Текст книги "От Екатерины I до Екатерины II"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Возникновение заговора

Вслед за подписанием договора о мире с Пруссией Россия стала верной ее союзницей, полностью переменив внешнеполитическую ориентацию.

Во-первых, Петр III отдал приказ корпусу 3. Г. Чернышева, который совсем недавно брал Берлин, идти в Австрию и стать там под начало прусского главного командования для совместной борьбы с австрийцами – вчерашними союзниками русских. Во-вторых, была объявлена война Дании в защиту интересов Гольштинии. Вторая война казалась не менее нелепой, чем первая, ибо речь шла о борьбе за кусок болота, – так, во всяком случае, по российским масштабам, воспринимался спор по поводу крохотного клочка приграничной территории с Шлезвигом. Мир с Пруссией, война с Австрией и Данией, твердое намерение Петра III отправить в Данию гвардейские полки возмутили гвардейцев, большинство двора, и сделали вопрос о свержении ненавистного всем императора практической задачей.

Главным действующим лицом готовившегося заговора стала Екатерина. Она одна знала всех его участников, но позволяла каждому из них знать только то, что касалось непосредственно того круга лиц, в который тот входил сам. Екатерина никому не сообщала ни стратегии задуманного предприятия, ни тактических приемов и частностей. «Гнездом» заговорщиков стал дом банкира Кнутцена, где квартировал Григорий Орлов. К нему часто наведывались Алексей и Федор, служившие в Преображенском и Семеновском полках. Каждый из них исподволь вел пропаганду в среде солдат и офицеров своего полка в пользу Екатерины, распространял слухи, в свете которых она выглядела благодетельницей России, средоточием разума, доброты и правды, а ее муж – слабоумным монстром, врагом дворянства и ненавистником гвардии. Рассказы эти подкреплялись небольшими безвозвратными денежными субсидиями, которые Алексей и Федор давали гвардейцам от имени Екатерины. О происхождении этих денег братья ничего не знали, Екатерина же получила их через своего агента Одара с купца англичанина Фельтена. Предоставленный ей кредит составлял 100 000 рублей.

Круг заговорщиков

Кроме братьев Орловых активнейшими заговорщиками были муж и жена Дашковы.

Дашкову, в девичестве графиню Воронцову, звали Екатериной Романовной. Шестнадцати лет она вышла замуж за штабс-капитана Преображенского полка, красавца и великана князя Михаила Ивановича Дашкова, матерью которого была Анастасия Михайловна Леонтьева – племянница матери Петра I Натальи Кирилловны Нарышкиной. Таким образом, М. И. Дашков доводился Петру I двоюродным внучатым племянником. За два года у Дашковых родились дочь и сын, но это не помешало Екатерине Романовне много читать и вести светскую жизнь. Летом 1760 года она сблизилась с Екатериной Алексеевной. Дашкова установила тесные отношения и с родственниками мужа – Еверлаковыми, Леонтьевыми и Паниными.

Ночью, в канун смерти Елизаветы Петровны, Дашкова, больная, тайно проникла во дворец и сказала Екатерине, что она будет верна ей до конца, разделит с ней любые тяготы и пойдет ради нее на любые жертвы.

Орловы и Дашковы втянули в комплот еще нескольких гвардейских офицеров: преображенцев капитанов П. В. Пассека, М. Е. Баскакова, С. А. Бредихина, Е. А. Черткова, поручика князя Ф. С. Барятинского, конногвардейца секунд-ротмистра Ф. А. Хитрово, братьев-измайловцев – премьер-майора Н. И. Рославлева и капитана А. И. Рославлева и других. В заговор был вовлечен и командир Измайловского полка К. Г. Разумовский. Сама Дашкова открылась графу Н. И. Панину и его племяннику князю генералу Н. В. Репнину. К заговору примкнул возвратившийся в Петербург с театра военных действий генерал князь Михаил Никитич Волконский.

Многие заговорщики были связаны друг с другом родством и свойством, особенно Дашковы и Воронцовы. Кроме военных в заговор вовлекли директора Академии наук Григория Николаевича Теплова, авторитетного иерарха церкви – архиепископа Новгородского и Великолуцкого Димитрия (Сеченова).

События 27 июня 1762 года

27 июня 1762 года в Преображенском полку один из солдат, знавший о готовящемся заговоре, рассказал об этом капитану П. И. Измайлову, думая, что тот на стороне заговорщиков. Солдат не знал, что Измайлов – один из преданнейших Петру III офицеров, и потому предательство было совершено им по неведению. Измайлов тут же доложил о том, что узнал, и первым из заговорщиков был арестован капитан Пассек. Об аресте тотчас же сообщил Дашковой Григорий Орлов.

В то время Екатерина Алексеевна находилась в Петергофе, и Дашкова опасалась, что если Пассек на допросе расскажет об участии императрицы в заговоре, то ее тут же арестуют. Предупреждая такой оборот событий, Дашкова послала жене камердинера Шкурина

записку, чтобы та отправила в Петергоф наемную карету и сообщила своему мужу, сопровождавшему императрицу, что эту карету надлежит держать наготове, не выпрягая лошадей, чтобы государыня в случае опасности могла немедленно воспользоваться ею. Отправив записку, Дашкова накинула офицерскую шинель и поспешила к братьям Рославлевым, жившим неподалеку от ее дома.

По дороге ей встретился мчавшийся во весь опор Алексей Орлов. Он уже побывал у Рославлевых и ехал к ней, чтобы сообщить об аресте Пассека. Дашкова сказала, что она все знает, а теперь следует всем офицерам-измайловцам поспешить в свой полк и ждать там императрицу, ибо именно Измайловский полк стоит ближе всех к Петергофу, и Екатерина, выехав оттуда, может рассчитывать прежде всего на поддержку и защиту измайловцев.

«За несколько часов до переворота, – писала потом Е. Р. Дашкова, – никто из нас не знал, когда и чем кончатся наши планы; в этот день был разрублен гордиев узел, завязанный невежеством, несогласием мнений насчет самых элементарных условий готовящегося великого события, и невидимая рука провидения привела в исполнение нестройный план, составленный людьми, неподходящими друг к другу, недостойными друг друга не понимающими друг друга, и связанными только одной мечтой, служившей отголоском желания всего общества».

Низложение Петра Федоровича

В ночь на 27 июня Алексей Орлов примчался в Петергоф. Он знал, что Екатерина не живет во дворце, чтобы лишний раз не встречаться с Петром III, бывавшем там наездами. Императрица поселилась в отдаленном от дворца павильоне на берегу канала, впадающего в Финский залив. Под окном ее спальни стояла большая лодка, на которой в крайнем случае она могла уйти в Кронштадт или спрятаться на берегу, если будут перекрыты дороги.

Орлов вывел Екатерину из опочивальни и посадил в карету, присланную Шкуриной. Карета, запряженная восьмериком, понеслась в Петербург. Возвратившись в расположение Измайловского полка, экипаж Екатерины остановился. Ей навстречу выскочили полуодетые солдаты и офицеры. Вскоре появился священник и принял от измайловцев присягу на верность Екатерине. Она же, беспомощно протянув к ним руки, с дрожью в голосе говорила, что император приказал убить ее и сына и что убийцы уже гонятся за ней по пятам.

Вслед за измайловцами Екатерине присягнули семеновцы и преображенцы. В Преображенском полку под арестом находился Пассек. Когда пришли его освобождать, он подумал, что это хитрая инсценировка и что на самом деле его выпускают только для того, чтобы проследить, к кому он пойдет, а затем выявить других связанных с ним участников заговора, и отказался выходить с гауптвахты. Последними принесли присягу артиллеристы. К девяти часам утра Екатерина, окруженная десятитысячной толпой солдат и офицеров, подъехала к Казанскому собору, куда Н. И. Панин привез и цесаревича Павла.

У собора собрались ремесленники, мещане, купцы, чиновники, духовенство. Это стихийно возникшее собрание чем-то напоминало вече и представлялось общенародным форумом, единогласно приветствовавшим Екатерину. На глазах у всех архиепископ Новгородский и Великолуцкий Димитрий провозгласил Екатерину самодержавной императрицей, а Павла – наследником престола.

После этого Екатерина возвратилась в Зимний дворец и начала диктовать манифесты. В первом из них, от 28 июня 1762 года, говорилось, что Петр III поставил под угрозу существование государства и православной церкви, унизил славу России, «возведенную на высокую ступень своим победоносным оружием».

Однако императрице пришлось прервать законотворчество, поскольку Петр III оставался в Ораниенбауме в окружении верных ему голштинцев, а рядом с ним находился верный и храбрый фельдмаршал Миних. Нужно было прежде всего ликвидировать это опасное гнездо, а затем уже заниматься государственными делами. Екатерина объехала выстроившиеся на площади полки и приказала пройти мимо фасада дворца церемониальным маршем. Проходящие мимо полки ревели «ура!» и, весело разворачиваясь и перестраиваясь в походные колонны, направлялись к Петергофу.

Площадь еще не опустела, когда Екатерина уже вновь была на коне и, обогнав двенадцатитысячную колонну, повела ее вперед. В нескольких верстах за городом к колонне примкнул трехтысячный казачий полк, а потом присоединялись все новые роты, эскадроны и батальоны. На ночь войска разбили бивак, а Екатерина и Дашкова переночевали в пригородном трактире, заснув на единственной имевшейся там кровати. Утром следующего дня двадцатитысячная армия Екатерины вошла в Петергоф. Город был пуст, так как голштинцы загодя отошли к Ораниенбауму.

Заточение в Ропше

28 июня Петр III, хорошо понимая бесполезность сопротивления, отрекся от престола и был арестован. Его и кучку ближайших сторонников перевезли в Петергоф, а оттуда, на следующий день, – в Ропшу, просторную, комфортабельную мызу, подаренную ему Елизаветой Петровной. В Ропше в первую ночь Петр все время плакал, а утром написал Екатерине, почтительно и униженно прося прислать ему любимую скрипку, любимого арапа, любимую собаку, любимого доктора и любимого камердинера.

В тот же день Екатерина написала В. И. Суворову, чтобы он отыскал среди пленных, взятых в Ораниенбауме, «лекаря Лидерса, да арапа Нарцыся, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсика-собаку; да на тамошние конюшни кареты и лошадей отправьте их сюда скорее…»

1 июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно: к вечеру Петр почувствовал недомогание, а ночью не на шутку заболел. О тех днях повествуют три записки, отправленные Петром Екатерине. Письменных ответов на них нет, по-видимому, Екатерина довольствовалась устными, через Алексея Орлова. А вот записки Петра Федоровича сохранились. Приводим их полностью: «Сударыня, я прошу Ваше Величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это для меня невозможно; в остальном я прошу Ваше Величество поступать со мной, по меньшей мере, как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог Вам заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.

P. S. Ваше Величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления».

«Ваше Величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость, и оставьте мне мое единственное утешение – Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большое милосердие Вашего царствования; если же Ваше Величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр».

И, наконец, третья, написанная по-русски в отличие от предыдущих, написанных на французском языке. «Ваше Величество, я еще прошу меня, который в Вашей воле и сполна во всем, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я, Ваше Величество, прежде просил. И надеюсь на Ваше великодушие, что Вы меня не оставите без пропитания. Преданный вам холоп Петр».

А болезнь, меж тем, развивалась, и к больному 3 июля приехал врач Лидерс, а на следующий день еще один врач – штаб-лекарь Паульсен. Сохранились три записки командира отряда и начальника ропшинской охраны Алексея Орлова, по которым можно проследить за ходом болезни Петра Федоровича и развитием событий в Ропше.

Первое сообщение: «Матушка, милостивая государыня, здравствовать Вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог, и схватила его нечаянная колика, и я опасен, чтобы он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность – для того, что он все вздор говорит, и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для того, что он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть…» Далее Алексей Орлов сообщал, что он солдатам и офицерам из команды, охраняющим Петра III, выдал жалованье за полгода, «кроме одного Потемкина, вахмистра, для того, чтоб служил без жалованья». (Это был тот самый Григорий Александрович Потемкин, который через двенадцать лет станет могущественнейшим из фаворитов Екатерины II, светлейшим князем и фельдмаршалом.)

«И многие солдаты, – писал далее Орлов, – сквозь слезы говорили, что они еще не заслужили такой милости».

Впрочем, вскоре они эту милость отработали сполна, что подтвердили события, произошедшие немного погодя.

Во втором сообщении Орлов писал: «Матушка наша, милостивая государыня! Не знаю, что теперь начать, боясь гнева от Вашего Величества, чтоб Вы чего на нас неистового подумать не изволили и чтоб мы не были причиною смерти злодея Вашего и всей России, также и закона нашего (православия). А теперь и тот, приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог, а он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера, и почти совсем уж в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, – чтоб он скорее с наших рук убрался. А оный же Маслов и посланный офицер могут Вашему Величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели Вы особо мне усумниться изволите. Писал сие раб Ваш верный…» Вторая записка осталась без подписи. Вернее, подпись была, но чья-то рука ее оборвала. А вот почерк – Алексея Орлова.

Вероятно, вторая записка была сочинена и отослана утром в субботу 6 июля, потому что именно тогда был схвачен Маслов, камердинер Петра Федоровича. Петр еще спал, когда Маслов вышел в сад, чтобы подышать свежим воздухом. По-видимому, к утру 6 июля Маслову стало получше, и он, оставив постель, пошел прогуляться. Однако дежурный офицер, увидев в этом нарушение режима, приказал схватить Маслова, посадить его в приготовленный экипаж и вывезти из Ропши вон.

Смерть Петра Федоровича

Вечером того же дня, 6 июля, из Ропши в Петербург примчался нарочный и передал в собственные руки Екатерине еще одну записку от Алексея Орлова. Она была написана на такой же бумаге, что и предыдущая, и тем же почерком. Эксперты полагают, что почерк был «пьяным».

«Матушка, милостивая государыня! – писал Орлов. – Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как это случилось. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил. Прогневали тебя и погубили души навек».

Получив известие о смерти Петра Федоровича, Екатерина приказала привезти его тело в Петербург и учинить вскрытие. Оно показало, что отравления не было. Убедившись в этом, Екатерина выдвинула официальную версию, изложив ее в манифесте от 7 июля 1762 года. В нем сообщалось, что «бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим, впал в прежестокую колику». Больному, говорилось в манифесте, было отправлено все необходимое для лечения и выздоровления, «но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался».

Таким образом, даже формально не было проведено расследование, не опрошены многочисленные свидетели происшедшего на глазах убийства.

А. Т. Болотов о Петре III

Известный русский агроном, военный и мемуарист Андрей Тимофеевич Болотов (1738-1833), некоторое время проведший при дворе Петра III, писал о нем так: «Всем известно, что был сей государь хотя и внук Петра Великого, но не природный россиянин, но рожденный от дочери его Анны Петровны, бывшей в замужестве за голштинским герцогом Карлом Фридрихом, в Голштинии, и воспитывался в лютеранском законе, следовательно, был природою немец и назывался сперва Карлом Петром Ульрихом… С самого малолетства заразился уже он многими дурными свойствами и привычками и возрос с нарочито уже испорченным нравом. Между сими дурными его свойствами было, по несчастью его, наиглавнейшим то, что как-то не любил россиян и приехал уже к ним власно как со врожденною к ним ненавистью и презрением…

К вящему несчастью, не имел он с малолетства никакой почти склонности к наукам и не любил заниматься ничем полезным, а что и того было хуже, не имел и к супруге своей такой любви, какая бы быть долженствовала, но жил с нею не весьма согласно».

Екатерина II о своем муже

«Никогда умы не были менее схожи, чем наши, не было ничего общего между нашими вкусами, и наш образ мыслей и наши взгляды на вещи были до того различны, что мы никогда ни в чем не были бы согласны, если бы я часто не прибегала к уступкам, чтоб его не задевать прямо; он был труслив сердцем и слаб головою, вместе с тем он обладал проницательностью, но вовсе не рассудительностью; он был очень скрытен, когда, по его мнению, это было нужно, и вместе с тем чрезвычайно болтлив».

Княгиня Е. Р. Дашкова о Петре III

Одна из ближайших подруг Екатерины II, княгиня Екатерина Романовна Дашкова (1744-1810), писательница и президент Российской академии, сообщала в своих записках: «Своим поведением он (Петр III) сам как бы облегчал нашу задачу – свергнуть его с престола. Пример Петра III должен послужить уроком великим мира сего, показав, что не только тирания является причиной ниспровержения властелина, но этому может способствовать и презрение к суверену и его правительству, что неизбежно порождает беспорядки в управлении и недоверие к судебным властям, вызывая всеобщее желание перемен».

Академик В. О. Ключевский о Петре III

В. О. Ключевский, подводя итоги царствования Петра III, заключал: «Он боялся всего в России, называл ее проклятой страной и сам выражал убеждение, что в ней ему непременно придется погибнуть, но нисколько не старался освоиться и сблизиться с ней, ничего не узнал в ней и всего чуждался…»

Многозначительная реплика Игоря Волгина

Познакомьтесь с умозаключением писателя и историка Игоря Волгина, которое можно найти в его статье «Кто убил Петра III?»

Вот, начало этой статьи: «Из восьми последних русских самодержцев четверо умерли насильственной смертью. Путь, приведший к екатеринбургскому подвалу, где погибла семья последнего царя, был открыт задолго до 1918 года.

За всю историю династии отречение от престола подписывалось дважды – Петром III и Николаем II. Оба императора после этого были убиты. О гибели Николая и его семьи написано много (проводилось официальное следствие, еще больше было расследований неофициальных). Смерть Петра III была вскоре забыта. Между тем именно она создала прецедент цареубийства.

Император Петр Федорович погиб, как сейчас бы сказали, при невыясненных обстоятельствах. Попробуем разобраться в некоторых из них.

28 июня 1762 года бывшая ангальт-цербстская принцесса совершила государственный переворот. Он протекал в форме семейной драмы: Екатерина, не имевшая ни малейших прав на российский престол, свергла с него своего мужа – законного государя, внука Петра Великого.

По словам прусского короля, Петр Федорович допустил низложить себя как ребенок, которого отправили спать».

А вот и последняя мысль этой же статьи: «И еще ранее: смерть царевича Алексея. Не с этого ли сыноубийства, совершенного „преобразователем России“, страшная карма, все время утяжеляясь, гнетет династию? Собственно, гибель в Шлиссельбургской крепости Иоанна Антоновича – это тоже детоубийство, как и медленное, почти сорокалетнее, угасание в Холмогорах вымороченной брауншвейгской семьи. И, наконец, смерть второго царевича Алексея – летом 1918 года в Екатеринбурге замыкает цепь кровавых расплат».

«Счастливой почитаю я ту страну, которую не тяготят подобные убийства, – говорит уже упомянутый нами Шумахер (секретарь датского посольства в Санкт-Петербурге. – В. Б.), прибывший в Россию с родины принца Гамлета. – Пусть и впредь иные народы завидуют этому преимуществу Дании!»