Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №10 за 1976 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Любознательность Пембы была безгранична. Он и сам писал книги, в основном для детей, и сам же иллюстрировал их прелестными рисунками в классическом тибетском стиле.
Пемба стал незаменимым гидом по Ло Мантангу. Красивый, улыбающийся, с готовой шуткой на устах, он дружил практически со всеми; через него и я познакомился с большинством семейств мустангской столицы. Сделать это оказалось нетрудно, поскольку в черте города проживало лишь 152 семьи. Считая дедушек и внуков, дальних и близких родственников, а иногда и слуг, общая численность населения Ло Мантанга составляет тысячу человек.
В королевстве Ло нет ни магазинов, ни лавок. Одежда и остальное делается на дому; но знать гоняется за шикарными вещами, привозимыми из заграничных краев, и юные щеголи меняются ими друг с другом. Это относится не только к гардеробу. Ввиду отсутствия постоянных рынков в ходу обмен и перекупка серебряных чашек, медных котелков и прочей утвари. Вспомним, что в средневековой Европе ножи ввозили из Толедо или Шеффилда, фарфор – из Саксонии, шелк – из Китая, а стекло – из Венеции. И естественно, привезенная за тридевять земель дорогая вещь ручной работы становится еще дороже. Я был потрясен, узнав, сколько Пемба платит за свои одежды. Лучшие тибетские сапоги, объяснил он, шьют в Калимпонге; серебряные чашки и украшения делают непальские умельцы. Каждый район славится чем-то своим.
Не меньшим спросом пользуются книги – за ними гоняются, их обменивают. Большинство продукции печатается за много-много километров от Ло. Они редки и стоят дорого. Чтобы достать книгу по сходной цене, жители Ло Мантанга покупают в Бутане кипы коричневой бумаги и обходят пешком монастыри, где есть деревянные матрицы, заказывая, таким образом, печатную книгу на собственной бумаге. Пемба посвятил меня во все секреты и маленькие хитрости местной коммерции.
Когда улегся ажиотаж первых дней, я приступил к систематической работе. Первым делом с помощью Пембы я вычертил планкарту Ло Мантанга. Это оказалось не так просто сделать: все улицы заканчиваются тупиками, упираясь в городские стены; сплошь и рядом они ныряют под дома. Как обозначить темные туннели, к тому же поворачивавшие под прямым углом? Я сам, выходя на свет, не мог сориентироваться.
Блуждая с карандашом и картоном по уличкам Ло Мантанга, я вскоре стал местной достопримечательностью. Первое время за мной ходила толпа, заглядывая через плечо в «рисунок».
В конце концов план начал принимать законченные очертания. Ло Мантанг представляет собой правильный прямоугольник со сторонами около 300 на 150 метров. В городе насчитывалось 120 домов, склеившихся друг с другом.
Улицы не превышают двух метров в ширину, зато площади широкие. Пемба объяснил, что Ло Мантанг разбит на четыре квартала. Самым шикарным, естественно, считается тот, где расположен королевский дворец, – возле городских ворот; там же находится и главная площадь, где я видел церемонию изгнания демонов. Трехэтажные дома аристократии (общим счетом двенадцать) рассыпаны по всему городу; квартал бедняков лепится рядом с так называемым «новым» монастырем.
В Ло Ма нтанге жило на положении париев двадцать семей племени гара. Дело в том, что гара из поколения в поколение – кузнецы, а это занятие считается «нечистым» по буддийской традиции, ибо они делают орудия убийства. Подобный остракизм в Мустанге – исключение, потому что здесь не знают кастовой системы. За исключением гара, остальные жители Ло Мантанга тесно связаны между собой, как и подобает обитателям города-крепости.
По западным меркам Ло Мантанг не заслужил бы права именоваться городом. Но здесь это столица целой области, разбитой, в свою очередь, на районы; центр тысячелетних традиций и обычаев, стертых в других местах тибетского мира китайской оккупацией.
Мы с Пембой часто вели разговоры об обычаях страны Ло и о царящих здесь нравах.
Я спросил у Пембы, как здесь ухаживают за девушками, что предшествует свадьбе? На улицах я обратил внимание, что девушки обычно ходят стайками или собираются кружком и поют. А парни, отнюдь не проявляющие в остальном застенчивости, никогда к ним не подходят. Бывает, правда, что они отпустят в их сторону какую-нибудь шутку. Ответом, естественно, бывает взрыв хохота. Но внешние контакты, похоже, сводились к минимуму.
Пемба рассказал, как молодой человек выбирает себе невесту. Вначале он встречается тайком со своей избранницей, как это делается во всем мире. Идеальным брачным возрастом считается в Мустанге двадцать два года для парня и примерно двадцать лет для девушки. Ритуал ухаживаний заканчивается тем, что ночью жених начинает стучать в окошко своей суженой и тихо просит: «Впусти меня!» Девушка бросается к двери и кричит что есть мочи: «Убирайся! Убирайся! Я тебе ни за что не открою!» Мустангский Ромео продолжает проситься. Девушка, не щадя горла, отказывает: «Убирайся прочь!»
Если она действительно не любит этого парня или по каким-то причинам не может выйти за него замуж, она в самом деле не открывает. Но если между ними любовь и она хочет стать женой парня, то в конце концов впускает его в дом.
Весь смысл громкой кутерьмы в том, чтобы поставить в известность отца. Если тот противится браку – как правило, он прекрасно знает претендента, ибо Ло Мантанг все же маленький город, – отец спускается к двери и прогоняет незадачливого жениха. Но если он слышит дочернино «Убирайся!» и остается у себя, это следует понимать как родительское благословение. Суженый тайком – официально «тайком», потому что крики, бывает, поднимают всю улицу, – проникает к возлюбленной. Затем, говоря словами Пембы, «парень идет к своему отцу и говорит: «Мне нравится дочь такого-то. Мы были вместе и хотим пожениться».
Тем же вечером отец жениха отправляется в дом родителей невесты с бутылкой чанга и церемонно объявляет им, что его сын хочет жениться на их дочери.
Отец невесты по ритуалу отвечает: «У моей дочери много претендентов». Это говорится во всех случаях. И добавляет: «Но если она пожелает, я препятствовать не буду».
Вечером он спрашивает у дочери, согласна ли та выйти замуж. Дочери положено сделать вид, что ей очень-очень стыдно. Но если она закрывает лицо и ничего не говорит, это означает «да».
Начиная с этого дня молодой человек поселяется в доме невесты. Мне это показалось особенно удивительным, потому что официальная свадьба устраивается лишь полгода, а то и год спустя! Точную дату по просьбе отца жениха назначает лама.
Мне, к сожалению, не довелось присутствовать на свадьбе в Мустанге, а это, надо думать, красочное зрелище. Но Пемба подробнейшим образом описал мне церемонию.
Крестьяне в Мустанге группируются по семьям, у каждой семьи свой ранг в зависимости от величины налога, который они уплачивают королю натурой. Некоторые семьи обязаны в случае необходимости выставить солдат, другие – выделить лошадей для королевского багажа, третьи – разносить его послания во все концы королевства. Самые бедные семьи обязаны поставить определенное количество дров или следить за сохранностью четырех королевских дворцов. Есть и такие семьи, что должны просто молиться за монарха.
По всем критериям Мустанг – бедная страна, пригодных земель в гималайском высокогорье мало. По этой причине женатый сын не может отделиться. Работать на чужих наделах бессмысленно, ибо обрести землю он все равно не сможет. Из этого положения семья находит следующий выход.
Если у человека три сына, он передает по наследству все имущество – дом и надел – старшему; второй сын идет в монахи; младший живет со своим старшим братом либо поступает на королевскую службу.
Множество молодых людей делят со старшими братьями не только кров, но и жену; у женщины бывает по два, три, а то и четыре супруга – родных братьев, ведущих одно хозяйство. Многомужество вызвано исключительно экономической необходимостью – сохранить в неприкосновенности земельный надел. Подобные браки никогда не заключаются без согласия сторон. Когда старший сын и наследник намеревается жениться, он консультируется перед этим с младшими братьями и невестой.
Полиандрия наделяет женщину большим престижем. Ее роль хозяйки в доме никем не оспаривается. При полиандрии практически не бывает вдов. Хлеб насущный, естественно, легче заработать, когда в семье не один муж, а два или три, поэтому достаток в таких семьях выше. А такие чувства, как братская любовь, очень развиты в стране Ло.
Внешне поведение супругов очень сдержанно. Редко можно увидеть, чтобы муж целовал жену на людях. Вообще, любовь и ненависть не выражают публично.
Зато дети окружены поразительной любовью. Я не видел ни в одной стране, чтобы к детям относились с таким вниманием и лаской, вне зависимости, свои ли это дети или чужие. На взгляд европейца, малыши могут показаться неухоженными, «замурзанными». Но в действительности детская смертность в Мустанге невысока. Это объясняется «естественным отбором» и климатом, не способствующим распространению микробов. Я не видел, чтобы дети чихали или кашляли, бегая босиком по холодной земле. Никто не кричит на них, им предоставлена полная свобода.
Лоба обожают детей, берут их с собой повсюду – и в поле, и в путешествие. А уж на любом празднике или церемонии детей всегда полным-полно. Их можно видеть даже на общественных собраниях рядом с высокими могучими отцами.
Есть случаи, когда ребенку оказывают особые знаки внимания,– например, если оракул предсказывает, что из него вырастет великий лама. Согласно верованию тантристского буддизма, когда умирает знаменитый лама или святой, его воплощения ищут в ком-нибудь из новорожденных. Именно так «находят» далай-ламу и настоятелей больших монастырей. Какая же мать не мечтает, чтобы в ее сыне обнаружили знаки будущего мудреца!
Окончание следует Мишель Пессель
Перевел с французского М. Беленький
Где исчезает Ак-кая
Сухая земля с россыпью оглаженных камней. Белесое небо, желто-красные склоны и коричневые камни, покрытые сверху крепкой и блестящей коркой пустынного загара. Если пнуть ногой такой камень, он перевернется, обнажая серое «брюхо». Наверно, весь наш маршрут можно проследить по цепочке этих перевертышей.
Третий день мы с Ахмедом прокладываем на карте тоненькую нитку маршрута от лесистых окраин Курайской степи через горы к устью Ак-каи. В начале алтайской весны, когда быстро тают худосочные снега в степи, по ее руслу скачет бурный поток, но силы ему хватает на две-три недели. А затем жизнь в неширокой плоской долине замирает, и колючие ветры нещадно треплют чахлые кустики, не дающие ни зелени, ни тени. Вот эта еще мало обследованная долина и была нашей целью: мы искали ртуть.
Когда-то по склону лесистого хребта прошел верховой пал и оставил выгоревшие поляны с серыми сухими стволами, куртинами лилового кипрея и непролазными зарослями колючей малины. Зверье протоптало свои пути-дороги, кой-где помеченные пометом и отпечатками копыт. Мы всецело доверяли звериным тропам. Вот только клочья густой светлой шерсти, застрявшие в нижних сучьях кедров, нас беспокоили. Что за зверь такой?
– Послушай, он совсем голый останется, – удивлялся Ахмед.
Всего полгода назад Ахмед вместе с товарищем, тоже молодым геологом, приехал в Горный Алтай из Азербайджана и попал в стылую зиму. Товарищ Ахмеда сник. Он как-то без интереса делал свою работу, а все свободное время сидел, ссутулясь, у печки и молча смотрел на огонь. А Ахмед ничего. Он тоже скучал, вспоминал Баку, изъяснялся на смешном русском, но жил... Шел с охотой в маршруты и даже начал поговаривать об оставленной невесте.
– Вот получу комнату – привезу...
Весь следующий день, сложив рюкзаки на берегу еще журчащей Ак-каи, мы бродили по россыпям и распадкам и пугали стуком молотков пищух и рогатых, мохнатых зверей, которые убегали на полсотни шагов и с подозрением смотрели на нас, отставив лошадиный хвост. Это были яки, или, как их тут называли, сарлыки – полудикие существа, запущенные сюда с ранней весны и на все лето. Длинная мохнатая бахрома болталась у них на животе, словно юбка, позволяя лежать на снежных завалах, где было меньше оводов и гнуса. Так вот чья шерсть висела на сучьях!
На перевале мы не нашли ни алых зерен ртутоносной киновари, ни измененных горячими водами серпентинитов, и новое утро застало нас бредущими вниз по выгоревшим склонам в сторону лиловой Чуйской пустыни, почему-то именуемой степью. За эти дни мы с Ахмедом уже переговорили обо всем и пошли по второму кругу, поглядывая на дальнюю темную полоску. Там текла Чуя, и на ее берегах были лагерь, вода и тень.
Мы спустились в пологий сухой распадок, бросили на горячую землю выгоревшие брезентухи и долго, лежа, рассматривали в лупы горсти сухого песка – не блеснет ли красная искра киновари...
– Ну и жара... – сказал Ахмед. – Африка...
– А раньше и в Сахаре вода была, – буркнул я, и мы пошли дальше по плоской междуречной равнине, согнувшись под рюкзаками и переворачивая загоревшие камни длинными ручками молотков. Впрочем, никаких рек поблизости не было, и я записал в полевой книжке, что ,правильнее было бы называть эти места поверхностями выравнивания...
– И люди жили? – не унимался Ахмед, обдумывая мои слова о Сахаре.
– Жили, – ответил я сухими губами. – Там и рисунки есть на скалах. Кстати, пойдите посмотрите на киноварь вон те скалы...
Ахмед сбросил рюкзак и не спеша пошел к развалу крупных черных глыб. Я тоже скинул рюкзак и стал доставать полевую книжку...
– Алексей Борисович!!!
На плоских гранях черных камней отчетливо были видны... рисунки. Мы забыли про жару и манящий лагерь – зарисовали, сфотографировали и даже сняли копии рисунков, покрыв их калькой и протерев графитовым порошком. Не берусь судить о породе изображенных зверей с прямыми и закрученными рогами. Одни похожи на козлов, другие – на зайцев с торчащими ушами. Кто и когда высекал эти рисунки? Почему они оказались в пустыне, вдали от дорог и жилых мест? Может быть, как и в Африке, они говорят о более влажном климате прошедших времен? Ведь назван же поселок, лежащий в середине этой Чуйской степи-пустыни, – Кош-Агач, что в переводе значит «прощай, лес». Может, и тут, на склонах Чаган-Усуна, был лес и были звери? Кажется, никто из историков в этих местах не был, возможно, что здесь найдутся и другие рисунки. Поискать бы...
Знакомые геологи недавно передавали, что Ахмед прижился на Алтае. Стал начальником партии и ищет ртуть где-то на склонах Белухи.
А. Русанов, геолог
Спасение пришло c берега
В Хабаровске наш корреспондент познакомился с инженером Управления гражданской авиации Владимиром Федоровичем Даниленко. В течение ряда лет Даниленко собирает документальные истории из жизни летчиков Дальнего Востока и Приморья. Одну из таких историй мы предлагаем вниманию читателей.
Два вертолета уходили в непогоду к мысу Пиратков, где терпела бедствие японская рыболовная шхуна «Таито-Мару 23». Один вертолет пилотировал Юрий Федорович Наумов, другой – Юрий Федорович Еремин. Еремин вылетел первым по кратчайшему маршруту, вдоль восточного берега Камчатского полуострова. Погода по трассе была скверной. Шквальный ветер стрелял с моря снежными зарядами, трепал Ми-4 сверху, снизу, с боков. Боясь потерять ориентировку, опасаясь столкновения с высотными препятствиями, Еремин дважды садился, выжидая, когда пройдет снежный заряд и небо немного приоткроется... Иногда казалось, что машине так и не пробиться к морю и пилот вынужден будет вернуться на базу.
Узнав из радиограммы Еремина о состоянии погоды по трассе, Наумов изменяет маршрут, пересекает хребет Прибрежный и летит к мысу не с северо-востока, а с юго-запада, по долине. К месту катастрофы вертолеты прилетели одновременно.
...Заканчивались третьи сутки, как шхуна сидела на рифах. На поверхности моря виднелись только нос шхуны, рубка и мачта. Помочь товарищам пытались японские рыбаки с других кораблей. Подошел к месту катастрофы и советский спасатель. Но и он, видимо, из-за подводных камней не мог приблизиться и стоял в стороне от шхуны.
Облетая место катастрофы, вертолетчики заметили на мачте человека, призывно махавшего куском материи. Увидели, но не решились снимать. Сделав два круга, вертолеты улетели. Приземлившись на песчаной косе в нескольких километрах от места катастрофы, пилоты обсуждали план спасения. Вертолетчики понимали, что есть только один выход: снять людей, используя веревочную лестницу. Но и это не гарантировало успеха: висеть над полузатопленным кораблем, вокруг которого беснуется океан, дело, казалось, немыслимое.
Трассу с берега к месту бедствия прокладывал Наумов. Подлетев к шхуне, он пошел на снижение. Командир держал вертолет над баком шхуны под упругими ударами разгулявшегося ветра. Он держал вертолет на последней черте высоты, точно над тем местом, где должна была спуститься веревочная лестница и два звена ее лечь на палубу.
Когда державшийся на мачте японец стал подниматься по лестнице, Владислав Буравель, бортмеханик, уперся ладонью левой руки в холодную обшивку фюзеляжа и ждал момента, чтобы протянуть руку помощи.
Первого снятого со шхуны японского рыбака доставили на берег. Почувствовав под ногами твердую почву, японец упал, обнял землю, потом неожиданно вскочил, горячо и искренне стал пожимать руки пилотам, беспрестанно кланялся и что-то быстро-быстро говорил, показывая в сторону моря.
Пока экипаж Еремина, следуя по маршруту, проложенному Наумовым, выполнял второй рейс, авиаторы вели переговоры с японцем, уточняя обстановку на судне. В ход были пущены все известные способы общения между людьми: слово, мимика, жесты. Слышались английские, немецкие, японские, русские слова. Но, пожалуй, главным языком был язык жестов. Пилотам хотелось знать, сколько человек находится на судне, каково их состояние, смогут ли все они воспользоваться лестницей и подняться на борт вертолета.
Японец начертил на снегу двадцать три черточки. Зачеркнул четыре из них. Он долго говорил, часто употребляя слова: капитан, Асача, бот. Пилоты поняли, что капитан и с ним три человека отправились на боте в бухту Асача за помощью и не вернулись. Поняли также, что один рыбак не выдержал испытаний, выпавших на его долю, и скончался на руках товарищей.
Надо было иметь большое мужество, чтобы в двенадцатибалльный шторм на утлой лодчонке отправиться в рискованное плавание. Хотя берег и был рядом, но на протяжении многих сотен метров он обрывался отвесной гранитной стеной, на которую обрушивался кипящий океан. Капитан и его спутники были смелыми людьми. Такой вывод сделали летчики. Уже после окончания спасательных работ вертолетчики тщательно обследовали побережье, пытаясь найти рыбаков или хотя бы остатки бота. Но поиски оказались безуспешными...
Третьим рейсом сняли двоих. Сказать «сняли двоих» легко и просто, а на деле...
За трое суток пребывания в холодной воде люди ослабли. Жизнь в них поддерживала только надежда на спасение и великое желание жить. Чтобы подняться по лестнице в вертолет, сил не было. И Слава Буравель, спустившись по веревочной лестнице на палубу, показывает, как надо закрепляться на лестнице, чтоб удержаться во время полета над морем, уточняет, когда надо покинуть рубку, чтобы добежать до лестницы и закрепиться в отпущенные морем секунды между накатами волн. Ослабевшие, с негнущимися руками и ногами, в мокрой, схватившейся ледяной коркой одежде люди преодолевают расстояние в 12 метров, которые отделяют рубку от лестницы, на пределе человеческих возможностей.
Подвергая жизнь экипажа величайшей опасности, вертолет вновь и вновь прицеливался, чтобы положить звенья лестницы как можно ближе к людям. Сильный ветер раскачивал лестницу, которая могла каждую секунду зацепиться за поручни или за любой выступ на корабле. Надо быть мастером своего дела, чтобы держать вертолет на висении при скорости ветра, когда законом запрещаются полеты. Сделать это может человек, который чувствует вертолет не только руками, но и всем своим существом.
После очередного наката волны вертолетчики снова и снова клали на палубу два-три звена лестницы, а люди по одиночке спешили – до наката волны, до отрыва трапа от палубы – дойти и закрепиться.
Когда на шхуне осталось пять человек и среди них двое больных, технологию спасения пришлось изменить. Ослабевший не мог успеть сам подойти к лестнице. И его вынесли, положили у поручней. Уцепившись за поручни, японец остался на палубе один. Если удержится, выдержит удар волны – будет спасен, не выдержит... Это понимали не только рыбаки, но и вертолетчики. Рыбак удержался. Как только ушла волна, два звена веревочной лестницы лежали уже на палубе. Расчет был прост: находившийся на палубе человек успеет доползти до лестницы, закрепиться, вертолетчики оторвут его от палубы до наката волны. Но этого не произошло. Набежавшая волна подхватила лестницу, и вертолетчики едва успели подняться. Спустили вторично, и опять напрасно. Тогда, снизившись ниже предела безопасной высоты, вертолетчики положили лестницу на человека. Японец просунул ноги между звеньями, ухватился руками. Каждое его движение казалось сверхмедленным. В душе вертолетчики торопили: «Скорей, скорей...» В момент, когда вторая рука японца ухватилась за лестницу, бортмеханик закричал что есть силы: «Юра, давай вверх!»
Но было поздно. Очередной вал набросился на шхуну и, скатываясь, потащил лестницу с человеком. Последние звенья ее захлестнуло за поручни. Медленно поднимавшийся вертолет вдруг на долю секунды замер. Ужас охватил людей. Сейчас случится непоправимое. Но тут одна фала лестницы оборвалась, натяжение ослабло, образовавшийся узел распутался, и вертолет стремительно пошел вверх.
– Кровь отхлынула от лица, когда я почувствовал, что вертолет стал набирать высоту, – вспоминает Юрий Наумов. – Мы полагали, что лестница распуталась, и внизу все в порядке. И вдруг бортмеханик докладывает: «Лестница оборвалась!» Я еще не успел осознать случившегося, как вновь услышал голос бортмеханика: «На одном конце держится». На душе немного отлегло, но... Лететь над морем было рискованно. У человека может не хватить сил удержаться те несколько минут, пока мы будем над водой.
И командир принял решение – лететь к берегу по кратчайшему пути – к скале. В конкретной обстановке риск был велик. Вертолет приблизился к скалистому берегу, снизился. Концы несущих лопастей вошли в выемку в скале, и, когда откатилась очередная волна, японец, сидевший на лестнице, спрыгнул. Удерживаясь за выступы, он протянул руку подоспевшим на помощь товарищам, добрался до настоящего берега.
Оставив спасенного на берегу, вертолетчики быстро отремонтировали лестницу и полетели в очередной, девятый рейс.
Последнего японца снял с корабля и доставил на берег экипаж Юрия Еремина. Пока выполнялся завершающий рейс, Слава Буравель собрал валежник, слил немного бензина и масла, разжег костер. Шквальный ветер пригибал пламя к земле. Японцы несказанно обрадовались огню, жались к костру. Чтоб как-то спастись от пронизывающего ветра – растянули брезент. Под его защитой впервые за трое суток японские рыбаки разделись, отжали одежду.
– Мы стояли, курили, ожидая возвращения Еремина. Японцы, мокрые до нитки, безумно радуются, – вспоминает Юрий Федорович. – Не умолкая, что-то говорят, обнимают друг друга, целуются... Но вот один из японцев – видно, старший – что-то сказал, и все смолкли. Он порылся в карманах своей одежды, вытащил баночку кофе и маленький целлофановый пакетик, содержимое которого было похоже то ли на морковку, то ли на мясо сушеного кальмара; японец подошел ко мне и, протягивая руки, кланяясь в пояс, подал кофе и пакет. Но, приняв подношение, я не дал японцу отойти; приложив руку к сердцу, попросил его взять подарки назад. Трижды я делал такой жест, пока наконец японец взял кофе и целлофановый пакет.
Сделав все возможное для облегчения участи спасенных, экипаж передал по радио просьбу – приготовить теплую одежду, спирт, медикаменты. И когда Еремин доставил на берег последнего рыбака, вертолетчики погрузили спасенных на борт и вылетели на базу.
В. Даниленко
