Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №5 за 1999 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Ситуация: Королев– на-Балтике
Кенигсберг всегда ассоциировался у нас в сознании с германским империализмом, «прусским духом». Его штурм и взятие в 1945 году – одна из крупнёйших операций Великой Отечественной войны, участники которой были награждены специально учрежденной медалью «За взятие Кенигсберга».
Началась история Калининградской области – одной из многих в СССР.
О «немецком» тогда не принято было писать. «От Адама до Потсдама здесь ничего не было» – с таким лозунгом вступила в 1946 году в Союз Калининградская область. Сейчас область снова на слуху. Все чаще по отношению к ней звучит определение «анклав», а точнее, «полуанклав». С одной стороны, отделенная от России границами других государств, с другой имеющая выход к морю, Калининградская область живет своей, особой жизнью, в которой слышен и «немецкий мотив».
В Калининграде машины уступают дорогу пешеходам. Шагаешь на мостовую – они мчатся, ты шарахаешься – вдруг тормозят. Думаю, машины такие здесь от рождения. Они сплошь иномарки.
А люди какие здесь?
– Наши люди! – улыбается мой знакомый курсант Андрей. А потом уже без улыбки: – Мы все тут, кого я знаю, стопроцентно уверены, что наверху уже все решено и продано. А нас из области как-нибудь изживут.
Я не сразу разгадал этот город.
На центральной его площади, шагая по бетонной плитке, сокрывшей следы Орденского замка тевтонских рыцарей, рядом с громадным, серым, так до вершины и не вознесшимся исполкомовским оплотом советской власти, я забрел в кофейню, втиснутую меж дорогих лавчонок в наскоро, из готовых блоков, собранные торговые ряды. Судя по многолюдью, место было престижное, и я тоже сел за низкий столик. Нацедил наперсток арабики из кофейника с подогревом и, растягивая на подольше, рассматривал стены. На фото – немецкая карта Восточной Пруссии и старый Кенигсберг с громадным Орденским замком.
Я вспомнил кенигсбергские бастионы (все здесь, в центре города), чьи красные стены устояли перед всей нашей артиллерией. Облепленные зеленью, окруженные молчаливой водой, мне казалось, они врастают в землю. Нет, скорее вырастают из земли, как замок сквозь плиты.
Сквозь безликий бетон этого города пробивается прусский красный кирпич, прорастает другой город и обволакивает тебя своим прошлым...
Полковник и философ
– Памятники Пушкину, Кутузову я ставил. Дважды герою летчику Степаняну, когда памятник свалили в Клайпеде, я перенес к нам и поставил. Памятник Канту – я оплатил постамент...
У полковника в отставке Одинцова за плечами 35 лет службы военным строителем. Он надевает кепку. Хотели посмотреть собор? Его собор. Игорь Александрович – директор фирмы «Кафедральный собор».
Этот храм – тоже символ Кенигсберга. Багровый кирпич, пиршество стрельчатой готики, круглая башня, с высоким, заостренным колпаком, вскинула навстречу рваным бегучим тучам флюгер-русалку. Век – четырнадцатый. Еще и усыпальница прусской знати. Стоял в руинах. А теперь – точнейшие в области, по компьютеру выверяемые куранты отмечают час не только стрелками-трилистником и пламенеющим солнцем, но и нотами городского гимна; устроены две часовни – православная и протестантская; по крутому скату крыши – снизу, как букашки, – ползают мастера-медники, кладут по дощатому перекрытию, по черной простыне полиэтилена тускло-розовые лист за листом.
Хотя, конечно, раньше была черепица. Но медная крыша – намного легче. И можно класть ее на железный каркас. По крайней мере, восстановлен исторический силуэт. А будет – Культурно-духовный центр.
– Вы заметили, что крыша горбатая? – показывает Игорь Александрович.
– Теперь заметил.
– Как строить – предписывал орден, – продолжает Одинцов, – и Великому Магистру, видимо, не хотелось получить под боком еще одну твердыню – оплот епископа. И сперва тому удалось возвести лишь нынешнюю, заалтарную часть, а спереди – только башенку. Но десятилетия спустя, на деньги от индульгенций, стали возводить середину, и выяснилось: разница по оси – в полтора метра, а по высоте – два с половиной...
К заалтарной части лепится небольшая галерея с квадратными красноватыми колоннами. К тяжелому серому надгробию прислонены букеты цветов в целлофане. Посетители фотографируют надгробие и сами фотографируются рядом с ним. Выше, на стене, надпись: Иммануил Кант.
– Это отсюда нацист Розенберг доставал череп философа, чтобы измерить эталон истинно арийского происхождения?
Одинцов рассеивает заблуждение:
– В 1880 году вскрывали могилу Канта в заалтарной части. Потом останки положили в оловянный гроб и вставили в металлический, накрыли базальтовой плитой и водрузили это надгробие. Как разобрать такую махину? Розенберг мерил по слепкам.
– А в 1880-м?
– Потеряли останки. Была комиссия, человек двенадцать: архитектор, врач, патологоанатом... Сперва раскопали один скелет. Чья-то дочь опознала отца. Дальше нашли останки старика: сгорбленный, левое плечо ниже правого. По этим и другим признакам – Кант...
В башне собора была до войны знаменитая библиотека Валленродтов – старинные фолианты, глобусы, диковины, привезенные из дальних странствий. Почти все после войны сгинуло. Игорь Александрович устроил здесь музей собора и музей Канта.
По крутейшим деревянным лестницам карабкаешься из зала в зал, и захватывает тебя прекрасный старинный город. Элегичные лодки на замковом пруду; желтым солнцем озарены густые кварталы набережной, разведен мост на Преголи, и трубастый буксир радостно тащит баржу с оранжево-срезанными бревнами. Еще ярче россыпь красных крыш на изображении, помеченном годом 1613-м, а впереди багровеет замечательный собор...
В зал на самой верхушке башни входят только со служителем: мемориал. Свет окон рассеян нежными, прозрачными занавесями. Тут пусто, и только посредине, чуть свысока, – канонический бюст Канта. У стены – гипсовый слепок лица. И есть разница. Бюст – это спокойное остроумие, это «звездное небо надо мной и нравственный закон во мне». А слепок – лицо того согбенного человека с тросточкой, который всегда, в один и тот же час, проходил по улицам Кенигсберга, улыбаясь чему-то своему...
Кенигсберг-13
Он появился передо мной, как в кино. Сам – в сером пиджаке, с брюшком и портфелем, вальяжен, а по обе руки – парни в черных очках, в стильных пиджаках из толстого сукна; один – просто квадратный, коротко стрижен, настоящий телохранитель. У самого же взгляд – открыт и прям. Из-под бровей, как из окопчиков, не глядят – бьют глаза, а говорит – увлекает, ведет, захватывает!
Трифонов шагает озабоченно вдоль собора прямо к одному из надгробий, вмурованному в стену, указует: вот, сверху, – мертвая голова, кость под нею, очевидно, берцовая, вот, ниже, – лапа хищной птицы обхватила шар, вдумайтесь! Дальше: могила Канта под галереей, а в галерее колонн – 13! А на соборе-то, вверх взгляните, русалка – выше креста!
Сергей Трифонов – «историк-исследователь», здешняя телезвезда. Судачат о нем и школьники, и пенсионеры. Как же с таким не встретиться! Хотя прежде я почитал его книжки: «Тайны лаборатории Кенигсберг-13» и «Сокровища подземного Кенигсберга». Оказывается, во время войны была у немцев в городе секретная лаборатория, где стояли огромные чучела врагов рейха с пустыми глазницами: вставив туда глаза от забитых на бойне быков, колдуны втыкали во «врагов» серебряные иглы с янтарными шариками и наводили порчу. После падения Кенигсберга «рунические мужчины из СС» сумели убийством и неведомыми чарами сохранить ключи от своих тайн и сокровищ.
– А сокровищ, погребенных здесь, достаточно, чтобы заново восстановить Кенигсберг, – убежденно вещает Сергей. – «Черные посвященные» только ждут, когда здесь чуть качнет в сторону от России... Литовцы у себя откопали, но только недавно явили. Скрывали тринадцать лет. Тринадцать! – многозначительно потрясает он пальцем.
– Тринадцать колонн вокруг могилы Канта! – показывает кому-то рядом новый слушатель. Трифонова же каждый в Калининграде узнает, каждый рад постоять рядом.
– И кресты на соборе – ниже русалки! – подхватывает чета задержавшихся прохожих...
Но откуда же проведал столько Сергей?
В начале 80-х, когда калининградские отроки повально увлеклись нацизмом, Трифонову, контрпропагандисту из обкома партии, доверили познакомиться с документами не просто совершенно секретными, а «особой важности». То были письма немецких солдат с фронта, старинные карты Кенигсберга, полицейские донесения о состоянии умов.
– И там были документы про Кенигсберг – 13?
Другой бы соврал, а Сергей – честен. Он читал разработку КГБ по нацизму, где объяснялись эсэсовские ритуалы и руническая символика.
Но про Кенигсберг-13 и там не было.
Ну еще читал какую-то разработку. В Питере встретился со сведущими людьми. Фамилии? Не в первую же встречу! Разве только одну назовет, да найти его, брат, непросто. И не выдерживает, смурнеет Сергей:
– Давайте представим все это как гипотезу.
Руки жмем. И такое чувство – разбередил человеку душу.
Область сокровищ
...Ночь, канонада, залитые электрическим светом подземные этажи; крытые грузовики медленно съезжают по пандусам в самую глубь; под короткие команды людей в черном рабочие стаскивают с кузовов длинные ящики, заносят по узкому ходу в бетонный тайник и тут же его замуровывают...
– Не подтверждено и не опровергнуто, – сухо поясняет Авенир Петрович Овсянов. В прошлом – полковник фортификации, ныне – начальник от дела по поиску культурных ценностей в областном Центре охраны памятников.
...На главной улице – две кирпичные коробки в несколько этажей – бывшие универмаги Кеппе. Немец-заявитель писал, как он, чиновник Орденского замка, в марте 45-го перевез во двор этого магазина ящики, которые опускали в круглую шахту, а затем уносили куда-то по штольне, Сам на место приехать отказался – дорога, мол, жизнь...
– Мы бурили в подвалах, – деловито говорит Овсянов, – ручным буром углубились, сколько смогли. Ничего не нашли. Сотни версионных следов. Десятки версионных объектов...
Стоит ли напоминать, что в войну специальные команды вермахта выискивали в захваченных областях предметы искусства и лучшие вывозили. Восточная Пруссия была важнейшим хранилищем и перевалочной базой.
Сюда попали пять вагонов с гатчинскими и царскосельскими ценностями (и Янтарная комната), сюда же прибыли картины и иконы из Киева и Харькова. Да и у самих немцев здесь были драгоценные реликвии и собрания.
Почти все это после войны пропало. Почти ничего не найдено. Куда же все делось? Об этом спрашиваю у Авенира Петровича в его кабинете, в мансарде добротного немецкого особняка с густым ливнем листвы старых дерев за окнами.
– Часть, но только малая, ушла в Германию. Часть погибла при бомбежке, утонула в Балтике. Но подавляющее большинство культурных ценностей перекочевало в центральные районы бывшего СССР.
Овсянов нашел документы. Когда в Восточной Пруссии бушевали сражения и на счету был каждый солдат, каждый грузовик, в глубине России задерживали машины, забитые трофеями.
– Причастны самые высокие чины здешних фронтов. Следы культурных ценностей ведут на дачи высокопоставленных лиц.
А потому и молчали полвека наши архивы. Пылились и дела рейхсляйтера Розенберга, где прочерчены и маршруты немецкой добычи, и материалы советских специалистов-трофейщиков (писавших в реестрах: «...красивых картин – 20»), и чертежи кенигсбергских фортов со всеми их двойными стенами, куда Авенир Петрович со товарищи врубался кувалдой и ломом. Да вот – прислали в Калининград один немецкий архив с невзрачным документом: искусствовед из вермахта перечислял четыре сотни картин, безымянных и безродных, но каждую – подробно описал.
– Мы передали документ в Отдел реституции Минкульта и попросили размножить и разослать во все музеи, бывшие в оккупации. Пошли ответы: «Наше. Наше. Пропало». А бомба-то, сенсация, была из Ростова: «Не ищите картину, она у нас, родимая. И эта – тоже». Проявились уже 79 полотен!
А теперь-то хоть открылись Овсянову наши архивы? Не тут-то было. Такие же описи дают ему «не для публикации». Полковника, тридцать лет учившего курсантов, не подпускают даже к трофейным документам, к допросам военнопленных полувековой давности, а как пустят – так сразу и спохватываются, отвечают: таких документов нет.
Восточная Пруссия полна тайников. 40 килограммов дозволено было взять немцу при выселении. Сейчас Калининградская область – это полигон для мародеров. Десятки мафиозных искательских организаций наезжают со всей Прибалтики. Рыщут с металлодетекторами, вскрывают подвалы домов и кирх. Идут разборки, торговля...
У них – иномарки, у Овсянова – полковничья пенсия. Был помощник, да продался: выдавал архивы. Отдел – как в осаде.
На широком столе раскладывает Авенир Петрович ватманы с фото. Похоже, любимый его версионный объект. Вот гравюра: суровое небо над черным, неспокойным морем; на обрыве – безыскусная рыцарская твердыня с башней-донжоном посередине (другая, тоже основательная башня, соединенная с замком по крытому переходу, выдается в море – маяк? Туалет-данцкер).
Это Бальга, первый форпост крестоносцев на пути в Северо-Восточную Пруссию. До войны были сады с диковинными растениями, рыбное озеро, каретная мастерская. Теперь – романтические красные развалины.
– Лет пять назад, – рассказывает Овсянов, – мы вели там рекогносцировку с американцами из «Глобал эксплорейшен», и их глава заявил, что такого средоточия достоинств – история, археология, дендрология, ландшафт – не видел нигде. «Вы, русские, – сказал он, – ходите по земле, которая покрыта долларами в три слоя!»
– Я был там после, – сухо добавляет Авенир Петрович. – Разгул дикого туризма. Артели трофейщиков, гробокопатели, дачники... Долларов было уже, пожалуй, слоя два...
Немецко-русский дом
«Германия помнит свои колонии» – такую довоенную надпись я прочел на красной стене бастиона Врангель, А помнит ли нынешняя Германия свою Восточную Пруссию?
Посреди аккуратнейшего газона, под сенью высоких сосен, стоит весьма важное для Калининграда приземистое щитовое строение. Важное хотя бы потому, что по кончине советских домов культуры унаследовало от них все дела. Впрочем, сегодня Немецко-русский дом, верный своему названию, принимает группу немцев, выходцев из Восточной Пруссии, а точнее, – из городка Кранц, который они добропорядочно именуют Зеленоградек.
В просторном зале, на столах, – напитки с закусками. Программы, собственно, никакой: приехали из Зеленоградска, расселись, отдыхают. Я приглядываюсь. Почти русские лица. Только вот мужики – возраст прикинешь по нашей мерке – ну лет сорок. А ему уже, оказывается, седьмой десяток. И помнит еще август 44-го, англо-американский налет, когда стояли всю ночь в поле и смотрели, как горел Кенигсберг. 32 километра, но все было видно. Падали бомбы; лучи прожекторов, скрещиваясь, высвечивали самолеты. Истребители сбили несколько бомбардировщиков. Назавтра все поля и луга окрест были покрыты пылью.
Инженер-судостроитель мальчишкой бегал в кенигсбергский порт, стоял на мосту и смотрел на корабли. Смотрел и смотрел.
Через полвека вернулись, а что в памяти – все на месте. И улицы, и мосты. Даже зоопарк!
Херст Дитрих – потомок известного кенигсбергского мецената, нынешний житель Висбадена и многолетний член тамошней управы, возит людей на родину. Так бы и представил его воплощением немца – солидный, округлый, хриплоголосый – да не так все просто.
– Немцы никогда не держали восточных пруссов за своих. Да у нас и есть свой склад души. Спросите любого нашего, с кем он чувствует больше родства, и он наверняка ответит – с русскими. Мы любим русскую культуру, русскую музыку.
Любопытный случай рассказывает Херст Дитрих. В 1990 году, когда он впервые открыто был в Калининградской области, то поехал в Зеленоградск с двумя друзьями. Один был до войны лучшим фотографом Восточной Пруссии, и они навестили его довоенный дом – ныне часть санатория. Директор, женщина, провела их по всем комнатам.
– А второй друг, – продолжает Херст Дитрих, – жил в Зеленоградске до 14 лет, до 48-го года. Каждый день ему приходилось возить трупы на главную площадь: за ночь умирало 4-5 горожан. Начальник, русский, очень жалел его, подкармливал и давал вещи. О том друг и рассказал женщине, назвал фамилию того начальника: Тепикин. Оказалось, директор санатория – Тепикина Тамара, родилась в 46-м. Его дочь. Она вспомнила о немке Эльзе, жившей в их семье. Мать и отец Тепикины работали, а Эльза нянчилась с малышкой. Та даже звала ее мамой. И мы нашли эту Эльзу. Тамара ей стала как дочь. По-моему, это чудесно. Эльза сейчас в Зеленоградске, и возможно, как раз в эту минуту они вместе... Мы наливаем по стопке.
– Только один день в году, – признается герр Дитрих, поблескивая своими карими глазами, – я позволяю себе выпить от души. И этот день – всегда в Калининграде...
...В Калининграде, если сияет солнце, то можете быть уверены: через час ливанет дождь. И наоборот. Вот и мы с милейшим краеведом Алексеем Борисовичем Губиным гуляли по городу, да пришлось зайти в забегаловку и попить пива.
Губин рассказывает, как бывал в другом, подмосковном Калининграде, а там тоже выходила газета «Калининградская правда». Губин привозил и потихоньку подкладывал знакомым. Те читать любимицу, а...
– И ведь знаете, – продолжает Алексей Борисович, – тот город стал теперь Королев. А у нас в прежнем названии «кениг» – тоже «король». Но мы переименовываться, – он отхлебывает, – пока подождем.
И сидящий с нами за столиком опрятный, осанистый мужик, до того молча разделывающий рыбку, вдруг поднимает глаза и кивает:
– Подождем.
Алексей Кузнецов
Исторический розыск: Стражи гаремов
В череде отверженных первыми были боги. По одной из индийских легенд, Брахма и Вишну – вступили в спор. Каждый уверял, что Вселенная сотворена его властью и мощью. Внезапно среди распри все осветилось огнем. Пред изумленными богами вознесся пылающий линга (фаллос) невиданных мер.
И оба бога смиренно признали свою слабость. Звали обладателя фаллоса Шивой.
Изображению его линги многие индусы поклоняются и поныне. Колонну, символизирующую божественный орган, украшают цветами, поливают топленым маслом, медом и соком сахарного тростника. Рвение верующих понятно, ибо, как сказано в одной из тантрических книг «Поклоняясь шивалинге, обретаешь вечность». Вот только сам Шива, как гласит другая легенда, не уберег свое непомерное достоинство и по чужому проклятию лишился его.
Не он первый, не он последний.
Мужчинами правят не женщины
Более пяти тысяч лет при дворах китайских властителей жили евнухи. Какая бы династия ни правила в стране – своя ли, чужеземная, – при императоре содержался целый штат мужчин, «лишенных страстей». На то были свои причины.
После кастрации у человека, перенесшего унижение, меняется характер. Из таких изувеченных людей выходят беспрекословные слуги и рабы, преданные хозяину, как собаки. В истории Срединной империи они бытуют под разными именами: «стражи храма», «привратники», «чиновники внутренних покоев», «церемониймейстеры». Императоры любили своих самоотверженных слуг, равнодушных к утехам жен, и доверяли им не только своих супруг и наложниц, но и важнейшие государственные посты.
Евнух, по имени Тайцзиян, планировал всю систему орошения земель в Китае. Его собрат по несчастью Гуо Шоуцзин построил для своего патрона, великого хана Хубилая (1215 – 1294), большой канал близ Пекина. (В памяти тут же всплывают загадочные строки Самуэла Колриджа, звучащие, как заклинание, как сбивчивый пересказ сна, но навеянные, в том числе, неустанными трудами придворных евнухов:
Построил в Западу Кубла Чертог,
Земных соблазнов храм,
Где Альф, река богов, текла
По темным гротам без числа
К бессолнечным морям.
Там тучных десять миль земли
Стеною прочной обнесли;
Среди садов ручьи плели узор,
Благоухали пряные цветы.
(пер. В. Рогова).
Скопец Лю Чин даже правил всей Срединной империей – с 1505 по 1510 год – при малолетнем императоре Ви-Цу. Этот изувеченный временщик развязал настоящий террор против аристократов, казня неугодных ему сотнями. Отбирая жизни вместе с должностями, бесполый опекун замещал вакансии своими собратьями по несчастью.
Самым знаменитым китайским евнухом был адмирал Чэнг Хо. Он совершал в XV веке морские путешествия в Индию, Шри Ланку, Аравию, плавал вдоль берегов Восточной Африки. Был близок к открытию Европы. Командовал огромным флотом, насчитывавшим триста с лишним кораблей и 30 000 матросов, а вот тело его было бедно и некоторых частей ему недоставало.
Впрочем, все перечисленные имена сродни позолоте, покрывающей серый, безрадостный фон. Большинство евнухов, как и обычных людей, были далеки от важных постов, подвигов и открытий. Они оставались все такими же презренными, третируемыми париями, чуждыми всем. Свое отторгнутое мужское достоинство эти несчастные скопцы неизменно носили с собой, храня его в кармане, в особой шкатулке. По смерти сии засушенные органы надлежало захоронить вместе с телом. Вот как было велико желание снова стать мужчинами – если не в этой жизни, так в иной, загробной.
И пришел евнух.
«Бадр Басим ехал с царицей Лаб и ее приближенными, пока они не подъехали к воротам дворца, и тогда эмиры и вельможи правления спешились, и царица велела всем вельможам правления удалиться, и они поцеловали землю и удалились, а царица вошла во дворец. И, посмотрев на этот дворец, царь Бадр Басим увидел, что подобного этому он не видал: стены его были построены из золота, а посредине был полноводный пруд в большом саду» (пер. М. Салье). По сказочным дворцам, воспетым безвестными авторами «Тысячи и одной ночи», бродят многочисленные, не охочие до слов персонажи, имя которым одно: евнух. («И евнух принес птицу и поставил перед царем», «И евнух подошел к нему и спросил его», «И евнух пошел, чтобы привести царицу».) Женственные, роскошно разодетые скопцы разгуливают по гаремам халифов и сералям султанов. Их повелителей, владеющих сей свитой игрушечных мужчин, нимало не смущают слова пророка Мухаммеда, запретившего оскоплять зверей и людей.
Впрочем, поначалу арабы были верны этой заповеди. Лишь после завоевания Персии (650 г.) изнеженность и сладость шахиншахских традиций, перенятых, кстати, у китайцев, наполняют запретным, отравленным восторгом души дотоле суровых халифов. С гибелью халифа Али (661 г.) и поражением поддерживавших его шиитов традиционные бедуинские ценности отходят в прошлое. Нега и роскошь пьянят арабских правителей. Перед ними чередой мелькают прекрасные юноши, лишенные плоти, и всегда доступные девы-невольницы.
Знаменитый Харун ар-Рашид, правивший Багдадским халифатом в 786 – 809 годах, держал при себе две сотни женщин. Его ближайшим наперсником и оруженосцем был евнух Мазрур. Халиф даровал ему весьма сомнительную привилегию отсекать головы своим врагам.
Сказочные богатства халифа вскоре затмит новая реальность. Пройдет каких-то полвека, и женщины в арабских гаремах будут исчисляться тысячами (известно сообщение о гареме, в котором насчитывалось двенадцать тысяч женщин). Для присмотра за ними нужны были евнухи – люди, которые не возжелают жену своего господина.
Возникают огромные невольничьи рынки: например, в Багдаде и Каире, где торгуют африканками, черными, как южная ночь, и луноликими европейками. Возникают и настоящие центры, где готовят будущих стражей брачных покоев – евнухов. Там их оскопляют и обучают надлежащему поведению. Такие «университеты кастратов» находились, например, в Самарканде и Дербенте.
Вообще торговать евнухами было делом прибыльным. Рабов закупали в Византии, Эфиопии, Нубии, Индии, Франции, Китае. После кастрации их стоимость вырастала раз в двадцать. Торговцев не смущало даже то, что живой товар после подобной процедуры убывал: лишь один из троих оскопленных поправлялся. Остальные, расставшись с частью плоти, вскоре теряли все тело, превращаясь в очередную неудачу раб-медиков. Однако даже при такой мрачной статистике купцы в накладе не оставались. В торговле бесполыми рабами равно преуспевали и мусульмане, и христиане, и иудеи. Чужая смерть и чужие муки их не волновали.
Между тем гаремы, населенные бессчетными красавицами, превратились в особый мир, недоступный непосвященным. Платой за вход сюда была плоть. Дни протекали в однообразных занятиях, принося с собой неистребимую тоску.
В гареме жизнью правит лень;
Мелькает редко наслажденье.
Младые жены, как-нибудь
Желая сердце обмануть,
Меняют пышные уборы,
Заводят игры, разговоры...
Меж ними ходит злой эвнух,
И убегать его напрасно:
Его ревнивый взор и слух
За всеми следует всечасно.
А.С. Пушкин
«Бахчисарайский фонтан»
Естественно, в обширном гареме «эвнух» был не один. Бесполые надсмотрщики, слуги, приспешники и соглядатаи роились среди скучавших жен. Тоскливо было и им. Немецкий востоковед Петер Шольц так описывает чувства, обуревавшие души кастратов, бродивших среди полунагих красавиц; «Их угнетала внутренняя раздвоенность, их души вечно терзались, разрываясь между неутоленной мужской страстью и женственным бессилием, между кротостью и трусостью. Они были чувственны и робки, кичливы и легко ранимы, надменны, мечтательны и ленивы, они были сродни женам, заточенным меж них в гареме». Лишь появление господина изредка и ненадолго прерывало праздную суету, ленивые интриги и утомительную, усыпляющую негу неразличимых дней.
Но тут ее слова прервали клики:
«Султан идет! Султан идет великий!»
Сперва явился дев прелестный рой,
Затем султана евнухи цветные;
Как на параде, замыкали строй
Их пышные кафтаны расписные.
Дж. Байрон.
«Дон-Жуан (пер. Т. Гнедич).
«Прошли те времена, когда...» – хотелось бы сказать, но времена придворных евнухов не миновали по сей день. В 1995 году американская журналистка Циа Джоффри обнаружила, что в индийской провинции Гоа и поныне существует подпольный невольничий рынок, на котором молодых евнухов продают во дворцы ближневосточных шейхов. Поборникам арабской демократии, как видно, понравилось приближать к своим покоям самых обездоленных своих подданных.
Они угодны богам
Мужчин кастрировали по разным причинам. Одних карали за прелюбодейство, других пытали во время дознания, третьих, например рабов, принуждали к покорности. Победители оскопляли солдат побежденной армии. Восторжествовавшие властители расправлялись с опасными для себя противниками. Вот характерная выдержка из «Хронографии» византийского историка Михаила Пселла: «Император изгнанием Орфанотрофа как бы потряс основание рода, а потом принялся искоренять его целиком и всех родственников – а в большинстве случаев были это бородатые мужи во цвете лет и отцы семейств, занимавшие высшие должности, – лишил детородных членов и в таком виде, полумертвых, оставил доживать жизнь». Кастрация во все времена считалась самым страшным наказанием, которое только может постичь мужчину. Тем не менее находились и находятся множество мужчин, добровольно расстающихся со своими чувствительными атрибутами.
...Уже в глубокой древности народы Малой Азии поклонялись богине Кубабе, даровавшей растениям плодородие. В староассирийских документах, датируемых началом второго тысячелетия до нашей эры, упоминается жрец богини Кубабы. Жрец-евнух. Несколькими столетиями позже Кубаба попадает в число основных божеств хеттского пантеона.
Позднее Кубабу (теперь ее звали Кибелой) почитают фригийцы. С ее именем связываются жуткие кровавые оргии.
В 204 году до н. э. культ Кибелы вводится в Риме. В ее честь устраивают пышные празднества. Она приносит плодородие, защищает города, дарует богатство стране. Ее называют Великой Матерью богов. У этой богини страшный нрав: от своих неофитов она требует не обрезания, а отрезания. Каждый год 24 марта отмечают «Кровавый день». В этот день жрецы Кибелы, впадая в транс, устраивали пляски, раздирали себе тело черепками посуды, орошая кровью лик Великой Матери и ее алтарь. В этот день каменные изваяния Кибелы были залиты кровью с ног до головы. Кровь струилась по земле, лилась по телам изувеченных жрецов. «О Мать Кибела, породившая богов! Даруй нам благо и счастье! Даруй нам жизнь!» Под эти крики поклонники богини оскопляли себя, изничтожая презренную плоть.
Счастливые скопцы становились жрецами богини, а детородные органы – дарами, ей принесенными. По легенде, так поступил Аттис, возлюбленный богини, теперь так же поступают они. Возлюбивший Кибелу забывает земных жен. Он им недоступен.
Традиции оскопления не искоренилась и с распространением христианства, тоже не благоволившего к грешной плоти.
Среди первых отцов церкви мы встречаем кастратов, например, философа Оригена (185 – 254 гг.), Леонтия, епископа Иерусалима, или Валерия (ок. 250 г.), учредившего даже секту кастратов.
Самооскопление настолько распространилось, что в 325 году на Никейском соборе пришлось специально осудить эту практику и категорически запретить. Тем не менее оскоплять себя продолжали многочисленные еретики и сектанты. Так, настоящими умельцами в усекновении плоти проявили себя египетские христиане – копты. В недалеком прошлом скопчество было широко распространено и в России.
Дилемма чистоты и греха, превращаясь в спор души и тела, из века в век возникает в воспаленных умах иных одержимых людей. Истовость религиозных фанатиков перетекает в отчаяние неверующих профанов.
Один из персонажей романа Уильяма Фолкнера «Шум и ярость» (в нем описываются события начала нашего века), пытаясь спасти себя от греха, «ушел в лес и, сидя там в овражке, сломанной бритвой отчекрыжил („греховные“ части тела. – Н. Н.) и тем же махом через плечо, швырнул их от себя кровавым сгустком. Но и это не всё. Мало их лишиться. Надо, чтоб и не иметь их от роду» (пер. О. Сороки).
Услада мужей
«Вот, по обычаю персов, еще недозрелых годами мальчиков режут ножом и тело насильно меняют для сладострастных забав, чтоб на зло годам торопливым, истинный возраст их скрыть искусственной этой задержкой» (пер. Б. Ярхо).
Герой произведения римского писателя Петрония «Сатирикон» с томительной мечтательностью описывает укоренившийся обычай многих вельмож-сибаритов. Рабов в Древнем Риме кастрировали даже чаще, чем в Арабском халифате или Китае. Евнухов любили использовать «для сладострастных забав». «Эти бедные создания, – писал историк Анри Валлон, – становились жертвами чувственности даже раньше того возраста, когда пробуждаются страсти».
Оскопленные с детства, они долго сохраняли юношескую свежесть, хотя и старились потом сразу. Их гладкие, безбородые лица, мягкая, женственная кожа прельщали многих богатых развратников. Да и кто, кроме богачей, мог позволить себе купить этих бесполых отроков, постельных забавников, если каждая эта кукла из плоти и крови стоила примерно в 250 раз дороже, чем обычный раб – «одушевленное орудие труда»?
