Текст книги "Начало Петровской эпохи"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Петр в Амстердаме

В те дни, когда Петр жил в Саардаме, Великое посольство находилось в столице Голландии – Амстердаме, ожидая, когда царь присоединится к нему. Присоединясь к посольской свите, Петр присутствовал при всех торжествах, какими встретили в Амстердаме русское чрезвычайное посольство; Штаты не поскупились и назначили, сверх положенных в подобных случаях сумм на прием посольств, еще немало гульденов.

Особенно понравилось Петру примерное морское сражение в заливе Эй, под начальством опытного адмирала Схея, заключившее все торжества, данные городом Амстердамом по случаю посещения русского царя. Все парусные суда, какие можно было собрать, выстроились в две боевые линии при входе в залив. Петр, вместе с бургомистрами и послами, приехал на богато украшенной яхте ост-индской компании. Флот приветствовал царя залпом из всех орудий, а затем начались морские эволюции с непрерывной пушечной пальбой с береговых батарей и с судов; по словам очевидцев, облака дыма заслоняли солнце, и от пушечного грома ничего нельзя было расслышать. Царь не вытерпел, не мог оставаться спокойным зрителем; он с яхты перешел на военный корабль и постоянно направлял его туда, где огонь был сильнее.

В Амстердаме Петр записался плотником к корабельному мастеру Герриту-Класу Полю на верфи ост-индской компании и разместил своих волонтеров по разным работам, для изучения корабельного дела. «Спальники, – писал Петр Виниусу, – посланные мною раньше, выучились употреблению компаса, не побывав на море, и собрались было ехать домой в Москву, думая, что выполнили поручение; но адмирал наш и я об этом рассудили иначе и приказали им на корабле отправиться к устью Эльбы, чтобы на деле познакомиться с морем и с компасом во время плавания».

Первые три недели пребывания Петра на верфи прошли в подготовке материалов, и только 9 сентября он собственноручно заложил фрегат в сто футов длиною, во имя апостолов Петра и Павла, и на следующий день написал об этом митрополиту: «Мы теперь живем в Нидерландах, в городе Амстердаме; живы и здоровы вашими молитвами; исполняя слово Божие, сказанное Адаму, трудимся в поте лица своего; делаем это не из нужды, а для того, чтобы изучить морское дело, чтобы по возвращении оставаться победителями над врагами имени Господня и освободить христиан из-под ига нечестивого, чего я до последнего дыхания своего не перестану желать».

Петр работал, как простой плотник, и беспрекословно исполнял всякое приказание своего мастера. Однажды один знатный англичанин нарочно приехал в Амстердам, чтобы посмотреть на знаменитого плотника; он пришел на верфь и просил мастера показать ему царя; в это время Петр сидел на бревне и отдыхал; другие плотники тащили тяжелое бревно; мастер крикнул ему:

– Петр, плотник Саардамский! Что же ты сидишь и не поможешь своим товарищам?

Петр тотчас встал и подставил свое плечо под бревно, которое несли.

В течение многих десятков лет рабочие на верфи рассказывали своим женам и детям о том, как Петр работал, как искусно он владел инструментами, какую необыкновенную силу выказывал и как иногда, утомленный, садился на обрубок дерева, вытирал пот, катившийся с лица его, сидел, опустив топор между коленями, и разговаривал с товарищами, шутил и рассказывал им разные занимательные случаи. Любопытные ежедневно приходили посмотреть на знаменитого работника и поговорить с ним; он разговаривал охотно, когда, обращаясь к нему, говорили просто: Piter timmerrman (Петр-плотник), но отворачивался и не отвечал, когда обращались к нему со словами: Ваше Величество или государь! Но он постоянно дорожил временем и избегал длинных разговоров; после короткого отдыха опять принимался за дело.

Так проходил целый день, но и ночью Петр не отдыхал достаточно; с каждою почтою из Москвы приходили кипы бумаг, писем и дел; все надобно было прочесть, обдумать, решить и на все отвечать.

Он издали продолжал следить за общим ходом дел, писал приказания и в то же время находил время отвечать на веселые письма своих ближних бояр и каждую пятницу отсылал свою корреспонденцию в Москву. Иногда не успевал отвечать на частные письма, тогда просил не печалиться, писал, что он здоров, а не пишет частью за недосугом, частью за отлучкой для знакомства с тем, чего нет в России, частью за «хмельницким» (за пирами). Волю свою боярам-правителям он всегда выражал ясно, твердо и очень часто резко.

В Голландии Петр занимался не одним кораблестроением: с бургомистром Витзеном и Лефортом ездил он в Утрехт, чтобы повидаться и познакомиться с голландским штатгальтером и Вильгельмом Оранским, английским королем. Витзену было поручено все показывать царю и повсюду провожать его, а это было дело нелегкое; Петр все хотел знать, все видеть; он подробно осмотрел китоловные суда и все производство на них, ни один чан, ни один котел для жира не ускользнул от его внимания. Он ходил по госпиталям, по воспитательному дому, бывал на фабриках, в мастерских, ко всему руку прикладывал и всегда выказывал ловкость и проворность.

Он познакомился, при помощи Витзена, с тогдашними знаменитыми учеными в Голландии. Особенно понравился ему знаменитый профессор анатомии – Рюйш.

Рассказывают, что царь остановился, как пораженный громом, когда в первый раз увидел знаменитый анатомический театр этого ученого; с любопытством рассматривал его и, когда подошел к стеклянному ящику, в котором сохранялся труп набальзамированного Рюйшом дитяти, не мог оторваться от него: дитя лежало, как живое, с улыбкой, точно будто спит и видит что-то хорошее во сне. Петр не верил, что дитя мертвое: Рюйш открыл стеклянную крышку и только прикосновением царь убедился, что это труп; царь наклонился и поцеловал дитя. Долго оставался Петр в этом привлекательном для него кабинете и впоследствии часто бывал у Рюйша, обедал у него запросто и присутствовал на его лекциях; ходил с ним в госпиталь Святого Петра, смотрел, как он исследует болезни, как обращается с больными; он так часто ходил в госпиталь, что для него была нарочно проделана отдельная дверь, с целью избавить его от назойливости любопытных, преследовавших его повсюду. Следы этой двери до сих пор существуют. Петр и впоследствии помнил о Рюйше, переписывался с ним и посылал ему редких животных, какие ему случалось находить. Рюйш со своей стороны писал ему, как удобнее сохранять пойманных животных, как кормить личинки насекомых, или гусеницы, как накалывать бабочек и пересылать их.

Во время своей поездки в Лейден Петр познакомился с другим знаменитым профессором медицины Бургавом и также осматривал его анатомический кабинет; в нем не было отвращения к трупам; он долго стоял перед одним из них, у которого мускулы были раскрыты для того, чтобы насытить их терпентином.

Голландские провожатые не успевали удовлетворять любознательности своего великого гостя; он с жадностью хотел все знать, все видеть. Каждый новый предмет поражал его, он останавливался и спрашивал: «Что это такое? Я должен это видеть!» Никакие отговорки, никакие убеждения, никакие опасности его не останавливали, он все рассматривал, все исследовал, всему учился, все замечал. Даже ночью, во время путешествия, он не мог оставаться без дела. Иногда темный контур какого-либо здания или мельницы поражал его, он останавливал экипаж, приказывал зажигать фонари, факелы и при свете их осматривал предмет, возбудивший его внимание.

Петр в Амстердаме перепробовал много новых для него искусств и мастерств; он даже пробовал гравировальное искусство, и до сих пор в Петербургской Публичной библиотеке сохраняется оттиск гравюры, сделанной Петром под руководством художника Шхонебека; на гравюре опять выражается господствующая мысль Петра: торжество христианской религии над мусульманской, – в овальной рамке изображен ангел с крестом и пальмовой ветвью в руках, ногами он попирает рог луны и турецкие бунчуки; оригинальный оттиск этой гравюры сохраняется в амстердамском музее, и на нем современная надпись на голландском языке: «Петр Алексеев, Великий русский царь награвировал это иглою и крепкою водкою, под надзором Адриана Шхонебека, в Амстердаме, в 1698 году, в спальне своей квартиры на верфи ост-индской компании»; на гравюре можно приметить поправки, сделанные искусною рукою Шхонебека.

Из Москвы Петр получил приятные для него известия: постройка кораблей кумпанствами быстро подвигалась, военные предприятия и постройка крепостей на юге шли успешно, из Швеции получено в подарок триста пушек для зарождающегося флота, другие пушки там заказаны, но этого еще недостаточно было для того, чтобы спустить флот, его надобно было оснастить, найти опытных капитанов и порядочных матросов, на Петре лежала трудная обязанность найти и закупить все нужное за границей, но для этого требовались большие деньги, а их недоставало у Петра. Царь решился просить помощи у Голландии, и послы его отправились в Гаагу; в свите отправился сам царь, оставив на несколько дней свои работы. Послов приняли торжественно, Петр у богатой Голландии не просил денег, а только просил дать ему опытных и надежных капитанов и матросов, кроме того, оружия, боевых снарядов, полотна и канатов, обещаясь за все щедро заплатить впоследствии. Купцы-правители осыпали посольство любезностями, обещаниями, не хотели ссориться с Турцией и под предлогом, что их финансы в настоящую минуту расстроены войной с Францией, отказались помочь царю; но дали ему право самому отыскивать мореходцев, покупать оружие и всякого рода корабельные припасы, заключать контракты и сделки с голландскими купцами.

Между тем постройка фрегата быстро подвигалась и приходила к концу. Ноября 16-го он был торжественно спущен, в присутствии послов и всех городских властей. Но Петр был еще недоволен знанием, приобретенным на верфи; он изучил кораблестроение практически, но ему хотелось иметь более обширные теоретические знания, и он обратился к Витзену с просьбою найти ему такого учителя, который научил бы его по чертежам строить корабли всяких размеров, и чтобы по рисунку можно было узнать, какой ход у него будет. Нашли такого учителя, но после нескольких дней занятий с ним Петр убедился, что знаний у его учителя слишком мало, что он не может объяснить ему все так подробно и ясно, как бы ему хотелось, и учитель наконец чистосердечно признался Петру, что он многого на чертеже сам не понимает и показать ему не может и что на верфях корабли по большей части строятся по привычке, а не по науке.

Петру стало грустно, что он предпринял такое дальнее путешествие и все-таки не достигнул желаемых результатов. В таком настроении духа посетил он купца Яна Тессинга в его загородном доме; за обедом, несмотря на общее оживление, веселые разговоры и музыку, Петр сидел хмурый и молчаливый; его старались развеселить, но напрасно; тогда хозяин обратился к нему с вопросом:

– Саардамский мастер! Скажи мне, отчего ты сегодня так не весел?

Петр не вытерпел и высказал мысль, его занимавшую, и сожаление о неудовлетворительности знаний, им приобретенных. За столом сидел один англичанин, он услышал слова Петра и сказал, что у них в Англии кораблестроение достигло высшей степени совершенства, что корабельная архитектура, как и всякая другая, имеет свои определенные правила, что она подчиняется геометрическим вычислениям и законам и что полный курс кораблестроения можно пройти в самое короткое время по чертежам и вычислениям. Это известие очень обрадовало Петра, и он тут же задумал предпринять путешествие в Англию.

Посещение Петром Англии

Получив на ост-индской верфи аттестат в умении строить корабли, Петр отправился в Англию, где ему также устроили торжественную встречу.

По прибытии Петра Великого в Лондон король Вильгельм III и царь обменялись визитами и каждый раз по нескольку часов разговаривали друг с другом. Петр осматривал Лондон; был в Королевском обществе наук, где, как он сам писал, видел всякие дивные вещи, был в арсенале, в Тауэре, на Монетном дворе, в обсерватории; везде все осматривал с одинаковым любопытством и вниманием; был в театре; но все это его занимало слегка, главным стремлением его оставались корабли; он чаще всего бывал на корабельных верфях в близлежащем городке Дептфорде, на правом берегу Темзы.

Каждый день ездить в Дептфорд ему наконец надоело, и он совсем переселился туда, наняв себе квартиру в доме мистера Эвелина; самое большое удобство нового помещения состояло в том, что Петр мог проходить прямо на работу, не показываясь на улицах. Здесь Петр около двух с половиною месяцев серьезно изучал кораблестроение как науку, под руководством ученых корабельных инженеров; здесь он нашел то, чего искал в Голландии; он узнал геометрическую пропорцию судов всех видов и размеров.

Лишь только царь поселился в Дептфорде и начал чертить, вычислять и делать проекты и планы судов со свойственным своей природе увлечением, тайный агент наш при венском дворе донес, что ходят слухи, будто в Москве неспокойно, вспыхнул бунт, будто Софья опять взошла на престол, Василий Голицын возвратился из ссылки и принялся за управление государством и будто весь народ уже присягнул царевне.

Но известия эти не смутили Петра; он продолжал заниматься своим делом, учился и не верил слухам, потому что каждую почту получал письма из Москвы, и в них не было ни слова о предполагавшихся волнениях.

Для отдыха Петр ездил то в Вулич, главный склад корабельных принадлежностей, и на оружейный завод, смотрел, как отливали корабельные пушки, стрелял из них в цель, метал бомбы и учился морской артиллерии. На Монетном дворе изучал, как чеканят монеты, и с истинною печалью говорил о том, какая дурная монета в России, и уверял, что безобразнее ее не видал в целой Европе; он решился, по английским образцам, перечеканить русскую монету. Он бывал в парламенте, в Оксфордском университете и даже в разных религиозных обществах, разговаривал с епископами англиканской церкви и удивлял их тем, что так непоколебим в догматах православной веры; сколько они ни пытались, но не могли найти слабых сторон в его суждениях.

Когда яхта, подаренная Петру английским королем еще во время его пребывания в Голландии, поступила в его распоряжение, он тотчас попробовал ее ход; катался на ней по Темзе вместе с маркизом Кармартеном и остался ею очень доволен. Он решился сначала отправить ее в Архангельск, а оттуда по рекам и волоком довезти до Волги, а там как-нибудь и в Азовское море. Но этот план никогда не исполнился; яхта дальше Архангельска не пошла.

Не меньшее удовольствие доставили Петру морские примерные сражения. Однажды Петр вечером приехал в Портсмут, переночевал у губернатора, а утром на шлюпке поплыл осматривать военный флот, состоявший из двенадцати больших судов, в том числе двух стопушечных кораблей. Лишь только царская шлюпка показалась, как ее встретили пальбою со всех кораблей, а матросы веселым и дружным криком приветствовали царственного капитана. Осмотрев все корабли, Петр взошел на восьмидесятипушечный фрегат и с восторгом вглядывался в стройный порядок и единство маневров; точность, с какою матросы распускали паруса и выходили в открытое море, восхищала его. В тот же день флот обогнул остров Уайт, но ветер упал, и на ночь пришлось бросить якорь.

Утром, при попутном ветре, к величайшему удовольствию Петра, можно было маневрировать, и примерная битва производилась с величайшею точностью и искусством, к какому только способен такой превосходно устроенный флот, как английский.

Между занятиями в Дептфорде и увеселениями Петр не забывал, однако ж, цели своей поездки; он отыскивал людей, годных для службы в России, и нашел около шестидесяти человек.

Несмотря на все старания, Петру, однако же, не удалось найти горного инженера ни в Голландии, ни в Англии; а между тем из Москвы Виниус писал, что на Урале найдена железная руда отличнейшего качества и что разработка ее представит большие выгоды. Тогда Петр решился искать горных инженеров в Саксонии.

Головин привез Петру приятное известие о том, что отыскал и пригласил в Голландии несколько морских офицеров, а между ними одного из лучших голландских капитанов, Корнелия Крейса.

Это был норвежец родом, с детства переселившийся в Голландию; он уже совершил несколько дальних путешествий и занимал видное место в голландском флоте. Петр по возвращении в Амстердам лично познакомился с ним и оценил его нравственные качества, отличное знание морского дела и, несмотря на его строптивый и горячий характер, уважал его за благородство и неподкупную честность. Кроме него в Голландии на русскую службу поступило более ста человек.

Одни задатки по найму стольких иностранцев и отправление их в Россию требовали значительных денег, а между тем Петр, при всей своей экономии, с трудом мог покрывать свои ежедневные расходы по посольству. К счастью, тут случай помог царю: он неожиданно нашел средство пополнить свой недостаток в деньгах.

В России со времен царя Михаила Феодоровича, т. е. со времени самозванцев, во время частых сношений с Польшей табак вошел в употребление; напрасно духовенство и приверженцы старины старались истребить это зелье, напрасно рвали ноздри и резали носы, табак все-таки появлялся то тут, то там; явно его не продавали, а тайной продажи искоренить не могли, и русские за большие деньги покупали у иностранцев и посольских людей табаку, эту богомерзкую и бесовскую траву, как называли его.

Перед отъездом за границу Петр позволил явную продажу табаку и на ввоз его назначил пошлину. В первый год пошлина шла на устройство табачных лавок, а во второй уже в казну; на третий положено было продажу табаку отдать на откуп; торговля табаком оказалась так выгодна, что один из русских купцов тогда же предложил взять торговлю на откуп за пятнадцать тысяч рублей серебром.

В Англии Петр вполне изучил корабельную архитектуру; он сам говаривал: «Ежели бы я не побывал в Англии, на всю жизнь остался бы простым плотником». Король Вильгельм III удивлялся деятельности и гениальности Петра и на память о его пребывании в Англии хотел сохранить черты его лица: он просил позволения сделать с него портрет. Петр согласился, и лучший в Англии портретист, Годфрид Кнеллер, сделал портрет двадцатилетнего Петра.

Заехав из Англии в Голландию, Петр направился в Вену.

Великое посольство в Вене

Петр повидался с австрийским императором и послал письменные вопросы министрам касательно мира с Турцией, но, пока дождался ответа, осматривал Вену и все ее достопримечательности; он был даже в опере и во время представления увидел императрицу и принцесс; возвратившись домой, он объявил, что хочет познакомиться с ними без особенных церемониальных представлений. Лефорт передал это желание, и императрица согласилась принять царя в присутствии обер-гофмейстерины и статс-дам. Местом свидания выбрана была зеркальная зала в замке Фаворит.

Императрица, окруженная принцессами, дожидалась Петра в зале; когда обер-гофмейстерина доложила о его приезде и дверь перед ним распахнулась, императрица пошла к нему навстречу, ласково приветствовала его у самого входа и возвратилась на свое место к принцессам посреди залы. Петр подошел к ней, сказал ей приветствие по-русски, Лефорт переводил; потом Петр заговорил с принцессами, спрашивал, сколько им лет, и хвалил их красоту. Весь разговор ограничился вежливостями с той и с другой стороны. Но свидание это оставило сильное и глубокое впечатление в императрице; она начала думать о более тесном, не только дружественном, но и родственном союзе с Петром. Узнав, что царь намерен для воспитания отправить своего сына Алексея Петровича в Берлин, просила, чтобы он прислал его в Вену, обещаясь дать ему воспитание наравне со своим сыном, и ежели ему впоследствии понравится одна из принцесс, отдать ее за него замуж.

Переговоры о турецком мире тем временем начались; император на письменные вопросы царя отвечал письменно, что не Австрия, а Турция ищет мира через посредничество Англии и Голландии, и султан предоставил этим посредникам постановить условия мира; но император до тех пор не положит оружия, пока не заключит выгодного и прочного мира для себя и своих союзников; что мир может состояться только на том основании, ежели каждой из враждебных сторон предоставлено будет спокойно владеть тем, что в военное время захватила. Но Петр не находил такое условие выгодным для себя; остаться при одном Азове – значило не иметь выхода из Азовского в Черное море, поэтому он объявил, что может помириться только тогда, когда крымские татары будут усмирены и когда крепость Керчь попадет в полное владение России. На это императорские министры отвечали, что признают справедливость требований государя, но по многим опытам известно, что турки добровольно не отдают своих земель, городов и крепостей, поэтому на такого рода уступку с их стороны рассчитывать нечего; но мирные переговоры будут долго продолжаться, поэтому русским вернее всего до тех пор напасть на Керчь и овладеть, а тогда обладание ею и может войти, как условие, в мирный договор.

Петр, в сущности, был недоволен неизменным желанием императора помириться с Турцией, но, обманутый торжественным обещанием не упускать выгод России из виду, он назначил полномочным в конгресс посла Возницына и собирался ехать в Венецию, чтобы изучить там последнюю отрасль корабельного искусства, чего он не мог узнать ни в Голландии, ни даже в Англии, а именно методы, приемы и теорию постройки галер, галеасов и других гребных судов, которыми особенно славилась Венеция. Но в это время пришло из Москвы письмо, извещавшее его о том, что стрельцы взбунтовались и идут к городу. Петр поспешил в Москву.

СТРЕЛЕЦКИЙ БУНТ

Начало бунта

Стрельцы с первых дней царствования Петра находились во враждебном отношении к его матери, к его родственникам и к нему самому, поэтому и в сердце царя постоянно таилась вражда к ним; в воображении его часто мелькали сцены первого стрелецкого бунта, ему представлялись окровавленные копья и растерзанные тела Нарышкиных и Матвеева. Эта ненависть к стрельцам не переставала выказываться то в том, то в другом случае; в них все досадовало его: и костюм, напоминавший старину, и приверженность к расколу, и столкновения между новыми солдатскими и потешными полками со стрельцами; в этих столкновениях не всегда стрельцы бывали зачинщиками, но Петр всегда обвинял их.

Стрельцы, со своей стороны, были недовольны: царь всегда выказывал к ним недоверчивость и нелюбовь, даже в потешных, примерных битвах солдатские и потешные полки назывались нашими, при них находился царь, а стрельцы составляли вражеское войско и всегда терпели поражение. Стрельцы сами чувствовали, что приходит конец их войску, что привольной, спокойной и веселой жизни их недолго длиться. Они говорили:

– Наш конец приходит, мы люди пропащие!

Этим образом мыслей воспользовались Циклер и Соковнин, и хотя не успели они увлечь всех стрельцов, но некоторых привлекли на свою сторону; и это, хотя неполное, участие стрельцов опять подновило ненависть Петра к ним, и он перед отправлением из Москвы распорядился, чтобы все стрелецкие полки выведены были из Москвы и распределены по крепостям вдоль южной и западной границ России. В Москве всего оставалось шесть стрелецких полков, а остальные все были солдатские и потешные.

Когда партии особенно сильно заволновались в Польше, по приказанию Петра остальные шесть полков должны были двинуться из Москвы к Азову на смену четырех стрелецких полков, занимавшихся там крепостными работами. Четыре полка вышли из Азова, уступив свое место вновь прибывшим, и уже с восторгом мечтали о том, как возвратятся в Москву, назад в свои слободы, к женам и детям, как займутся своей торговлей, ремеслами и как по-прежнему тихо и счастливо заживут в своих домах.

Но на дороге они получают предписание вместо Москвы идти в Великие Луки, к западным границам. Как, не побывав в Москве, не повидавшись с семействами, опять в поход? Это возмутило стрельцов, и около полутораста человек бежали из полков и явились в Москву – челобитчиками. На вопрос начальства, зачем они ушли из полков, они отвечали:

– Наши братья, стрельцы, нуждаемся в корме и от голоду оставляем службу и возвращаемся в свои семейства.

В ответ им был назначен срок, 3 апреля, к которому они должны оставить Москву; а кормовые деньги им приказано было выдавать вполне, без всяких вычетов.

Между тем в Москве ходили недобрые слухи и толки; раскольники шептались в одном месте, стрельцы толковали в другом о том, что царь совсем покинул Россию, что уехал к немцам и там совсем онемечится. Что в Москве теперь делами правят бояре, что они хотят умертвить царевича и сами сделать царем одного из своих; а стрельцам уж никогда больше не видать Москвы.

Царевна Софья из своего затворничества следила за тем, что делается и что говорится в Москве; она видалась и переписывалась со своей сестрой Марфою и вместе с нею горько оплакивала свои былые, счастливые дни владычества, и в конце концов через жен стрелецких, часто бывавших в Кремле в Верху, царевны послали грамоты к стрельцам, приглашая все их четыре полка прийти в Москву и подать челобитную царевне, чтобы она по-прежнему приняла управление царством в свои руки; далее извещали стрельцов, что от бояр никакого добра ожидать нельзя, что они хотели было задушить царевича и что его только тем удалось спасти, что на него надели другое платье, а убили другого мальчика, на которого надели одежду царевича. К тому же от царя писем нет, неизвестно, жив ли он или мертв; остальным же стрельцам послан был указ идти назад в Москву.

Тем временем в Москве уже произошло несколько стычек стрельцов с Семеновским и другими полками. Двинулись к Москве и остальные полки, и 10 июня пришло в Москву известие о стрелецком бунте.

Разгром мятежников под Воскресенским монастырем

Бояре собрались на совет, просидели всю ночь, рассуждая, что делать, и положили: послать воеводу Шеина на ослушников с солдатами и с ратными московскими людьми, стрельцов к Москве не пускать, заставить их выдать беглецов и зачинщиков бунта, а остальных отправить в города, назначенные им для житья. В товарищи к Шеину назначили Гордона и князя Кольцова-Масальского с войском. Шеин укрепился под Воскресенским монастырем и, попытавшись сначала уговорить стрельцов добром, принужден был, при виде безуспешности своих попыток, вступить с ними в бой.

Разбежавшихся перед натиском Шеина мятежников почти всех переловили и под крепким караулом посадили в монастырские тюрьмы. После этого начались розыски, пытки и допросы; Шеину надобно было узнать зачинщиков возмущения. Средства для этого употреблялись жестокие; всех допрашивали: сами ли они собою начали бунт или кто-либо подготовил и подстрекал их. На пытке все признавались в своих винах, но ни один не выдал царевны, никто не сказал, что от нее были письма.

Стрельцы и царевна Софья

Разгромив сторонников Софьи в 1689 году, Петр приказал заключить ее в Новодевичий монастырь, но царевна была оставлена в прежнем своем состоянии: ее не постригли в монахини, содержали в полном довольствии и к ней часто приезжали сестры и другие родственники и родственницы. От них она узнавала обо всем, что интересовало ее.

Софья узнала о Великом посольстве, о его маршруте, о том, что брат ее неспешно проехал через Курляндию, Лифляндию, Бранденбург и Голландию, заехал он на три месяца в Лондон и оттуда послал письмо своим родственникам – дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и двоюродному брату Тихону Никитичу Стрешневу, приказав в том письме склонить Евдокию к добровольному принятию монашества. Однако ни Нарышкин, ни Стрешнев в этом не преуспели. Вопрос этот был решен лишь после того, как Петр вернулся в Москву. Но обо всем этом Софья узнала гораздо позже.

А в то время, когда Петра в Москве не было, до Софьи дошел слух, что 16 июня 1697 года на берегу Двины посланные в поход стрельцы князя Трубецкого устроили круг и тут один из них, ходивший в Москву ходоком, – Маслов, взобрался на телегу и стал читать письмо от Софьи, которым она призывала стрельцов прийти к Москве, встать под Новодевичьим монастырем и призвать ее на царство.

Стрельцы двинулись к Москве, но, встреченные бывшими «потешными» и «полками иноземного строя», которыми командовал шотландец на русской службе, старый генерал Патрик Гордон, были разбиты наголову. Мятеж, поддержанный московскими стрельцами, был подавлен менее чем через две недели после того, как начался, и пятьдесят семь главных «заводчиков» были немедленно казнены, а четыре тысячи рядовых участников сослали.

Вы, уважаемые читатели, уже знаете, что ни один стрелец не выдал того, что «прелестное» письмо Софьи читал ходок Маслов, что выяснено было позднее, когда по делу о бунте был учинен новый розыск.

Возвращение Петра в Москву

Когда Петр получил известие о новом стрелецком бунте, в нем опять воскресло все долго затаенное негодование на своих коренных врагов из дома Милославских и их орудия – стрельцов. Он решился сам ехать в Москву, примерною жестокостью положить конец всем козням своих врагов и разом устранить всякое с их стороны противодействие; он в волнении стрельцов видел только неудовольствие русских на его сближение с иностранцами и их нежелание принять образованность западных европейских народов, поэтому он думал жестоким примером над стрельцами испугать всех приверженцев старины. В ответ на письмо Ромодановского, оставленного правителем Москвы, он отвечал темною угрозою: «Ваша милость пишет, что семя, брошенное Милославскими, растет; прошу вас быть твердым; строгостью можно загасить разгорающийся огонь. Мне очень жаль отказаться от необходимой поездки в Венецию, но по случаю смут мы будем к вам так, как вы совсем не ожидаете».

26 августа в Москве разнеслось известие, что царь приехал, побывал кое-где, но, не заходя во дворец, чтобы повидаться с царицею, провел вечер у Лефорта и ночевать отправился в Преображенское, где решился прибегнуть к кровавым мерам, чтобы запугать своих противников.

Петр видел недостатки своего народа; сравнив его с западными образованными государствами, он поневоле ужаснулся той низкой степени развития, на которой стояла Россия; за что он ни брался, все было в России или очень дурно, или не было и начато; в русских все поражало дикою необразованностью, начиная с одежды и бороды, до языка; русские всем отличались от Западной Европы. Петру, по своей горячей, нетерпеливой природе, хотелось бы переменить все разом; хотелось бы, чтобы весь народ мгновенно сознал пользу образования и, подобно ему самому, всеми силами стремился к учению и к тому, чтобы у иностранцев перенимать все особенности их жизни. Всякое противоречие раздражало его; особенно озлобили его челобитные стрельцов, в которых стрельцы клеветали на немцев, на Лефорта, на самого царя и под видом покорности укоряли его в потворстве немецким обычаям – бритье бороды и курение табаку. Всю ночь Петр читал челобитные и восклицал с негодованием: