Текст книги "Средневековый роман и повесть"

Автор книги: Вольфрам фон Эшенбах

Вольфрам фон Эшенбах
Парцифаль

Сокращенный перевод со средневерхненемецкого Л. Гинзбурга

I

 
Кого склоняет злобный бес
К неверью в праведность небес,
Тот проведет свой век земной
С душой унылой и больной.
Порой ужиться могут вместе
Честь и позорное бесчестье.
Но усомниться иногда
Еще не главная беда:
Ведь даже и в утрате веры
Возможно соблюденье меры.
Найдется выход для сердец,
Что не отчаялись вконец…
Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих божьих чад
Перемешались рай и ад,
Оставив два различных цвета,
Из коих каждый есть примета…
Но тот, в ком веры вовсе нет,
Избрал один лишь черный цвет,
И непременно потому
Он канет в ночь, в глухую тьму.
А не утративший надежды
Рядится в белые одежды,
И к праведникам он примкнет…
Но всяк ли мой пример поймет?
Нет, строки, что сейчас прочли вы,
Для глупых слишком торопливы,
Чтоб их в сознанье удержать.
Так заяц тщится убежать,
Когда свое изображенье
Узрит в зеркальном отраженье.
(Меня наш Готфрид понимает,
И все ж он «зайца» не поймает,
Хоть Готфридом воспет Тристан!)
Но разве зеркало ‑ обман?!
Стекло покрыто сзади цинком,
Чтоб отражаться в нем картинкам
Да и явлению любому…
Во сне мерещатся слепому
Черты неясного лица.
Но ‑ жаль несчастного слепца!
Изображенье тут же тает,
Поскольку зренья не хватает…
И мной зачитанные строки
Об оперении сороки
Содержат попросту намек
На образ, что весьма далек
И кажется неуловимым…
Считаю я необходимым
Здесь привести на свой манер
Хотя б еще один пример.
Допустим, вы щипать мастак,
А все ж не выщипать никак
Вам волоска с моей ладони:
Со дня рожденья и дононе
Могу сказать наверняка
Там не растет ни волоска.
В чем суть подобного примера?
В том, что всего важнее ‑ вера!
Есть волосок, нет волоска
Была бы вера высока!..
…Кому не хочется из вас
Узнать скорей, о чем сейчас
Пойдет сие повествованье?
О встрече или расставанье,
О бегстве в ночь, покрытом тьмой,
О возвращении домой,
О славе или о пороке,
О том, добры мы иль жестоки,
О всех превратностях судьбы
В разгар немыслимой борьбы
Меж черной мглой и ясным светом…
Кто устоит в боренье этом,
Спасенью душу отворя?
Для тех старался я не зря,
Кто ничего не проморгает.
Пусть эта повесть помогает
Им в жизни истину найти,
Фальшь и неверье отмести,
Тем избежав мучений ада,
И знать, что высшая награда
Вернейшего из верных ждет…
Рассказ о Верности пойдет,
О настоящей, не фальшивой…
Порой бывает верность лживой,
Такая верность коротка,
Что хвост у одного быка,
Нет, ошибаюсь, у коровы.
Она сбежала в глубь дубровы,
Укус не выдержав слепня…
Примеров много у меня.
На сем вступление кончаю.
Все, что сказал, предназначаю
Отнюдь не для одних мужчин.
Нет, признаюсь не без причин,
Что все мои призывы к вере
Должны касаться в равной мере
И наших женщин дорогих.
Не дурно, чтобы и у них
Яснее стало пониманье,
Что значит доброе деянье,
Кого им надо предпочесть,
Чтоб подарить любовь и честь…
. .
Ну, а теперь сочтем уместным
Начать о доблестном и честном,
О гордом рыцаре рассказ…
Услада он для женских глаз,
Для сердца женского ‑ утеха.
Ничто герою не помеха.
Отвагой славен, он потом
Еще прославится умом.
Он ни в одном лихом сраженье
Еще не ведал пораженья,
А все, что дальше будет с ним,
Мы постепенно объясним,
С теченьем нашего рассказа
Но по порядку, а не сразу…
…Издревле у племен романских,
А нынче также у германских,
Весьма суровый есть закон.
В своих статьях содержит он
Наследных прав установленья:
Коль умирает властелин,
Его корону и владенья
Приобретает старший сын.^{124}
А младший, тот, лишась всего,
Не получает ничего.
Так у родительского гроба
Вскипают вмиг вражда и злоба.
Садится старший на престол,
А младший брат, с отцом прощаясь
В отверженного превращаясь,
Бредет по свету, нищ и гол.
Нет, мы отнюдь не против старших
Достойных сыновей монарших.
Напротив, вот вам крест святой,
Мы всей душой приходим в ярость,
Когда беспомощную старость
Отягощают нищетой.
Здоровье юности дано!
Младые не страшатся бедствий,
Но им отказывать в наследстве
Несправедливо все равно.
Где тот король, тот князь и граф,
Который вник бы в наши просьбы,
И младшим детям не пришлось бы
Скитаться без наследных прав!
Виновник многих зол и бед
Тот, кто детей страдать заставил…
В Анжу^{125} стал жертвой этих правил
Прекрасный, юный Гамурет.
Его родитель всемогущим
Был королем… Но отчего
Он безземельным, неимущим
Оставил сына своего?
Дурной закон всему виною…
В край, сотрясаемый войною,
Пришла ужаснейшая весть:
Король убит! Он пал за честь
Родной земли… Сия кончина
Ведет на трон старшого сына…^{126}
Ах, что за плач вокруг поднялся:
Король убит! Король скончался!
Наследник получает трон!
Неужто не поделит он
Свои богатства с младшим браток
Ужель без сердца старший брат?..
В краю, отчаяньем объятом,
Рыдал в ту пору стар и млад.
Но молвил новый повелитель:
«У нас с тобой один родитель,
И рождены мы, брат родной,
С тобою матерью одной
Не уподоблюсь я злодею!
Отринем смело, что старо!
Владей же всем, чем я владею.
Мое добро ‑ твое добро.
Не оскверним себя позором
Братоубийственной войны.
Ведь пред господним приговором
И перед жизнью мы равны!..»
Услышав эту речь, вассалы
Вскричали: «Отчая земля,
Господня милость ниспослала
Тебе такого короля!»
Но, к изумленью паладинов,
Ответил младший сын Гандинов:
«Мой брат любезный и король!
Из всех богатств твоих дозволь
Взять снаряжение стальное.
Мне ни к чему все остальное.
Кольчугу мне стальную дай,
Вели стальные дать мне латы.
И, рвеньем рыцарским объятый,
Отправлюсь я в далекий край.
Делами ратными своими
Хочу твое прославить имя,
И пусть в той дальней стороне
Молва пройдет и обо мне,
Как о твоем отважном брате,
Разбившем вражеские рати».
И Гамурет с улыбкой милой
Сказал, достоинство храня:
«Шестнадцать душ сыздетства было
Оруженосцев у меня.
Теперь нужны мне для похода
Еще четыре молодца
Красавцы княжеского рода,
Вассалы нашего отца.
И, вознося молитвы богу,
Мы днесь отправимся в дорогу.
Знай: обо мне услышит мир!
Уверен, не один турнир
Умножит славу Гамурета.
И пусть наградою за это
Мне будет женская любовь,
Которую добуду с бою,
Благословляемый тобою…
Ах, как в груди клокочет кровь!..
Мой добрый брат, не мы ли вместе
В краю родимом возросли,
Не посрамив при этом чести
Своих отцов, своей земли.
Мы вместе тяготы делили,
В походы долгие ходили.
И кто был рыцарь, кто был вор,
Когда, в любви нетерпеливы,
Мы похищали торопливо
Иных красавиц пылкий взор?»
Тут произнес король, рыдая:
«Ужели ты не шутишь, брат,
Мне грудь словами раздирая,
В мое вселяя сердце ад?
Мой кровный брат, мой брат любимый,
Мой друг до гробовой плиты,
За что меня караешь ты
Разлукой непереносимой?
Я все с тобою разделю,
Тебе отдам я полнаследства,
И ты, кто был мне дорог с детства,
Сам станешь равен королю!
Но коль жестокий рок сильней,
Чем королевские веленья,
Бери любых моих коней,
Доспехи, золото, каменья.
И лучших слуг моих возьми,
Дабы, расставшись с отчим краем,
Ты был в пути сопровождаем
Моими верными людьми.
Пусть бог пошлет тебе удачу.
Прощай… Я безутешно плачу…»
И брату старшему в ответ
Промолвил юный Гамурет:
«Не надо плакать и стенать.
Потороплюсь утешить мать.
Высокая видна мне цель,
Меня пьянит победы хмель.
И сердце в левой половине
Моей груди стучит не зря,
Чтоб, целью высшею горя,
Мне отличиться на чужбине!»
. .
И, плача, мать провозгласила:
«Под сердцем я тебя носила,
И для того ли ты возрос,
Чтоб стать причиной горьких слез
Несчастной матери своей?
Неужто милых сыновей
На свет мы призваны рожать,
Чтоб их в походы провожать?
О, бремя горестных судеб!
Ужель господь столь глух и слеп?
Ужель, кто верит в милость божью,
Себя напрасно тешит ложью?»
«О королевская жена,
Твоя душа погружена
В печаль о доблестном Гандине.
Но не грусти о младшем сыне,
Промолвил юный Гамурет.
Я дал всевышнему обет
Наш гордый род в бою прославить
И принужден тебя оставить.
Поскольку мною выбрал путь,
Я не смогу с него свернуть».
И отвечала королева:
«О плод родительского древа!
Ты добрым вскормлен молоком!
Прекрасной Дамой ты влеком!..
Прими мое благословенье.
И с моего соизволенья
Возьми четыре сундука:
В них бархат, кружева, шелка
Нетронуты у нас хранятся.
Тебе в пути они сгодятся.
Ступай! Будь смелым до конца.
А я останусь ждать гонца
С отраднейшей для сердца вестью,
Что скоро снова быть нам вместе!..»
. .
В поход героя снарядили,
По‑королевски нарядили,
Преподнесли ему подарок
Ценою в много тысяч марок
От благороднейшей из дам.
Он припадал к ее стопам,
А ныне простирал к ней руки,
Томимый горечью разлуки,
При этом ставши богатеем,
На зависть алчным иудеям.
Он обнял мать, он обнял брата,
Родной земле сказал: «Прощай!»
Неужто нет ему возврата
В родимый дом и в отчий край?
Ни с кем он не забыл проститься
Пред тем, как в странствие пуститься.
За самый малый знак внимания
Он всех и вся благодарил:
Не в силу княжеского званья
Людьми он обожаем был,
А в силу скромности безмерной
И прямоты нелицемерной,
Той благородной чистоты,
Не признающей суеты…
Вот отчего вошли в преданья
Его высокие деянья,
Что были им совершены
Далеко от родной страны.
Он, окруженный громкой славой,
Ей не кичился никогда.
Душа его была тверда,
Как ясен был рассудок здравый.
Служить хотел он… Но кому?
Не коронованным особам,
Не кесарям высоколобым,
А только богу одному!
Своей высокой цели ради.
Свершил он подвиг не один…
В ту пору в городе Багдаде
Жил всемогущий властелин,
Что подчинил себе полмира.
Его считали за кумира
Почти во всех концах земли.
Пред ним иные короли
Подобно слугам трепетали…
Носил он прозвище Барук.^{127}
И лицезреть его мечтали
Все, обитавшие вокруг.
Священным наделенный саном,
Он предназначен был творцом
Стать для язычников отцом,
Как папа римский ‑ христианам.
И так же, как к воротам Рима
Из разных стран, земель, краев,
В Багдад тянулись пилигримы
За отпущением грехов.
И сей обычай сохранен
В веках до нынешних времен…
Взрастил двух братьев Вавилон:^{128}
Помпей был да Ипомидон.^{129}
Барук напал на тех двоих,
Забрав Ниневию^{130} у них.
Так сговорившись меж собой,
Два брата вновь вступают в бой.
Теснят Барука их войска…
Но вдруг к нему издалека
Пришла нежданная подмога:
То был наш славный Гамурет.
И хоть ему немного лет,
Достоинств у него премного.
«Тебе, Барук, я послужу,
Как друг, как рыцарь, как мужчина.
Я ‑ сын покойного Гандина
И нынче прибыл из Анжу!..»
Тут повелел Барук всесильный
Ему сменить свой герб фамильный^{131},
И новым он щитом снабжен,
Где якорь был изображен,
Как символ плаваний, скитаний
И стойкости средь испытаний.
. .
И наш герой уплыл далеко:
Сражался в Персии, в Марокко
О нем в Алеппо^{132} и в Дамаске
Доселе сказывают сказки.
Его копье врагам грозило,
Не одного оно сразило.
В песках зарыты их останки,
Поглощены волной морской…
Но вот он бросил якорь свой
В стране чудесной ‑ в Зазаманке.^{133}
. .
Его на берег вынес шквал.
Он богу чуть не отдал душу
И лишь успел вступить на сушу,
Как некий город увидал.
Вокруг военные палатки,
Наверно, битва здесь была.
И в поле, после жаркой схватки,
Валялись мертвые тела.
И Гамурет велит гонцу
Скакать немедля ко дворцу,
Дабы узнать: что здесь творится?
Как именуется столица?
И через несколько секунд
Гонец приносит донесенье:
«Мы прибыли в Паталамунд,^{134}
Народ нуждается в спасенье!
Халифы начали войну.
Враг справа движется и слева.
И умоляет королева
Спасти злосчастную страну!..»
За королеву наш герой
Решил тотчас же встать горой,
Сим доказав, что в мире есть
И долг, и рыцарская честь.
Врагов жестокий ждет удар!..
И всяк, будь молод он иль стар,
Здоров иль хвор, богат иль беден,
Добросердечен иль зловреден,
Героя принялся хвалить,
Алмазы, золото сулить.
«О рыцарь! Можешь взять свободно
Все, что душе твоей угодно!..»
Так весь народ воскликнул дружно…
Услышав это, Гамурет,
Чуть поклонившись, молвил: «Нет!
Мне ничего от вас не нужно!..»
И люди грянули в литавры:
«До гроба мы тебе верны,
Хоть наши лица и черны!»
(Там, в Зазаманке, жили мавры.)
Все зашумели, загалдели,
Надежда к ним влилась в сердца.
И жены черные глядели
На светлокудрого бойца.
Глазами черными блистая,
Смотрели девы на него,
Любуясь мантией его
Из дорогого горностая.
. .
В город наш герой въезжает,
Его безмерно поражает
Неутолимой скорби вид.
Здесь все о смерти говорит.
Дороги вздыблены, разрыты,
Гербы на зданиях разбиты,
И раненых протяжный стон
Доносится со всех сторон:
Их с поля битвы ввозят в город,
И мы их видим пред собой:
Один лежит мечом распорот,
Копьем насквозь пронзен другой…
О, сколь судьба неумолима!
Сколь осажденный город нищ!..
Хромых коней проводят мимо
Давно неприбранных жилищ,
Где, корчась на своей постели,
Хозяин дышит еле‑еле
Какой ему поможет врач?..
Стенанья, вопли, женский плач…
Такою с самого начала
Сия страна пред ним предстала…
Он принят был персоной важной.
Бургграф^{135} ‑ рубака преотважный,
Родного города оплот,
Охранник городских ворот
Его с любовью ввел в свой дом,
Попотчевал вином
И ласково приветил…
Здесь много раненых он встретил.
И в самом деле: не один
Высокородный паладин
Носил на перевязи руку,
Бинт окровавленный на лбу,
Познав военную судьбу,
А также бранную науку…
И, гостя юного обняв,
Расцеловал его бургграф:
«Наш избавитель долгожданный!
Ты в этом доме гость желанный!
Моею вотчиною всей
Распоряжайся и владей!»
Он в раззолоченную залу
Повел его к жене своей:
«Се ‑ отпрыск славных королей!»
Она его поцеловала.
И к королеве во дворец
Бургграф отправился с докладом:
«К нам прибыл доблестный боец!
Спеши к нему! Спасенье рядом!
В наш край явился Гамурет,
Защитник нашего народа!..»
«Скажи, он княжеского рода?
Она промолвила в ответ.
Должна я точно это знать:
Могу ль его поцеловать?»
«О королева, этот воин
Самим Баруком удостоен
Высоких званий и наград!
Могу побиться об заклад,
О нем прослышал я впервые.
В сраженье при Александрии.
Мне говорили: это ‑ он,
Кем урезонен Вавилон!
К тому же славный рыцарь сей
Дитя анжуйских королей,
Но держит это под секретом.
Иди! Встречай его приветом
От имени родной земли,
Чтоб с ним вовек не разлучиться.
И всем придворным повели
Как подобает облачиться…»
И маршал^{136}, прискакав домой,
Промолвил юному герою:
«Пред королевою самой
Сейчас предстанем мы с тобою!»
Тот словно солнышко зарделся,
Весьма богато разоделся.
Червонным золотом горя,
На нем сверкали якоря
Герб достославного Барука,
Нетленной верности порука.
Затем, доспехами звеня,
Он сел на гордого коня,
Который, как другие кони,
Ему достался в Вавилоне.
Затем садятся на коней
Бургграф со свитою своей
И ко дворцу стрелою мчатся,
Чтоб с королевой повстречаться…
Меж тем владычица их ждет,
Навстречу рыцарю идет
В сопровождении пажей,
И государственных мужей,
И величавых дам придворных,
Очаровательных, но черных…
…И королеву в знак приязни
Герой целует без боязни.
Она, ступивши чуть вперед,
Героя за руку берет
Своей нежнейшею рукою,
Ведет его в свои покои,
Где в окна мягкий льется свет.
И вот на бархате дивана
Сидят отважный Гамурет
И королева Белакана.
Он знал высоких жен немало,
И та, сидевшая пред ним,
Всем королевам остальным
Нисколечко не уступала:
Ни горделивою осанкой,
Ни речью властной, ни умом.
И лишь черна была лицом
Та, что владела Зазаманкой.
Но ярче звезд на небосклоне
Сиял рубин в ее короне.
. .
И дама рыцарю сказала:
«О вас мы слышали немало,
О вашей славе неспроста
Молва идет из уст в уста.
Вы слабым женщинам опора.
И, полагаю, без укора
Вы мой воспримете рассказ
О том, что столь печалит нас».
И Гамурет сказал: «Поверьте,
Я предан вам до самой смерти,
И я на поединок выйду
С любым, кто вам нанес обиду,
Посмев нарушить ваш покой.
Но кто же, кто же он такой,
Подвергший вас жестоким бедам?
Увы, он мне пока неведом!..
. .
Скажите прямо: кто ваш враг?
Откуда? Из какого стана?»
И королева Белакана
Герою отвечала так:
«Узнайте жребий мой ужасный:
Служил мне юноша прекрасный,
Чистейшим сердцем наделен,
Душою девственно‑невинной,
Он обладал отвагой львиной
И был… Он был в меня влюблен.
Да, пылко, слепо, беззаветно
И, признаюсь, не безответно:
Я втайне любовалась им,
Отважным рыцарем моим,
Моим вернейшим паладином,
Ценя его высокий сап,
Его отец был властелином
Одной из мавританских стран.^{137}
Но я невольно согрешила,
Я испытать его решила,
Сказав: «Геройством заслужи
Благоволенье госпожи!
Доспехи ‑ мужеству помеха.
Без них добейся ты успеха!»
И ‑ горе мне! ‑ войдя в азарт,
Доспехи скинул Эйзенгарт…
Оставив грудь незащищенной,
Он дрался, смерти вопреки.
Но смерть пришла: копьем пронзенный,
Он пал от рыцарской руки.
Но за мгновенье до кончины,
Успев собрать остаток сил,
Он в грудь соперника вонзил
Копье… Так действуют мужчины!..
Ах, я жестоко поплатилась
За прихоть дерзкую мою.
Вокруг молва распространилась
О том, что не в честном бою
Пал мой избранник ненаглядный,
А что рукою кровожадной
Сплела я заговора сеть,
Чтоб, устранив с дороги сына
Страны соседней властелина,
Его землею завладеть.
И мигом вспыхнула война.
Моя страна разорена,
Огнем безжалостным объята.
Но хоть я плачу и казнюсь,
Богами нашими клянусь,
Что я ни в чем не виновата!..»
Почти не сдерживая плача,
Она вела свой разговор,
Украдкой за слезами пряча
Воспламененный страстью взор.
И Гамурет, сидевший рядом,
Ей отвечал таким же взглядом,
И разгоралось сердце в нем
Блаженно‑сладостным огнем.
Меж тем владычица привстала,
Вина пригубив из бокала,
Давая рыцарю попять,
Что сим окончено свиданье,
Хоть оба, как гласит преданье,
Волненья не могли унять.
. .
И с увлажненными очами
Герой сказал высокой даме:
«О, пусть отныне этот меч
Мне даст возможность уберечь
От новых бедствий вашу землю.
С отрадой этот долг приемлю,
Всем сердцем вам принадлежа.
Моя святая госпожа,
Я вашу возмещу потерю!..»
Она шепнула: «Я вам верю…»
К бургграфу рыцарь возвратился.
Хозяин к гостю обратился:
«Мой друг, не хочешь ли, скажи,
Взглянуть на наши рубежи?
Предвидя вражье наступленье,
Войска возводят укрепленья.
Сейчас предмет моих забот
Шестнадцать городских ворот:
Враги в них ринуться готовы.
Шалишь! У нас крепки засовы!..»
Так утешал себя бургграф.
Но, к месту битвы прискакав,
Наш рыцарь видит: дело худо;
Спасти их может только чудо.
Тесней сжимается кольцо,
И жадно дышит смерть в лицо.
Ужасен город осажденный,
Он, словно на смерть осужденный.
Ждет в страхе часа своего.
Со всех сторон вокруг него
Противник дерзостный залег.
О нет, ни выкуп, ни залог,
Ни тонкость хитроумной лести
Не отвратят кровавой мести…
Кто сдержит вепрей разъяренных?..
И глянь: на вражеских знаменах
Убитый князь изображен,
Копьем предательским сражен.
Но как бы в виде возраженья
На лживые изображенья
Та, что невинна и чиста,
Два к небу поднятых перста
На стягах вышить повелела
И этим символом клялась,
Что за святое бьется дело
И что, богам своим молясь,
Скорбит о друге убиенном,
О дорогом, о незабвенном…
Бургграфа Гамурет спросил:
«Откуда столько свежих сил
У ваших недругов берется?
Как величать их полководца?
Кто покровитель пришлых банд?»
Бургграф ответил: «Фридебранд,
Главарь наемников‑шотландцев.
Когда б не помощь иностранцев,
Давно б мы им свернули шею.
Я в том тебя заверить смею!
Вообрази: во вражьем стане
Средь мавров служат христиане,
И прочим воинам пример
Заморский рыцарь Хютигер.^{138}
Он в ратном деле исполин.
Из наших братьев не один
Его копьем насквозь проколот.
При этом он красив и молод,
Обворожителен весьма.
Всех наших дам он свел с ума.
А быть любимым женским полом
Не меньше, чем владеть престолом!..»
Но вот за лесом солнце село,
То время трапезы приспело,
И старый маршал говорит:
«Поедем! Стол давно накрыт».
О, если вы узнать могли б
Об этом рыцарском обеде,
Где громоздились горы снеди
От цапель жареных до рыб.
И все, чтя святость ритуала,
Сама хозяйка подавала.
Явилась королева в дом,
Чтоб лично убедиться в том,
Что угощают Гамурета,
Не нарушая этикета.
Она колено преклонила.
Героя это удивило:
Не ждал он почести такой…
Затем она своей рукой
Отрезала кусочек цапли
И налила ему вина.
Он осушил бокал до капли:
«За вас, светлейшая жена!»
Тут зазвенели бубенцы,
Взялись за дело игрецы,
Закувыркались скоморохи,
Потешно прыгая, как блохи.
Но королева Белакана
Глаз не сводила с капеллана:
Его наш доблестный герой
Возил повсюду за собой.
Затем промолвил юный воин:
«О высочайшая из жен!
Я слишком щедро награжден
И этой чести недостоин».
И Белакана улыбнулась:
В ней жизнь воскресла, страсть проснулась,
И, обходя пажей и слуг,
Преподнесла им угощенья.
Зарделись люди от смущенья,
Приняв дары из этих рук!
. .
Она кивнула головой,
Произнося в прощальном тосте
Хвалу хозяевам и гостю,
И воротилась в замок свой.
Служанки с черными очами
Ей освещали путь свечами
В больших светильниках златых…
Она ушла… И дом затих…
Бургграф улегся на перинах.
И, как в сказаниях старинных,
Вокруг него пажи легли,
Что сон хозяйский стерегли:
Ведь супротивник недалече…
Не потухали в доме свечи,
И было в нем светло, как днем,
И спали все тревожным сном…
А Гамурет? Он в этот час,
И вовсе не смыкая глаз,
Метался на роскошном ложе.
Пылало гордое чело.
На подвиг рыцаря влекло
В честь королевы чернокожей.
В груди дыхание стеснилось,
Тревожно, тяжко сердце билось,
Им завладели в то мгновенье
Любовь и воинское рвенье,
Жгла сердце огненная рана.
И только утренний рассвет
В окно увидел Гамурет,
К себе призвал он капеллана,
Чтоб душу укрепить молитвой
Перед решающею битвой…
Герою панцирь принесли,
Коня лихого привели,
Что был не раз в бою испытан,
В конюшнях рыцарских воспитан
И от загривка до копыт
Надежным панцирем прикрыт…
Герой вдевает ногу в стремя.
Он полон ярости святой!
Сверкает бармица.^{139} На шлеме
Пылает якорь золотой.
Щит изумрудами украшен.
Из окоп, с крыш, с дворцовых башен
Народ на рыцаря взирает,
У женщин сердце замирает.
И королева говорит:
«Да, он прекрасен беспримерно!
Так боги выглядят, наверно!»
(О, как лицо ее горит!)
И он, пустив коня в карьер,
Летит вперед на поле боя…
Меж тем отважного героя
Приметил рыцарь Хютигер.
И говорит, весьма встревожен:
«На сарацина не похож он!
Неужто с ней вступил в союз
Молвой прославленный француз?
Ну что же, некуда деваться!
Придется с ним посостязаться.
Кто сможет одолеть меня?»
И вот, вскочивши на коня,
Он, по условленному знаку,
Тотчас же ринулся в атаку…
Теперь сошлись они друг с другом.
Колотят копья по кольчугам,
И древки яростно трещат,
И щепки на землю летят.
Ах, в беспощадной этой рубке
Ждать не приходится уступки.
И неужель во цвете лет
Погибнуть должен Гамурет?
Ведь Хютигер одолевает…
Но в жизни всякое бывает,
И не во сне, а наяву,
С коня ударом сброшен,
Противник валится в траву…
Анжуец сильно огорошен:
Нельзя лежачего добить!
Но растолкуйте, как с ним быть,
Коль Хютигер не хочет сдаться.
Он, отдохнув, спешит подняться
С сырой земли и прямо в грудь
Копье противнику воткнуть.
«Э, не пройдет сия уловка!..»
И Гамурет пронзает ловко
Своим копьем плечо врага:
«Сдавайтесь, если дорога
Вам жизнь! Ведь глупо гнить в могиле!»
Тот говорит: «Вы победили!
Но объясните, мой герой,
Кем я пленен? Кто вы такой?»
И отвечает победитель:
«Король Анжуйский ‑ мой родитель.
Я сын Гандина ‑ Гамурет!»
И Хютигер сказал в ответ:
«Принять извольте от меня
Мой щит и моего коня,
Согласно благородных правил…
Со мной сдается мой отряд…»
Анжуец рыцаря отправил
Как пленника в престольный град.
И там, в столице Зазаманки,
Завидев пленника сего,
Ему за рыцарство его
Рукоплескали мавританки.
Но не успели кончить сечу,
Как новый враг спешит навстречу:
Героя вызвал на турнир
Нормандец доблестный Гашир.
Взметнулись копья, кони ‑ в мыле,
Оруженосцы стяги взвили,
Звенят щиты, мечи гремят,
И в полчаса нормандец смят
И униженно просит мира.
Анжуец в плен берет Гашира
И молвит: «Повели‑ка сам
Сдаваться в плен своим войскам».
Гашир молчит, не прекословя.
Что делать?.. Принято условье.
. .
И вновь отважный Гамурет
Берет копье и арбалет
И мчится к берегу морскому,
Дабы ударить по другому
Высокомерному врагу.
Стоял на этом берегу
Король надменный Рацалиг.^{140}
Он каждый час и каждый миг
Грозил расправой Белакане.
И в Зазаманке горожане
Страшились, что владыка тот
Столицу приступом возьмет.
Но Гамурет умел недаром
Врагов сражать одним ударом.
Герой противника настиг,
С коня свалился Рацалиг
И в униженье и в тоске
Лежит, как рыба на песке.
Его жена стенает, плачет,
К нему на помощь войско скачет,
И восемь боевых знамен
Уже застлали небосклон.
Но рек анжуец королю:
«Я вам немедленно велю
Домой вернуть свои дружины!»
Взвыл Рацалиг: «Мне все едино.
Ах, тот, кто вами побежден,
Повиноваться принужден!..»
Честной народ, ликуй и ведай:
Война окончилась победой!
Беду геройство отвело!..
У всех от сердца отлегло.
Но Гамурет свой бранный пыл
Пока еще не остудил.
Он рад бы снова в бой рвануться,
Однако вынужден вернуться:
Его домой зовет бургграф,
Свою жену за ним послав.
Освободивши от забрала,
Она его поцеловала,
Рукою нежной обвила
И к королеве повела.
А та сама навстречу скачет.
Не страшно! Пусть толпа судачит
И удивляются пажи
Иным причудам госпожи:
Любовь не ведает запрета!
Оруженосцам Гамурета
Она с улыбкой говорит:
«Хозяин вас благодарит!..
За вашу верность и заслуги
Вы будете награждены.
Но нам сегодня не нужны
Телохранители и слуги.
Итак, друзья мои, идите!
Коней в конюшню отведите
И спать ложитесь, не боясь,
Что пропадет ваш добрый князь,
О нем сама я позабочусь!..»
И удалились слуги тотчас…
Она сняла с него доспехи,
Придворных дам отправив прочь…
Любви высокие утехи
Герой познает в эту ночь.
Покрыто соболями ложе,
Струится лунный свет в окно.
Что значит разность цвета кожи,
Когда сердца слились в одно?
Меж тем на улицах столицы
Толпа шумит и веселится.
Надели жены украшенья,
Готовят жертвоприношенья,
Чтоб отблагодарить богов,
Сломивших полчища врагов.
И вот, вчера еще надменный,
А ныне кроткий и смиренный,
Явился Рацалиг ‑ король,
Превозмогая в сердце боль.
Но к побежденному нет злости!
Его, как равного, как гостя,
Сажают рыцари за стол.
Ведь он с собою в плен привел
Своих оруженосцев конных,
И с соблюденьем прав исконных
Двадцать четыре молодца
Слагают копья у дворца.
Вот прибыл Хютигер на пир,
А вслед за ним ‑ герой Гашир,
Чтобы в раскаянье смиренном
Предстать пред новым сюзереном.
Вдруг громко грянули тимпаны:
В сопровожденье Белаканы,
По‑королевски разодет,
Выходит юный Гамурет.
И видят все: он был ей другом,
А за ночь стал ее супругом.
И молодая королева
Придворными окружена:
Теперь она уже не дева,
А венценосная жена.
И люди слышат госпожу:
«Отныне я принадлежу
Со всей моей землей родною
Сему отважному герою!»
И молвит храбрый Гамурет:
«Средь нас врагов в сем крае нет!
Да будет вечный мир меж нами!
А вас, кого я звал врагами,
Я попросить не премину
Поцеловать мою жену
В знак долгожданнейшего мира…
Прошу приблизиться Гашира!»
Гашир к устам ее приник,
Вслед за Гаширом ‑ Рацалиг,
За Рацалигом Хютигер
Явил изящество манер…
Герой вернул свободу пленным,
Их обложив изрядным леном,^{141}
И, расточителен во всем,
Осыпал золотым дождем
Своих оруженосцев верных
В признанье их заслуг безмерных,
Всем удалиться приказал
И возвратился в тронный зал,
К той, что его, как жизнь, любила…
Но счастье их недолгим было.
. .
Прошло не так уж много дней,
Он все угрюмей, все мрачней.
Любовь страданьем обернулась
В нем тяга к странствиям проснулась.
Душа охвачена влеченьем
К невероятным приключеньям,^{142}
И он готов оставить ту,
Чью красоту и доброту
Он оценил высоким сердцем,
Хоть не был ей единоверцем.
Но, королеву возлюбя,
Все ж превозмочь не смог себя…
Он сговорился с моряком,
Который был ему знаком
По прежним доблестным походам.
Моряк был из Севильи родом^{143}
И, к маврам злобой одержим,
Анжуйца причислял к своим.
«Коль нас не выдашь чернокожим,
Мы, господин, тебе поможем.
Едва отчалим от земли,
Нас никакие корабли
Клянусь всевышним! ‑ не догонят!
А тот, кто сунется, ‑ потонет!»
И Гамурет не возражает.
Он златом судно нагружает
И под покровом мглы кромешной
Бежит от женщины безгрешной.
Меж тем она уже была
Недель двенадцать тяжела,
Не ведая, что в сердце мужа
Недавний жар сменила стужа.
А утром некое лицо
Передало ей письмецо,
И хоть она могла едва
Читать французские слова,
С усердьем до последней точки
Прочла ужаснейшие строчки.
«Охвачен болью нестерпимой,
Пишу тебе, моей любимой.
Я от тебя бежал, как вор,
Украв последний твой укор.
Вина моя не знает меры.
Ах, будь с тобой одной мы веры,
Не совершил бы я побег
И вместе были б мы навек.
Но та, что правит Зазаманкой,
Увы, не стала христианкой,
И я с тобою расстаюсь
И богу за тебя молюсь.
Коль от меня родишь ты сына,
Запомни: сын твой ‑ внук Гандина,
В нем кровь анжуйская течет,
Потомок он Фата‑Морганы,
Что, растравляя в сердце раны,
На подвиг рыцарей влечет.
И знай: меня ты вновь обнимешь,
Когда мою ты веру примешь!»
Она кричит ему вослед:
«Вернись ко мне, мой Гамурет!
Коль ты готов на возвращенье,
Я хоть сейчас приму крещенье.
Разлуки яд в моей крови
Отравит плод твоей любви!
Моя печаль его иссушит!
О, как меня разлука душит!»
Ее измучила тоска
Ничем душа не насладится.
Ведь горлица без голубка
На ветку чахлую садится.
Она затворницей жила
И в час урочный родила…
От Гамурета с Белаканой
На свет явился мальчик странный:
Он ‑ видно, бог того хотел
Был столь же черен, как и бел,
Пятнистой наделенный кожей,
На мать и на отца похожий.
И, белые целуя пятна
На теле сына своего,
Она звала, звала того,
Кто не вернулся к пей обратно.
Малыш со временем подрос.
Сквозь черноту его волос
Пробился золотистый локон.
Прекрасных дам к себе привлек он,
Высоких дев и знатных жен.
Для бранных подвигов рожден,
Он с детства внял походным трубам.
Его прозвали Лесорубом:
Являя в битвах чудеса,
Он копий целые леса
Ломал на рыцарских турнирах.
Щиты и латы были в дырах
У тех, кто смел сражаться с ним…
Да, в битвах был неукротим
Сей Лесоруб, сей рыцарь смелый,
Под стать сорокам черно‑белый
(И белолиц и чернолиц),
Отважный воин Фейрефиц.^{144}
. .
А Гамурет, его отец,
В Севилью прибыл наконец,
Сдается нам ‑ не меньше года
Он бороздил морские воды.
Была дорога нелегка.
Вознаградил он моряка
Червонным золотом… Богата
Была условленная плата…
 

II

 
В те дни испанская земля
Цвела под властью короля
Высокочтимого Кайлета.^{145}
Он был сородич Гамурета,
В далеких странах побывал,
Весьма успешно воевал.
Наш друг искал его в Толедо,
Но венценосный непоседа,
Как нам поведало преданье,
Опять умчался на ристанье.
Тогда отважный Гамурет
Решил за ним пуститься вслед,
По‑рыцарски вооруженный,
Своею свитой окруженный,
Украсив княжеское знамя
Тремя большими якорями.
. .
Его дорога привела
В престольный град Конвалуа,^{146}
Где Герцелойда^{147} молодая,
Без повелителя страдая,
Велела рыцарей созвать,
Чтоб мужа верного избрать.
Она, считаясь королевой,
Была не женщиной, а девой
И с целью выбора владыки
Турнир затеяла великий.
Так самых доблестных бойцов
Привлек ее высокий зов:
Ведь слаще не было приманки,
Чем сердце царственной испанки.
Она сказала: «Господа,
Пусть мудрость божьего суда
Поможет мне избрать супруга
Из благороднейшего круга.
Кто победит в честном бою,
Тому я руку отдаю
И две страны моих в придачу;
Да ниспошлет вам бог удачу!..»
Бросая на землю перчатки,
Бойцы сходились в пробной схватке,
Чтоб завтра снова выйти в бой,
Уже не в пробный, а ‑ в большой!^{148}
И все ж турнир, пусть он и пробный,
Здесь был подобен битве злобной:
Вставали кони на дыбы,
Звенела сталь, сшибались лбы,
И князь, другим побитый князем,
Слетев с коня, валился наземь.
. .
Шатры раскинув недалече
От места предстоящей встречи,
Наш друг слегка перекусил,
Чтоб поднабраться новых сил.
А между тем слуга монарший
Его оруженосец старший,
Направившись в престольный град,
Уже проник в дворцовый сад,
Застыв в почтительном поклоне
Пред той, стоявшей на балконе.
Она, окрестность озирая,
Придворных спрашивала дам:
«Откуда, из какого края
Сей незнакомец прибыл к нам?
Взгляните на его дружины!
Французы там и сарацины
В одном сражаются строю.
О, я анжуйцев узнаю
По их особому наречью
И редкому чистосердечно…»
И дамы хором говорят:
«Сей рыцарь сказочно богат,
Он бедных щедро одаряет,
Прекрасных женщин покоряет,
И среди прочих ратных дел
Он в Зазаманке овладел
Державным скипетром и троном.
Но вскоре золотом червонным
Он нагрузил свои суда
И тайно двинулся сюда,
Чтоб покориться вашей воле,
Свои шатры раскинув в поле…»
И Герцелойда воскричала:
«Сей путь судьба предначертала!
Но объясните наконец,
Когда ж войдет он в мой дворец?»
. .
Почти во всех столицах мира,
Где совершаются турниры,
Там с незапамятной поры
Справляют пышные пиры.
Свисают с каждого балкона
Приезжих рыцарей знамена,
И украшают их гербы
Дома, заборы и столбы.
Нет величавее картины!..
Грохочут гулко тамбурины,
И отвечают флейты им
Певучим голосом своим.
О, насладимся превосходной
Зовущей музыкой походной,
Однако надобно успеть
Нам Гамурета разглядеть.
Прекрасен он. Судите сами:
Плащ оторочен соболями,
Копье остро, а меч тяжел.
Зеленый бархатный камзол
Поверх сорочки белоснежной…
Он в позе царственно‑небрежной
Сидит, откинувшись в седле.
Таких красавцев на земле
Доселе не было, пожалуй.
Рубином рот пылает алый,
Златые вьются волоса…
Слышны восторгов голоса:
«Да, не обижен он природой!»,
«Кто ж этот рыцарь безбородый?»,
«Ей‑богу, он похож на льва!»…
И тут же разнеслась молва
О том, что рыцарь вновь прибывший,
От битв недавних не остывший,
Собой затмивший солнца свет,
Есть знаменитый Гамурет…
Меж тем, проехав мост дворцовый,
Предстать пред Дамою готовый,
Герой, что в битвах не шутил,
Внезапный трепет ощутил.
Так даже царственная птица
Силка охотника боится.
И вот, одолевая страх,
Наш друг привстал на стременах,
Приняв достойную осанку,
И в тот же миг узрел испанку:
Она в короне золотой
Сияла редкой красотой,
Что в песнях сладостных воспета…
Меж тем до короля Кайлета
Весть торопливо донеслась:
Мол, появился дивный князь
Близ Герцелойдовой столицы,
Мол, надо бы поторопиться,
Чтоб разузнать, кто он такой…
«То ‑ Гамурет, сородич мой!
Вскричал Кайлет, светлея ликом.
О мужестве его великом
Идет повсюду разговор.
При этом он с недавних пор
Обласкан королевой черной…
Эй, где тут мой гонец проворный?
А ну‑ка, мигом ‑ на коня!
И не забудь к исходу дня
С моим сородичем вернуться!
Авось успеешь обернуться…»
Друг друга заключив в объятья,
Два короля сошлись как братья.
И вопрошает Гамурет:
«Каких гостей, коль не секрет,
В Конвалуа понанесло
И велико ли их число?»
И произнес король испанцев:
«Немало знатных иностранцев
И достославнейших персон
Сюда стеклось со всех сторон.
Британца Утер Пендрагуна^{149}
Весьма обидела фортуна.
Осуществилось колдовство:
Жена любимая его^{150}
И сын Артур, рожденный ею,
Попавшись в сети к чародею,
Исчезли… Скоро третий год,
Как он нигде их не найдет.
И Утер, взяв с собою зятя,
Ему свои доверил рати:
Король норвежцев ‑ храбрый Лот,^{151}
Добра и святости оплот,
Ревнитель чести, враг обмана…
Да ты слыхал ли про Гавана,
Его отважного сынка?
Он, правда, слишком юн пока,
Еще неопытен, но все же
Честь для него всего дороже.
Геройским духом наделен,
Он к высшей цели устремлен…
Есть и другие постояльцы:
Лихие парни провансальцы
Любого рады бы проткнуть!
О португальцах не забудь:
На славу и на женщин падки…
А вот раскинули палатки
На нашем берегу реки
Валлийцев грозные полки.
Сильны военным ремеслом,
Всех превзошли они числом,
Да и оружием надежным…
А в стане противуположном
Войска враждебных королей.
Попробуй всех их одолей!
Там: повелитель арагонцев,^{152}
Король ирландцев,^{153} князь гасконцев^{154}
И асколунцев господин,^{155}
Морхольт и Бранделиделин.^{156}
Явились, тучами нагрянув,
Отряды гордых алеманов^{157}
Дерется каждый за троих.
Ведет брабантский герцог их…
Ну, словом, всех не перечислишь.
Так что ж нам делать? Как ты мыслишь?
Могу ль рассчитывать в бою
На помощь братскую твою?»
И Гамурет ему ответил:
«Ты, кто душой и сердцем свеж
Поверь сейчас моим словам:
Мы все поделим пополам
И пораженья и победы.
Одни у нас с тобою деды,
Хоть наши разнятся гербы
По странной прихоти судьбы.
Так станем же сильнее вдвое!
Твой герб с змеиной головою
Отныне с якорем моим,
Как братья, мы соединим.
И нам драконий хвост не стран
Которым щит врага украшен.
Ну, а теперь хотя б чуть‑чуть
Недурно бы и отдохнуть!»
Но только Гамурет прилег,
Как громкий шум его привлек:
То рыцари в турнире пробном,
Иным сражениям подобном,
Опять сошлись между собой,
Вечерний затевая бой
По группам и поодиночке…
Их пыл не ведает отсрочки!
Влечет их бранная игра…
Наш друг выходит из шатра
И скачет прямо к месту драки,
Где состязаются рубаки.
Он расстелить велит ковер
И с любопытством наблюдает:
Один соперник наседает,
Другой дает ему отпор.
Светло звенят мечи стальные,
Несутся кони как шальные,
И, вылетая из седла,
На землю валятся тела…
Так на ковре наш славный друг
Сидит в кольце вернейших слуг,
Которые, воздевши пики,
Стеною встали вкруг владыки.
О, как не терпится ему
Ввязаться в драку самому
И послужить прекрасной даме,
Что беспокойными глазами
Следит, воссевши на престоле,
За тем, что происходит в поле.
Один гнетет ее вопрос:
«Где тот, кого мне бог принес,
Чтоб стать очей моих усладой?
Ужель обещанной наградой
Я не смогла его привлечь
И рыцарь в ножны спрятал меч?..»
Но посмотрите! Что за диво!
Герой поднялся торопливо.
Усыпан яхонтами щит.
Плащ из богатых тканей сшит
И блещет золотом, как в сказке.
(Взлетел однажды гриф кавказский
На заповеданный утес
И золото в когтях унес.^{158}
Добыча редкостная эта
Считалась главным чудом света…)
Меж тем пробился наш герой
(А с ним ‑ оруженосцев строй)
Сквозь рыцарей стальную стену
На знаменитую арену.
. .
Он бился яростно и зло.
Немало воинов легло
Под тяжестью его меча.
Иные корчились, крича
От страшной, нестерпимой боли.
Ей‑богу, в незавидной роли
Сегодня оказались те,
Кого уносят на щите.
Великолепнейшие латы
Изрублены, доспехи смяты,
Плащи изодраны в куски,
На лбах и скулах ‑ синяки,
Расплющенный ударом шлем
На шлем и не похож совсем.
Сочится кровь из ран и ссадин.
В бою анжуец беспощаден,
Но рыцарям, кто победней,
Он щедро раздает коней,
В лихом сражении добытых,
Наследство всадников побитых…
Огнем лицо его пылало.
Он приподнять решил забрало,
Чтоб мог коснуться ветерок
Его разгоряченных щек…
И с новой силой рвется в сечу.
Вдруг ‑ капеллан ему навстречу,
Который прибыл из Анжу…
«Забыл свою ты госпожу!
Она, измучена тоскою,
Своею белою рукою
Передала мне письмецо,
Вложив в него свое кольцо,
При этом выразив желанье,
Чтоб ты прочел ее посланье».
И Гамурет, охвачен дрожью,
Вникает в смысл прекрасных слов:
«О ты, кто мне всего дороже,
Услышь моей печали зов!
С тех пор как я тебя узнала,
Любовь мне сердце истерзала.
Ах, я недаром слезы лью:
Я ‑ нелюбимая ‑ люблю.
Да, год за годом, мой любимый,
Живу, любимым нелюбимой.
Так отзовись! Вернись ко мне!
Стань королем в моей стране!
Недавно мой супруг скончался,
И мне престол его достался.
В слезах вступила я на трон
По совершенье похорон.
Теперь я сказочно богата:
Алмазы, серебро и злато
Лежали в мужних кладовых.
Отныне ты ‑ владелец их.
Тебе, к кому душой пылаю,
Свою корону посылаю.
Носи ее! Пусть целый мир
Поймет, что ты вступил в турнир
Французской королевы ради,
Не помышляя о награде,
Обещанной другой женой…
Нет, не сравниться ей со мной!
Ведь я ее богаче вдвое,
И сердце мне дано живое,
Чтобы любимого любить
И чтоб самой любимой быть.
Вот отчего столь благосклонно
Дарю тебе свою корону…»
Вновь опустил герой забрало.
В нем чувство прежнее взыграло:
Да, верность женская не раз
Преумножает силы в нас.
Пусть Герцелойда обнаружит,
Что он своей Анфлисе^{159} служит
И в честь ее земли родной
Здесь совершает подвиг свой…
Меж тем, презрев закон турнирный,
Где супротивники ‑ друзья,
Кровавый спор, отнюдь не мирный,
Ведут приезжие князья.
О, помрачение рассудка!
Война ‑ не праздник, смерть ‑ не шутка:
Святые попраны права,
И красной сделалась трава.
И вдруг ужасный вопль раздался:
«Глядите! Якорь показался!
Теперь голов не уберечь!..»
Наш Гамурет вздымает меч,
Сшибает недругов с налету
И скачет на подмогу к Лоту:
«Сюда! За мной! Вперед! Вперед!»
И арагонца в плен берет
(Беднягу звали Шафилор)…
«Доколь терпеть нам сей позор?!
Воскликнул Леелин^{160} надменный,
Преодолев испуг мгновенный.
В куски сей якорь изрублю!
Сам в поединок с ним вступлю!»
И два героя без заминки
Сошлись в жестоком поединке,
Удары копий. Лезвий звон.
Кто победил? Кто побежден?
Князь Леелин свиреп и гневен,
И все ж удел его плачевен:
Он сброшен на землю конем
(Наш друг толкнул его копьем)
И, побежденный, в плен сдается.
Какой позор для полководца!
. .
Но бой не кончен! Слева, справа
Несется рыцарей орава.
Слетают всадники с коней,
Так груши падают с ветвей.
(Нет, я предпочитаю груши,
А не загубленные души.)
И вдруг ему навстречу ‑ князь,
Весь словно дымкою подернут:
Копье дрожит, к земле клонясь,
Щит кверху острием повернут.
Недоброй вести скорбный знак…
Казалось: черной ночи мрак
На поле битвы опустился.
«Ты с чем, скажи, ко мне явился?»
И князь ответил: «Говорят,
Погиб твой венценосный брат.
Служа одной прекрасной даме,
Отважно бился он с врагами,
Но все ж не смог их побороть.
Его к себе призвал господь,
И он навек оплакан тою,
Кто для него была мечтою…»
И Гамурет, от горя нем,
С главы своей снимает шлем,
К шатру оставленному скачет,
И, плача горько, слез не прячет…
А бой все злее, все жесточе…
Но ‑ хватит! Поздно!.. Дело к ночи…
Игра в потемках ‑ не игра…
Авось дождемся до утра.
Мы нынче славно воевали,
Немало копий наломали,
Да и устали чересчур.
Ночного неба полог хмур,
Зато в шатре пылали свечи,
Прекрасные звучали речи:
То Зазаманки повелитель
Как самый главный победитель
В честь побежденных свой бокал
Великодушно поднимал.
«Пью, ‑ говорил он, ‑ эту чашу
За доблесть рыцарскую вашу!
Князья, мы больше ‑ не враги!..»
Но вдруг послышались шаги,
И вот в шатре, залитом светом,
Предстала перед Гамуретом,
В сопровожденье дивных дев,
Чистейшая из королев…
«Мой друг, смущение отбросьте!
Здесь вы ‑ хозяин, я здесь ‑ гостья.
Однако помнить мы должны,
Что вы ‑ лишь гость моей страны,
А я ‑ владычица державы
И посему имею право
Облобызать вас и обнять.
Вы против? Как мне вас понять?»
«О нет, владычица! Не против!
Я счастлив… Выразить нельзя…
Но и сидящие напротив
Мои высокие друзья,
Что не сробели в состязанье,
Достойны вашего лобзанья!»
И, повинуясь Гамурету,
Что был судьбою послан ей,
Она, в знак дружбы и привета,
Целует пленных королей.
Затем промолвил славный витязь:
«Моя владычица, садитесь!..»
И тотчас с нею рядом сел…
О, трепет этих юных тел
В случайном соприкосновенье!..
Погасни свечи в то мгновенье,
В шатре не стало бы темно:
Так, изнутри озарено,
Лицо владычицы пылало,
Что свет ярчайший излучало…
Но вот и кравчие пришли,
Неся рубиновые кубки^{161}
Наследство бедной той голубки,
Без друга страждущей вдали…
Затем, из плена возвратясь
(Их благородно отпустили),
Король Кайлет и гордый князь
Киллирьякаг^{162} в шатер вступили…
Кайлет отведал угощенья
И произнес не без смущенья:
«Послушай, милый Гамурет!
Ты мрачен, как анахорет,
В твоих глазах прочел я муку.
Меж тем везде молва идет,
Что Герцелойда отдает
Тебе страну свою и руку.
Ты, брат, печалишься напрасно!
Ведь ты сражался лучше всех,
И твой заслуженный успех
Все признают единогласно…
Твои дела подобны чуду.
Поверь: о том трубят повсюду.
Бретонцы, алеманы, франки
Склониться рады пред тобой
И славят все наперебой
Тебя ‑ монарха Зазаманки!»
И тут анжуец произнес:
«Меня ты слишком превознес,
Чего я недостоин вовсе.
Стыдись высокой госпожи!
Уж лучше попросту скажи:
«К турниру главному готовься!»
Кайлет ответствовал, смеясь:
«Ты слишком скромен, милый князь!
Так знай же, доблестный воитель,
Что рыцарский решил совет:
В турнире надобности нет,
Когда известен победитель!»
Тут Герцелойда молвит: «Право,
Хоть я на вас имею право,
Мой друг, заверить вас спешу,
Что как о милости прошу
За мной оставить право это!
Но если ваша честь задета
Иль, верность той, другой, храня,
Вы днесь отвергнете меня,
То, покоряясь воле рока,
Я вас покину без попрека!»
Тут капеллан вскочил: «О нет!
Другой жене он дал обет!
Ее он любит больше жизни!
И я затем пустился в путь,
Чтоб повелителя вернуть
Моей возлюбленной отчизне.
О, если б знали вы, как та,
Чья безгранична доброта,
Тоскует, мучается, стонет,
Как заживо себя хоронит
Под бременем сердечных ран!..
(При всем своем чистосердечье
Был мудр достойный капеллан
Да и искусен в красноречье…)
Так сами рассудите здраво:
Кто на него имеет право?..
Со мной ‑ три князя молодых.
Дозвольте вам представить их…»
. .
Три князя дружно воскричали:
«Забудь, король, свои печали!
И доблесть ратную яви
Во имя истинной любви!..»
. .
Она взглянула на послов,
Вникая в смысл столь дерзких слов,
Затем сказала величаво:
«Коли на вас имеет право
Та благородная жена,
Я предоставить вам должна
Возможность в битве отличиться!..
Теперь должна я отлучиться.
Но знайте: в завтрашнем бою,
В турнир вступив за честь мою,
Вы честь окажете тем самым
Не мне, а всем прекрасным дамам.
И я прошу вас, мой сеньор,
Не покидать нас до тех пор,
Покуда, в битвы завершенье,
Не оглашу свое решенье».
Он тут же согласился с ней.
Она велит седлать коней.
Кайлет в седло ее сажает
И госпожу сопровождает…
Когда вернулся он в шатер,
Наш друг сидел, потупив взор.
«Ты мнишь, награды я взыскую?
По Белакане я тоскую.
Как я ее покинуть мог?!
Я от разлуки изнемог.
Раскаянье мне сердце гложет.
Я полагал: война поможет
Мне исцелиться от тоски.
Грехи мои столь велики,
Что искупить своею кровью
Я их решил, сей крест влача.
Но, не погибнув от меча,
Стал жертвой подлого злословья.
Опутан ложью окаянной,
Я о себе самом узнал,
Что, обвенчавшись с Белаканой,
От черноты ее бежал!
Словами гнусного навета
Я насмерть ранен неспроста:
Светлее солнечного света
Была мне эта чернота!
Однако есть еще причина
Того, что жжет меня кручина:
В бою мой старший брат убит.
Его, мечом промятый, щит
Повернут вверх… О, бог всесильный!
На том щите ‑ наш герб фамильный.
Вчера я этот щит видал…»
Анжуец горько зарыдал,
И заливали слез потоки
Его обветренные щеки.
Так, сидя в глубине шатра,
Не мог уснуть он до утра…
Но вот и утро занялось.
Немало в поле собралось
Бойцов, и молодых и старых,
Понаторевших в битвах ярых.
Притом, заметить мы должны,
Все были так измождены,
Что даже думать не хотели
О предстоящем ратном деле.
И кони, под напором стали,
Не меньше всадников устали…
Вдруг Герцелойда появилась
И к полководцу обратилась:
«Прошу вас следовать за мной!»
И за высокою женой
Все устремились в град престольный,
Где наш анжуец богомольный,
Как нам преданья говорят,
Свершал молитвенный обряд.
Вот месса светлая пропета…
Едва успел умолкнуть хор,
Наш друг услышал приговор:
«Я выбираю Гамурета!»
И зазвучал со всех сторон
Всеобщий возглас одобренья…
Сказав слова благодаренья,
«О, горе мне! ‑ воскликнул он.
Обвенчан я с другой женою,
Дышу я только ей одною
И только ей принадлежу,
Ей повинуюсь, ей служу.
Но будь я даже неженатым,
Как птица вольным, и тогда
Могу быть только вашим братом,
А мужем… Мужем ‑ никогда!
На то иная есть причина…»
«Вы говорите как мужчина.
И все же выкинете вы
Язычницу из головы,
Моей любовью укрощенный!
Как?! Обвенчаться с некрещеной?!
Ужель застлал вам очи мрак?
Ужель вы, христианский витязь,
От скверны не освободитесь,
Вступивши в христианский брак?..
Спасайтесь от господня гнева,
Пока не пробил страшный час!..
Но, может быть, прельщает вас
Земли французской королева,
Что посылает вам послов
С запасом сладкозвучных слов?..»
«О да, ‑ ответил Гамурет.
Скитальца с отроческих лет
К себе Анфиса приручила,
К отваге в битвах приучила
И в годы бедности моей
Меня одаривала златом.
Но и сегодня, став богатым,
Я, верьте, нищего бедней.
Я, горемычней горемыки,
Познал утрату из утрат:
Восхищен мой любимый брат
Рукою высшего владыки!
Моим слезам утрачен счет,
Скорбя, нуждаюсь сам в защите.
Ах, госпожа! Любовь ищите,
Где Радость пышная цветет!..»
«Ну, что ж, я выслушала вас,
Мой славный друг, не без вниманья,
Однако требует отказ
Законного обоснованья…»
«Я излагаю довод свой:
Вам победитель не достался,
Поскольку здесь как таковой
Большой турнир не состоялся».
«О, все уже давным‑давно
Турниром пробным решено!
При этом у князей светлейших
Нет больше сил для битв дальнейших
А тех, кто духом отощал,
Спор продолжать не приневолишь…»
«О королева, я всего лишь
Закон и совесть защищал,
И не один ‑ со всеми вместе.
К тому же, признаюсь по чести,
Сии высокие князья
Сражались не слабей, чем я,
Своим достойнейшим оружьем.
На то, чтоб зваться вашим мужем,
Прав у меня особых нет.
Но все, кто верно вам служили,
Сегодня право заслужили
На благодарный ваш привет!»
«Пусть нас высокий суд рассудит
Как он прикажет, так и будет!»
И тут пришлось ему и ей
Избрать двух доблестных князей
Для отправленья правосудья…
И вот что порешили судьи:
«Кто здесь явился перед всеми
С короной княжеской на шлеме,
Чье имя на устах у всех
И чей заслуженный успех
Единогласно признается,
Сим приговором отдается
В мужья прекраснейшей из жен!..»
Наш друг убит, наш друг сражен,
Слеза в глазах его мерцает,
Он бессловесен, как немой.
Тут Герцелойда восклицает:
«О Гамурет! Теперь вы ‑ мой!
Пусть нас любви связуют нити!
Смелей к груди моей прильните,
И я клянусь, что ваше горе
Со мной забудете вы вскоре!..»
Грустил он несколько недель,
А между тем прошел апрель,
Луга вокруг зазеленели,
Ручьи в долинах зазвенели.
Май по дорогам кочевал
Больные души врачевал.
И, пробужден дыханьем майским,
Весенним, теплым ветром райским,
Наш славный друг в крови своей
Услышал властный голос фей,
Прабабок голос всемогущий,^{163}
К любовным радостям зовущий:
«Заветов наших не забудь!
Люби! И сам любимым будь!»
И, вдохновленный этим словом,
В блаженном озаренье новом,
Он Герцелойде молвил так:
«Да будет прочен этот брак!
Но пусть отныне и вовеки
Не будет надо мной опеки!
Прошу вас внять моей мольбе
И не приковывать к себе.
Моя любовь к вам тем вернее,
Чем я в делах своих вольнее,
И в месяц ‑ ну, хотя бы раз
Позвольте покидать мне вас
Во имя рыцарских забав.
Что делать, уж таков мой нрав.
А нет, ‑ поверьте, я не лгу,
Опять не выдержу: сбегу,
Как от любимой Белаканы.
(Ах, мне не по сердцу капканы!)
О, как она меня ласкала,
Но ни на шаг не отпускала,
И бросить мне пришлось жену,
Ее народ, ее страну!»
Испанка молвит: «Вы свободны
Так поступать, как вам угодно.
Я только вам принадлежу,
Но вас насильно не держу».
«Чем я вольней, тем постоянней.
Жить не могу я без ристаний.
Раз в месяц ‑ бой, то тут, то там,
Раз в месяц ‑ копья пополам,
И славой мы любовь украсим!..»
Она ответила согласьем.
Так подружился он с женой
И завладел ее страной…
Молва ту новость принесла
В шатер французского посла.
И капеллан бежит тайком
К герою в замок, прямиком,
И тут же, как бы по секрету,
Тихонько шепчет Гамурету:
«Той, кем вы с детства дорожили,
О вас подробно доложили,
Ей было радостно узнать,
Что вы смогли завоевать,
В своем геройстве неустанны,
Двух королев сердца, и страны,
Великий заслужив почет.
Теперь она вам отдает
В придачу к двум другим коронам
Себя, отечество свое…»
«Я научился у нее
Быть верным рыцарским законам.
И коль велел высокий суд,
Я принужден остаться тут!
Пускай мне боль терзает душу,
Законов чести не нарушу,
Своих отцов не оскорблю.
Слова ей передайте эти,
Добавив, что на белом свете
Я лишь одну ее люблю,
И к ней стремиться буду вечно!»
Так он сказал чистосердечно
И одарить хотел посла
Дарами, коим несть числа,
Но тот священник узколобый
Его дары отверг со злобой.
Зато три князя молодых
Слезами горько обливались,
Когда с анжуйцем расставались.
И он, рыдая, обнял их.
. .
Тут до анжуйских войск дошло,
Что с князем их произошло:
Пал властелин на бранном поле,
Но восседает на престоле
Его геройский младший брат,
Муж Герпелойды величавой,
Увенчанный военной славой,
О коей всюду говорят…
И к венценосцу самому
Явились рыцари с поклоном:
«Стань и для нас отцом законным»
«Быть,‑ он ответил,‑ посему!
Хотя судьба неумолима,
А наша скорбь неутолима,
Ее должны мы превозмочь!
Живущий да к живым вернется,
И скорбь отвагой обернется!
Слезами горю не помочь.
Рожденный доблестным Гандином,
Я стану вашим властелином
С моей возлюбленной женой.
Отныне к верному причалу
Моя судьба меня примчала.
Здесь я бросаю якорь свой!
И, положась на доблесть вашу,
Пантерой этот щит украшу:^{164}
Пусть славный герб моих отцов
Вселяет в грудь моих бойцов
Неукротимую отвагу!..»
Все принесли ему присягу.
. .
Он, Герцелойдою влекомый,
В покой вступает незнакомый.
Дверь королева заперла
И в эту полночь отдала
Анжуйцу девственность свою.
Нет, я от вас не утаю,
Как наш герой, в боях суровый,
Рот целовал ее пунцовый,
Как оба не щадили губ,
И ‑ пусть рассказ мой слишком скуп,
Сменились радостью печали,
Те, что их душу омрачали…
А вскорости на целый мир
Был справлен ими брачный пир
И ‑ господу благодаренье!
Тем состоялось примиренье
Досель враждующих сторон…
Князь Гамурет, взойдя на трон,
Оставленный погибшим братом,
Всех одарил арабским златом:
От достославнейших бойцов
Вплоть до бродячих игрецов.
. .
Так завершилось торжество…
Не раз пантера, ‑ герб его,
Что щит анжуйский украшала,
Князей строптивых укрощала.
Носил герой поверх кольчуги
Рубашку царственной супруги,
В которую была она
В часы любви облачена,
И в той священнейшей рубашке
Он в битвах не давал промашки…
В конце свидания ночного
Рубашку получал он снова:
Их восемнадцать набралось,
Пронзенных копьями насквозь.
. .
Да, обделен он не был славой,
И княжество его цвело.
Зачем же снова в бой кровавый
Он поспешил, судьбе назло?
Назло судьбе, себе на горе,
Вновь переплыть решил он море:
Гонцов прислал за ним Барук.
(Здесь, выражая сожаленье,
Я сделать должен добавленье:
Князь поступил как верный друг…)
Барук ‑ мы сведенья имеем
Вновь атакован был Помпеем,
Не тем, которым славен Рим,^{165}
А тем, кто дядею своим
Взращен, Навуходоносором,^{166}
Тем властелином, о котором
Шумела глупая молва,
Что он ‑ соперник божества
Из‑за его завоеваний,
А нынче, не без оснований,
Посеявший раздоров семя,
Осмеян он и проклят всеми…
. .
Барук безмерно рад подмоге…
Идет нещадная война.
И знают разве только боги,
Чья одолеет сторона:
Помпея или Гамурета?
Дерется храбро та и эта…
Ах, кто под чьим падет мечом?
И Герцелойда молодая,
Домой супруга ожидая,
Еще не знает ни о чем.
Что ждет ее: добро иль худо?
Вестей тревожных нет покуда,
Беспечно жизнь ее течет.
Довольство, радость и почет
Испанку нашу окружают.
Все королеву обожают,
Ее вниманьем дорожат.
Нет королевы благородней
И благостней!.. Притом сегодня
Ей три страны принадлежат!..
. .
Ей ревность сердце не терзала,
Любя супруга своего,
Она с улыбкой узнавала
О похождениях его.
Пусть он иным любезен дамам,
Ее не ранит он тем самым:
Какой ей может быть урон,
Коль всеми привечаем он?..
Меж тем прошло уже полгода,
А из далекого похода
Не возвратился Гамурет.
Вестей о нем все нет и нет…
Так радость горестью сменилась.
Душа тревогой стеснена.
Картина страшная приснилась
Ей в час полуденного сна:
Внезапно вспыхнул полог звездный,
Гром громыхнул грозою грозной,
Кругом пожар заполыхал,
Неслись хвостатые кометы
Всемирной гибели приметы,
И серный ливень не стихал.
В том гуле, грохоте и визге
Метались огненные брызги…
Но вот ужасный этот сон
Другим ужасным сном сменен.
И снится бедной королеве:
Она дракона носит в чреве,
И девять месяцев спустя
На свет рождается дитя:
На голове его ‑ корона…
Она злосчастного дракона
Своим вскормила молоком.
Но вскоре, к странствиям влеком,
Он мать родимую покинул
И вдруг исчез. Как будто сгинул…
Неотвратимую беду
По высшей воле провиденья
Ей предвещали сновиденья.
Она металась, как в бреду,
Пока ее служанкой верной
Не прерван был сей сон прескверный.
. .
Сокрылось солнце. Ночь настала.
Вдруг Герцелойда услыхала
Шум голосов и стук копыт.
Без короля вернулась свита:
«Отныне нам лишь бог ‑ защита!
Восплачь, жена! Твой муж убит!»
Как смерть испанка побелела,
Скорбя, душа рвалась из тела.
Глава ее клонится вниз,
Глаза ее не видят света.
Но тут промолвил Тампанис,^{167}
Оруженосец Гамурета:
«Узнай, как пал твой муж достойный!..
Палил пустыню полдень знойный.
Король был сильно утомлен,
А шлем его ‑ столь раскален,
Что снял свой шлем он на мгновенье,
Дав голове отдохновенье.
Вдруг подошел к нему один
Наемник, некий сарацин,
И кровь убитого барана
Из драгоценного стакана
Плеснул на королевский шлем,
И, не замеченный никем,
Отполз в сторонку… Но металл
Тотчас же мягче губки стал…
Долготерпение Христово,
Кто оскорбить тебя посмел?..
Меж тем взметнулись тучи стрел,
И бой кровавый вспыхнул снова.
Смешенье копий и знамен!..
Мы наседаем, враг сметен.
Бойцов восторженные клики
Звучат в честь нашего владыки.
Глядим: уже с коня слезает
Помпея брат ‑ Ипомидон.
Неужто в плен сдается он?..
О нет! Герою шлем пронзает
Его коварное копье.
Вонзилось в темя острие.
Наш повелитель покачнулся
И все ж не выпал из седла.
Он, умирающий, очнулся,
И ‑ вседержителю хвала!
Хотя была смертельной рана,
Домчался он до капеллана,
Чтоб исповедаться пред ним:
«Святой отец, я был любим
И за любовь платил любовью…
И пусть моя истлеет плоть,
Да будет милостив господь
К той, что познает участь вдовью.
Прощанье с ней безмерно тяжко…
Отдайте же моей жене
Окровавленную рубашку,
Что в смертный час была на мне…
Благодарю, прощаясь с вами,
Всех воинов моих и слуг…»
Такими кончил он словами.
Похоронил его Барук
По христианскому обряду.
На удивление Багдаду,
Король во гробе золотом
Лежит в могиле под крестом…
Ах, с сотворения времен
Таких не знали похорон!
Причем не только христиане
Рыдали в славном нашем стане:
И мавры ‑ все до одного!
Потерю страшную осмыслив,
К своим богам его причислив,
Скорбя, оплакали его…»
Вот что сказал оруженосец
Несчастнейшей из венценосиц…
Она едва не умерла,
Хотя беременна была
На восемнадцатой неделе.
Стучало сердце еле‑еле…
Но как‑то перед ней возник
Седой и сгорбленный старик,
Разжал он зубы королеве,
Живую воду влил ей в рот,
И тут же драгоценный плод
В ее зашевелился чреве.
Глаза усталые открыв
И отдышавшись понемногу,
Она сказала: «Слава богу!
Коль я жива, ты будешь жив.
Мой сын, мое родное чадо!..»
(Осталась ей одна отрада:
На белый свет родить того,
Кто цветом рыцарства всего
Взрастет, мужаючи с годами,
О чем узнаете вы сами…)
. .
И принести она велела
Рубашку с дорогого тела
И смертоносное копье
Наследство скорбное свое.
Припав к рубашке той кровавой,
Насквозь проколотой, дырявой,
Лицо прекрасное ее
Вновь исказилось в страшном горе…
(Рубашка эта и копье
Погребены в святом соборе
Высокородными князьями,
Анжуйца первыми друзьями.)
Меж тем во многих странах света
Оплакивали Гамурета.
А дней четырнадцать спустя
Необычайное дитя
Она рожает в страшной муке.
Сын крепконогий, большерукий,
Богатырям иным под стать,
Красавец княжеской породы,
Едва не свел в могилу мать:
Ужасны были эти роды…
По лишь теперь, стремясь вперед,
Моя история берет
Свое исконное начало…
Так что б все это означало?
Я долго шел кружным путем,
Чтобы начать рассказ о том
Великом муже достославном,
Кто станет здесь героем главным.
Мы говорили без конца
В повествовании предлинном
О подвигах его отца.
Пришла пора заняться сыном.
Мать берегла его от всех
Опасных рыцарских утех,
Чтоб оградить его от бедствий.
Военных игр не знал он в детстве.
Над ним придворные тряслись,
Мать над ребенком трепетала
И в упоении шептала:
«Bon fils, cher fils, o mon beau fils!»^{168}
Рожденный доблестным отцом,
Подрос он славным кузнецом:
Душа взыграла в нем мужская,
Когда в избытке юных сил
Своим мечом он молотил,
Из шлемов искры высекая…
Возросший в королевском замке,
Он вскормлен был не грудью мамки,
А грудью матери своей.
О, сколь отрадно было ей
Младенцу милому в роток
Совать свой розовый сосок.
Так в незапамятное время
Пречистой девой в Вифлееме
Взлелеян был и вскормлен тот,
Кто спас наш человечий род
И, муку крестную принявши,
Своею смертью смерть поправши,
Призвал нас к верности и чести…
Но кто нарушил сей завет,
Тому вовек спасенья нет
От злой судьбы и божьей мести…
И, в эту мысль погружена,
Высокородная жена
Слезами орошала зыбку.
И все же дамы во дворце
Читали на ее лице
Едва заметную улыбку.
Она младенцем утешалась,
В ней боль с отрадою смешалась…
Никто из вас, мои друзья,
Не знает женщин так, как я.
Ведь я ‑ Вольфрам фон Эшенбах,
В своих прославленных стихах
Воспевший наших женщин милых.^{169}
Я лишь одну простить не в силах
И посему не стану впредь
Ей гимны сладостные петь.
Из сердца выдерну щипцами
Страсть к вероломной этой даме.
. .
Итак, с историей моею
Я познакомить вас спешу.
Но нет, не «книгу» я пишу
И грамоты не разумею.
Все, что узнал я и постиг,
Я не заимствовал из книг.
На это есть поэт другой.^{170}
Его ученым внемля строчкам,
Готов бежать я, как нагой,
Прикрывшись фиговым листочком…
 

III

 
Весьма прискорбно, господа,
Что среди женщин иногда
Нам попадаются особы,
От чьей неверности и злобы
Мы терпим много разных бед.
В их душах женственности нет,
Они коварны и фальшивы,
Жестокосердны и сварливы,
Но так же, как и всех других,
Мы числим женщинами их,
Иного не найдя названья…
Сии ужасные созданья
Порой страшнее сатаны…
На вид все женщины равны,
И голоса у них прелестны.
Однако, признаюсь вам честно,
Что, если бы достало сил,
Я женский пол бы поделил
На две различных половины.
Одни, как ангелы, невинны,
Смиренны, женственны, верны,
Другие ‑ в помыслах черны,
В них фальшь гнездится и зловредность…
Вот говорят: ужасна бедность.
Но той великая хвала,
Что выбрать бедность предпочла
Во имя верности священной,
Не осквернив себя изменой.
Ну, кто из нас в расцвете лет
Решился бы покинуть свет,
Презреть несметные богатства,
Страшась греха и святотатства,
Земную власть с себя сложить,
Чтоб только господу служить
И заслужить прощенье бога?..
Увы, средь нас совсем не много
Столь праведных мужей и жен,
Чем я безмерно удручен…
Но Герцелойда порешила
(Ей Совесть эту мысль внушила),
Вкушая божью благодать,
Покинуть трон, корону снять
И скипетр свой сложить могучий,
Чтоб удалиться в лес дремучий…
Печали ей не превозмочь.
Ей все равно: что день, что ночь.
Столь сердце скорбью истомилось,
Что солнце для нее затмилось.
Тоскою скованную грудь,
Увы, не оживят ничуть
Ни луговых цветов цветенье,
Ни соловьев ночное пенье.
В лесу приют она нашла.
С ней горстка подданных ушла,
И, повелительнице внемля,
Они возделывали землю,
Большие корчевали пни…
Так потекли за днями дни.
У ней одна забота ныне:
О мальчике своем, о сыне
Хлопочет любящая мать.
И вот она велит созвать
Всех взрослых жителей селенья
И говорит без промедленья:
«Постигнет смертный приговор
Тех, кто затеет разговор
При нашем сыне дорогом
О рыцарях или о том,
Как совершаются турниры.
Я родила его для мира,
И чтоб не сделалась беда,
Он знать не должен никогда
О страшных рыцарских забавах
И о сражениях кровавых».
Умолкли все, боясь угроз…
А королевский мальчик рос
В своем глухом уединенье,
Вдали от рыцарских забав,
Ни разу так и не узнав,
Какого он происхожденья.
Из королевских игр одна
Была ему разрешена:
К лесным прислушиваясь звукам,
Бродил он с самодельным луком,
И, натянувши тетиву,
Пускал он стрелы в синеву,
Где резвые кружились птахи…
Но как‑то раз он замер в страхе!
Была им птица сражена.
О, горе! Только что она
Так безмятежно песни пела
И вдруг навек оцепенела.
Навзрыд ребенок зарыдал.
Как на себе он кудри рвал!
Как горевал и убивался!..
Он был красив, высок и прям,
Он, крепкий телом, по утрам
В ручье студеном умывался.
Он никаких не знал забот.
Но мальчик, выросший на воле,
Рыдал, бывало, в сладкой боли,
Едва лишь птица запоет.
Необычайное томленье
В нем вызывало птичье пенье.
В слезах он к матери бежит.
Он весь трепещет, весь дрожит.
Мать к сердцу прижимает сына;
«Скажи, в чем слез твоих причина?
С кем на лужайке ты играл?..»
Молчит ‑ как в рот воды набрал
(С детьми случается такое…).
Мать не могла найти покоя
До той поры, покуда тайна
Вдруг не открылась ей случайно.
Она приметила, что сын
Гуляет по лесу один.
И только птицу он заслышит,
Волненье грудь его колышет,
Стремится ввысь его душа.
И, птичьим пеньем пораженный,
Стоит он, как завороженный,
И внемлет, внемлет, не дыша.
Полна отчаянья и гнева,
Повелевает королева,
Созвав крестьян своих и слуг,
Переловить лесных пичуг,
Их без разбора уничтожить,
Чтоб сына не могли тревожить.
Спешат крестьяне вместе с дворней,
Да птицы были попроворней,
Вспорхнули с веточек они
Поди попробуй догони!..
Так многие спастись успели
И снова весело запели.
Тут мальчик матери сказал:
«Кто бедных птичек наказал?
(Ручьями слезы побежали.)
Вели, чтоб их не обижали!»
Сказала мать, целуя сына:
«Знай, перед богом я повинна
И плачу, блажь свою кляня.
Ах, почему из‑за меня
Должны умолкнуть божьи птицы?
Нет, это вновь не повторится.
Раскаянье ‑ тому залог…»
«Скажи мне, мать, что значит: бог?..»
«Мое любимое дитя,
Тебе отвечу, не шутя:
Он, сущий в небесах от века,
Принявши облик человека,
Сошел на землю, чтобы нас
Спасти, когда настанет час.
Светлее он дневного света.
И ты послушайся совета:
Будь верным богу одному,
Люби его, служи ему.
Укажет он тебе дорогу,
Окажет он тебе подмогу,
Мой добрый мальчик дорогой.
Но помни: есть еще другой.
Се ‑ черный повелитель ада.
Его всегда страшиться надо.
Предстанет он в обличьях разных,
Чтоб ты погряз в его соблазнах.
Убойся их! От них беги!
И верность богу сбереги!
Так отличишь ты с юных лет
От адской тьмы небесный свет».
И мальчик, выслушав ее,
Вник в сущность мудрых наставлений…
Учился он метать копье
И столько уложил оленей,
Что мать и весь ее народ
Кормились ими круглый год.
Трава ли землю покрывала
Иль снеговые покрывала,
Он в чащу леса уходил
И там охотился отважно.
И вот, послушайте, однажды
Копьем в оленя угодил,
Что был громаден непомерно.
С такою ношею, наверно,
Не смог бы сладить даже мул.
А он и глазом не моргнул
И, на спину взваливши тушу,
Упорством укрепляя душу,
Явился в материнский дом,
Нисколько не устав притом…
Затем такой случился случай.
Он лесом шел над горной кручей,
К губам листочек прижимал
(Чтоб сей листочек дребезжал,
Служа приманкою оленям)
И вдруг услышал с удивленьем
Конский топот вдалеке.
Сильнее сжав копье в руке,
Он громким смехом разразился:
«Не сам ли черт сюда явился?
Я кое‑что слыхал о нем.
Мать говорит: властитель ночи…
Что ж, поглядим, каков ты днем!
Должно быть, страшен, да не очень».
Так боевой священный пыл
В своем он сердце ощутил.
Но тут три рыцаря из чащи
Уже возникли перед ним.
О, как доспехи их блестящи,
О, как их взор неустрашим!
Все трое на богов похожи.
И мальчик на колени пал
И, просветленный, зашептал:
«О, помоги мне, правый боже!»
Но первый рыцарь рассмеялся:
«Откуда дурень этот взялся?
Клянусь, что валезиец^{171} он!
А ну‑ка, убирайся вон!»
(Хоть мы не валезийцы с вами,
И нас, баварцев,^{172} дураками
Считают люди иногда.
Пускай считают. Не беда!
Нам, с нашим плохоньким умишком,
Хватает мужества с излишком,
И доводилось нам в бою
Но раз стоять за честь свою.)
Меж тем на взмыленном коне,
Весь распаленный, как в огне,
Возник внезапно всадник новый.
Поверх кольчуги ‑ плащ парчовый.
Сей рыцарь тех троих искал.
Он издалека прискакал,
Гонимый чувством возмущенья:
Нет похитителям прощенья
Трем воинам его дружины,
Что были в сговоре повинны,
Девицу из дому украв.
И Ультерлек^{173} ‑ так звался граф
Решил за ними вслед пуститься,
Надеясь вызволить девицу,
Что жаждала его подмоги.
Вдруг видит: мальчик на дороге.
«Эй, слышишь, парень, прочь с пути!»
Но тот, лишившись чувств почти,
Пал перед графом на колени,
Воскликнув в дивном просветленье:
«Прости меня, великий бог!..»
(Судить его не станем строго:
Граф был и впрямь похож на бога,
Сверкая с головы до ног.
На шлеме ‑ капельки росы,
Лицо ‑ божественной красы,
Огнем горят кольчуги кольца,
И золотые колокольцы
Свисают с правого плеча,
Чтоб при подъятии меча
Они своим чистейшим звоном
Врагу напомнили о том,
Кто кончит бой непобежденным
Не на щите, а со щитом…)
И вопрошает Ультерлек:
«Скажи‑ка, добрый человек,
Мне это знать необходимо:
Здесь, часом, не промчались мимо
Три рыцаря?.. Я их ищу.
Тебя я в тайну посвящу:
Те трое девушку украли
И, как мошенники, удрали,
Презревши рыцарскую честь.
За это их постигнет месть…»
Тут вспомнил отпрыск Гамурета,
Как ложь от правды, тьму от света
Высокороднейшая мать
Его учила отличать.
И, внемля всаднику сему,
Он понял: бог сошел к нему.
«Прости меня, о всемогущий,
Свет справедливости несущий!»
В благоговенье он вскричал…
Граф головою покачал:
«Тебе я истинно скажу:
Не бог я, но ему служу».
Но ты мне так и не ответил:
Ты рыцарей моих не встретил?»
И мальчик восклицает снова:
«Что значит ‑ рыцарь? Это слово
Доселе неизвестно мне…»
Граф, восседавший на коне,
Сказал: «Ты молод чересчур.
Но славный наш король Артур
Возводит в рыцарское званье
Всех, кем заслужено признанье
И покровительство его.
Кто не страшится ничего,
Кого геройство не покинет,
Тот при дворе Артура принят.
Спеши припасть к его стопам,
И рыцарем ты станешь сам!..»
И мальчик, перед графом стоя,
Коснулся панциря героя,
Спросив, как спрашивают дети:
«Что означают кольца эти?
Ты кольца носишь на груди?!»
Взглянув на маленького друга,
Граф рассмеялся: «Погоди!..
Не кольца это, а кольчуга.
Я ею прикрываю грудь,
Чтоб не могли меня проткнуть!..»
Промолвил мальчик с удивленьем:
«Такую шкуру бы ‑ оленям,
Их не сразило бы мое
Неотразимое копье!»
. .
И рыцарь в путь пустился дале.
Его крестьяне увидали,
Что обрабатывали луг.
Немалый вызвал в них испуг
Вид неожиданного гостя:
Его копье, доспехи, меч.
Но без надменности и злости
Он обратил свою к ним речь:
«Да охранит вас божья милость!..
Скажите, вам не приходилось
Здесь встретить девушку одну?
Сию несчастную княжну
Злодеи подлые украли.
Я весь дрожу: не умерла ли
Она от страха и тоски?
Я разорвать готов в куски
Ее обидчиков проклятых,
Что мимо вас промчались в латах!»
. .
Лишь граф с крестьянами расстался,
Ужасный шум вокруг раздался.
Крестьяне стонут: «ах!» да «ох!».
Произошел переполох.
Всех охватил великий трепет:
«Ужо владычица нам влепит!
Да как же смели мы его
В лесу оставить одного!
Считай, отныне всем нам ‑ крышка.
Возрос в неведенье мальчишка,
Лесную дичь копьем пронзал
И вдруг о рыцарях прознал!
Небось кровишка‑то взыграла
При виде шлема и забрала,
А от кольчуги, от стальной,
Он весь, ей‑богу, как шальной!..»
Вот мальчик к матери приходит,
Горящих глаз с нее не сводит
И все выпаливает вслух.
Едва не испустила дух
Она в немыслимой печали,
Спасибо ‑ люди откачали.
А мальчик дальше речь ведет:
«Каких я четырех господ
У нас в лесу сегодня встретил!
Что свет небес, их облик светел!
Впервые я узнал от них
О славных рыцарях лихих
И короле Артуре гордом.
Кто, обладая духом твердым,
Не дрогнет в боевой игре,
Тот принят при его дворе.
Клянусь, что я не успокоюсь,
Покуда сам не удостоюсь
Стать верным рыцарем его!..»
Нет, матери‑то каково
От сына слышать речи эти?
Не за него ль была в ответе
Она пред богом и людьми?