывался более выгодный участок. О закреплении брошенной выработки даже не думали, – да и мудрено было закрепить это хаотическое хитросплетение штолен и выработок. «Есть руда в породе – колоти, пока всю не выбьешь» – было единственным правилом. Немудрено, что при такой постановке дела обвалы должны были случаться часто. В отчетах английской компании за один год упоминается о пяти больших обвалах; три из них были с жертвами.

Позднее, просматривая чертежи, Синицын нашел и непосредственную причину в штольне «В». Там брали руду отдельными глубокими бороздами, расширяя их до тех пор, пока вся вышележащая толща не повисла всего лишь на нескольких тоненьких столбиках породы. Достаточно было маленькой трещины, промытой в скале водой, чтобы равновесие было нарушено.

Опасность не миновала и теперь. Несколько глыб угрожающе висели во впадине над обвалом. Необходимо было возможно скорей поставить здесь крепление. Пока же следовало расчистить обвал.

Рабочие образовали цепь. Забравшись вслед за Синицыным в штольню, они уселись рядом на липком полу, на всем протяжении от обвала до выхода, и с рук на руки стали передавать обвалившиеся глыбы. Крайний у входа сбрасывал их под откос. Это было странное зрелище. Люди в черных кожаных одеждах молча сидели в мрачном холодном подземелье и сосредоточенно передавали друг другу большие черные камни. Над головами у многих горели фонарики, почти не освещая лиц и облизывая неуютные стены выработки дрожащим и слабым светом. Когда люди двигались, свет ползал по камням, карабкался вверх по стенам и жирным пятном прилипал к выщербленному потолку штольни. Изредка хряскал камень под ударом кирки да гулко шлепались с потолка крупные капли воды.

Так работали часа два. Вдруг Та-Бао, который сидел близко к выходу, не подставил во-время рук, и камень, переданный ему соседом, упал на пол. Сосед повернулся к китайцу с раздражением. Но тот и не обращал внимания на камень Насторожившись, к чему-то прислушиваясь, Та-Бао уже полз на четвереньках к выходу. Синицын замахал рукой и зашипел:

– Тссс… Шуми не надо… Моя мал-мало слушай ходи.

И осторожно выполз из штольни наружу. Оставшиеся внутри примолкли. Шумел ветер, забегал в штольню и гудел в ней, как в печной трубе. Шаркал по камням дождь. Ветер гнал его порывами, и дождь словно то набегал, то отступал.

Вдруг все ясно услышали, что Та-Бао произнес короткое китайское слово. Снова несколько секунд шумел дождь. И чужой голос откуда-то снизу ответил другим китайским словом. Синицын так и ринулся к выходу, вытаскивая на ходу браунинг из кармана. Он был убежден, что Та-Бао предал их, и готовился всадить пулю в затылок китайца. Но, выскочив из штольни наружу, он в слабом пятне света увидел картину, которая сразу дала иной ход его мыслям.

Перед штольней, выпрямившись во весь рост, стоял Та-Бао. Руки его были подняты над головой, и в них он держал большой камень. Снизу, по осыпям, лез на Та-Бао человек в лохматой шапке – китаец – с обрезом в руках. Совсем близко, за камнями, Синицын увидел много других китайских голов.

«Хунхузы!» – догадался он и почувствовал, как холодеют от страха руки.

Китаец, наступавший на Та-Бао, вскинул обрез. Та-Бао взмахнул поднятыми руками, и зажатый в них камень стремительно обрушился на хунхуза. Удар был так силен, что бандита не спасла и толстая шапка. Ноги хунхуза сразу подогнулись, и, выгнув спину, он повалился назад, на острые камни.

Вокруг Синицына запели, завизжали, засюсюкали пули. Вытянув руку, прораб выпустил в хунхузов целую обойму, и повернулся, чтобы бежать. Сначала он кинулся вверх по сопке, но сообразил, что так далеко не уйдет, и бросился обратно в узкое отверстие штольни. Туда же отступал и Та-Бао, продолжая швырять камни в напиравших хунхузов.

В передней части штольни людей уже не было. Охваченные ужасом, царапая до крови пальцы, они лезли, подталкивая друг друга, через нагроможденные обвалом камни, чтобы хоть как-нибудь укрыться за ними. Некоторые забивались в боковые выработки.

Синицын замешкался у входа. Пуля попала в его фонарь и раздробила его. Толстый китаец с лицом скопца в упор нацелился в прораба, но Та-Бао скатил под ноги хунхузу огромный камень – и бандит распластался на земле. Синицын увлек за собой в штольню Та-Бао. Вслед за ними туда ворвался, защелкав по стенам, целый рой пуль. Прораб прижался к полу. Впереди, около обвала, кто-то вскрикнул и чуть слышно застонал. Синицын втискивал в браунинг новую обойму, она почему-то не входила, и прораб думал, что сейчас всем им в этой мышеловке придет конец.

Вверху раздался топот. Лавиной низвергнулись с сопки всадники. Они почти не стреляли. Как будто одной своей скоростью они смяли хунхузов, сбросили их с сопки на берег. Ошеломленные, бросая обрезы, бандиты пытались вплавь спастись на другой берег. Это удалось очень немногим. Большинство легло у подножья сопки под ударами шашек, а другие, в том числе и главарь шайки, попали в плен.

В штольне был серьезно ранен в грудь рабочий – тот самый, который составлял ответ кадаинцам. Синицын боялся, что это ночное нападение произведет слишком тяжелое впечатление на рабочих, и они откажутся от работы в штольне «В». Но с удовлетворением увидел, что это не так.

Красноармеец поглядывал на пленных солдат.

– Разбойники не помешают нам пройти штольню! – говорили рабочие.

– Через три дня мы собьем ее с первой шахтой! – поддерживали другие.

IV. Операция красных.

Весь следующий день молчали оба берега. Китайцы, напуганные результатом ночной вылазки, с тревогой выглядывали из окопов. Красные выставили усиленное сторожевое охранение. Синицын дал ударникам сутки на отдых, и горняки весь день спали. Но сам прораб не мог заснуть. Он присоединился к Милавскому, который вместе с рабочими из опробовательной партии пошел в штольню «В» брать образцы руд.

Инженер деловито осмотрел выработку, слазил за обвал и дал несколько коротких указаний Синицыну, как нужно продолжать работу.

– Несомненно вы встретите снова пробку, – сказал он. – С этой будьте сугубо осторожны: скважина обнаружила здесь совсем близко воду.

Милановский ни словом не обмолвился о событиях последней ночи. Но, выходя из штольни и увидев на камне пятно крови (здесь Та-Бао проломил голову хунхузу), повернулся к Синицыну и отрывисто произнес:

– Как хотите… Этого я понять не тогу.

Он хотел сказать еще что-то, но махнул рукой и, тяжело сопя, стал взбираться на сопку.

* * *

Тишина на границе продолжалась недолго. Ночью щелкали отдельные выстрелы, а утром, когда ударники стали подниматься от распадка к штольне, «та сторона» встретила их бешеным огнем. Рабочие сразу почувствовали, что стреляют на этот раз не китайские наемники. Слишком уж метко ложились пули, слишком уж уверенно следовали один за другим залпы. Рабочие залегли за камнями, не двигаясь с места.

«Белые!» – подумал Синицын.

За Аргунью залился сухим лаем пулемет.

Производитель работ начал было перебежку, но, добравшись до места, откуда к штольне нужно было бежать по мелким осыпям, на виду у китайцев, почувствовал, что на это у него сил не хватит. К тому же, оглянувшись, увидел, что никто за ним не следует. Злой вернулся Синицын в распадок, где поджидавшие рабочие уже не надеялись видеть его живым, и объявил, что на сегодня работы отменяются. Сказал он это таким тоном, словно ударники сами были виноваты в своем вынужденном прогуле.

На улице поселка Синицыну встретился телеграфист. Весь расплываясь в улыбке он сообщил, что сегодня опять были шифрованные депеши, но кроме того есть и телеграмма на рудник. Он вынул ее из кармана и протянул Синицыну. В телеграмме кадаинцы снова слали привет, интересовались работой и еще раз выражали уверенность в том, что выйдут из соревнования победителями. Круто повернувшись, Синицын пошел по степи туда, где за холмами раскинулся красноармейский лагерь.

Прораб пришел в палатку комполка, и рассказал ему о своей работе, о соревновании и о том, что китайцы и белогвардейцы не позволяют это соревнование проводить. Синицын почти сердился.

– Вы же должны дать отповедь этим налетчикам! – горячился он. – Они обстреливают нас, не дают нам работать, а вы позорно молчите. Я не могу понять, чего вы ждете? Чтобы они подкатили артиллерию и снесли все наши сопки? Так, что ли?..

Комполка писал письмо. Пока Синицын в волнении бегал по палатке, командир только раза три искоса взглянул на прораба. Он дописал страницу странным узловатым почерком, приложил к ней лист промокательной бумаги, тщательно разгладил его, потом поднял письмо к глазам, как будто собираясь перечесть его, но вдруг откинулся на походном стуле и с раздражением обратился к Синицыну:

– Ну, а что вы сделаете, товарищ, если к вам на улице подойдет хулиган и угостит вас пощечиной? Что же, вы ему ответите тем же?

Видя, что Синицын что-то хочет сказать, комполка поднял руку.

– Война не объявлена, – продолжал он. – И пока она не будет объявлена, мы не предпримем никаких действий против китайцев. Единственно, что мы можем делать, это не пускать их через границу. Надеюсь, недавняя ночь показала вам, что мы достаточно бдительны. Пойдемте, я вам покажу кое-что…

Он вышел из палатки и крупными шагами пошел впереди, сворачивая на ходу папиросу. Прямо от палатки тропинка поднималась на сопку. Командир и Синицын миновали маленькую рощицу и вышли на открытое место почти на самой вершине сопки. Здесь тропинка неожиданно врезалась в землю, превратилась в траншею выше человеческого роста и скоро привела в другую траншею, поперечную, перед которой был насыпан высокий бруствер, пронизанный маленькими окошками. Они глядели в сторону Аргуни. Перед одним из окошек стоял красноармеец и, не отрываясь, наблюдал за противоположным берегом. Позади него, скорчившись над желтым ящиком полевого телефона, сидел другой красноармеец и, приставив руку ко рту, что-то говорил в трубку.

Командир полка подвел прораба к окошку.

– Ну, вот извольте посмотреть, – предложил он. – Не увидите ли чего-нибудь любопытного на том берегу?

Синицын поглядел.

– Я вижу какие-то странные кочки бон на той круглой сопке, – сказал он.

– Ну, так вот! Знаете ли вы, что это за кочки? Это – шапки, милый товарищ! Да, да, шапки, которые китайское командование ухитрилось выдать своим солдатам! Они, правда, теплы, не по погоде теплы, такие большие, просторные, меховые с большими ушами. Но, извините меня, я предпочту выпустить свой полк с открытыми головами, чем обрядить его в эти мономаховы шапки. В такую шапку не попасть нельзя. Сегодня ко мне приходила целая депутация. Говорят, за себя не ручаются, так руки и чешутся пощелкать орехи на этих камилавках.

Опережая звук залпа, в бруствер вонзилось несколько пуль. Одна из них попала в край окна и обдала командира пылью и щебнем. Комполка соскочил со ступеньки на дно траншеи. Отряхнувшись, потянул Синицына к выходу:

– Зря шутить не стоит! Здесь все-таки опасно…

Весь обратный путь командир шел молча, задумавшись. День разгуливался. Последние тучи скрывались на западе, а на их место приходили легкие сероватые облака. Над ними повисла тонкая кисея мглы, которую легко прорывало солнце. Ветер стих, и стало очень тепло, почти жарко.

Из-за холмов продолжали слышаться отдельные выстрелы.

В лагере было очень оживленно. У штабной палатки быстро рос кружок красноармейцев. Сходились со всех сторон. Некоторые бегали по палаткам и звали:

– Ребята! Пленных привели! Айда зечить!

Командир и Синицын подошли. Их пропустили внутрь кружка. Там действительно стояли два пленных китайца и около – молодой красноармеец, приведший их. Он чуть-чуть растерянно поглядывал то на одного, то на другого. Синицын теперь вблизи мог рассмотреть необычную форму китайцев. Их шапки, в самом деле, были похожи, как сказал комполка, на шапку Мономаха: такие же конические, высокие, мохнатые. Под френчем на китайцах были надеты уродливые ватные штаны, а на ногах – странная обувь, что-то среднее между валенками и фетровыми женскими ботами. Один из пленных был одет значительно лучше другого. Это был унтер-офицер. Оба они попались на нашем берегу в прибрежном кустарнике, откуда внимательно наблюдали за расположением караулов.

Когда молодой красноармеец их нашел, они не стали сопротивляться. Охотно отдали оружие и даже как будто обрадовались, что попали в плен.

Унтер-офицер стоял насупившись и ничего не отвечал на вопросы. Зато его сосед не заставлял себя упрашивать. Он так и вертелся из стороны в сторону, торопясь поскорее всем ответить. Но лицо у него было испуганное.

– Ты есть хочешь? – спрашивали его красноармейцы.

– Нет! – мотал головой китаец. – Моя сыт.

– Врет! – говорили кругом. – Ишь, как скулы торчат: их там не балуют. А есть боится – думает, отравят.

– Ты откуда сам? – спрашивали другие.

– Шанхая… Шанхая, – торопился китаец.

– О! Издалека же ты приехал. А зачем воюешь?

– Воевать ходи нету – большой капитан кушать не давай.

– А капитан тебя бил?

– Била! – кивал китаец.

– Шибко бил?

– Шибко била…

И вдруг неожиданно повернулся к своему соседу и показал на него рукой:

– Эта маленький капитана тоже била!

– Вот это здорово! – засмеялись красноармейцы. – Молодец, парень!

Кто-то подошел к китайцу и расстегнул его френч.

– М-да! Переодеть-то его нужно. И вымыть тоже. Фу ты, чорт, зверья-то, зверья!

И отскочил, отряхивая руки. Китаец был напуган. Торопливо он застегивался.

– Ведите в баню, потом в лазарет, после в штаб, – распорядился комполка, и когда молодой красноармеец легонько подтолкнул пленных, коротко спросил у китайского солдата:

– Какой части?

Китаец отвернулся.

– Моя по-русски понимай нету…

Красноармейцы кругом заволновались:

– Вот гад! Говорил-товорил, а теперь не понимает! Здорово их там учат…

Унтер-офицер проходил мимо. Вдруг он остановился перед комполка и вытянулся, отдавая честь:

– Моя говорить будет… Какой части, сколько солдат, сколько оружия.

С плохо скрываемым бешенством командир крикнул побледневшему китайцу:

– В штабе скажешь! Не терпится…

И, отвернувшись, пробормотал, ни к кому не обращаясь:

– Испугался, подлец! Ждет – накажут за то, что солдат своих бил.

Он быстро пошел к палатке. Синицын хотел было возвращаться к себе в сторожку, но вдруг комполка повернулся к нему. Теперь лицо командира улыбалось лукаво и хитро.

– Вы знаете, что? – сказал он. – Я решил предпринять маленькую операцию. Так, пустяки, для острастки. Если хотите, можете принять участие. Опасности, уверяю вас…

Он не смог договорить. Синицын обрушился на него так горячо с вопросами: где? когда? как? – что комполка пожалел о своем неосторожном предложении.

* * *

Этим вечером жители ближайшей деревни, отделенной от Аргуни лишь узким гребнем невысоких холмов, были привлечены необычайным зрелищем. На склоне гребня, обращенном к деревне, построилась четыреугольником рота красноармейцев. Посредине медленно ходил взад и вперед командир, заложив руки за спину, подняв лицо к небу, и негромко командовал:

– По облаку, похожему на свинью, первый взвод… пли!

Ахал залп.

– По ястребу-стервятнику, – снова начинал командир, – второй взвод… пли!

Изрешеченная пулями птица камнем падала в кусты. Деревенские собаки со всех ног кидались к ней.

– В белый свет, – звонко продолжал командир, – рота… пли!

А через полчаса красноармейцы шли уже обратно. Лица у всех были самые веселые. Шуткам не было конца.

Красноармейцы так грянули «Селезня» с присвистыванием и притоптыванием, что проснулся на другом берегу полковник Тин-Вей, встал с кровати, надел туфли и в открытую форточку долго прислушивался к звукам, несшимся из-за Аргуни.

Эту ночь полковник спал очень неспокойно.