Текст книги "Всемирный следопыт 1929 № 11"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

XIII. На осадном положении.

После утомительного путешествия, добравшись наконец до фактории Дьи, траппер свалился кулем на постель и заснул мертвым, плоским, без образов и красок сном. Не только измученный физически, но и опустошенный нравственно, он проспал весь остаток дня и всю ночь. Лишь утром второго после бегства из Новоархангельска дня он проснулся, с удивлением глядя на бревенчатый потолок фактории.

И память услужливо восстановила прошлое, ту пестрейшую вереницу событий, которыми были полны эти дни. Вспомнилась Аленушка, какой он видел ее в последний раз через окно, – внимательно слушающая вкрадчивую опасную речь маркиза. Но образ белой женщины тотчас же заслонила женщина краснокожая – Айвика. Он легко вообразил ее черные косы, тяжело свисающие по обеим сторонам лица, и вечно дымящуюся носогрейку, которую она потягивала с уморительно серьезным видом.

«Бедная маленькая Айвика! – заворочался беспокойно в кровати Погорелко. – Где она теперь? Жива ли? Когда же я получу весть о ней? Сукачев обещал, что при первом успехе его новоархангельские друзья дадут знать в Дьи. Но хватит ли сил ждать»?

А затем мысль перешла на бегство из аляскинской столицы. Спешная погрузка умиака. Боязливые взгляды в сторону города, откуда каждую минуту могла появиться погоня. Золото было оставлено до лучших дней в лесах горы Сан-Хасинто: переноска и погрузка его отняли бы очень много времени. Они взяли с собой на всякий случай лишь несколько фунтов золотого песку, пересыпав его в удобные для переноски ящики из недубленой воловьей кожи с плетеными ручками. А затем плавание на умиаке. Они умышленно пошли каналом Опасности, проливом на севере от острова Баранова, известным сильными и опасными течениями. Даже паровое судно, посланное за ними вдогонку, не решилось бы итти каналом Опасности: запутанные мощные течения сбили бы его с курса и выбросили бы на берег. Лишь местные жители-индейцы смогли бы провести здесь судно, и то не большой пароход, а верткий гребной умиак.

Но все это в прошлом. А что в будущем? Неужели только ждать, ждать и еще раз ждать вестей из Новоархангельска? Да ведь от этого можно с ума сойти…

На лестнице послышались торопливые шаги заставного капитана, и вскоре он вбежал в комнату, возбужденно размахивая старинной длинной зрительной трубой.

– Спите еще, милейший мой? А к нам гости пожаловали! – крикнул Македон Иваныч.

– Какие гости? – опешил траппер.

С палисада они увидели, как из гички вышли трое и направились к фактории.

– Да вы взгляните-ка в окно, на бухту.

Погорелко подбежал к окну и тотчас же увидел бугшприт какого-то судна, так близко уже подошедшего, что издали казалось, будто блиндзейль его цепляется за могильные кресты, стоявшие на берегу. Всмотревшись внимательнее, траппер узнал характерные тонкие мачты и высокие борта «Белого Медведя».

– Догадался-таки чортов кэптен, где нас искать! – выругался Погорелко. – Словно собака след чует.

– Я его полчаса назад еще заметил, – сказал Сукачев. – Как увидел в море парус, так у меня сердце и ёкнуло. Взглянул в трубку – он.

– Что же будем делать? – спросил озабоченно Погорелко.

– Мы сначала поглядим, что они будут делать, – ответил заставный капитан. – Может быть старость подлила уже в мой мозг воды, как говорят индейцы,

а по-русски молвить – из ума я выжил, но только не понимаю, чего ради они сюда приперлись. Не дураки ведь они, должны понять, что золото мы не успели из Новоархангельска вывезти, Айвика же в их руках. Какого же им еще рожна нужно? Не наши же забубенные головушки им понадобились в самом деле. Ну, да ладно, поживем – увидим. Вы одевайтесь да выходите на улицу. А я побегу ворота от незваных гостей запру.

Выбежав на двор, Погорелко увидел, что Сукачев с деловым видом осматривает укрепления фактории, возведенные на случай восстания краснокожих. А укреплена фактория была действительно основательно и с наличием небольшого даже гарнизона могла бы выдержать серьезную осаду. Построенная по принципу блокгауза, она была обнесена высоким бревенчатым палисадом, внутри которого и находились жилой дом, склады мехов, провизионные магазеи и прочие постройки. В палисаде, на половине высоты были прорезаны длинные узкие бойницы для ружей.

– Чем не аул Ахты? – весело крикнул трапперу Сукачев. – Пусть-ка янки сунутся – начнут лбами землю доставать.

– Укреплено неплохо, – ответил траппер, – да что толку-то? Не можем мы пятеро – вы, я да трое сторожей-индейцев – отсиживаться здесь неопределенное время, отбивая атаки вдесятеро сильнейшего врага.

– Положим не пятеро, а только двое – рассмеялся Македон Иваныч. – У индейцев-то я сейчас же ружья отберу. Потому что, если янки догадаются их подкупить, то эти ребята нам же в спину стрелять начнут. А почему бы нам и двоим не отсиживаться? Провизии вдоволь, патронов тоже. Эва, удивили – вдесятеро больше! Мы на Кавказе один на двадцать ходили, вот как-с, милейший мой!

Траппер с восхищением смотрел на своего старого учителя.

– Вы, Македон Иваныч, надеюсь, не подумали, что я испугался. Мне просто показалось, что вы не учитываете сил врага. А с вами я и на сотню американцев пойду. Я ведь не забыл, что в эту опасную историю вы ввязываетесь исключительно из-за меня.

– Ну, будет разговоры разговаривать. Что я вас не знаю, что ли? Чай вы мой выученик. Слушайте! – насторожился вдруг капитан.

Со стороны моря донеслось характерное ворчание якорной цепи, вылетающей из клюза.

– Якорь бросили. Ну, пойдемте гостей встречать, – полез первым на вал Сукачев.

С палисада они увидели злое в бурунах море, гладкую как зеркало Дьийскую бухту, «Белого Медведя» посреди нее и шкиперскую гичку, уже отвалившую от правого борта шхуны. Гичка пристала вскоре к мосткам около часовни, из нее вышли трое и направились к фактории.

– Кэптен Пинк с двумя телохранителями, – быстро определил Сукачев и, раскурив носогрейку, уселся поудобнее в ожидании «гостей».

Действительно, один из приближавшихся к фактории был шкипер Энтони Пинк. Его издали еще можно было узнать по чудовищной смолевой бороде, развеваемом ветром как черный пиратский флаг. Остановившись на дистанции, недосягаемой для выстрелов с палисада, Пинк и его телохранители начали привязывать, белый парламентерский флаг к стволу ружья.

– Эй, Пинк! – Брось комедию с белым флагом! – проревел, сложив рупором ладони, Сукачев. – Подходи ближе – не тронем.

Шкипер, сняв шапку, приветливо помахал ею и теперь уже без опаски приблизился к палисаду.

– Ну, что скажешь хорошенького, акула береговая? – почти дружелюбно крикнул заставный капитан.

– Здравствуйте, мистер Мак-Эдон! Здравствуйте и вы, мистер Блекфит! – вежливо поклонился Пинк. – Очень рад видеть вас в добром здоровье. Как путешествовали?

– Ближе к делу! – крикнул раздраженно Погорелко. – Где Айвика?

– Первый раз слышу это имя. И прошу не перебивать меня. Не забывайте, что я теперь должностное лицо, – указал он на приколотую к борту его шубы серебряную звезду шерифа.

– Где ты ее украл, Пинк? – спросил серьезно заставный капитан.

Кэптен Пинк с двумя телохранителями.

Шкипер смущенно крякнул, но тотчас же оправился и заговорил официальным тоном:

– По приказу губернатора Аляски генерала Галлера предлагаю отдаться в руки правосудия подданному Российской империи Бокитько, называющему себя Погорелко, именуемому также мистером Блекфитом, известному среди индейцев под кличкой Черные Ноги…

– Слышите, все ваши титулы откопали, – прошептал Сукачев.

– …обвиняемому в убийстве подданного Соединенных Штатов индейца из племени тэнанкучинов.

– Положим, индейца-то ухлопали твои молодцы, а не мистер Блекфит, – сказал насмешливо Сукачев. – Но разве тебя переспоришь? Поэтому продолжай. Что у тебя там еще есть?

– По приказу губернатора Аляски… – завел было снова шкипер, но его перебил заставный капитан:

– Стой, Пинк, мы это уже слышали. Начинай с конца. Кого тебе еще приказано арестовать, меня что ли?

– Тебя, старина! – нежно улыбнулся шкипер. Ты обвиняешься в…

– Стой, кэп! – поднял руку Македон Иваныч. – Мне совсем не интересно слушать, в чем ты меня обвиняешь. И удивляюсь я, охота тебе суды да свары затевать. Ты действуй. Коли ты теперь рука правосудия, то и вытащи нас отсюда. А то нашел чем грозить – губернатором!

– Ладно, вытащу! – рассмеялся шкипер. – А ты, старый медведь, лучше сам вылезай из своей берлоги, не то выкурю.

– Попробуй! – тоже со смехом кричал в ответ Сукачев. – Я тебя повешу за бороду вот на этих кольях, и индейские сквау будут бросать снежками в твой голый зад.

– Слушайте, мистер Мак-Эдон, – заговорил вдруг серьезно Пинк. – Чего ради нам-то с вами ссориться? Если на то дело пошло, то я открою вам маленькую служебную тайну. У меня имеются инструкции, на основании которых я могу отпустить вас на все четыре стороны. Но вы за это должны открыть мне ворота фактории. Ведь в конце концов это территория Соединенных Штатов.

Сукачев, поняв наконец, что ему откровенно предлагают сделаться предателем, сначала вспыхнул, потом побледнел и потянулся уже было к ружью. Но сдержался и, ткнув траппера в бок локтем, прошептал шутливо:

– Сыграю я с ним сейчас шутку.

– Ладно, дружище, деловито ответил он, – об этом стоит поговорить. Но ты сначала покажи мне бумагу на право нашего ареста. Втемную я не играю.

Пинк покопался за пазухой, вытащил сложенный вдвое лист толстой бумаги и, подняв его высоко в вытянутой руке, крикнул:

– Вот ордер на арест!

Сукачев с незаметной для глаза быстротой вскинул штуцер и, почти не целясь, выстрелил. Ордер на арест моментально исчез. Это было похоже на фокус. Пинк опустил руку, в которой держал бумагу, и осмотрел ее внимательно со всех сторон. Рука была целешенька, а бумаги нет.

– Пинк, не удивляйся! – грохотал пушечным своим смехом заставный капитан. – На твоем поддельном ордере не было печати, так вот я и приложил ее.

Шкипер разозлился не на шутку:

– Это покушение на жизнь должностного лица! Вы поплатитесь за это! Требую ответа, сдаетесь ли вы добровольно? На размышления даю пять минут.

– Эй, продавец душ! – крикнул серьезно Сукачев. – А я даю тебе одну минуту на то, чтобы убраться отсюда. Как у вас говорится – полный ход назад. Нето я продырявлю не твою бумагу, а уже твою башку.

– Отказываетесь? – закричал, поспешно ретируясь, Пинк. – В таком случае я прибегну к силе оружия…

– Ну вот, милейший мой, – обратился к трапперу Сукачев. – Вы давеча спрашивали меня, что будем делать. Время-то и показало. Сражаться будем. И пусть только сунутся, мы им такой газават[8]8
  Газават – священная война у мусульман.


[Закрыть] устроим, – до новых веников не забудут. Итак, фактория Дьи объявляется с сего часа на осадном положении.

– А вы назначаетесь ее комендантом и начальником гарнизона, – улыбнулся Погорелко.

– Согласен. Вот только гарнизон-то маловат – почесал Македон Иваныч под шапкой затылок. – Ладно, однако, справимся чай и вдвоем! – выпрямился бодро Сукачев. – Будем сами за себя воевать.

И, спускаясь с вала, он забасил полузабытую кавказскую боевую:

 
Кабардинцы, вы не чваньтесь,
Ваши панцыри нам прах.
Лучше все в горах останьтесь,
Чем торчать вам на штыках…
 

XIV. Ночной гость.

– …Ну, и пошли мы этим самым Тибердинским ущельем. Даже горцы прозвали его Гибельным Путем, потому как там только козе впору пробраться. А у нас обоз и пушки. Но раз приказ – ничего не поделаешь, пошли. Многие из солдатиков, конечно, в пропасть посрывались… Эх, служба царская! Однако добрались мы до горы, Хоцек называемой. А за ней, глядим, другая гора, еще выше, и у той, натурально, название другое – Карачаевский перевал… Что это? Никак собака тявкнула? – насторожился Сукачев.

Оба чутко прислушались.

– Нет, ничего не слышно, – сказал Погорелко. – Ну, продолжайте, Македон Иваныч.

Траппер и заставный капитан коротали первую ночь осады в столовой фактории, около громадного, с избу, камина (каприз покойной мистрис Сукачевой), в котором ярко пылали целые сосновые бревна. С вечера еще они уговорились дежурить на валу по очереди, разделив ночь на две смены. Но не спалось обоим. Сукачев разжег камин, а Погорелко хотя и дежурный, но тоже забежал погреться. Американцы не подавали признаков жизни, не сходя даже на берег с «Белого Медведя» и отложив, видимо, на утро атаку. За траппера на валу остался дежурить Хрипун. На него можно было вполне положиться, – издалека учует приближающегося врага.

– Полезли мы и на Карачаевский перевал, – продолжал заставный капитан. – Я с пластунами своими вперед шел, в авангарде значит. И только мы добрались до макушки, – как а-ахнет! Мати-богородица! Вся гора содрогнулась. Оказывается, горцы фугас взорвали. Сверху на нас камни, целые скалы, утесы может быть в тысячу пудов посыпались. Стою я за деревом и вижу – несется на меня камешек вот с эту столовую. Ну, думаю, в лепешку! Сажени до меня не оставалось, и вдруг… Хрипун залаял, честное слово! – воскликнул Сукачев.

Снова оба прислушались. Тикали мирно на стене часы. И больше ни звука. Мертвая тишина как в доме, так и на улице. Македон Иваныч хотел уже продолжать свой рассказ, как вдруг со двора прилетел яростный захлебывающийся лай Хрипуна. А за ним заголосила и вся собачья свора, принадлежащая Сукачеву. Оба, схватив ружья, вылетели из столовой.

На дворе, залитом лунным светом, бесновалась собачья стая. Псы остервенело бросались на ворота, чуя за ними врага. Погорелко прикладом проложил себе дорогу к воротам и, открыв смотровую форточку, выглянул. У громадного, в обхват, воротного стояка притаилась человеческая фигура.

– Эй, кто там? Стрелять буду! – крикнул траппер, высовывая в форточку дуло ружья.

– Это я, Черные Ноги, пусти меня, – донесся слабый голосок.

– Айвика! – крикнул неистово Погорелко и, забыв об осторожности, распахнул широко калитку. Девушка вошла во двор фактории, шагнула навстречу трапперу и покачнулась. Погорелко едва успел подхватить ее.

– Ты убежала от них, Айвика? Ты ранена? – спросил испуганно траппер.

– Нет, Черные Ноги, я устала, я не ела два дня…

– Да чего вы ей допрос-то учиняете? – рассердился Сукачев. – Волоките ее в столовую, рюмку «бэнэдыктыну» дайте. А я побегу кофе сварю.

– Каким же образом удалось тебе бежать со шхуны? – полчаса позже, когда Айвика уже поела и напилась горячего кофе, спрашивал ее Погорелко.

– Белые люди сами отпустили меня и показали, где ты находишься. Я и пошла.

– Но как же? Разве они…

– Когда белые люди задушили Громовую Стрелу, – перебила траппера Летящая Красношейка, – они напали на меня и связали. Но я выскользнула из ремней и бросилась на них с ножом. Ты не думай, Черные Ноги, я билась очень хорошо. Но их было трое, а я одна… Они связали меня и отвезли на большую каноэ, похожую на ту, на которой ты привез нас сюда. Но только еще больше, во много раз больше. На каноэ со мной обращались хорошо и сразу же дали мне еду. Но я сказала, что не буду есть до тех пор, пока меня не отпустят к тебе, Черные Ноги. Тогда пришел ко мне очень смешной белый человек. У него вот здесь, – девушка показала на подбородок, – было столько волос, что их можно было бы заплетать в косы. Этот смешной человек начал говорить со мной. Он требовал, чтобы я сказала, откуда ты, Черные Ноги, привез тяжелые желтые камни, которые называются золотом. Он спрашивал еще, где ты спрятал то золото, которое привез в великое стойбище руситинов – Ситху. Я ответила ему, что я женщина и мне не известны дела мужчин. Белый человек очень сердился, стучал ногами и говорил, что если я не скажу ему, то он прикажет меня пытать. Тогда я сказала белому с волосами на лице как у собаки, что мой брат Красное Облако занимает место на верхнем конце костра Великого Совета племен, что он вождь тэнанкучинов и что он сожжет на костре каждого, кто будет меня пытать. Но белый человек много смеялся. А что я сказала смешного?

Сукачев и Погорелко невольно улыбнулись, услышав эту наивную угрозу.

– Когда белый человек с голосами на лице ушел, мне снова принесли пишу, и я снова сказала, что не буду есть до тех пор, пока меня не отпустят к тебе, Черные Ноги. А потом белые ушли, я осталась одна, и пол под моими ногами закачался. Это каноэ белых поплыло по Большой Селеной Воде. Пол качался до тех пор, пока я не заболела. Потом я уснула… А сегодня вечером пришла ко мне белая женщина. О, она была очень некрасивая! У нее слишком, белое лицо и тонкие губы. Не знаю, за что вы, белые люди, любите их. Наши женщины во много раз красивее. Но она была ласкова со мной.

Погорелко вдруг насторожился. До сих пор, слушая рассказ Айвики, он лишь улыбался. А девушка продолжала:

– Она была со мной ласкова, почти как мать. Она сразу заговорила о тебе, Черные Ноги, и спрашивала, здоров ли ты был последние дни и где я встретилась с тобой. Она тебя любит, Черные Ноги. Я поняла это по ее голосу, который дрожал, когда она называла твое имя. А ты любишь ее, Черные Ноги? – ревниво посмотрела на него девушка.

– Ты ошиблась, Айвика, – ответил, избегая се взгляда, траппер. – Эта белая женщина не любит меня, и я тоже не люблю ее. Но о чем еще она говорила с тобой?

– Белая женщина сказала, что тебе грозит большая опасность. Я спросила, какая опасность. Она сказала: «Белые люди сердятся на него за то, что он не говорит, где нашел желтые камни. Они хотят его убить за это». Я взяла ее за руки и много-много просила: «Спаси Черные Ноги, скажи, чтобы его не убивали». Но женщина твоего племени отвечала: «Нет, я не могу». – «Придумай, как его спасти, – начала я просить ее по-другому, – ты придумай, а я спасу». Она ответила: «Хорошо. Я уже придумала. Ты знаешь, где лежат желтые камни, скажи мне, я скажу белым людям, и Черные Ноги останется жив». Я ответила ей, что не могу сказать, что мой брат Красное Облако взял с меня клятву. Тогда она вывела меня наверх и показала большой вигвам. «Вон там живет сейчас Черные Ноги. Если не веришь мне, пойдем, и ты увидишь его. С ним в вигваме еще только один человек, а злых белых людей очень много, и у них у всех огненные трубки. Говори скорее, откуда он привез золото. Торопись, иначе будет поздно. Завтра утром белые люди убьют его»… Что мне было делать? – переводя глаза с одного белого на другого, растерянно спросила девушка. Волнение ее было так велико, что она казалось перестала дышать.

Мужчины подавленно молчали, опустив голову. Они уже догадывались о конце.

– Что мне было делать? – повторила девушка. – Молчать, чтобы тебя убили? Я не могла молчать… И чтобы спасти тебя, Черные Ноги, я сказала… – Лицо ее при этих словах озарилось ликующей радостью. – Я сказала все и спасла тебя!..

– Что ты сказала, Айвика, белой женщине? – спросил тихо Погорелко.

– Я сказала так: «Белая женщина, я была в пещере, которую мы зовем Злой Землей, только один раз и я не найду дорогу к ней. Черные Ноги тоже не найдет, не убивайте его за это. Возьмите у него кусок коры, простой березовой коры, которая без языка расскажет вам, как найти пещеру Злой Земли. Эту кору он всегда носит на своем теле». Вот как я сказала. Белая женщина погладила меня по лицу и сказала, что я сделала хорошо, что Черные Ноги теперь не убьют. Я обрадовалась и хотела поцеловать ее волосы. Но она подумала наверное, что я кусаюсь, как собака, и оттолкнула меня с криком. Я смеялась: какая она трусливая! А потом пришел наверх тот белый, у которого много волос на лице и совсем нет волос на голове. Он сказал, чтобы я шла к тебе, Черные Ноги, и передала бы тебе слова многих белых людей. Я принесла эти слова. Вот они: «Отдай нам березовую кору, и мы не тронем тебя. Иди тогда, куда хотел». Я сказала все.

Айвика смолкла, сложив руки на коленях. Девушка смотрела вопросительно на траппера, удивляясь, почему не награждает ее нежной похвалой человек, ради которого она изменила клятве и родному племени. По лицу ее вдруг прошла первая тень беспокойства. Она перевела удивленно взгляд на заставного капитана и робко спросила:

– Почему у вас зимние лица? Разве я плохо поступила?

Сукачев густо крякнул и растерянно отвернулся. Айвика встала и, сложив на груди ладони, подошла к Погорелко:

– Скажи ты, Черные Ноги, разве я плохо поступила?

– Ты очень плохо поступила, Айвика, – сказал строго траппер. – Я не могу отдать березовую кору белым людям. А они, зная теперь, что у меня есть кора, которая без языка рассказывает, как пройти к пещере Злой Земли, будут охотиться за мной как волки за карибу.

– Я хотела спасти тебя, Черные Ноги… – еле слышно сказала Айвика. – Кривой Медведь, скажи, разве я плохо поступила?

Сукачев посмотрел на нее с лаской и состраданием в глазах, хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и снова отвернулся.

– Ты очень и очень плохо поступила, Айвика, – продолжал Погорелко, и голос его звучал уже сурово. – А что ты скажешь брату, когда вернешься к племени? Ведь ты выдала белым людям тайну тэнанкучинов. Белые люди пойдут теперь в поисках золота в земли тэнанкучинов и прогонят твое племя с его охотничьих угодий. Твои соплеменники умрут с голода. Вот что ты сделала, Айвика!

– Я хотела спасти тебя, Черные Ноги… – как в бреду повторяла сна.

– Филипп Федорыч, – вскочил вдруг заставный капитан. – Не смейте так говорить с этим ребенком! Неужели вы не понимаете, что она сделала это, потому что… ну, известно – женщина. А вы…

Сукачев замолчал, не находя слов, и снова сел, неявно теребя усы. Погорелко отмахнулся безнадежно и отошел к окну. Айвика проводила его взглядом, в котором было нечто большее чем любовь. В глазах ее светилась рабская преданность и готовность к самопожертвованию.

– Я поняла теперь, что поступила плохо. Я погубила тебя, Черные Ноги, и свое племя… – пустым безжизненным голосом сказала она, отходя от стола.

Сукачев поднял голову и посмотрел внимательно на девушку, отошедшую к камину. Она стояла, как-то странно выставив локоть правой руки.

– Нож! – вскрикнул вдруг испуганно заставный капитан. – Она взяла со стола ваш нож!..

Оба бросились к Айвике. Но было уже поздно. Девушка подалась всем корпусом вперед, словно наваливаясь на свою правую руку, и тотчас же, откачнувшись назад, упала на руки подбежавшего Погорелко. В груди ее, с левой стороны, почти из подмышки торчала рукоять ножа траппера, тонкого стилета с трехгранным лезвием…

* * *

В кромешной тьме уже зашла луна. Траппер и Сукачев киркой и лопатой рыли могилу для Айвики здесь же, во дворе фактории, рядом с могилой жены заставного капитана. На похоронах присутствовали только трое: третьим был Хрипун, серьезный и печальный, как люди. Холмик мерзлой земли придавили тремя тяжелыми камнями…