Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №06 за 1960 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Человек мечтал о звездах
Г. Алиев из города Баку пишет: «В печати я встретил упоминание о том, что революционер-народоволец Кибальчич еще в 1881 году предложил использовать ракеты для космических полетов. Мне бы хотелось узнать об этом подробнее».
Узник оглядывает камеру. Под потолком прилепилось маленькое, забранное решеткой окно. В окне краешек луны. Даже ее холодный свет кажется узнику приветом свободы, жизни. Последние дни. Еще неделя – и эшафот.
Сколько планов остались невыполненными!
Все силы поглотила борьба. И вот теперь в его распоряжении осталось несколько дней, и надо успеть сделать то, на что не хватило всей жизни, надо успеть...
Прежде всего – этот летательный аппарат. У него давно родилась мысль: нельзя ли построить летательный аппарат, который мог бы унести человека далеко от Земли – к Луне, той Луне, что виднеется за окошком, к звездам.
Николай Кибальчич садится за стол и долго, напряженно вычисляет что-то на клочке бумаги, невидящим взором смотрит в темный провал окна.
Надзирателя разбирает острое любопытство. Вот уже два часа этот странный узник что-то пишет. Завещание? Письмо кому-нибудь? Тюремщик неслышно входит в камеру, заглядывает из-за спины узника на стол. Глаза его округляются. Чертеж какой-то машины... Уж не задумал ли узник с ее помощью упорхнуть на волю?
Кибальчич увлечен. Именно здесь, в одиночной камере, пришла уверенность, что летательный аппарат создать можно. Лишь бы хватило времени все продумать, рассчитать.
Кибальчич вздрагивает и вскакивает со стула: он только сейчас заметил надзирателя. Что, опять на допрос? Нет? Слава богу, ведь дорога каждая минута. Кибальчич задумчиво ходит по камере. Какая сила поднимет аппарат? Нужно найти, нужно заставить себя думать, если нет опыта. Как нет опыта? Кибальчич замирает.
А взрыв, взрыв пороха, пироксилина? Кто-кто, а уж он знает, что это за сила! Он изготовил мину, взрыв которой сбросил под откос царский поезд. Метательный снаряд, сконструированный им, убил Александра II. Да, порох, и ничто иное, должен двигать летательный аппарат, который устремится в небо. Но каким образом заставить пороховые газы отдавать энергию постепенно, продолжительное время?
В камере погасили свет, пришлось лечь. Голова устала, трудно сосредоточиться...
Ракета! Только ракета поднимет человека в космос!
Если спрессовать из пороха цилиндр и зажечь с одного конца, то огонь охватит его не сразу, а будет распространяться сравнительно медленно. Поместим цилиндр в стальной патрон без дна и проделаем в пороховой массе сквозной канал. Образующиеся при сгорании газы будут вытекать в одном направлении, в свободное отверстие. Возникнет реактивная сила. Ракета полетит.
Рассвет застает Кибальчича за работой. Теперь он спокоен, внутренне собран. Нет справочных таблиц: придется ограничиться описанием общей идеи. Если она верна, то найдутся люди, которые построят аппарат.
Несколько минут узник раздумывал над чертежом, который он набросал на бумаге, потом начал быстро писать:
«Вот схематическое описание моего прибора: в цилиндре А, имеющем в нижнем дне отверстие С, устанавливается по оси, ближе к верхнему дну, пороховая свечка К. Цилиндр А посредством стоек N, N прикреплен к средней части платформы Р, на которой должен стоять воздухоплаватель...»
Это главное, это идея. Техники поймут, усовершенствуют, придумают приборы для управления. Перо быстро, стремясь успеть за ускользающими мыслями, бегает по бумаге:
«Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти я пишу этот проект. Я верю в осуществление моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении.
Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными-специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству. Я спокойно встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью».
Процесс над революционерами-народовольцами, убившими Александра II, открылся 26 марта.
Подсудимых приводят, допрашивают, уводят. Зал, заполненный избранной публикой, просеянной сквозь жандармское сито, то затаенно молчит, то глухо рокочет. Сверкают эполеты, вицмундиры, звякают шашки конвоиров.
Вот и приговор. Желябов, Перовская, Михайлов, Кибальчич, Гельфман выслушивают его спокойно.
Адвокат говорит о Кибальчиче, что, когда он явился к заключенному, его поразило, что тот был занят делом, ничуть не касающимся настоящего процесса. Он был погружен в изыскание какого-то воздухоплавательного снаряда. Свои материалы об этом изобретении он передал начальству.
Кибальчич ждал ответа ученых. Ждал 28, 29, 30 марта. До казни осталось три дня. Ответа не было. Кибальчич не просил о помиловании, не подавал кассационных жалоб, а ждал решения экспертов. Он надеялся, что его аппарат откроет людям космические просторы.
...31 марта Кибальчич снова склонился к столу. Как легко разрабатывался проект и как трудно написать несколько строк его сиятельству министру внутренних дел!
«По распоряжению Вашего сиятельства, мой проект воздухоплавательного аппарата передан на рассмотрение технического комитета. Не можете ли, Ваше сиятельство,
сделать распоряжение о дозволении мне иметь свидание с кем-либо из членов комитета... не позже завтрашнего утра или, по крайней мере, получить письменный ответ экспертизы, рассматривавшей мой проект, тоже не позже завтрашнего дня...»
До завтрашнего и не позже. Если у экспертов есть сомнения, вопросы, нужно иметь хотя бы день-два, чтобы обдумать их и дать ответы. Как томительно тянется время, как гнетут неизвестность и одиночество!
Его сиятельство прочел прошение, позвонил, передал секретарю. В деле Кибальчича появилась еще одна бумажка, на которой стояло «Приобщить к делу от 1 марта». К ней был подшит конверт, в котором лежал проект. На нем той же рукой было написано: «Давать это на рассмотрение ученых теперь едва ли будет своевременно и может вызвать только неуместные толки».
Казнь Кибальчича состоялась 3 апреля 1881 года. Но идея замечательного ученого, идея полета человека в космос не погибла.
Прошло несколько лет, и ее снова выдвинул Циолковский.
А 4 октября 1957 года в СССР был произведен успешный запуск первого спутника Земли. За ним последовали другие советские спутники и лунники. Они проложили дорогу к межпланетным путешествиям, и наши современники – свидетели того, как освобожденный и сознательный труд нового, социалистического общества делает былью самые дерзновенные мечты человечества.
В. Прокофьев
День Ханоя
Ханой просыпается очень рано, когда улицы города хранят ночную прохладу, когда лучи солнца еще не расплавили мягких серых полутеней. Короткий тропический рассвет заполняется разноголосым шумом: задорные крики ребят, бегущих в школу, гудки автомобилей и звонки многочисленных велосипедов, на которых ханойцы ездят на работу.
«Солирующим» звуком в этот утренний концерт вступает сухой дробный перестук деревянных сандалий, похожий на щелканье кастаньет. Разносчицы выбирают место побойчее, чтобы разложить свой нехитрый товар, умещающийся в двух плоских корзинах, подвешенных к бамбуковому коромыслу.
И на углах улиц возникают импровизированные закусочные: в корзине вареный рис, на крышке корзины, сделанной в форме плоского блюда, – различные приправы, а в другой корзине – палочки и чашки для еды. То один, то другой прохожий присаживается возле корзин на корточки и с аппетитом завтракает.
Уличные парикмахеры пристраивают зеркальца к дереву или к стене. И вот уже их раскладные стулья готовы принять клиентов.
Начинается деловой день на фабриках и предприятиях, в аудиториях университета столицы Демократической Республики Вьетнам. В этом городе многие учатся, как, впрочем, и во всей стране. Под школьные помещения нередко используются храмы и пагоды, которых в Ханое немало. Парты стоят рядом с пестрыми статуями буддийских святых, а учитель, случается, оказывается бывшим священником этого же храма, окончившим курсы переквалификации.
Тем временем открываются двери множества лавок. Они служат одновременно и жильем для хозяев и мастерской, где изготовляется товар. Над обширнейшим центральным рынком Донг Суан, вокруг которого сложился около полутора тысяч лет назад сам город, висит неумолчный гул.
Здесь продаются щедрые дары вьетнамской земли, ее рек и моря. Рис, водяной шпинат, чесночный лук, бананы, плоды дынного дерева – папайи, ребристые карамболи – они похожи на зеленый болгарский перец,– рыба, креветки, осьминоги.
Спозаранку из ремесленных кварталов города доносится перезвон молотков о наковальни, стук ткацких станков, визг столярных пил.
Все выше поднимается над городом солнце, становится жарко. Хочется пить. Пожалуйста, к услугам прохожих прохладный ароматный сок сахарного тростника. В ящике тележки лежат нарезанные сочные стебли в два-три пальца толщиной. При помощи ручного пресса продавец выжимает сок в стакан.
Приближающийся полдень несет свои заботы хозяйкам. Продукты куплены, надо готовить обед. Женщины промывают рис, чистят овощи и рыбу. И вот уже с открытых очагов на заднем дворе дома ползет по улицам запах вареного риса, острых приправ.
В половине двенадцатого раздается пронзительный гудок сирены, возвещающий всему городу, что настал обеденный перерыв. Рабочие, служащие, студенты – все выкатывают из стоек велосипеды и отправляются по домам. Трамваи, «навьюченные» гроздями пустых корзин, везут крестьян от рынка к вокзалу.
Солнце клонится к закату. В этот час особенно хорошо клюет рыба. На берегах озер, которые так украшают Ханой, собираются любители рыбной ловли.
В самые жаркие часы предприятия и учреждения Ханоя не работают. Улицы города пустеют. Воцаряется тишина. Этот отдых – его здесь любят называть испанским словом «сиеста» – длится до 2 часов дня, после чего работа возобновляется до 5—6 часов.
А вечером все ханойцы снова на улицах. Особенно оживленно в центре, на набережной. Это главная, парадная улица Ханоя, опоясывающая озеро Возвращенного меча.
К семи часам вечера уже совсем темно. Над озерами проносятся тени летучих мышей. В кружевной листве пальм огоньки светлячков перемешиваются с далекими звездами. А на улицах – россыпь электрических огней.
Часам к десяти голоса улицы постепенно смолкают. Притихший город спит, только цикады безумолчно звенят в густых ветвях баньянов.
С. Арутюнов, А. Мухлинов
Фото авторов и А. Фельнагеля
Бен Бурман. В стороне от автострады
«В стороне от автострады» – так называется книга путевых записок современного американского писателя-очеркиста Бена Бурмана. В первой главе своей книги – «Речные люди» – Гурман описывает несколько дней, проведенных им на реке Миссури. Эта река протекает в самом центре Америки, почти на равном расстоянии от Тихого и Атлантического океанов. Автор хочет найти в США середины XX века ту Америку и тех американцев, о которых писали Марк Твен и Джек Лондон. Зарисовки Бурмана довольно бесхитростны. Он как бы говорит читателю: «Мое дело – записывать то, что я вижу и слышу, а вы уж сами делайте выводы».
Буксир «Франклин Д. Рузвельт», более известный речникам под именем «Бродячая Рози», медленно двигался вверх по темной Миссури, толкая длинную вереницу барж от Сент-Луиса к Омахе. Два больших прожектора, установленных на носу буксира, освещали воду перед нами, выхватывая из темноты то светлые метки буев, то уродливые коряги на берегу.
Внезапно где-то под баржами раздался грохот. Буксир накренился так сильно, что я чуть не упал на пол рубки. Слышно было, как корпус судна заскрежетал по песчаной отмели. «Рози» словно намертво встала посредине потока.
Лоцман, стоявший у руля, крепко выругался и рванул штурвал.
– Только вчера поставили буи. Глубина была двадцать футов, – проворчал он, – а сейчас что? Сейчас здесь так мелко, что пескарю нужно встать на голову, чтобы намочить жабры.
– Одно слово – Миссури. Худшая река в мире.
Это сказал из темноты смазливый молодой матрос по прозвищу «Младенец».
Лоцман заставил буксир развернуться.
– Когда крысы в Сент-Луисе узнают, что пароход должен идти по Миссури, они сбегают. У них больше понятия, чем у нас.
Младенец кивнул.
– Однажды я видел, как крысы сбежали с нашей посудины. Она так часто натыкалась на косы, спускаясь от Омахи, что когда мы остановились в Канзас-Сити, все наши крысы дружно устремились маршем на берег. Так и ушли в два ряда, как будто на параде четвертого июля.
«Рози» миновала, наконец, отмель.
Прожектора снова впились в лесистую мглу на берегу, причем лучи то и дело перекрещивались, как руки пианиста.
Обычно сдержанный, капитан сейчас был похож на акробата.
Он извивался у рулевого колеса, вынужденный ежесекундно менять курс. В его движениях не было ничего от той спокойной лени, которая отличает лоцманов Миссисипи. Те установят курс на мерцающий вдали маяк и дремлют, не считая часов. Яростное течение Миссури не позволяет ни на мгновение забывать о бдительности. Баржи снова скрипнули по дну. Буксир содрогнулся, но выдержал.
Круглолицый палубный матрос, которого все называли Толстяком, принес кофе.
– Капитан, – спросил он, – как скоро мы рассчитываем обернуться до Омахи и обратно? Меня в Сент-Луисе ждет девушка.
– Через две недели, если вода подымется. Если же воды не будет, придется следующей весной сеять пшеницу вокруг этих барж.
Младенец выглянул в окно.
– Кажется, идет вода. Но если это так, то из-за дождя течение будет таким быстрым, что нас разобьет на куски у мостов. Как «Миннесоту».
– Вот почему я и не вижу никакой пользы от этой реки, – сказал Толстяк. – Пусть иногда нам и удается подняться вверх. Но уж тогда наверняка застреваем при спуске. Вот оно что.
– Да, именно из-за спуска все лоцманы на Миссури умирают молодыми, – согласился Младенец.
.Час за часом мы плыли мимо берегов, заросших зелеными ивами и хлопчатником. Временами домик фермера врывался в зеленую монотонность леса; горластые дети провожали нас вдоль берега и отчаянно махали вслед.
Какой-то одинокий рыбак захватил пригоршню воды и жадно пил.
– Ничто не сравнится с водой реки Миссури, – прокомментировал эту сцену Толстяк. – Излечивает вас быстрее всякого доктора. В Уэйверли ребятишки схватили какую-то заразу, и доктора уже собирались прикрыть школы. И вот один из мальчуганов пошел искупаться в реке. Когда он вылез обратно, от его болячек не было и следа, Тогда все остальные поступили так же. Большие доктора в Сент-Луисе говорят: «Кто пьет воду Миссури, не умрет до восьмидесяти».
– Прекрасная вода, – согласился капитан Ред. – Но по-настоящему ее нельзя пить. Ее нужно есть ложкой. Как шоколадный пудинг.
Снова спустилась ночь. «Рози» осторожно продвигалась по реке от буя к бую, как будто участвовала в какой-то странной игре, где нужно дотрагиваться до предмета через определенные интервалы времени.
Внезапно капитан Ред почти остановил машину. Он беспокойно всматривался в темную реку.
– Что-то неладно впереди. Буи исчезли. Узкое место к тому же. И скалы. Разобьет корпус в черепки.
Младенец – он вставлял новый уголек в прожектор – сказал:
– Наверное, здешние фермеры поотрезали половину буев на свиные корыта. Ни из чего другого не сделаешь такого корыта, как из хорошего буя.
– Нам придется обращаться со скалами так, как мы это делали до того, как появились речные знаки. Мы просто будем их вынюхивать.
.Прошло несколько дней пути.
Как-то ночью зарево света впереди обозначило место, где находится город Джефферсон-Сити, столица штата Миссури. Вдоль берега вытянулся длинный двор тюрьмы.
На секунду луч прожектора коснулся каменной стены тюрьмы и зарешеченных окон. Хотя было уже давно за полночь, некоторые заключенные увидели его и салютовали нам, зажигая и гася свет в камерах, – трогательная попытка установить хоть какую-то связь с миром, от которого они были отвержены.
.Я отправился на ялике в приятный маленький городишко Бунвилл и возвратился с речным инспектором, который должен был сопровождать нас в дальнейшем пути.
Вскоре мы расстались с нашим капитаном и лоцманом. Владения капитана Реда не простирались дальше Канзас-Сити, и его забрал к себе встретивший нас буксир «Том Сойер» – родной брат «Рози».
Новые лоцманы – капитан Арчи Хау и капитан Барни – были отмечены шрамами многих лет работы в верховьях реки.
Капитан Арчи, высокий, ладно скроенный миссуриец, на первый взгляд выглядел чересчур важным, но на деле оказался одним из тех закоренелых остряков старой закваски, которые прославили свой родной штат.
– Река все мелеет, – заметил он, когда судно задело за дно в ту самую минуту, как он взял штурвал. – Дело плохо. Настолько плохо, что вчера мне пришлось заставить одну хозяйку вылить обратно в реку ведро воды. Она взяла его для стирки. Нам не избежать неприятностей, если вода не прибудет.
Речной инспектор подошел к рулям управления.
– Арчи, не вздумай вести судно по этим буям. Река сдвинула их с тех пор, как они были установлены. Считай черные буи за красные, а красные за черные. И не принимай во внимание белые флаги. Все изменилось, все.
Капитан повернул буксир в направлении, указанном инспектором. Секунду спустя под корпусом раздался знакомый треск, и тут же нашим нервам пришлось пережить еще одно зловещее испытание.
Инспектор вознегодовал.
– Сам вчера утром вымерял здесь фарватер. И дна не было.
Капитан Арчи дал задний ход:
– Только одно плохое место есть на Миссури (Существует много проектов обуздания Миссури. Один из них предусматривает создание специального Управления долины Миссури и проведение целого комплекса работ по развитию прилегающего района. «Создание Управления долины Миссури и его деятельность явились бы величайшим общественным мероприятием мирного времени в американской истории», – заявил американский писатель и географ Джозеф Кинси Говард.
Еще в 1944 году в конгресс был внесен законопроект, предусматривающий создание управления. Деньги на его осуществление возместились бы с лихвой: наводнение на Миссури в одном только 1947 году причинило убыток в 900 миллионов долларов, В районе, где, по свидетельству американского публициста Джона Гантера, «только 16 из 100 миссурийских фермеров могут включить у себя электрический свет», может быть построено несколько гидростанций.
Но законопроект после нескольких лет борьбы был отвергнут конгрессом. 167 электрических компаний, боясь падения цен на электричество, объединились в борьбе против законопроекта. (Прим. ред.)). То самое, что начинается у истока и кончается в устье.
Вышла кроваво-красная луна. Ее свет придал окружающим облакам совершенно зловещий вид. При свете луны я различил Толстяка, задумчиво уставившегося в темноту.
– Когда мы вернемся в Сент-Луис, капитан? Я хочу увидеть мою девушку.
– Если не прибудет вода, ты вернешься дряхлым стариком!
Впереди появился мост, мрачный и грозный. Капитан Арчи нацелил на него буксир, как опытный стрелок наводит ружье. «Рози» упрямо пробивалась под низким пролетом моста, в то время как сильное течение пыталось направить ее прямо на опору.
Я напряженно следил за этой борьбой, пока мы не миновали мост.
Капитан Арчи оглянулся назад.
– Брат гробовщика,– заметил он.
– Мост Сибли устроил «Миннесоте» прекрасные похороны, – сказал Толстяк.
Мы увидели останки «Миннесоты» на отмели, искореженный остов с таинственной рубкой, где, как утверждает легенда, теперь собираются мертвые капитаны; затем прошли под мостом Сибли, ужасом миссурийских речников. На мосту еще были заметны глубокие рубцы в том месте, где «Миннесота» ударилась об опору.
Возле землечерпалки, стоявшей поодаль, несколько яликов искали тело матроса, упавшего за борт.
– Если бы я получил десять долларов за каждого матроса, чье тело уплыло вниз по реке, Джон Д. Рокфеллер снял бы передо мной шляпу, – заметил Толстяк.
Показался небольшой городок Майами, известный тем, что в прежние годы местный суд давал развод паре, которую он же сам ранее напутствовал в жизнь при помощи довольно оригинального метода – судья читал текст брачной церемонии наоборот.
.Когда я проснулся на заре следующего дня, мы были пришвартованы к пристани Канзас-Сити.
Команду на берег не отпустили: стоимость рейса была слишком велика, чтобы прохлаждаться. Мы отцепили часть барж и поспешили с остальными к Омахе.
.Теперь мы плыли по необитаемой реке. Вокруг нас не было ничего, кроме густой коричневой воды.
В полдень буксир приблизился к скалистому утесу, у подножия которого кипела вода. Не успели мы опомниться, как буксир закружило и потянуло прямо в водоворот.
Капитан Арчи быстро дал задний ход. Но с тех пор как я появился на борту, машины почему-то стало часто заедать. И на этот раз они отказывались повиноваться. Мы неуклонно приближались к скале. И лишь в самую последнюю секунду, когда столкновение казалось неизбежным, лопасти неохотно заработали. Судно справилось с течением, и мы вышли в широкий плес.
– Чуть-чуть, – заметил я.
Капитан Арчи окинул Меня странным взглядом.
– Если это называется «чуть-чуть», что же вы скажете на обратном пути?
В Омаху мы прибыли перед самым полуднем. О близости города сначала сообщили гудки локомотивов и рыки массивных грузовиков. Затем потянулись унылые ряды складов. И, наконец, открылся сам город, который напомнил мне Канзас-Сити величественными храмами элеваторов.
Мы забрали баржи с зерном и в тот же день отправились в обратный путь.
.Мы быстро шли вниз по реке. Шумели волны, звонко разбиваясь о корпус судна. В рубке я узнал, что буксир идет со скоростью шестнадцать миль в час. Только вчера мы тащились мимо этих же берегов, делая в час от силы две с половиной мили.
Капитан Барни, спокойный, философски настроенный партнер капитана Арчи, стоял у штурвала. Он изучал далекие тучи, громоздившиеся у горизонта. Тучи напоминали рулоны черного вельветового ковра.
– Мы летим, – сказал Барни. – И похоже на то, что будем лететь еще быстрее. В Омахе поговаривали о торнадо. Кто-то уже имеет с ним дело.
Ливень нагнал нас в полдень. Около Литл-Немахи в реку с берега срывался бурлящий поток. Он был настолько стремителен, что почти перегородил течение. Когда мы врезались в него, судно накренилось, вздохнуло, но тут же выпрямилось и понеслось еще быстрее.
Капитан Арчи, вставший на вахту, пожирал счастливыми глазами картину разбушевавшейся стихии.
Река стала черной от массы плывущих бревен. Они то и дело сталкивались с буксиром. Речники дали им странное прозвище – «винтовой инспектор». Такие бревна могут сломать лопасти винта и надолго вывести судно из строя.
Дождь кончился. Но наш безудержный бег не замедлился, и мы стремительно пронеслись мимо Руло, Сент-Джозефа, Атчисона.
Показавшаяся вдали землечерпалка напомнила о близости мостов. Она стояла на якоре у самого берега рядом с маленьким буксиром, который тратил все свои силы на борьбу с течением. Лоцман буксира, увидев наше приближение, впал в панику. Как ни старался он справиться с рулевым колесом, оно упорно не желало повиноваться. Вместо того чтобы отойти в сторону, суденышко беспомощно трепыхалось прямо на нашем пути. Для нас свернуть в сторону было уже невозможно. Столкновение стало неизбежным.
Между буксирчиком и землечерпалкой оставался проход как раз в ширину нашего судна. Капитан Барни, снова вставший у штурвала, решил испытать эту единственную возможность и направил судно прямо в проход. Увидев это, рабочие с землечерпалки опрометью бросились на берег. «Рози» с ходу вошла в узкую щель. Ее борта почти соприкасались с буксиром и землечерпалкой. Если бы в зазоры, оставшиеся с каждой стороны, кто-нибудь решил просунуть спичку, она бы вспыхнула, разогретая трением. Капитан Барни улыбнулся, услышав мой облегченный вздох.
– Вот это действительно настоящий миссурийский вальс, – сказал он.
Впереди показался железнодорожный мост. Он не был разведен. Капитан Барни дал длинный свисток, предупреждая дежурного на мосту о нашем подходе. Никакого эффекта. Мост быстро приближался, но в будке дежурного было по-прежнему тихо.
Барни побледнел от ярости. Он еще раз гневно рванул сирену.
– Эти мостовщики могут взбесить кого угодно. Тут за одним мостом наблюдает человек, который увлекается джазом. Он, видите ли, играет по вечерам в местном оркестре. Так нам однажды пришлось всей командой идти на танцы, чтобы вытащить его оттуда.
Течение упорно несло нас к мосту. Капитан Барни направил буксир к берегу и с трудом удерживал его.
Наконец дежурный появился и развел мост. Освобожденное судно радостно рванулось в поток.
И снова города и поселки понеслись мимо нас. Путешествие, совсем недавно потребовавшее многих дней, теперь измерялось часами.
Были еще мосты, и были мели. Каждую четверть часа Миссури подносила нам новый подарок. Внутри судна то и дело с грохотом падали какие-то предметы. Ночью мне не раз приходилось использовать всю свою ловкость, чтобы удержаться на койке. Утром миновали Канзас-Сити.
Капитан Арчи, стоявший у штурвала, весело наблюдал за убегавшим берегом.
– Побьем все рекорды. Считай, прибавка у нас в кармане.
Через полчаса я заметил, что течение начинает слабеть. Оно исчезало на глазах. Вместо него повсюду выглянули огромные отмели.
Когда я вернулся в рубку, лицо у Арчи было мрачным.
– К черту прибавку, – сказал он.
На другой день мы то и дело садились на мель. Толчки следовали один за другим, как во время хорошего землетрясения. Ходить по трапу стало опасно. А вокруг нас все было исполнено безмятежности. Стая пеликанов, прилетевших с залива, долго следовала за нами. Из леса на берег вышел олень и спокойно рассматривал нашу процессию. Кажется, ему было скучно.
К вечеру появились признаки близости Сент-Луиса. Все чаще на берегах попадались группы пестро одетых людей, раскинувших лагеря пикников. На реке появились гоночные лодки.
– Встанем в док Сент-Луиса через два часа, – сказал Арчи.
В тот же момент раздался страшный скрежет, заставивший нас содрогнуться. Судно покачнулось, вздрогнуло и остановилось.
Капитан Арчи выругался и выключил машину. Матрос, прибежавший снизу, сказал:
– Влипли здорово, сидим как в бетоне.
Коварная Миссури подставила нам ножку в последний момент. Я подумал о всех судах, которые порой неделями сидят в плену у Миссури, тщетно дожидаясь подъема воды. Кто знает, как долго суждено простоять нам.
Капитан Арчи стал действовать. Прежде всего нужно было установить силы противника. Два матроса, взяв шесты, принялись измерять глубину. На Миссури не принято мерить саженями.
Поэтому здесь не услышишь криков: «марк твен» (Термин для обозначения глубины фарватера, равной двум морским саженям. Американский писатель Марк Твен (Сэмюэл Клеменс), который в молодости работал лоцманом на Миссисипи, сделал этот термин своим псевдонимом.) . На Миссури пользуются другими мерами – футами и даже дюймами. Меньшая точность может привести к неприятностям.
– Пять футов! – пронзительно
закричал матрос с правого борта.
Его голос добежал до берега и рассыпался эхом.
– Пять с половиной, – нараспев отозвался левый борт.
– Четыре с половиной, – утверждал правый.
– Семь, – возражал левый.
Они шли от кормы к носу, разыгрывая свой странный дуэт, а капитан Арчи стоял не шевелясь, наблюдая, прислушиваясь.
Он был похож на доктора, ставящего последний диагноз перед серьезной операцией.
Матросы закончили свой обход. Арчи подошел к штурвалу. Он дал сначала «полный вперед», потом потянул судно назад, затем попытался направить его влево, и снова вперед, и тут же резко назад, и вправо, и так без конца. Массивные баржи, наконец, ожили. Арчи воспользовался этим, и скоро наш буксир метался между берегами, как гигантский маятник. Мы застревали снова, и капитан опять начинал вести борьбу. Пока он работал, на нас откуда-то обрушились полчища комаров и москитов. Казалось, что они понимают безвыходное положение буксира. Так акулы и другие хищники моря чувствуют беспомощность терпящего бедствие корабля.
Снова и снова буксир трогался с места и снова и снова застревал.
Внезапно какой-то новый шум донесся из-под днища, и с ним пришло чувство облегчения.
Капитан Арчи вытер потное лицо.
– Мы свободны, – сказал он.
Он повел буксир вперед медленно, осторожно выбирая путь, как выбирает его медведь, пробираясь через предательское болото.
Далеко впереди я увидел пляску прожекторов. Это были огни огромных буксиров с Миссисипи. Едкие запахи химических заводов Сент-Луиса разнеслись над водой.
Капитан Арчи дал три долгих свистка, предупреждая о входе в Миссисипи. На его осунувшемся лице заиграла улыбка.
– Самое быстрое плавание к Омахе за долгое время, – сказал он. – Мы опередили воздушную почту.
Ниже по течению Миссисипи я мог разглядеть огни Сент-Луиса, города, который долгое время был отправным пунктом колонистов, уходивших на Запад. Я посмотрел на огни отелей, в которых когда-то останавливался, и подумал о том, что, наверное, никто из обитателей этих отелей не знает, что и сейчас, совсем рядом с ними, на реке Миссури, живут и трудятся люди, которые ни храбростью, ни упорством не уступают своим далеким предкам.
Перевод А. Ефремова
Рисунки А. Голяховской