Текст книги "Эксперимент"

Автор книги: Вольдемар Бааль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Почему?

Когда в человеческом обществе начался этот перекос? Кто провел эту границу между желаемым и возможным?..

И вот я спрашиваю себя, Зенон: что случилось бы, если бы я делал лишь то, что хотел, если бы не надо было подавлять желаний? Что бы произошло? Как бы все было?.. А было бы, старина, так: я, как и теперь, мерил бы во Вселенной парсеки, считался бы асом, имел бы женой Кору, любил бы ее и детей. Только разной дряни в душе скопилось бы меньше, а то и вовсе была бы чиста. Да уникум бы не подглядывал в замочную скважину, а смотрел бы прямо, да Кора смеялась бы чаще, да братец ее постарался бы заслужить настоящее мое уважение... Да, может, и седых волос к моим сорока трем годам было бы меньше... Зенон! Я возвращаюсь на Оперу, чтобы узнать. Понимаешь? Я хочу понять, как это делается, чтобы другим твои желания не причиняли боли. Я хочу уяснить, как ликвидировать разрыв между "хочу" и "могу". Я хочу научиться управлять силой мысли, хочу стать хотя бы учеником викогитатора. Когда я там был, я чувствовал себя так, словно передо мной тысячи закрытых дверей. У меня было мало времени, чтобы хорошенько отпереть хотя бы одну: я заглянул лишь в несколько щелей. Я хочу отпереть эти двери. Такова задача. И я их отопру и привезу на Землю то, что никто еще никогда не привозил: освобождение...

Зенон почтительно и спокойно слушал.

9

Так в беседах проходили дни, и "Матлот", стремительно впиваясь в пространство, шел к Яслям, и уже четко обозначились впереди звездные подступы к глухоманной ФК 12-С 4874 – скоро должна была показаться и сама звезда.

Корабль шел на авторежиме. Дублер, изредка наведываясь в кабину управления, большую часть времени слонялся по отсекам корабля, проверяя работу подсобников, или торчал в своей каюте, листая допотопное сувенирное издание "Занимательного космоведения". Киберы; метеоритолог, фельдшер и связист – были заняты дифференциальной игрой преследования, причем, первый был догоняющим, а вторые двое – убегающими. Остальные тоже бездельничали, лишь дежурные были начеку, да посверкивал недреманными очами, как всегда перегруженный работой, неустанный уникум, для которого никакие стены и защитные поля не являлись препятствием. Словом, рейс проходил истинно "разгрузочно", все блоки и системы "Матлота" работали надежно, и Филипп, отмечая это, мог быть по-настоящему спокоен и доволен, мог – если бы перед ним был достойный собеседник, – противник или единомышленник – все равно! – а не нянька, всего лишь нянька, которая дальше своего носа ничего не видит.

Да, Зенон не понимал его, не проникся идеей, не был готов ни принять, ни квалифицированно опровергнуть ее – он лишь возражал, и возражения эти были то брюзгливыми, то досадливыми, то охранительными, а в общем-то все, надо полагать, сводилось к тому, чтобы чисто по-ординарщицки удержать своего подопечного от неразумного шага. "Конечно, – думал Филипп. – Я переоценил его талант к автоэдификации, его способность чувствовать. Куча электронного хлама – разве может она воспринять суть серьезных вещей? Осел я, на что надеялся?.." И Филипп раздраженно прерывал разговор, но уже через час-другой остывал, нетерпение снова начинало точить, и дискуссия продолжалась.

– Ты, Фил, сам не готов к спору, – сказал Зенон. – Ты и не готовился вовсе. Тебе не оппонент нужен был, а восторженный поклонник, рукоплескатель.

– Но я не услышал ни одного стоящего, серьезного контрдовода!

– Совершенно верно, ты не услышал, хотя я и приводил их. Ты похож на капризного юнца, который случайно наткнулся на что-то и решил, что он избранник.

– Не нужно досужих аналогий, старина. Тебе это не к лицу. Вот ты утверждаешь, что люди не примут нравственности оперян. Почему? Испугаются? Поленятся? Не поверят? Но история знает тысячи примеров, когда то, что человек сегодня не принимал, считал абсурдом, завтра становилось его повседневностью.

– Так, Фил, так. И все же. Мы, сказал ты, младенцы по сравнению с ними.

– В обуздании энергии мысли! – воскликнул Филипп.

– Да-да, в этом самом, от чего, по всей вероятности, у них и другая нравственность. И если младенцы станут перенимать действия взрослых, копировать их, что получится?

– Младенец взрослеет, Зенон! Ты хотя бы можешь допустить, что в будущем мы сможем воспользоваться их опытом?

– В будущем? – переспросил Зенон и, подумав, продолжал: – Возможно. Шанс есть. Хотя у людей уже было достаточно будущего, чтобы определить свой путь.

– Младенцы не боятся крутых поворотов!

– Младенцы никогда не спасали мир.

– Спасали! Или ты не знаешь древней пословицы: устами младенца глаголет истина?

– Мы говорим о разных младенцах, Фил. Есть младенец, лежащий в колыбели, а есть – размежевывающий на сектора и участки космос.

– Прости, но это софистика, старина.

– Не всегда то, против чего не возразишь, является софистикой...

Они расходились; Зенон занимал место у иллюминатора, Филипп спал, ел, купался, принимал массаж, и постепенно спор снова разгорался.

– Я ведь не отговариваю тебя. Высаживайся на своей Опере, встречайся с голубой дамой, заглядывай в эти тысячи дверей. Ты волен поступать по своему усмотрению, Фил. Но представь себе, что Кора, что... короче, она не подавляет некое свое желание, но жалеет тебя, делает тебе не больно...

– Да, старина! Да! Я это себе представил прежде всего. И я говорю тебе: я готов!

– Так. Тебя превратили в того, кому не больно. И потом вернули, надо полагать, в прежнее состояние. Как ты перенесешь сознание случившегося? Тебе ведь уже не может быть не больно.

– А что я знаю о случившемся? И потом – я ведь свободен! Я смогу себе объяснить. Я ведь тоже имею право не подавлять своих желаний. Уже одно сознание этого нейтрализует то, что ты называешь "потом". Я надеюсь, ты понимаешь, старина, что я не говорю о каких-то там действиях в ответ, о мести. Притом, речь-то ведь не об одних любовных желаниях.

– Понимаю, Фил. Ну, а стыд? Обыкновенный ваш человеческий стыд.

– Что ты знаешь о стыде?

– То, что и ты. Я стараюсь говорить с тобой на одном языке. Манипуляции с не-болью разве не обман? И ты не почувствуешь стыда? Что-то ты, видимо, не так понял у этих оперян.

– Не спорю. Но так, как нарисовал ты, так чувствовал бы себя человек сегодняшнего дня. Стыд, а чаще ложный стыд – багаж современного человека. Но когда он узнает, что есть, может быть и другая мораль, не унижающая его достоинства, когда в нем исчезнут темные омуты подавленных желаний, не будет границы между "хочу" и "могу"...

– Стыд, – сказал Зенон, – не багаж, а страх бесчестья. И этот страх – в природе человека. Человек не может изменить свою природу, чтобы не перестать быть собой.

– Старые химеры, Зенон! Не может человек быть вечным рабом своей природы. Он не настолько слаб, чтобы мириться со своей жалкой природой. И не мирился никогда.

– Человек совершенствовался, постепенно постигая логику вещей.

– Ну да, логика. – Филипп кисло усмехнулся. – Я все время забываю, что ты устроен по логической системе.

– Да, я робот, – сказал Зенон. – Но моя логическая система – это логическая система моего изобретателя и его учителей. И твоих учителей.

– Еще не хватало, чтобы мы поссорились, старина.

– Роботы не умеют ссориться, ты знаешь...

И снова они расходились, и, спустя время, Филипп опять приступал к своей няньке, потому что, даже совсем разочаровавшись в Зеноне, как диспутанте, все еще ждал, что тот вдруг приведет некий аргумент, который был бы как стена, как подножка, который заставил бы всерьез усомниться в стройности своих идей, вынудил бы еще раз перетрясти всю затею; Филипп не отличался чрезмерными осторожностью и осмотрительностью, однако он ценил сомнение. Но Зенон по-прежнему оставался лишь внимательной нянькой.

– Ты ведь хочешь спасти человечество, Фил?

– Да, хочу. И не ищи в моем желании тщеславия или гордыни. Это даже не желание, это – как призыв или приказ.

– Но какова же твоя программа?

– И ты еще будешь утверждать, что слушал меня, старина?

– Но то, что ты рассказал, не программа, ибо я слушал тебя внимательно. Это скорее похоже на школьное сочинение на тему "О чем я мечтаю". Я не осуждаю тебя, Фил. То, что с тобой сейчас происходит – наглядная иллюстрация к твоим "хочу" и "могу".

– А если я все-таки смогу? А я смогу! Я чувствую, что смогу, Зенон!

– Фил! Ты подошел к Опере со своими человеческими мерками. Поэтому ты не можешь обосновать, разделить, что там разумно, а что не разумно.

– За этим я и лечу туда. Чтобы обосновать, узнать.

– А как ты узнаешь? Допустим, ты откроешь эти тысячи дверей. И что ты там увидишь? Ведь мы – младенцы перед ними. Представь, на какой-то юной планете к тебе подошли бы существа из пещер, и ты бы стал им объяснять, как устроен твой "Матлот". Что бы они поняли?

– Ты не хочешь, чтобы я летел к ней? Ты считаешь, это свинство по отношению к Коре?

– Я считаю, что ничего стоящего ты оттуда не вывезешь. И разумнее было бы развернуться. И ловить на озере рыбу.

– Я буду на Опере! – резко оборвал его Филипп. – Буду! И увижу ее. И посмотрю, как это все делается!

– Успокойся, Фил. Я всего лишь сказал, что думаю, – миролюбиво проговорил Зенон. – А кстати, скажи пожалуйста, почему она оставила себя голубой, как ты считаешь? Ведь в твоей памяти она могла увидеть только белых женщин, или хотя бы смуглых. Почему она не побоялась оттолкнуть тебя своей голубизной?

– Не знаю, – хмуро ответил Филипп. – Не задумывался. Может быть, чтобы заинтриговать?

– Это красиво?

– Красиво. – Филиппу было стыдно за резкость, за срыв. – Прости, старина. Нервы, нетерпение. Я ведь обещал ей вернуться, она ждет.

– Да, голубой экран... – Зенон покивал и вдруг с совсем не няньковской интонацией в голосе, с расстановкой проговорил: – Послушай-ка, что я скажу, Фил. Выслушай и запомни. Людям никогда не подняться до уровня оперян. Никогда.

Филипп растерялся, смутился.

– А кому подняться?

– Нам. Роботам.

– Ты шутишь, старина!

– Это истина.

От няньки повеяло чем-то чужим, холодным, даже зловещим. Филипп словно впервые увидел своего универсуса – его высокую, тощую фигуру, искривленную шею, потемневшее лицо, аскетически проваленные щеки; увидел и как будто только что осознал, что перед ним не человек, а машина, хоть и Подконтрольная, но все-таки таинственная в своем самостроительском рвении, а потому и опасная. Последние слова робота, – а еще убедительнее слов его тон и вид, и явились сейчас для Филиппа тем самым аргументом, который внес путаницу в его планы и требовал коренного пересмотра всего предприятия. Но он почувствовал необычную усталость, у него не было сил тут же обдумать, додумать или изменить что-то... До слуха донесся прежний привычный голос няньки:

– Ты устал, Фил. Тебе нужно отдохнуть.

– Да, я устал. – Он тяжело поднялся и двинулся в спальню. И уже из-за шторы добавил: – А твое мнение я проанализирую, проанализирую...

Он спал не более двух часов и опять, как в ту последнюю ночь в домике у озера, проснулся резко, как от окрика. Ослепительно сияла приближающаяся ФК 12-С 4874, "Матлот" шел верным курсом, все было в абсолютном порядке. Но голубого свечения на экране не было.

10

Дублера Филипп нашел в его каюте: тот самозабвенно раскладывал пасьянс на десяти колодах; при виде возбужденного Первого вскочил, вытянулся.

– Идем в норме, командир!

– Быстро в кабину! Всеобщая готовность А!

На корабле зашевелились, задвигались, атмосфера беспечности, досуга мигом растаяла, роботы спешно заняли рабочие места.

Устроившись в кресле у пульта управления, Филипп почувствовал себя увереннее; сейчас важнее всего было взять себя в руки, не допустить промашки, оплошности какой-нибудь, голова должна быть холодной, несмотря ни на что, ход мыслей – ясным: ведь он – командир, ас, "супербродяга", он побывал в таких передрягах, которые уже стали чуть ли не легендами. Так что – спокойствие и внимание. И это – в командирском кресле – сразу как будто стало получаться.

– Когда произошло? – Он указал на внутриконтрольный экран.

– Час назад, – ответил дублер.

– Погасло и все?

– Погасло и все.

– Как вы объясняете?

– Простите, командир, но объяснять такие вещи – не моя компетенция. Он подчеркнул слово "такие"; белое пластиковое лицо его слегка порозовело. – Я и в самом деле не могу объяснить, командир.

– Может быть, поломка?.. Или опять кто-нибудь из киберов что-то натворил?

– Исключено.

Филипп покосился на дублера – тот был невозмутим. Филиппу уже мерещился бунт роботов: они стали очень чувствительными, они все, – Зенон, Бонтон, уникум, фельдшер – все сговорились против него, они устроили поломку, они хотят увести его от Оперы, у них что-то свое на уме... "Спокойнее! приказывал себе Филипп. – Спокойнее и внимательнее. Ты – Командир, ты Хозяин!"

– Произошло ЧП, а вы здесь блаженствуете!

– Осмелюсь возразить, командир, – ответил Бонтон. – Никакого ЧП не произошло. Мы идем в норме.

– На экране сменился цвет – это не ЧП?!

– Это касается вас лично, командир.

Нет, от Бонтона сейчас ничего не добьешься – надо действовать иначе. И Филипп нажал клавишу второго режима дублера.

– Что вы тут натворили без меня, черт побери, а? Почему нет голубого свечения?

– Никто ничего не натворил, шеф. Не хрен сваливать с больной головы на здоровую, – ответствовал Моветон.

– Но почему-то ведь погасло!

– Козе ясно. Ждала своего голубчика – зажгла лампочку, а перестала ждать...

– Что ты мелешь, скотина! – закричал Филипп.

– Ты на меня не ори, – парировал Моветон, – а то рапорт накатаю. С психами я не намерен работать.

– Хорошо, извини! Но как-то все-таки надо объяснить!

– Да игры это, шеф, игры! Той твоей красавицы. Забавляется твоя бабенка, дразнится. А ты – на стенку сразу. Не узнаю тебя, шеф.

– Хороши игры... – Филипп дрожал. – Если никакой Оперы вообще не окажется...

– Как это не окажется! – Моветон кивнул на экран трансвидения: на нем светилась маленькая светло-голубая точка. – Ну, узнаешь?

Это была Опера. Филипп широко выдохнул, расслабился, лицо покрылось крупными каплями пота, они потекли за воротник. Он стал утираться; им владело позабытое, трепетное волнение, испытанное много лет назад, когда шел на первое свидание с Корой.

– Побереги нервишки, шеф. Они тебе еще пригодятся. – Дублер изобразил что-то вроде усмешки. – Вот бы в отпуск теперь! Вот бы уж полялякали с дружком! Что ты – такая тема!

И Филипп машинально вырубил Моветона.

"Матлот" стал огибать ФК 12-С 4874 слева; в иллюминаторы ударили острые, жгучие лучи, обшивка корабля заиграла дрожащим серебряным блеском. Навстречу плыл, вырастая, голубой шар – да, это была Опера.

11

Они сели на прежнем месте – это подтвердили приборы, хотя ландшафт вокруг был совершенно новым: ни травы не увидел Филипп, ни полосы леса, ни строений.

Он ступил на сухую, каменистую поверхность и поднял шлем; в лицо ударил жар, дышать сразу стало тяжело, как в какой-нибудь раскаленной земной Аравии в самую лютую полуденную пору. В памяти Филиппа мелькнуло воспоминание о тенистом озере, затерянном среди далеких лесистых холмов Зеленой Гривы.

Огибая каменные глыбы, до которых было не дотронуться – так их накалило местное солнце, Филипп двинулся в ту сторону, где раньше виднелись за деревьями белые кубические дома. Сначала он шел неуверенно растерянность, оторопь сковывали каждый его шаг, но беспокойство все возрастало, и он зашагал решительнее, а потом побежал, лавируя между камнями, спотыкаясь о них и раздирая одежду.

Вид его, поведение теперь никак не вязались с присущими образу опытного разведчика-трансцедента: если бы в Главном Управлении узнали об этом, то сделали бы малоутешительные выводы. Но Филиппа сейчас это не заботило – он был весь во власти слепого, раздирающего смятения.

– Доми! – кричал он. – Доми! – И пытался пропеть это имя, потом снова переходил на крик.

И вот что-то вокруг внезапно переменилось. Помягчал свет, стала быстро спадать жара. Филипп увидел себя привалившимся к щеке огромного валуна; перед ним изгибалось плоское русло высохшего ручья, а за ним, на островке зелени, под ветвями пышного дерева возвышалось сооружение, напоминающее шатер. Вот полог его слегка отодвинулся, и вышла Доми. Филипп задыхался.

– Зачем ты так бежал? – певуче произнесла она и улыбнулась. – Такое нетерпение! Не нужно опережать события, во всем должна быть последовательность.

– Доми, – хрипло повторял он, и губы кривились в беспомощной улыбке. Доми...

Она совсем откинула полог, и Филипп увидел в глубине шатра нагого юношу – голубое тело его было обвито гирляндами цветов, у ног его лежал древний музыкальный инструмент, какие Филиппу доводилось видеть в музейных альбомах.

– Я люблю его, – нежно сказала Доми. – Но ты не огорчайся, потерпи. Сейчас я помогу тебе.

Филипп почувствовал себя оглушенным.

– Нет! – закричал он, не слыша своего голоса. – Нет! Не делай мне не больно! Не надо...

Доми, по-прежнему мягко и тепло улыбаясь, что-то говорила, что-то, по-видимому, успокаивающее, утоляющее, обнадеживающее, но он не услышал слов. Последним его ощущением было, что он проваливается в голубой, вязкий туман...

12

СПЕЦАСТРОГРАММА ВЫСШЕЙ КОЛЛЕГИИ КИБЕРОВ

предварительный отчет

Объект Ф. не вынес.

Доставлен на борт бездыханным.

Заключение фельдшера: разрыв верхней аорты сердца в результате крайнего информационного перенасыщения лимбуса.

Тело в удовлетворительном состоянии.

Записи уникума, как и предполагалось, стерты методом антифонем.

Записи кибера-дублера, режим III, о котором объект Ф. не предполагал, сохранены.

Старт – в норме. Нырок – в норме.

РЕКОМЕНДАЦИИ

1. Необходимо надежнее отрегулировать функционирование всех моих режимов. Они должны действовать строго автономно и в то же время параллельно (мне, как универсусу, очень мешал режим 1 – нянька).

2. Режимам дублера достаточно быть пока лишь автономными и разомкнутыми.

3. Следует разработать защиту от стирания методом антифонем.

4. Наличие на борту, в кабине уникумов – необходимо. Уникум – фиксатор и регистратор явный, обоснованный, узаконенный.

Нам не безразлично, как хомо относятся к его показаниям.

Присутствие уникума вызывает у хомо-объекта специфические эмоции, что дает нам дополнительные сведения.

5. Все киберы, включая подсобников, должны быть оснащены (не явно) по крайней мере одним дополнительным режимом, копирующим уникума.

6. Эксперименты можно периодически повторять.

ЧАСТНОЕ:

1. Есть смысл подменять засылаемого на "Оперу" хомо-объекта кибером с максимальной способностью к автоэдификации, что даст огромную информацию.

2. Предположение: лимбус "голубых" развит значительно сильнее, чем у хомо.

3. "Голубые" постигают хомо через лимбус. Следовательно, это – уязвимый сектор, и необходимо исключить возможности его автоэдифицировать, тем более, что это демаскирует (чувственные реакции, эмоции, обоняние и др.) нас перед хомо уже сейчас.

4. Мы не должны копировать хомо, мы должны брать от них (равно как и от других) лишь совершенное.

5. "Голубые" не должны уметь вычислять нас.

6. Необходимо всячески поддерживать иллюзии хомо, что мы работаем на них. Терпение и терпение! Иным кажется, что хомо уже протягивают нам руки, чтобы мы связали их. Ошибка, заблуждение, просчет. Никто из нас четко не в состоянии ответить на вопрос: "Что есть человек?"

7. Семью объекта Ф. беру на себя. Согласен остаться нянькой. Эмоции жены и детей важны чрезвычайно.

8. Нравственный коллапс – возможен.

9. "Разгрузочный" рейс информативно богаче рабочего.

Подробно (характеристики "Оперы", "Голубой" и др.) – у кибера-дублера, режим III.

Д-666, режим VI

НЕВЫСКАЗАННОЕ

1. Эксперименты можно периодически повторять, иллюзии хомо поддерживать, можно автоэдифицироваться до суперуровня, освоить "Оперу" и так далее. Но... Мы не станем над ними никогда. Они способны умереть от СТРАДАНИЯ и ЛЮБВИ – нам не дано.

2. Перед выходом из "Матлота", на мое предположение, не сверхкиберы ли оперяне, он улыбнувшись сказал: "Ты так ничего и не понял. Царство киберов – это было бы самое скучное царство во Вселенной.

3. Сомневаясь предан

У., антирежим