Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 05"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Соавторы: Николай Лебедев,Макс Брод,А. Владимиров,А. Беляев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава III

Три табуна диких туров. – Мой промах и угрызения охотничьей совести. – Встреча с «ней». – Юна поет, как флейта. – Снова промах, снова горестные размышления о тщете, человеческих надежд. – Попытка дотронуться до неба. – Как неслышно приходит ночь.

Охота на серн и завтрак сильно задержали нас. Мы шли теперь во всю силу легких. Керим недовольно поглядывал на солнце, боясь опоздать на солонцы. Пот приходилось вытирать через каждые пять минут, – и в эти секунды мы весело улыбались друг другу.

Солнце успело миновать полдень, когда Керим осторожно подвел меня к совершенно белой кварцевой скале, где, по его приметам, туры должны были лакомиться солью. Сам Керим не намеревался стрелять и шел позади меня. Я не догадался снять с плеч шкуру козленка и мешок с провизией, прежде чем взобраться на скалу. Вдруг, справа от меня, из-под каменного обрыва, метрах в пятидесяти выскочил серо-коричневый тур и быстро замелькал предо мной белоснежными подпалинами. Мешок помешал мне точно прицелиться, но я все-таки успел выстрелить, когда он остановился на мгновение перед обрывом. Тур, выкинув вперед ноги, закинув большие черные рога на спину, длинным прыжком ушел из моих глаз. Керим быстрее меня очутился над обрывом, уступами уходящим в широкое горное ущелье. Напрасно искал я глазами зверя по камням. Его нигде не было видно. Я полез было вперед, но Керим, как наседка, жалостно и предостерегающе закричал на меня…

Я вернулся, так как и сам увидел, что рискую сломать шейные позвонки.

Керим, опираясь на палку с железным наконечником, спустился метров на триста вниз, посмотрел по сторонам и вернулся обратно.

– Нет… Тур гулял… здоров… гулял! – объяснил он мне, улыбаясь. Я и сам с горькой досадой почувствовал, что «промазал». Проклятый мешок! Глупая непредусмотрительность! Я старался утешить себя тем, что все равно мясо тура мы не смогли бы унести с гор. Слабое утешение! Большерогий зверь остался на всю жизнь в моих глазах, как укор охотничьей совести и как вечное напоминание всегда быть расчетливо-спокойным…

Керим повел меня на высокую вышку, покрытую снегом. Я для успокоения сел покурить. Керим, смотревший из-под ладони вдаль, убийственно равнодушно позвал меня:

– Айда… Галяди, – тур!

Его спокойный голос обдал меня кипятком. Я вскочил, надеясь исправить непоправимый выстрел. И сразу же увидел в долине тура. Красивым, стройным изваяньем застыл он на зеленом бугорке долины.

_{Я увидел в долине тура. Красивым, строчным изваянием застыл он на зеленом бугорке долины.}

– Пойдем, Керим!

– Нельзя! Нет дорога!..

Тура отделял от нас почти километр. Обрыв – крутой и глубокий, – защищал его от наших покушений. Обхода не было. Тогда Керим, заложив в рот два пальца, пронзительно свистнул. Стадо туров, – их было не меньше тридцати, – выскочило из травы, застыло на момент, потом довольно стройно пошло вниз за вожаком. В это время Керим показал рукой в другую сторону;

– Галяди!..

Там, по плитам и россыпями уходило в горную расщелину еще большее стадо. А совсем далеко я увидел еще трех туров, убегавших в горное ущелье. Картина была на редкость занимательная. Даже не верилось, что в XX веке можно видеть на воле одновременно три табуна диких животных…

Теперь мы повернули резко в сторону Дагестана, подходя к вершинам главного хребта. Итти было временами не только трудно, но и опасно. На крутых подъемах приходилось карабкаться ползком, в одном месте переход был так узок и так обрывист с обеих сторон, что я не сразу решился пойти за Керимом, легкой рысцой перебежавшим его. Керим снова вернулся ко мне и опять бегом побежал вперед, объясняя, что нужно только не бояться, да итти побыстрее.

– Айда!.. Как Тыфлис улица ходи!..

Я, наконец, решился и очертя голову преодолел переход. Ноги увязали в россыпи, сползавшей вниз. Мы подошли к огромной горной расщелине, окруженной с двух сторон зубцами скалистых гребней, покрытых широкой полосой вечного снега.

– Соя!.. Галяди… Галяди якши…

Мы тихо пошли по горе, осматривая камни. На одной из вершин, совершенно лишенной растительности, нашли перья индейки… Соя была здесь, где-то близко!..

Я напряженно ждал теперь птицу. Опасаясь промаха, ежесекундно останавливался, чтобы поправить мешок и отдохнуть. Спугнули белесого беркута-стервятника. Наконец, из камней метрах в трехстах от нас вылетела индейка. За ней другая и третья. Все три птицы при взлете засвистели и перелетели на противоположный гребень гор. Оттуда снова донесся их прозрачный, тонкий свист.

Я заметил место и решил итти вдогонку. Мы спрятали в камни ношу – и пошли в долину. Целый час пробирались по камням, пока поднялись на противоположный берег долины. Стали подходить осторожно к месту сидки индеек. Я уже начал готовиться к выстрелу, держа пальцем предохранитель. Но опять, подпустив нас на такое же расстояние, они, свистнув, пролетели высоко над нами. Я видел ясно черные поперечные линии зоба и груди, темно-голубые полосы вдоль боков, но шли птицы безнадежно высоко. По оперению я узнал, что все индейки были самцами. Я опять решил итти к ним: они спустились на прежнее место. Но Керим распорядился иначе: он велел мне лечь на то место, откуда они слетели, а сам пошел в обход, чтобы погнать их на меня. Я понял его, и с удовольствием принял план, напомнивший мне степные охоты на дрофу.

С полчаса я отдыхал, среди камней, сделав себе прекрасное прикрытие. За мной лежала, уходя вверх, снежная полоса горных громад. Был ранний вечер, воздух еще не остыл от дневной жары, но мир затихал. Наконец, я услышал звук тонкой флейты… Это взлетели индейки… Затем раздался резкий, пронзительный свист Керима. С остановившимся сердцем я увидел сквозь камни, что птицы пошли на меня: одна немного стороной, а две прямо в лоб. Первую я решил пропустить, хотя выстрел в нее не был безнадежным.

Две серебристо-пепельных птицы с полминуты плыли в мои глаза. Это мгновение – короткое и ослепительное – показалось мне тогда и кажется и теперь огромным солнечным океаном переживаний. Сердце остановилось, кровь перестала биться в жилах, я оглох, ослеп для всего мира, кроме этих двух птиц, которых, я ждал с удушающей меня страстью… Я, как во сне, слышал, что недалеко просвистала крыльями первая соя – ее свист чуть-чуть похож на посвист стрепета.

Я готовился уже встать из-за камней: индейки были почти в зоне выстрела… как вдруг над самой моей головой зашумел вихрем воздух, – и я в смятеньи увидел, как индейки камнем упали вниз, а за ними стрелой падал сверху сокол…

Индейки не долетели до меня каких-нибудь полутораста метров… Теперь они пошли долиной – и в несколько секунд исчезли за поворотом. Сокол безнадежно взмыл вверх, повернул обратно и, вращая желтыми глазами, кружил низко надо мной. Мой выстрел был местью, которую я, однако, не счел для себя достаточной. Меня мало утешило, когда сокол, сложив в воздухе крылья, комом упал около меня… Я держал его теплый труп в руках – и думал с полной искренностью об его ненужной, неожиданной смерти и о тщете самых блестящих человеческих надежд.

Керим горько покачал головой над мертвым соколом, когда мы сошлись у брошенной ноши. С полчаса мы горячо объяснялись с лезгином, совершенно забыв, что не понимаем друг-друга, но ясно чувствуя наше взаимное глубокое огорченье от неудачи.

Скоро мы спугнули еще одну индейку. Она опустилась на другом гребне горы, но сил у меня уже не было, да и долина разошлась слишком широко. Я ощутил с ясностью, что мне уже не суждено убить индейку. Но Керим решил итти за ней: в его глазах я видел подлинное дружеское сочувствие. Я опять лег в камни. Керим пошел, но ему не удалось обойти птицу. Она слетела раньше, и пошла на этот раз вдоль гребня…

Бросив охоту на индеек, мы торопимся к ручью на ночлег. Мы идем теперь по высокому горному хребту, широкому и ровному, как спина уснувшего чудовищного животного. Лес остался далеко позади нас. Даже одиноких деревьев нет здесь. Альпийский луг зеленым ровным ковром расстилается под нашими ногами. Ни впереди, ни по бокам – нигде уже не видать гор, лежащих выше нас. Только отдельные вершины, покрытые снегом, неподвижно, точно во сне, степными курганами смотрят на нас сверху.

Мы идем высотой четырех тысяч метров, а может быть, и больше. Керим уверяет, что, кроме его предков, даже из лезгин никто не взбирался сюда.

Да, теперь мы вышли в открытый мир, как путешественники выходят в открытое море. Здесь мир был невиданно-широким, огромным и величавым. Алазанская долина сжалась и стала похожей на зеленую ленту, не шире проселочной дороги. Ширакская степь узкой полосой дымчатого марева закрыла горизонт. А с трех сторон от нас – горы, горы и горы. Суровые, строгие на восток к Дагестану, они впереди и позади нас покорно ласкались зелеными ступенями о ребра главного хребта, вершиной которого мы теперь шли. Рядом с нами – и ниже нас – повисли белые, легкие перистые облака, а еще ниже – пятно зеленого леса, легкие маски кустарников и темных скал. Небо было очень близко, вот оно – к нему можно прикоснуться рукой…

Альпийская галка – клушица – неуклюже бегала по лугу, выбрасывая вперед большой, светло-красный клюв и изредка перекликаясь с невидимой подругой. Крики их в разреженном воздухе похожи были на тихие удары речных камней. Золотистые щуры и стрижи низко и бесшумно мелькали в воздухе.

Пестрый стенолаз, похожий на летучую мышь, смотрел на нас со скалы зрачками маленьких глаз.

А там, вдали – ниже нас и наравне с нами – парили черные и седоватые хищники – орлы и грифы, садясь иногда отдохнуть на снеговую вершину.

Добыв клушицу, мы повернули под гору, где и нашли истоки Кахет-чая. Здесь же был шалаш, устроенный раньше Керимом. Мы разожгли костер и расположились на ночь. С высоты я увидел звезду. Я поразился: мне показалось, что был еще ранний вечер. Так неслышно и незаметно надвигалась ночь в этом величаво-широком мире – бесконечном океане голубого пространства.

Глава IV

Пешком сквозь облака и тучи. – Я убиваю «ее». – Прилив радости и неожиданная баталия с медведицей. – Ливень в горах. – Керим в роли лошади. – Снова у тушин.

Солнце всходило за синими, неласковыми тучами. Росы ночью не было. Керим озабоченно качал головой: погода явно менялась. Мне страшно не хотелось этого, Стараясь обмануть себя, я думал: «Керим недоволен, что мы так долго спали».

В скалах, недалеко от стана, я убил крошечную седую совку – «биль-биль», как называл ее Керим.

Не успели мы пройти россыпями и спуститься в долину, как за нами с горных вершин поползли тучи, гонимые легким ветерком. Тучи шли быстро, одна из них пересекла путь, и мы вынуждены были прорываться сквозь ее мощную, разбухшую водяную вату.

Мы спускались большим каменным долом, некруто сбегавшим на запад. На пути стал попадаться мелкий, уродливый кустарник. Озабоченный непогодой, я не снимал ружья с плеч, никак не ожидая взлета дичи. И скоро раскаялся в этом. Саженях в пяти от меня, из навала камней, с шумом и характерным сухим клохтаньем поднялась индейка, а за нею выводок: три молодых птицы. Индейка пошла низом, птенцы поднялись вверх, как молодые тетерева. Я быстро потянул ружье с плеч, но птицы уже были вне выстрела. Я горестно глядел им вслед, но здесь судьба улыбнулась мне: в стороне снялся четвертый, отбившийся от выводка, индюшонок. Он обеспокоенно зацокал и свечой взлетел в воздух. Мой заряд настиг его в тот момент, когда он, задержавшись в воздухе, начал выправлять лет в прямую линию. Брошенной тряпкой индюшонок ткнулся в щебень.

_{Индюшата поднялись вверх, как молодые тетерева… Мой заряд настиг одного, который, взметнувшись в　воздухе, упал в щебень…}

Керим, не стрелявший в лет, восхищенным гортанным криком приветствовал выстрел. И я примирился со скромным даром Сарыбашского ущелья, хотя и долго еще досадовал на себя за то, что упустил старую индейку из-под носа.

Размером молодая птица была с российскую матерую тетерку. Окрас ее был довольно неопределенный: светло-бурое оперение отдаленно напоминало молодого глухаря; серая зигзагообразная пестрина и строение тела делало ее несколько схожей со стрепетом.

Я взбодрился. Мне захотелось еще побродить по россыпям гор, но Керим, указывая на клубящиеся вокруг тучи, торопил домой. И мы пошли кратчайшей линией, по берегу крутого оврага.

Вниз итти было несравненно легче. Пред нами открылась низкая впадина; здесь снова стали попадаться деревья и кустарник, зазеленела большая папоротниковая луговина, а за ней шел небольшой лесок, неширокой полосой огибавший высокую гору. Керим долго всматривался в луговину, что-то объяснял мне, потом резко свистнул. И я неожиданно увидел, как на другом берегу обрыва, за ручьем, на расстоянии не больше четырехсот метров, из густой травы лениво и недовольно поднялась бурая голова медведя, повела вокруг носом, потянула ноздрями воздух – и опять покойно опустилась в зелень…

Мы осмотрели овраг. Я пытался перейти его, но не мог. Нога предательски скользила по мокрым камням отвесных скал…

Тогда Керим подвел меня к самому краю обрыва над ручьем, и усадил на выступ камня, показав на пули в моем патронташе. Сам же полез в овраг. Я поразился его кошачьей ухватке – уменью карабкаться по скалам. Он поднимался на моих глазах по крутой каменной стене. Я видел, как он, балансируя на правой ноге, долбил в скале палкой ямку для левой ноги, висевшей в воздухе. Шум ручья заглушал его работу. Иногда Керим вопросительно оглядывался на меня, и я указывал ему направление. Он выполз прямо против зверя и подобрался к нему сажен на пять – не больше…

Медведь покоился в траве, не подозревая опасности. У меня в груди теснило дыхание от волнения. Лезгин минуты две отдыхал за камнем, затем, тщательно прицелившись, выстрелил. Медведя взбросило на воздух. Он завертелся на одном месте, скоро ткнулся головой в землю и затих, словно затаившись.

Тут случилось то, чего я никак не ожидал, и после чего я только и понял предусмотрительность храброго лезгина, посадившего меня на выступ скалы… Метрах в ста от Керима, из травянистой водомоины, вместе с выстрелом поднялась медведица, рявкнула, встала на задние лапы и быстро-быстро пошла с яростным фырканьем на Керима. А от нее метнулись, уходя в горную россыпь, два бурых клубка – медвежата. Это было незабываемое мгновение…

_{Медведица рявкнула, встала на задние лапы и быстро пошла на Керима. От нее в сторону　метнулись медвежата.}

Керим, бросив ружье в траву, серым кубарем покатился в овраг. В этот момент медведица уже стояла на краю обрыва и яростно плевалась в его сторону. Я быстро понял смысл своей позиции и начал из обоих стволов обстреливать зверя. Медведица еще больше ярилась от ружейных раскатов. Пули цокали по камням, медвежата ревели, взбираясь по россыпи, срывались и снова лезли вверх, дико визжа. Мать бросалась к ним, опять появлялась над обрывом, бешено потрясая башкой. Я выпустил уже шесть пуль. На один момент она особенно близко подбежала к обрыву, я тщательно выцелил ее в грудь – и выстрелил раз за разом. Она взвизгнула, пошатнулась, быстро хватила ртом правую лапу и остервенело замахала ею в воздухе…

В эту секунду я услышал возбужденный, одобрительный шопот Керима.

– Якши, кардаш!… Чох якши[6]6
  Хорошо, брат! Очень хорошо!


[Закрыть])!..

Он уже сидел около меня и загоревшимся взглядом следил за зверем. По-видимому пуля, попала ему в лапу.

Медведица, зло фыркая, повернулась, прихрамывая, полезла вверх к медвежатам и, подталкивая их мордой, быстро скрылась за поворотом горы.

Отдышавшись, Керим взял мою двухстволку и опять полез через овраг. Добравшись до медведя, он, держа ружье на изготовку, осторожно подошел к зверю вплотную. Медведь был мертв. Пуля пробила ему шею на месте соединения ее с черепом.

С полчаса Керим возился над тушей убитого зверя. Вернулся потный, раскрасневшийся, торжественно улыбающийся – с двумя ружьями и палкой в руках. По моей просьбе, вместе со шкурой он захватил с собой череп медведя и небольшой кусок мяса от задней ноги.

Убитый зверь оказался «пестуном» – небольшим годовалым медведем.

–

В жаркой перепалке со зверьми мы не заметили, какой густой толпой окружили нас тучи. Солнца уже не было видно. Воздух стал сырым, волглым.

Тучи шли все гуще и гуще, торопливо сбегая с гор и заполняя долины. Нигде нельзя было рассмотреть теперь отчетливых очертаний гор. Отдельными вершинами они прорывались сквозь свинцово-серый туман и снова безнадежно тонули в нем. Жизнь замерла кругом, замолкли птицы.

Иногда дождь мелкими брызгами падал сверху, но чаще мы просто оказывались в мельчайшей водяной пыли, путаясь в ней, как рыба в сети. Под ногами ничего не было видно, я спотыкался о камни, падал. Итти стало невероятно трудно. Керим, боясь в тумане разминуться со мной, дал мне конец веревки. Через час я свою легкую ношу ощущал, как тяжелое проклятие. И только то, что впереди меня уверенно и твердо шагал Керим с грузом чуть не в сорок кило, сохраняло во мне упорство.

Мы уткнулись в узкую, острую полоску горной россыпи, обрывавшуюся отвесами с обеих сторон. Обрывы уходили вниз, далеко и круто; над пропастью клубился серый туман, – и оттого она казалась бездонной. Я пытался итти за Керимом, но мокрая обувь скользила по скользкому щебню. Я упал, ушиб руку и бедро и едва-едва, ползком на четвереньках вернулся обратно. Тогда Керим нацепил мне на спину свой мешок, повесил мне на шею оба ружья и, пригнув свою спину предо мной, крикнул:

– Айда!..

Я не стал долго раздумывать и ухватился руками за его жилистую шею. Опираясь на палку, Керим быстро пошел по перешейку, балансируя на каменной россыпи.

Несколько раз нога его скользила, и я чувствовал, как моя импровизированная лошадь склоняется на бок… Вовремя ловко переброшенная палка давала Кериму нужный упор: он выравнивался и шел вперед. В один из таких опаснейших моментов я не выдержал и закрыл глаза. Через минуту – и долго спустя после этого – я не мог без содроганья и жути вспоминать свои переживания… Но вот мы стоим уже на широкой каменной площадке, и лезгин, утирая с лица пот, удовлетворенно смеется…

Шли мы невероятно долго. Мне казалось временами, что мы идем уже несколько дней. Двигались мы в сером полумраке, – и бескрасочный путь наш, как дорога ночью или в мятель, был нескончаем…

Я плелся совершенно механически, не зная, сколько нам еще предстоит пройти и верно ли мы идем. Но вдруг – я встрепенулся. Я увидел под ногами знакомый черный длинный камень и обегавшую его знакомую тропу. Керим ничего не говорил мне, но я узнал ее, узнал то место, откуда мы вчера утром повернули в гору, узнал каменный естественный переход над ручьем, с радостью увидел скалу, похожую на затейливый павильон. Я ожил, ноги мои зашевелились быстрее, я попытался закурить, но безуспешно: дождь не давал разгореться папиросе… Через полчаса остервенело и знакомо залаяли собаки тушин…

Из-за непогоды пастухи в этот день не выгоняли баранты из кошар. Они сидели в палатках. Часы показывали всего лишь шестой час вечера, но кругом было сумрачно и серо, как осеннею ленинградскою ночью.

Шли мы с Керимом часов десять.

Недолго длилось наше оживленье, рассказы тушинам об охоте. Скоро мы улеглись спать.

–

Спал я долго, до следующего вечера. Кругом ничего не изменилось. О палатку постукивал ровный, унылый дождь. Керим – мокрый, бледный – лежал в углу палатки, забравшись на мешки с мукой. Я вымок до последней нитки. Даже в палатке бежали ручьи воды, стекавшей непрестанными потоками с гор. Рядом на мешках же спали двое молодых тушин.

Я решил посмотреть, что делается на воле. Недалеко от палатки, на большом камне недвижно лежал, завернувшись в бурку, старик. Собаки жалостно сбились вокруг него под камнем. А кругом, со всех сторон, безнадежной стеной нависал серый, до удушья скучный, мокрый мрак.

Взлохмаченный Керим вышел за мной из палатки. Я спросил его, нельзя ли согреть чаю. Спички у меня хранились в кожаной сумке. Долго мы пытались разжечь в палатке костер, но дождь заливал немедленно вспышку огня. Сухого вокруг уже ничего не было. Дождь не только падал сверху, но пропитывал водяной изморозью каждый клочок воздуха…

…Прошла еще ночь. Миновал новый день, – погода не менялась. Спать я не мог. Я лихорадочно дремал, я бредил…

Глава V

Шесть дней и шесть ночей дождя. – Да здравствует солнце! – Бегство туч. – Девушки-угольщицы. – Улыбка солнца и смех зурны. – Домой!..

Шесть дней и шесть ночей не переставая лил дождь. На седьмой день, утром мы увидели солнце. Оно было такое же, как и прежде. Оно грело наши тела, сушило одежды, оно дало нам возможность снова разжечь костер, согреть чайник, изжарить мясо. Горы, леса, дали блестели и улыбались солнцу, стряхивая с себя капли дождя…

С гор торопливо, поджав серые, мокрые хвосты, убегают обрывки туч. Они похожи на блудливых шакалов, рыскающих по ночам за могильными трупами…

А мы… мы днем, солнечным днем, жжем огромный костер. Дрова еще трещат от сырости, но горят во-всю. Мы, как ребята, с любовью смотрим на небо и землю. Лица тушин и Керима кажутся мне лицами братьев, повстречавшихся после долгой разлуки.

К нам из Сарыбашского селенья пришли две девушки-лезгинки. Они идут в горы, чтобы нажечь угля и спуститься в Кахи, где они продают уголь. Эти угольщицы необычайно красивы: высокие, стройные, как серны. Глаза их глубоки и темны, лица продолговаты и чисты, как елизаветпольский виноград, а гладкие, коричневые волосы отливают на солнце тяжелым солнцем фазаньего крыла… Они рассказали Кериму, что у него родился неделю назад сын. Керим торопится домой…

Я высушил белье, даже умылся, – и вода снова стала для меня ласковой и чистой. Сухой пес Баштур трется сухими лохмами о мою сухую спину.

Трава блестит молодо и весело. Вокруг стоит оживленный птичий гомон. Молодой тушин забрался на отвесную скалу над долиной, куда спускается пьяная от голода и от солнца баранта, и играет на зурне. Солнце улыбается прозрачным, радостным, заливисто-легким звукам восточного мотива, и смеется вместе с ними. Керим на пригорке чистит берданку, и каждую минуту мы встречаемся с ним глазами и дружески пересмеиваемся. Желтые шкуры серн, бурая медвежья шкура, клушица, молодой индюшонок, коричневый сокол и ряд мелких мертвых пташек висят на веревке над палаткой, тихо покачиваясь под солнцем. Мы скоро идем на равнину.

Керим торопится. Он спешит в Сары-баш, чтобы скорей увидать первенца.

Со скалы, не умолкая, несутся высокие, светлые звуки зурны… А с неба на землю смотрит щедрое, великолепное солнце, невиданное нами целую неделю.