Текст книги "Россия против Наполеона"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Сгорели многие дворцы. Погибли в огне лучшая в России библиотека графа Д. П. Бутурлина в Лефортово, библиотека Московского университета, как и сам университет, и его пансион, собрание картин А. Г. Орлова в Донском монастыре и многое иное. 4 сентября Наполеон со своей свитой с большим трудом вышел из Кремля. «Нас окружал океан пламени, – писал потом Ф. П. Сегюр, военный публицист и генерал. – Мы шли по огненной земле, под огненным небом, между огненных стен».

6 сентября Наполеон писал жене: «Я не имел представления об этом городе. В нем было пятьсот дворцов, столь же прекрасных, как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, великолепных больниц. Все исчезло, уже четыре дня огонь пожирает город. Так как все небольшие дома горожан из дерева, они вспыхивают, как спички. Это губернатор и русские, взбешенные тем, что они побеждены, предали огню этот прекрасный город… Эти мерзавцы были даже настолько предусмотрительны, что увезли или испортили пожарные насосы». Лишь 8 сентября, когда пожар утих, Наполеон вернулся в Кремль, спасенный от огня «молодой» гвардией.

Потом подсчитали, что ущерб, нанесенный Москве пожаром, превышал триста миллионов рублей.

Приключения купца Петра Жданова

Третьей гильдии московский купец Петр Жданов после того, как окончился пожар, взяв жену и двоих детей, попытался выйти из захваченной врагом столицы, но был задержан шайкой мародеров, разлучен с семьей и возвращен в город. После побоев и издевательств мародеры бросили Жданова на улице, и он с трудом добрался до дома Нарышкиной, где, как ему сказали, выдают пропуска на выезд и выход из Москвы.

Так оно и было. В доме Нарышкиной встал на постой маршал Даву – герцог Экмюльский, и при его штабе была организована служба выдачи паспортов, которую возглавил барон Иван Самсонов. Он подробно расспросил Жданова о нем самом и его семье и предложил ему отправиться в Калугу, отыскать ставку Кутузова и действовать так, как будет ему предписано в специальном наставлении, которое он вскоре получит. За это Самсонов обещал Жданову каменный дом, тысячу червонцев и защиту его семьи. В случае измены обещал казнить жену и детей купца.

Затем Самсонов отвел Жданова к Даву, и тот подтвердил верность всего сказанного бароном. Жданову дали бумагу, в которой по-русски было подробно написано предстоящее задание, и велели выучить его наизусть. Взяв бумагу, он пошел домой. На месте дома купец увидел пепелище, но спустившись в подвал, обнаружил там жену и детей, отвел их к знакомому в уцелевший от пожара дом, а сам стал учить инструкцию.

По этой инструкции Жданову надлежало идти в Калугу, узнать численность русской армии, куда она идет, укомплектованы ли после Бородина полки, подходят ли резервы и поинтересоваться, как люди относятся к идее заключения мира. Кроме того, Жданов должен был рассказать, что в Москве полно хлеба и французы останутся там на зиму.

Если же станет известно, что Кутузов ведет армию на Смоленскую дорогу, то следовало как можно скорее возвратиться в Москву и доложить о том лично маршалу Даву, а задание сохранить в глубочайшей тайне.

Семью Жданова перевезли на следующий день в дом княгини Гагариной, а его самого 14 сентября 1812 года в три часа дня отправили за город.

Вскоре он натолкнулся на казачий пикет из боевого охранения арьергарда, которым командовал генерал Милорадович. Жданова привели к нему, он тут же во всем признался. Затем привели его к Кутузову, а 23 сентября отправили к императору Александру. В свидетельстве, которое Жданов получил в штабе Кутузова, говорилось, что он сообщил весьма важные сведения о состоянии и положении неприятельской армии.

Прибыв в Петербург, Жданов был представлен императору и получил от Александра золотую медаль на алой ленте.

Семья Жданова была оставлена в покое, так как вскоре у французов появилось множество других более неотложных дел – их ждала тяжелая дорога отступления.

ТАРУТИНСКИЙ МАРШ-МАНЕВР

Что это такое?

В русской военно-исторической литературе «Тарутинским маневром», или «Тарутинским маршем-маневром» называют скрытное движение армии Кутузова от Москвы до села Тарутино, расположенного в восьмидесяти километрах к юго-западу от столицы.

2 сентября армия вышла на Рязанскую дорогу и 4 сентября у Боровского перевода переправилась на правый берег реки Москвы.

5 сентября Кутузов повернул армию на запад – к Подольску, а еще через три дня – на Старую Калужскую дорогу, по которой армия шла до Красной Пахры. 9 сентября войска остановились на шестидневный отдых и лишь 15 сентября продолжили движение на юго-запад.

Десять дней французские авангарды не могли определить, где находятся главные силы Кутузова, так как он направил большой кавалерийский отряд на Владимирскую дорогу и несколько казачьих полков оставил на Рязанской дороге, незаметно для противника свернув 5 сентября к Калуге.

Только 12 сентября конники Мюрата столкнулись с русским арьергардом у Подольска, но главные силы уже шли к Тарутино, где находились стратегические склады оружия, боеприпасов и продовольствия.

Село Тарутино располагалось на стыке трех дорог, ведущих в изобильные южные губернии, не разоренные войной, где располагались ресурсы и базы армии.

Армия Кутузова заняла угрожающее положение по отношению к тылу неприятеля и его коммуникациям, получив возможность посылать летучие диверсионно-партизанские отряды в сторону Москвы и Смоленска.

Военные теоретики справедливо считают Тарутинский маневр выдающимся стратегическим достижением Кутузова, вписавшего замечательную страницу в историю военного искусства.

Во время Тарутинского маневра произошли важные события, о которых вы, уважаемые читатели, узнаете далее.

Рапорт Кутузова Александру I

Этот рапорт был написан Кутузовым в деревне Жилино на третий день после того, как была оставлена Москва.

«После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны, от 26-го числа августа, сражения, должен я был оставить позицию при Бородине по причинам, о которых имел счастие донести Вашему Императорскому Величеству. После сражения того армия была приведена в крайнее расстройство. Вторая армия весьма уже ослабела. В таком истощении сил приближались мы к Москве, имея ежедневно большие дела с авангардом неприятельским, и на сем недальнем расстоянии не представилось позиции, на которой мог бы я с надежностию принять неприятеля. Войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти; неприятель же пустил две новые колонны – одну по Боровской, а другую по Звенигородской дорогам, стараясь действовать на тыл мой от Москвы, а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение остатков армии, но и кровопролитнейшее разрушение и превращение в пепел самой Москвы. В таком крайне сумнительном положении, по совещании с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен я был решиться попустить неприятеля взойти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества как казенные, так и частные вывезены, и ни один дворянин в ней не остался.

Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, Всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того, с войсками, которые успел я спасти, делаю я движение по Тульской дороге. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мне все ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с армиями Тормасова и Чичагова, если бы они показали большую деятельность на угрожение правого фланга неприятельского.

Хотя я не отвергаю того, чтобы занятие столицы не было раною чувствительнейшею, но, не колеблясь между сим происшествием и теми событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операцию со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской, партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы, и тем самым, отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла, и, обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить его оставить Москву и переменить всю свою операционную линию.

Генералу Винценгероде предписано от меня держаться самому на Клинской или Тверской дороге, имея между тем по Ярославской казачий полк для охранения жителей от набегов неприятельских партий.

Теперь, в недальнем расстоянии от Москвы, собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества…»

Большое недоразумение

А теперь вернемся к концу августа 1812 года, когда только что закончилось Бородинское сражение.

В донесении Александру, написанном в ночь на 27 августа прямо на позиции при Бородино, когда еще не было известно о понесенных потерях, Кутузов сообщал: «Войска Вашего Императорского Величества сражались с неимоверною храбростию. Батареи переходили из рук в руки и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами».

Написав это, Кутузов получил сообщение, в котором указывалось, что его потери превосходят сорок тысяч человек.

Такой итог первого дня заставил Кутузова изменить решение о продолжении сражения, и он отдал приказ об отходе армии с занимаемых позиций.

Курьер с донесением о Бородинском сражении еще не отправился в Петербург, и Кутузов приписал, что из-за больших потерь он отступает за Можайск.

Победный тон реляции заставил Александра подумать, что в приписке речь идет о смене позиции для продолжения генерального сражения, в победном исходе которого, как он понял, не сомневался даже осторожный Кутузов, и тотчас же велел служить благодарственные молебны во всех церквях, объявляя о победе, одержанной над Наполеоном.

Кутузов был произведен в фельдмаршалы, и ему было пожаловано сто тысяч рублей. Его жена Екатерина Ильинична стала статс-дамой. Героя Бородина Барклая де Толли, чей правый фланг нерушимо стоял весь день, царь наградил орденом Св. Георгия 2-й степени. П. И. Багратион, смертельно раненный, был награжден пятьюдесятью тысячами рублей, а всем солдатам и унтер-офицерам, оставшимся в живых, было выдано по пяти рублей.

Последующая неделя прошла для Александра и всех жителей Петербурга в томительном ожидании известий из армии. День шел за днем, а никаких сообщений о ходе военных действий не было.

Только 7 сентября, через десять дней после отступления русских войск от Бородина, когда Москва уже не только была сдана Наполеону, но и почти вся сгорела дотла, а армия Кутузова уже уходила по Старой Калужской дороге к Тарутину, сообщение об этом пришло в Петербург.

И то оно было написано не Кутузовым, а московским главнокомандующим Ростопчиным, уехавшим из Москвы в Ярославль. Оттуда-то и послал он Александру свое сообщение о сдаче и сожжении Москвы.

Это известие произвело на императора сильнейшее впечатление – он поседел за одну ночь, но остался тверд в намерении бороться с Наполеоном до победы, чего бы она ни стоила. А на следующий день, 8 сентября, наконец пришло донесение и от Кутузова.

Прочитав его, Александр сказал доставившему депешу полковнику Мишо: «Возвратитесь в армию, скажите нашим храбрецам, скажите моим верноподданным, везде, где вы проезжать будете, что если у меня не останется ни одного солдата, то я созову мое дорогое дворянство и добрых крестьян, что я буду предводительствовать ими и пожертвую всеми средствами моей империи. Россия предоставляет мне более способов, чем неприятели думают. Но ежели назначено судьбою и промыслом Божиим династии моей более не царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моей власти, я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу стыд моего Отечества и дорогих моих подданных, коих пожертвования умею ценить. Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать; я его узнал, он более не обманет меня!»

Еще более определенно выразил Александр свою решимость бороться с Наполеоном до конца в письме Бернадоту от 19 сентября. «Потеря Москвы, – писал Александр, – дает мне случай представить Европе величайшее доказательство моей настойчивости продолжать войну против ее угнетателя. После этой раны все прочие ничтожны. Ныне, более нежели когда либо, я и народ, во главе которого имею честь находиться, решились стоять твердо и скорее погрести себя под развалинами империи, нежели мириться с Аттилою новейших времен».

Следует заметить, что далеко не все сановники и даже люди из ближайшего окружения царя были настроены так решительно, как Александр. Главными из тех, кто робел и даже паниковал в эти дни, не веря в возможность России победить Наполеона, были цесаревич Константин Павлович, старый доброхот Наполеона канцлер Н. П. Румянцев и известный своей робостью генерал от артиллерии Аракчеев, ни разу в жизни не побывавший в огне сражений. А сторонниками и горячими поборниками борьбы до победы были мать царя, его жена и любимая сестра Екатерина Павловна.

Лично для Александра сдача и сожжение Первопрестольной стали высокой трагедией и заставили глубоко задуматься над тем, о чем раньше он размышлял лишь время от времени. «Пожар Москвы, – говорил впоследствии Александр, – осветил мою душу».

Отставка Барклая-де-Толли

После огромных потерь, понесенных русской армией на Бородинском поле, остатки 1-й и 2-й армий были слиты воедино. Командующий 2-й армией князь П. И. Багратион умирал в деревне Симы, командующий 1-й армией Барклай-де-Толли практически остался не у дел, исполняя отдельные поручения Кутузова.

К тому же 19 сентября 1812 года на пути к селу Тарутино Барклай заболел и подал Кутузову рапорт об отставке. Рапорт его через два дня был удовлетворен.

Прощаясь со своим адъютантом, майором Владимиром Ивановичем Левенштерном, Барклай сказал: «Я должен уехать. Это необходимо, так как фельдмаршал не дает мне возможности делать то, что я считаю полезным. Притом главное дело сделано, остается пожинать плоды. Я слишком люблю Отечество и императора, чтобы не радоваться заранее успехам, коих можно ожидать в будущем. Потомство отдаст мне справедливость. На мою долю выпала неблагодарная часть кампании; на долю Кутузова выпадет часть более приятная и более полезная для его славы. Я бы остался, если бы я не предвидел, что это принесет армии больше зла. Фельдмаршал не хочет ни с кем разделить славу изгнания неприятеля со священной земли нашего Отечества. Я считал дело Наполеона проигранным с того момента, как он двинулся от Смоленска к столице. Это убеждение перешло во мне в уверенность с той минуты, как он вступил в Москву… К тому же император, коему я всегда говорил правду, сумеет поддержать меня против обвинений со стороны общественного мнения. Время сделает остальное: истина подобна солнцу, которое в конце концов всегда разгоняет тучи. Я сожалею единственно о том, что не могу быть полезен армии и лично всем вам, разделявшим со мною труды. Я передал фельдмаршалу армию сохраненную, хорошо одетую, вооруженную и не деморализованную. Это дает мне наибольшее право на признательность народа, который бросит теперь, может быть, в меня камень, но позже отдаст мне справедливость…»

21 сентября русская армия подошла к селу Тарутино – последнему своему рубежу, дальше которого она уже не отступала.

Таким образом, Барклай прошел с русской армией весь ее горестный путь – от Вильно до Тарутина. Этот путь продолжался ровно сто дней. Он протянулся через Смоленск, Бородино и Москву, не став путем победы, но навсегда сохранившись в истории России как дорога че-сти и славы.

«Все генералы явились проститься с ним и провожали его до экипажа, – писал Левенштерн. – Все были растроганы. В эту минуту армия считала себя осиротевшею». В карету вместе с Барклаем сели флигель-адъютант А. А. Закревский, лечивший Михаила Богдановича врач Баталии и офицеры Вольцоген и Рейц.

Всю дорогу Барклай был печален и мрачен. Немногословный вообще, в эти дни он за все путешествие не произнес ни единого слова…

24 сентября 1812 года Барклай писал царю из Калуги: «Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезным на службе… и эта причина побудила меня просить у князя Кутузова позволения удалиться из армии до восстановления моего здоровья.

Государь! Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел жить и умереть…»

Находясь вне армии чуть более четырех месяцев, Барклай потратил значительную часть этого времени на осмысливание случившегося с ним лично и прежде всего – на осмысливание произошедшего со всей ар-мией.

Барклай не знал, что его слова о «камне, который бросит теперь народ», не были фигуральны. Через несколько дней после отъезда из Тарутина дорожная карета Барклая остановилась на одной из почтовых станций неподалеку от Владимира. (Левенштерн, с чужих слов, утверждает, что это случилось в Калуге.)

То ли из-за того, что был какой-то праздник, то ли по другой причине, но около дома станционного смотрителя, когда Барклай прошел туда, было много досужей публики. Как только люди узнали, кто находится в доме, то тотчас же собрались толпой и стали кричать и ругаться, обзывая Барклая изменником и не желая выпустить его к экипажу. А. А. Закревский, обнажив саблю, проложил дорогу к возку и заставил ямщика ехать.

Из Владимира Барклай двинулся на северо-запад, в свое эстонское имение. 9 ноября он послал царю из Новгорода отчет, который Александр вскоре и получил, после чего попросил Барклая вернуться в армию.

Недипломатическая тирада

В конце сентября 1812 года, когда русские войска еще находились в Тарутинском лагере, Наполеон прислал туда своего представителя – генерала Жака Александра Лористона – с наказом во что бы то ни стало заключить мир.

Опытный дипломат, бывший послом Наполеона в Петербурге в 1811 году, Лористон не сумел добиться ни малейшего успеха.

В ходе переговоров Кутузов спросил его о здоровье Наполеона, и когда тот ответил, что император здоров, Кутузов преподнес послу следующую не слишком дипломатичную тираду: «О нет! Прежде он был столь крепкого сложения и был столь здоров, что едва я сам от того не умер. А теперь едва ли не придется ему умереть на моих руках!»

«Дубина народной войны»

Во время пребывания армии в Тарутине стало шириться партизанское движение, начавшееся еще в августе, до вступления Кутузова на пост главнокомандующего. Очень точно и образно сказал о партизанском движении и народном характере войны 1812 года Л. Н. Толстой, употребив выражение «дубина народной войны», впервые появившееся в первой главе третьей части четвертого тома романа «Война и мир». «Представим себе, – писал Толстой, – двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства… вдруг один из противников, почувствовав себя раненым, – поняв, что дело это не шутка… бросил шпагу и взяв первую попавшуюся дубину начал ворочать ею. Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, был француз, его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, был русский… Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил… дубина народной войны поднялась со всею грозною и величественною силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Тарутинское сражение и его последствия

Все время, пока русские войска стояли в Тарутинском лагере, в шести километрах от них располагался двадцатишеститысячный авангард маршала Мюрата. Кутузов решил нанести по нему внезапный удар. Для этого войска были разделены на две группы: левое крыло – под командованием М. А. Милорадовича и правое крыло – под командованием Л. Л. Беннигсена.

Отряды И. С. Дорохова и А. С. Фигнера зашли в тыл французам и преградили им путь к отступлению.

6 октября 1812 года русские войска перешли в наступление и заставили Мюрата отступить.

В это же время главные силы Наполеона начали отступление из Москвы. И хотя Тарутинское сражение не привело к разгрому сил Мюрата, оно сильно подняло боевой дух русской армии, вновь перешедшей в наступление после беспрерывного четырехмесячного отступления.

Только после победы в Тарутинском сражении и к Александру, и к Кутузову стало возвращаться былое расположение общества.

15 октября с известием о победе под Тарутином в Петербург во второй раз прибыл полковник Мишо.

Передав рапорт Кутузова, Мишо добавил на словах, что в армии ждут приезда Александра и хотят, чтобы он сам принял командование.

Александр ответил, что, хотя он, как и все люди, честолюбив и хорошо понимает, в сколь тяжелом положении находится неприятель, и уверен в несомненном успехе его армии, он все же не станет главнокомандующим, потому что по сравнению с Наполеоном он малоопытен и может совершить дорогостоящие ошибки. «И я готов, – сказал Александр, – пожертвовать личной славой для блага армии. Пусть пожинают лавры те, которые более меня достойны их».

Письмо Кутузова маршалу Бертье от 8 октября 1812 года

Свою оценку действий народа в период войны дал и М. И. Кутузов в письме начальнику генерального штаба французской армии маршалу Луи Александру Бертье, князю Невшательскому и Ваграмскому, написанное 8 октября 1812 года:

«Князь! Полковник Бертеми, которого я разрешил пропустить до своей главной квартиры, вручил мне письмо, которое ваша светлость поручили ему передать мне. Обо всем, что составляет предмет сего нового обращения, я уже немедля представил его Императорскому Величеству, и передатчиком сего был, как, без сомнения, вам известно, генерал-адъютант князь Волконский. Однако, принимая во внимание дальнее расстояние и дурные дороги в настоящее время года, невозможно, чтобы я мог уже получить ответ по этому поводу. А потому мне остается только сослаться на то, что я имел честь сказать по этому поводу генералу Лористону. Однако повторю здесь истину, значение и силу которой вы, князь, несомненно оцените: трудно остановить народ, ожесточенный всем тем, что он видел, народ, который в продолжение двухсот лет не видел войн на своей земле, народ, готовый жертвовать собою для Родины и который не делает различий между тем, что принято и что не принято в войнах обыкновенных.

Что же касается армий, мне вверенных, то я надеюсь, князь, что все признают в их образе действий правила, характеризующие храбрый, честный и великодушный народ. В продолжение моей долголетней военной службы я иных правил никогда не знал и уверен, что враги, с которыми я когда-либо сражался, всегда отдавали должную справедливость моим принципам.

Примите, князь, уверения в моем глубочайшем почтении. Главнокомандующий армиями фельдмаршал князь Кутузов».

ОТ ТАРУТИНА ДО НЕМАНА

Подвиг солдата Саввы Беляева

Одним из решающих сражений Отечественной войны 1812 года было сражение при Малоярославце 12 октября, когда город за сутки переходил из рук в руки восемь раз. Наполеон хотел прорваться на Калужскую дорогу, чтобы не отступать по разоренной им же Смоленщине, но солдаты корпусов Д. С. Дохтурова и Н. Н. Раевского сорвали этот план. В Малоярославце стоит памятник: к обелиску прислонился молодой солдат с ранцем за плечами. На постаменте – две пушки. Надпись на памятнике гласит: «Доблестному патриоту Беляеву – благодарная Россия».

Кто же он, этот человек? Это солдат Савва Беляев, который сумел на целые сутки задержать 13-ю дивизию французов, не позволяя неприятелю переправиться через реку. Этот солдат сначала поджег мост, а затем разрушил плотину и тем самым на сутки задержал главные силы армии Наполеона в их марше на Калугу. Это и позволило Малоярославцу стать «пределом наступления», как писал Кутузов, «началом бегства и гибели врага».

Герой-партизан Александр Сеславин

Важную роль для успешного исхода сражения при Малоярославце сыграл А. Н. Сеславин.

Девиз дворян Сеславиных был таков: «Горжусь предками». Начало их рода относится к первым десятилетиям XVI века. Из их семьи вышел легендарный партизан Отечественной войны 1812 года Александр Никитич Сеславин. Он прошел типичный путь офицера-дворянина. Сеславин окончил Второй кадетский корпус и с отличиями воевал в 1806-1807 годах против Наполеона, а в 1810 году – против турок. В Отечественной войне 1812 года он отличился в Бородинской битве, а затем, получив легкий кавалерийский отряд, преследовал отступавших французов, нанося им внезапные удары, захватывая пленных и ценные документы.

Сеславин первым узнал об оставлении французами Москвы, определил движение Наполеона на Калужскую дорогу и известил об этом Кутузова. Благодаря сообщению Сеславина Кутузов успел преградить путь Наполеону у Малоярославца и вынудил его повернуть на Старую Смоленскую дорогу, что привело в конечном счете «Великую армию» к гибели.

Конец осени и начало зимы 1812 года

В день поражения французской армии под Тарутином, главные силы французов начали уходить из Москвы, желая пробиться на Новую Калужскую дорогу. Однако 12 октября они были остановлены под Малоярославцем.

По остроумному замечанию бывшего французского посла в России генерала графа Сегюра, «здесь, под Малоярославцем, остановилось завоевание вселенной, исчезли плоды двадцатилетних побед и началось разрушение всего, что думал создать Наполеон».

16 октября Наполеон, не решаясь вступать в новое сражение, вышел на Смоленскую дорогу, которая до самого Днепра проходила по пустынным, разоренным войной местностям.

Кутузов двинулся ему вслед, а армия П. В. Чичагова пошла наперерез, направляясь к Минску.

В этот же день, 16 октября, кончилась теплая погода, термометр показывал минус четыре градуса, на лужах появился лед, и резкий, холодный северо-восточный ветер принес первое дыхание надвигающейся долгой и морозной зимы.

Сражения под Вязьмой 22 октября и под Красным, длившееся три дня – с 3 по 6 ноября, – не привели к окончательному разгрому «Великой армии» благодаря ряду ошибок русского командования и стратегическому гению Наполеона. Война продолжалась.

Приказ Кутузова от 29 октября 1812 года

29 октября 1812 года Кутузов издал следующий приказ: «После чрезвычайных успехов, одерживаемых нами ежедневно и повсюду над неприятелем, остается только быстро его преследовать, и тогда, может быть, земля русская, которую он мечтал поработить, усеется костями его. И так мы будем преследовать неутомимо. Настают зимы, вьюги и морозы; но нам ли их бояться, дети Севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов: она есть надежная стена Отечества, о которую все сокрушится. Вы будете уметь переносить и кратковременные недостатки, если они случатся. Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением. Старые служивые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова, который учил сносить голод и холод, когда дело шло о победе и славе русского народа. Идем вперед, с нами Бог; перед нами разбитый неприятель, а за нами да будут тишина и спокойствие».

Письмо Кутузова Елизавете Хитрово от 29 октября 1812 года

«29 октября, город Ельня. Милая Лизанька, и с детьми, здравствуй. Пишу тебе рукою Кудашева (зять Кутузова, его адъютант – В. Б.), потому что глаза мои очень утомлены; не думай, что они у меня болят; нет, они только устали от чтения и письма по случаю вновь одержанных побед. Вот Бонапарт – этот гордый завоеватель, этот модный Ахиллес, бич рода человеческого, или, скорее, бич Божий – бежит передо мною более трехсот верст, как дитя, преследуемое школьным учителем. Неприятель теряет пропасть людей; говорят, что солдаты, офицеры и даже генералы едят лошадиную падаль. Некоторые мои генералы уверяли, что видели двух несчастных, жаривших на огоньке части тела третьего их товарища. При таких зрелищах человек, отбросив в сторону генеральство и государственное свое сановничество, поневоле содрогнется. Неужели это мое несчастное назначение, чтобы заставлять визиря питаться лошадиным мясом, а Наполеона еще более гадкими веществами? Я часто плакал из-за турок, но, признаюсь, из-за французов не проливал ни одной слезы. Скажу тебе, милая дочь, коротко, что со дня победы, 6-го числа, по вчерашний вечер неприятель потерял множество людей и сто шестьдесят пушек, кроме оставленных ими в Москве. С некоторого времени пленные настоятельно просятся к нам на службу, и вчера еще четырнадцать человек офицеров итальянской гвардии с криком умоляли о принятии их, уверяя при том, что теперь единственное счастие и наивеличайшая честь носить русский мундир. Вчерашнего числа Платов истребил опять множество людей и, кроме того, взял в плен более трехсот человек, а между ними генерала Сансоно (начальника штаба Бертье); вице-король же ускакал только потому, что очень дурно был одет.

Верный друг Михайло Г.-Куту».

Письмо Александра I Барклаю-де-Толли от 24 ноября 1812 года

«Генерал, я получил ваше письмо от 9 ноября. Плохо же вы меня знаете, если могли хотя на минуту усомниться в вашем праве приехать в Петербург без моего разрешения.

Скажу вам даже, что я ждал вас, так как я от всей души хотел переговорить с вами с глазу на глаз. Но так как вы не хотели отдать справедливость моему характеру, я постараюсь в нескольких словах передать вам мой настоящий образ мыслей насчет вас и событий. Приязнь и уважение, которые я никогда не переставал к вам питать, дают мне это право.

План кампании, который мы приняли, был, я думаю, единственным, который мог удасться против такого противника, каков Наполеон, и был подсказан опытностью, но он неизбежно должен был возбудить неодобрения и порицания в народе, который мало понимал военное искусство и помнил недавние победы, одержанные над не-опасным противником и неумелыми генералами, и мог только устрашиться плана действий, который имел целью завлечь неприятеля в глубь страны. Заранее следовало видеть порицание, и я был к нему подготовлен. Но вместе с тем нужно было тщательно избегать всего того, что по справедливости могло возбудить критику, и по этому поводу, генерал, я должен вам сделать несколько упреков.

Раз план был принят, нужно было все подготовить для его исполнения, у нас было достаточно для этого времени, а между тем многое не было исполнено. Несколько дней после моего приезда в Вильно я отдал вам приказание отправить назад все лишние тяжести, в особенности тех полков, которые были расквартированы в Литве, а между тем их отослали назад только после Немекчина, Свенцян, Вилькомира и Шавельи, нам пришлось совершать отступление с этим ужасающим обозом. Сколько раз я напоминал вам о постройке необходимых мостов; множество инженеров путей сообщения было прикомандировано к армии, а между тем большинство мостов оказалось в негодном состоянии. Решив отходить назад, необходимо было организовать госпитали соответственным образом; между тем, прибыв в Вильно, я нашел там госпиталь с несколькими тысячами больных, эвакуацию которых я не переставал требовать в течение нескольких дней. Вот, генерал, говоря откровенно, те ошибки, в которых я могу вас упрекнуть. Они сводятся к тому, что вы не были достаточно уверены в том, что отдать приказание и добиться его выполнения – это вещи совершенно различные, а что пособить этому есть только одно средство: деятельный надзор и проверка, которую беспрестанно производили бы люди, вполне вам известные.