Текст книги "Всемирный следопыт, 1927 № 05"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

Соавторы: Николай Лебедев,Макс Брод,А. Владимиров,А. Беляев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Между малым и большим островами находилось несколько разбросанных судов, где можно было найти все, необходимое для жизни: сухари, консервы и даже вино. Не даром Слейтон прожил много лет на острове. Он знал все эти скрытые запасы и пути к ним. И ночами он бродил «по морю», осторожно нащупывая ногой лежавшие почти на поверхности моря палубы и днища затонувших кораблей. Ими почти сплошь было покрыто дно моря вокруг острова. Запасшись продовольствием на несколько дней, он уходил на малый остров и жил там, пока запасы не иссякали.

Во время этих ночных вылазок Слейтон и был замечен китайцем. Но Слейтон не видел Хао-Женя. Когда же китаец явился ночью с Бокко, чтобы посмотреть на «тень губернатора», от острого слуха Слейтона не ускользнули звуки, шорох, шопот, раздавшиеся вдруг среди глубокой ночной тишины. И Слейтон, из осторожности, не выходил несколько ночей. Вот почему Флорес и не увидал его.

Слейтон не оставлял мысли вновь завладеть островом. Флорес не казался ему опасным соперником. Но все же для того, чтобы выступить открыто, нужно было, прежде всего, набраться физических сил. И Слейтон откладывал свое выступление, пока его рана окончательно не зажила. Когда он, наконец, оправился совершенно, почувствовал себя вновь здоровым и сильным, то стал обдумывать план нападения.

План этот не отличался сложностью. Он явится на большой Остров, когда все будут спать, и направится к резиденции нового губернатора. По всей вероятности и дежурные часовые на «Елисавете» будут спать. Если даже этого и не случится, одно появление «мертвого капитана» должно парализовать их ужасом. В крайнем случае, можно будет прикончить их, без шума, морским кортиком… Со спящим Флоресом, – Слейтон не сомневался, что испанец занял его место, – будет легко справиться. А островитяне? У них не будет оснований возражать, – ведь он только вновь займет свой пост, вероломно похищенный у него Флоресом.

Однако, когда Слейтон, внимательно наблюдавший за большим Островом из своего убежища, увидел начатую постройку моста, он изменил свой план: теперь он сможет захватить в плен всех островитян, когда они перейдут на новый остров, отрезав им путь возвращения. Еще накануне того дня, когда была окончена постройка моста, Слейтон в глухую ночь перебрался на большой Остров, вооруженный ручными гранатами, и спрятался в трюме необитаемого голландского корвета, стоявшего недалеко от берега. Отсюда он и вышел, когда увидал, что последний островитянин перебрался на новый остров.

Слейтон быстро подошел к месту, где начинался мост, и, спрятавшись за толстой мачтой, ожидал возвращения островитян.

Бросив бомбу, он спокойно ожидал, когда Флорес придет в себя.

Слейтон мог убить Флореса на месте, но не хотел осложнять свое возвращение к власти убийством.

– Пусть это сделают сами островитяне, – подумал он, – Флоресу не уйти от смерти.

И когда испанец посмотрел расширенными от ужаса глазами в глаза Слейтона, бывший губернатор спокойно сказал, мерно покачивая в руке вторую бомбу.

– Если бы не окажете мне полного повиновения и сейчас же не признаете меня губернатором, я брошу вторую бомбу, и с вами будет покончено.

Флорес колебался. Подумав, он ответил:

– Хорошо. Я согласен, если вы обещаете, что сохраните мне жизнь.

– Вы видите, я уже сохранил вам ее, – ответил Слейтон.

Флореса удивило это непонятное великодушие. В самом деле, разве Слейтон не мог сейчас же убить его.

Слейтон бросил одну из досок, лежавших на берегу, к краю разрушенной части моста.

Флорес и все островитяне в полном молчании взошли на Остров.

«Что будет дальше? Кто победит?» – думали островитяне, с ужасом глядя на Слейтона.

Слейтон рассчитывал на свое необычайное влияние. Его слово всегда было законом. Перед ним трепетали. И теперь, несмотря на то, что он был исхудавшим, обросшим всклокоченной бородой, в разорванной рубахе, – той самой, которая была на нем во время бегства Гатлинга, со следами крови, – он был страшен, еще более страшен, чем раньше. Он видел, какое впечатление произвел на островитян, и остался этим доволен.

– Арестовать его! – спокойно произнес Слейтон, указывая на Флореса.

Флорес вздрогнул и вдруг выпрямился.

– Вы только что обещали мне сохранить жизнь, – сказал он.

– Да, жизнь, но не свободу, – xoлодно ответил Слейтон. – А что касается вашей жизни, пусть этот вопрос решают островитяне на основании законов Острова. Вы сами знаете вашу вину!

Да, Флорес знал свою вину и знал закон, по которому за убийство островитянина и за покушение на убийство полагалась смертная казнь.

Наступил решительный момент.

– Что же вы стоите? Арестовать его! – повторил Слейтон нахмурившись.

Несколько человек нерешительно двинулись к Флоресу.

– Остановитесь, безумцы! – закричал Флорес. – Он устроил мне ловушку, он обманул меня. Но это – ловушка и для вас. Неужели вы хотите вновь подпасть под власть этого деспота, опять питаться сырой рыбой и ходить в рубищах?

Слейтон не учел одного, – что хитрый Флорес сумел снискать популярность островитян. Видя, что их настроение под влиянием слов Флореса изменяется, Слейтон хотел прервать речь своего противника, но Флорес вдруг крикнул:

– Арестовать его!

У Бокко ноги дрожали от страха, – но «долг прежде всего», – он первый, за ним О’Гарра, а потом и все остальные бросились с разных сторон к Слейтону и схватили его прежде, чем он успел бросить вторую бомбу.

Слейтон не ожидал такого исхода и крепко выругался.

Флорес победил.

Слейтона привели в «тюрьму» – глухую железную каюту на угольщике, и у входа приставили стражу.

Флорес выиграл первое сражение. Но что будет дальше? Слейтона нельзя оставить живым, и, вместе с тем, с ним трудно покончить гласно и законно, – за ним нет видимой вины, за которую можно было бы казнить его.

Флорес ходил большими шагами по каюте, обдумывая, что предпринять. Он боялся оставить Слейтона живым даже до утра. Его надо убить, это ясно. Но убить так, чтобы об этом на Острове никто не узнал. Значит, вместе со Слейтоном придется убить и часового, потом… Саргассы умеют хоронить свою тайну. И все будут думать, что Слейтон сумел выбраться, убить часового (для этого труп часового можно оставить) и бежал.

Да, так Флорес и сделает. Но кого же принести в жертву, кого поставить часовым в эту ночь? Китайца – лучше всего. Все равно он скоро умрет от своего опиума. От него никакой пользы. Он полусонный, слабый, малоподвижной. С ним легко будет справиться.

Итак, значит, сегодня ночью призрак Слейтона перестанет пугать островитян…

(Окончание в след. №)

ЗА ГОРНЫМИ ИНДЕЙКАМИ

Охота в Сарыбашском ущелье　

Краеведческо-охотничий рассказ В. Правдухина

Глава I

Керим – закатальский охотник. – На охоту, к вершинам Дагестана. – Интернациональный язык охотников. – Мечта моей жизни – прекрасная соя. – Стоянка тушин, горных пастухов. – «Индейка – хитрее чорта». – Ночь в горах.

Ветеринарный врач, грузин Эдилов, передал меня в руки Керима, знаменитого в Закатальском округе охотника, служившего теперь стражником карантинного кордона на Дагестанском перевале. Молодой лезгин, застенчиво улыбаясь, кивнул мне головой. Толстый, рыхлый Эдилов, до смешного боявшийся Дагестанских гор и жены, не решился пойти с нами в Сарыбашское ущелье. Он с заискивающей улыбкой, делавшей приторными острые, восточные черты лица, проводил нас с Керимом до околицы селенья Кахи, откуда мы отправились на охоту.

Керим быстро повел меня вверх по ручью Кахет-чай. Истоки его я увидал лишь на другой день, у вершин главного Кавказского хребта.

Утро было солнечно-широким и ясным. Мы долго шли молча. Оглушительный рев пенистых водопадов не позволял нам обменяться хотя бы одним словом.

С первых же минут с доверчивой преданностью я залюбовался упругим и легким шагом Керима, его рваной, небрежно легкой одеждой: серым, цвета горных камней, коротким бешметом, надетым на желтую рубаху, синими шароварами, легкими чувяками из буйволиной кожи и меховой шапкой, напоминавшей киргиз.

До полудня Керим шел впереди меня по горной тропинке, лепившейся по краю обрыва. Раза два, скаля ряд белых зубов, он мельком взглядывал на меня. Его круглые, как у хищной птицы, серые молодые глаза сияли восхищенной улыбкой, поощрявшей мое намерение пробраться к далеким, ему одному ведомым, вершинам. Я с радостной готовностью принимал молчаливое поощрение Керима и готов был итти с ним на край света. Каждый шаг в гору увеличивал мое чувство гордости и презрения к жителям равнины, – друзьям, скучавшим сейчас в четырехстенных норах.

Наконец, ручей затих, отброшенный в сторону скалистыми глыбами. И сразу же воздух наполнился писком и криками птиц. Щелкали на камнях вертлявые чеканы, свистели красноголовые вьюрки, пищали поползни и коньки, а вдали, на горе резко и жалобно отозвался черный дятел. Я приостановился, впервые услышав его крик в здешних местах. На равнине он мне не встречался.

– Касала, – сказал Керим.

– Кто?

– Касала… Кара-касала, – подтвердил он, указывая на высокое сухое дерево. Я понял, что он говорит о черном дятле.

Я начал задавать Кериму вопросы. И тут только обнаружилось, что молодой лезгин по-русски говорит так же блестяще, как я по-татарски: знает не больше двадцати слов. Но охотники имеют свой интернациональный словарь, и я скоро узнал, что в Сарыбашском ущелье «тур коп бар» – очень много туров, – встречаются нередко козлы и серны, изредка заходит олень, водятся медведи, остались еще барсы и, наконец, по вершинам хребта ютится мечта моей жизни – прекрасная соя. Так назвал Керим горную индейку. Я догадался об этом по свисту Керима, подражавшего крику этой птицы в совершенстве.

Барс не вызвал во мне охотничьей страсти. Охота на птиц представлялась мне всегда более увлекательной и интересной. Да я и не хотел встречаться с этим хищником, имея за плечами лишь дробовую двухстволку с пулями Жакана и Вицлебена. Индейка же меня взволновала до дрожи.

Я охотился почти на всех птиц Европейской части СССР. В моей коллекции был уже кавказский тетерев (самец без лиры на хвосте), были: благородный турач, редкий осоед, величественный усач, красивый джек (дрофы), черный аись подстреленный мною в Саянских горах. И вот, завтра мне предстояла первая встреча с обитательницей высочайших гор в мире – серебристо-пепельной дикой индейкой!

Я искренне пожалел в эту минуту, отчего я не захватил с собой из далекого детства сказочных сапог-скороходов, – так захотелось мне сейчас отмахивать одним шагом сразу по семи километров. А шагать приходилось все медленнее и осторожнее. Тропинка сузилась и шла по осыпи над высоким крутым обрывом. Ноги плыли за щебнем вниз, – и нужно было все время держать себя на чеку. Дорога оказалась утомительной, опасной и длинной. Но только на закате солнца я попросил у Керима передышки.

Мы были уже на значительной высоте и сели отдохнуть на крутом повороте тропинки, откуда ясно была видна вся Алазанская долина, густо прикрытая буковыми и каштановыми деревьями, дубом, липой, ясенем, орехом и диким виноградником, испещренная желтыми квадратами рисовых полей, окруженных темными кустами терновника. Дальше, серыми равнинами сожженных полей, убегала к небу Ширакская степь. Высоко над нами тяжелыми коричневыми складками висел темный горный хребет. На спусках гор, стремясь к недвижным вершинам их, кое-где негусто темнели заросли зеленого дуба. Выше – у устья – Сарыбашского ущелья– было голо, и лишь кудрявым кустарником, словно разбежавшиеся звери, разбросанно ползла ярко-желтая алыча. Дальше – рвались вверх обнаженные массивы скал самых различных очертаний.

Направо – на склоне горного ответвления– разбросалось селение Елису, старинная столица Ажарских лезгин. Я не раз ходил туда купаться в Пещерном водоёме горячего соляно-щелочного источника.

Налево – вдоль по дороге – открывалась широкая равнина, поднимавшаяся далеко вверх уступами серых каменных плит. Километрах в пяти, в конце этой площади лепилось селение Сарыбаш, в беспорядке разбросав под горой сакли с плоскими крышами. Там живет Керим.

Мы прошли вблизи этого селения вечером. Маленькая девочка, сестра Керима, сбежала с горы к нам навстречу. Она, захлебываясь от волнения, что-то говорила брату, показывая рукой на деревню. Но лезгин, погладив сестренку по голове и вручив ей сверток с гостинцами, услал ее обратно. Девочка долго и сумрачно смотрела нам вслед черными, как бусы, глазенками. Керим объяснил мне, что дома у него хворает жена.

Только сумерками мы вышли к палаткам пастухов, загонявших из травянистого межгорья баранту в узкие кошары. Пахнуло дымом, и нам навстречу остервенело залаяли собаки. Керим окликнул собак по именам: «Карабатай, Баштур!» Они замолчали, остановившись в раздумьи. Из палатки вышли два пастуха в бурках, с винтовками в руках……

– Селям алейкум!

– Алейкум селям! – обрадованно бодро ответили они Кериму и начали ловить собак, крикливо ругаясь по их адресу.

Это были тушины, одно из племен горных грузин, жители Сигнахской равнины. Они каждое лето перегоняют стада из степей в горы, где и знойным летом сохраняются сочные травы.

Их было пятеро. Все они неплохо говорили по-русски. Нас тушины встретили до крайности радушно. Напоили чаем, угостили свежим «пендырем» – молодой сыр, вкусом отчасти напоминающий застоявшуюся простоквашу. После ужина повели в ближайшую долинку и показали разорванную накануне барсом собаку. У родника указали свежие следы «марала» – так по-сибирски зовут и здесь оленя.

Через них я узнал от Керима подробный маршрут нашей охоты. С утра мы минуем последний лес. в надежде встретить козла или стадо серн, а, может быть, и медведя. Поднявшись на главный хребет, пойдем большим плоскогорьем, осматривая горные распадки: здесь могут оказаться горные индейки и звери. У солончаков должны увидать туров.

Я еще раз решился напомнить Кериму о своем заветном желаньи убить индейку. Коротко усмехнувшись, он весело закрутил головой, цокая восхищенно языком.

Я думал, что он презирает мое желанье итти за птицей, когда можно охотиться на зверя. Оказалось совсем не то. Старик тушин перевел мне слова Керима:

– Индейка хитрей чорта. Она – неглупый медведь. Убить ее труднее, чем марала. Завтра увидишь.

За всю жизнь сам Керим убил всего двух индеек, и ни разу ему еще не удавалось убить самца.

Ночью я долго не мог уснуть. Старик тушин рассказал мне много любопытного: о зверях Кавказа, о птицах, о дедушке Керима – Мустафе, легендарном охотнике Сарыбашского ущелья. Мустафа никогда еще не возвращался из гор без зверя. Медведей он приносил по заказу, – любого возраста и пола. Тушин, будучи мальчишкой, видел сам, как Мустафа прыгал по скалам с уступа на уступ вслед за подбитым туром. Однажды Мустафа просидел три дня на дереве, хоронясь от раненой медведицы, сломавшей у него ружье.

Когда рассказчик-старик задремал, я вышел из палатки, сел на камень и слушал ночь. Далеко внизу, как смутный шум уходящего поезда, бежал по камням ручей. Из лесу доносилось приглушенное верещанье одинокого козодоя. Изредка на селе лаяли собаки. Больше никаких звуков сюда не доносилось. Этого было слишком мало для огромного и величавого шатра из темного неба, усыпанного жирными кавказскими звездами, снизу обнесенного широчайшим горным кремлем исполинских темных громад. Охваченный, притиснутый этой дикой и широкой тишиной, я просидел незаметно далеко за полночь и только на заре задремал, завернувшись в мохнатую бурку.

Глава II

Снова в пути. – С горы на собственных салазках. – Встреча с козлом. – У горного ручья, среди цветов и трав. – В засаде на серн. – Шашлык на высоте трех тысяч метров.

Тушины еще не выгоняли стад из кошар, а мы с Керимом уже тронулись в путь. Спящая баранта не подняла мохнатых голов, и даже собаки не шевельнулись, – так тихо отошли мы от стана. Ночь уже уходила с гор, воздух становился прозрачным. Но солнце еще не показывалось. У тушин Керим взял веревку и палку с железным острым наконечником.

С полчаса мы шли опять той же, что и вчера, тропинкой. Затем круто повернули в гору, скоро взобрались на нее – и сразу вошли в лес, густо бежавший по ее восточному склону.

В лесу, где было сумрачней и глуше, нас встретил совсем иной мир. Земля дышала испарениями, ноги путались в травах, поразивших меня неуемной пышностью. Папоротник и луговой камыш били нас по лицу. Керим ловко пробирался среди них, работая руками, как пловец. На крутом склоне, с улыбкой оглянувшись на меня и придерживаясь за кусты, покатился вниз на собственных салазках.

Я во всем следовал его примеру, что не замедлило сказаться на крепости моих брюк. Но вот мы вышли на отлогий склон и с облегчением прекратили масленичное удовольствие. Здесь Керим пошел медленнее, настороженней. Весь подобрался, то и дело посматривал на землю, иногда ощупывая ее руками.

Серьезным кивком показывал мне на следы животных по сыроватому грунту. Остановился у разворошенного муравейника и, толкнув его ногой, сказал:

– Медведь кушай…

Очарование лесной глуши невольно охватило меня. Керим несколько раз опускался на четвереньки, давая знак к этому и мне, очень осторожно пробирался к скалам, окружавшим горные долины, длинными желобами спадавшие с гор, поднимал голову и долго осматривался по сторонам…

Становилось светлее. На одной из прогалин я увидел солнце, отраженное на далекой горной вершине. В долине серым мокрым полотнищем лежал ночной туман…

Мне давно хотелось курить, но Керим нигде не задерживался. Не остановился он и тогда, когда внизу, недалеко от нас, рванул воздух звериный рев. Широкий, дикий, отчаянный, слоено мощная, гигантская глотка раздирала медную трубу.

«Барс», – подумал я без особого восхищения, и легкий холодок пробежал по спине. Керим резко повернулся на рев и быстро, не оглядываясь, пошел вперед. Я двинулся за ним, на ходу меняя картечь правого ствола на пули. Пальцы дрожали. Керим обернулся на щелканье затвора и остановился, с улыбкой поглядывая на меня.

– Барс? – спросил я шопотом.

Керим ласково блеснул глазами и закрутил головой.

– Нет… Козел… Козел…

Я не верил.

– Корхулу нох…[4]4
  Опасности нет.


[Закрыть]) Козел… Козел, – шопотом посмеивался Керим. И еще осторожнее стал вглядываться в заросли.

Я напряженно следил за Керимом, не пытаясь раньше его увидеть зверя. Вдруг сердце мое замерло – Керим, вскинул берданку, целится. Впереди я ничего не вижу, кроме резных лопастей папоротника на полянке. Но лицо Керима охвачено серьезной страстью, глаза горят… Для меня уж нет сомненья, что зверь где-то здесь, близко… Вот он!.. В конце полянки мелькают рыже-желтое и белее пятна – и мгновенно исчезают…

Керим с поразительной быстротой, легко и бесшумно бежит через полянку. Наклонившись, обшаривает кусты взглядом – и снова скользит вперед. Я с ним… Вот Керим опять вскинул берданку и целится… немного нагибается… ведет вправо стволом… стреляет…

Я держу ружье на прицеле, ищу зверя глазами, но ничего не вижу. Керим бежит вперед еще быстрее, но уже без предосторожностей и, остановившись на полянке, взволнованно осматривает землю, раздвигая берданкой пустые травы. Показывает молча на след козла. Но зверя нет… Следы скачками уходят дальше…

Керим тщательно рассматривает землю, траву – крови тоже нет. Я закуриваю. Керим качает головой, на минуту горькая озабоченность тенью мелькает по его лицу, – но круглые глаза весело блестят. Он быстро яснеет и, широко осклабясь, начинает смеяться над собой:

– Керим джигит, козел джигит! Керим пешкеш козел иок, козел пешкеш Керим да иок! Улан якши Керим, козел чох якши улан! Ай-бай![5]5
  Керим – ловкач, козел – ловкач! Керим подарка не дал козлу, от козла нет подарка Кериму! Молодец Керим, козел больше молодец!


[Закрыть])

Раза два бодрым встряхиванием головы лезгин на ходу отгоняет от себя легкое огорченье от промаха.

Лес начинает редеть. В просветах ясно обозначились окрестности. Впереди лежат уже совсем голые горные пласты. Растительности на них никакой не видать, а только внизу пятнами зеленеют пастбища и отдельные деревья. Местность становится суровей, строже. Но горы так живописно и широко смотрят в небо, что ничего, кроме радостного ощущения величавой новизны, от их вида не испытываешь.

Сумерки утра исчезли даже в лесу. Землю жадно охватил жаркий, широкий, солнечный день. От быстрой ходьбы начинает мучить жажда. Керим несколько раз вытирает пот с лица и тоже, повидимому, хочет пить. Мы выходим к горному ручью, едва заметно бегущему среди трав. Было начало августа, и я, бродя все лето по Алазанской долине, томившейся от невыносимой жары, был приятно поражен буйным ростом трав вокруг ручья. Покойно и весело цвели повсюду цветы – синие, голубые, желтые. Летали бабочки – большие бантовидные махаоны самой различной окраски. Желтые крапивницы беззаботно облепили наши шапки, брошенные в траву, с наивной доверчивостью садились на наши спины и головы. Прыгала светло-коричневая крошечная птичка-крапивник. Темно-серый конек посвистывал рядом. По деревьям суетливо ползали и тонко чивикали сизые поползни и невидимая пищуха. И вдруг, покрывая эти звуки, с горы донесся свист – протяжный, жалобно-нежный, ясно не птичий.

– Ай, шорт! – прошептал Керим, схватил порывисто берданку и стал вглядываться вперед.

– Кто это? Соя? – спросил я, заинтересованный волнением лезгина.

– Нет!..

Керим сделал рукой рожки над головой, выпятил картинно губы и смешно выпучил глаза.

Я понял его выразительную мимику: впереди нас ходит стадо животных, – серн или туров – я не мог догадаться, не зная их свиста. Козлы, – я это знал, – стадами ходят очень редко и не свистят.

Мы стали тихо взбираться вверх, немного правее того места, откуда доносился свист. Впереди скоро обозначилась лощина, закрытая небольшим возвышением и деревьями. Мы долго стояли перед ней, слушая и приглядываясь. Наконец, совсем близко раздалось то же нежное, грустное посвистывание. Керим опустился на землю и ящерицей двинулся вперед. Я пополз за ним, и тут же зашумел, сломив ногой сухую ветку. Охотник тревожно и озабоченно махнул на меня рукой, давая знак остаться на месте.

Я лежал недвижно в траве, около большого дерева, и следил за Керимом. Он, эластично изгибаясь, бесшумно полз вперед. На увале, спадавшем в овраг, залег за камень. Подняв осторожно голову, вглядывался вперед. Затем опять приникал к земле. Я горел нетерпением последовать за ним. Мне казалось, что он или забыл обо мне, или не доверял мне. Я уже решился двинуться вперед. Но Керим оглядывался на меня, точно проверяя мое послушание, – и опять осторожно смотрел вперед. Послушный его взгляду, я замирал на месте и, чтобы заполнить томительные минуты, с веселым волненьем воображал себя дикарем, а Керима вождем индейцев из романов Фенимора Купера.

Камни, покрытые мхом, дерево надо мной, разбитое молнией, одинокий дятел, уходящая к небу гора, завораживающая глушь, – все это создавало особое ощущение свободы и щемящего наслаждения, не испытанного мною ни разу в жизни.

Наконец, Керим махнул мне рукой– и я пополз, подражая во всем его манере. Только рядом с ним я передохнул и выправил перед собою ружье. Керим успокоительно кивнул головой и снова приподнялся. Я сделал то же самое. И сразу же увидал – в ста метрах от нас, на другом склоне оврага – серн. Тонконогие, упруго-стройные – они мелькали меж кустов, порывисто перебегая с места на место и пощипывая редкую траву. На прогалинах серны не задерживались. И когда светло-желтый козленок приостановился на полянке, то впереди его раздался свист, полный жалобного упрека и настойчивого зова.

Керим целился. Я замер, подняв двухстволку к плечу. Керим оглянулся на меня и показал кивком головы на ближайшую поляну. На ней я ничего не видел. Я с недоумением посмотрел на Керима. Он показал на свою берданку, делая рукой легкий взмах от нее, потом показал на серн, – и повел от них рукой на поляну, как бы приглашая их сюда.

_{Керим показал на серн и повел от них рукою на поляну, как бы приглашая их туда.}

Я догадался: серны после его выстрела должны пробежать этой полянкой. У меня в ружье были заложены пули. Но пулей я мог промахнуться – и я стал торопливо искать в патронташе картечь. Тут я только заметил, что меня трясет, как в лихорадке. Я не мог сразу нащупать нужного мне патрона, не мог сразу вложить его в ствол, уронил на землю… Я виновато оглянулся на Керима, но он, сам охваченный волненьем, не заметил моей растерянности. Он поднимался на колени, ища ногой упора…

Выстрелив, Керим моментально упал на землю и защелкал затвором. Серны бросились вперед. Три из них прыжком пересекли поляну. Они почти моментально мелькнули в моих глазах. Я, привыкший к стрельбе в лет по любой птице, здесь не мог овладеть собой, – и ни одну из них не поймал на ствол. Это разгорячило меня в конец. Ветви деревьев, трава, камни, клочки голубого неба заплясали в глазах. Досада, горчайшая досада знобила меня. Я вскочил, не видя и не слыша Керима…

Новый выстрел прозвучал, не коснувшись моего сознания. С острой завистью и в то же время с радостным облегчением я увидел, как большой темно-желтый самец грохнулся на землю и скользнул боком по полянке. За ним выбежал козленок, растерянно остановился, подняв над травой голову, и беспокойно закричал. Мой выстрел прервал его крик, пороховой дым закрыл его от меня… Я рванулся, было, вперед, но Керим успел ухватить меня за тужурку. Он ждал еще зверей на полянке. Но серны исчезли, лес молчал…

…Лицо Керима, еще не остывшее от волнения, я увидел только через пять минут, когда он начал возиться с сернами, снимая с них шкуры. Выкинув внутренности, Керим сложил в шкуры зверей их мясо. Ношу мне он сделал раза в два меньшую веса моей добычи, сгрузив остальное на себя.

Вернувшись к ручью, мы быстро приготовили шашлык из мяса козленка. Мясо было мягкое, травянистое и сладковатое, – но чувство охотничьей гордости и удовлетворения делало его незабываемо вкусным. В самом деле, мог ли быть невкусным шашлык из серны на высоте свыше трех тысяч метров!..