Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №09 за 2008 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
С этими затратами можно было бы смириться, если бы МСЗ в самом деле решали проблему. Но даже самое интенсивное высокотемпературное сжигание не может отправить в небеса весь загруженный в топку мусор. Остающиеся после его сгорания шлаки составляют почти треть его исходной массы (правда, их объем при этом не достигает и 10% от объема сожженных отходов: бытовой мусор – материал очень рыхлый). И эти шлаки тоже надо где-то «размещать» (то есть хоронить). Истратив огромные деньги и изрядно загрязнив атмосферу, мы, оказывается, не избавились от нужды скармливать свалкам все новые и новые участки земли, а лишь несколько замедлили этот процесс.
Сегодня в развитых странах МСЗ по-прежнему работают, но их популярность сильно снизилась: они уже не кажутся радикальным выходом из мусорного кризиса. Во Франции, например, сейчас действуют 112 МСЗ, но общий объем сжигаемого на них мусора – всего 4,5 миллиона тонн (около 10% всех образующихся в стране отходов). А в Финляндии на всю 5-миллионную страну такой завод один, и жгут на нем только так называемые «хвосты» – отходы, для которых технологии переработки либо вообще отсутствуют, либо требуют неприемлемых затрат. Опубликованный в конце 2006 года «Парижский меморандум» – итоговый документ специальной международной встречи врачей, большинство на которой составляли онкологи – призывает ввести мораторий на строительство новых МСЗ.
Разделяй и используй
Если взглянуть на эту проблему с другой стороны, получается парадокс: люди в поте лица и с затратой ресурсов (в том числе невосполнимых) изготавливают из природного сырья бумагу, картон, стекло, пластик, цветные металлы и т. д., а затем снова тратят труд и ресурсы, чтобы избавиться от всего этого. По оценкам специалистов Гринпис, 35—45% городского мусора составляют материалы, извлечение и переработка которых может быть экономически прибыльной или по крайней мере безубыточной. (Здесь речь идет о весовых долях; что же касается объема отходов, то, по оценкам некоторых специалистов, одно только отделение бумаги и картона от общего потока мусора снизит эти объемы на 40%.) Еще около 30% – пищевые и иные биоразлагаемые отходы, которые можно превращать в компост и биогаз, компенсируя таким образом хотя бы часть затрат на их утилизацию. И только 20—30% образуют «хвосты».
Как уже говорилось, в XIX веке французские шифоньеры тщательно выбирали из городского мусора все стеклышки и обрывки бумаги, отправляя их на вторичное использование. Лучшие сорта бумаги в России делались из льняной и ситцевой ветоши, исправно собираемой старьевщиками и офенями не только в городах, но и в деревнях. Однако в ту пору эти материалы производились на небольших полукустарных предприятиях (в английском языке, например, бумажная фабрика до сих пор именуется «мельницей»). Сейчас их выпускают гигантские комбинаты, куда более чувствительные и к однородности сырья, и к стабильности его поставок. А таящееся в мусорной массе вторичное сырье распределено относительно небольшими партиями, его количество и состав очень переменчивы. Для современных предприятий такое сырье технологически чрезвычайно неудобно.
Филиппинский мальчик пытается найти чтото полезное в мусоре, плавающем прямо по поверхности Манильской бухты. Фото: FOTOBANK.COM/GETTY IMAGES
Но самый главный недостаток бытовых отходов как источника сырья – это его разнородность, перемешанность в нем самых разных субстанций. Многие из них от такого контакта просто портятся, причем часто непоправимо: бумагу или картон, перемешанные с влажными пищевыми отходами, уже невозможно переработать во что-то более ценное, чем компост. В общей куче ускоряется коррозия металлолома, из выброшенных батареек и аккумуляторов утекают электролиты и ионы металлов, отравляя тем самым биоразлагаемую фракцию, и т. д. Даже если пребывание в помойке интересующего нас вторсырья (например стекла) никак не влияет на качество последнего, в любом случае нужно как-то отделить его от других материалов. Между тем на дворе не XIX век, и желающих день за днем копаться в чужих отбросах находится немного: это занятие не приносит ни материального (поскольку высокопроизводительным такой труд быть не может), ни морального удовлетворения. Как правило, за него берутся представители даже не социальных низов, а вовсе уж маргинальных слоев населения – нелегальные иммигранты, бомжи и т. п. Их квалификация и добросовестность – не лучшие, но и таких работников часто не хватает. Автоматизации же этот процесс поддается крайне плохо – опять-таки из-за предельной нестабильности состава и характеристик отходов. Кроме того, любая автоматическая установка обычно извлекает из общей массы только один вид вторсырья – часто при этом делая непригодным для переработки другие виды. Например, металлы и различные виды пластика отбирают, погружая мусор в соляные растворы разной степени концентрации – понятно, что если сортировка отходов будет начинаться с этой процедуры, входящая в их состав макулатура будет безвозвратно потеряна для переработки.
Получается, что есть только один путь разделить различные виды отходов – не смешивать их вовсе. Идея раздельного сбора бытовых отходов уже давно в той или иной степени реализована в целом ряде стран. Наиболее продвинутой в этом отношении можно считать Германию, где население послушно кидает в разные контейнеры даже стекло разного цвета, не говоря уж о пластике, макулатуре и металле. Конечно, этот успех в значительной мере основан на знаменитой немецкой традиции добросовестного и точного исполнения любых предписаний начальства. И это касается не только поведения населения – система раздельного сбора может прижиться лишь при четкой и бесперебойной работе обеспечивающих ее коммунальных служб. Если специальный контейнер, скажем, для зеленого стекла, забит и впихнуть в него очередную порцию невозможно, даже дисциплинированный немец вряд ли понесет свои бутылки обратно домой. Столь же легко можно погубить идею раздельного сбора, если на каком-то этапе отдельные виды отходов будут сваливаться в одну кучу (например, из-за нехватки емкостей или мусоровозов). Достижения Германии – результат не только ответственности и аккуратности большинства жителей, но и высокого качества работы профессионалов – как муниципальных служб, так и коммерческих фирм.
Такой слаженной работы властей, коммерческого сектора и общества в других странах удается добиться не всегда. Даже в Европе раздельный сбор мусора – явление далеко не повсеместное. Более того, некоторые муниципалитеты, опробовав этот подход, предпочли вернуться к сортировке отходов на специальных предприятиях. Так, в прошлом году раздельный сбор прекращен в голландском городе Лейдене. В США же принцип раздельного сбора действует лишь в отдельных городах (как правило, небольших) и округах. Против него работает и нарастающая мультикультурность западного общества. Проблема даже не столько в том, что выходцы из африканских и азиатских стран приносят с собой совсем иные, нежели в Европе, гигиенические и культурно-бытовые привычки, – гораздо хуже, что многие из них не чувствуют себя частью местного общества и не настроены на сотрудничество с властями.
Тем не менее там, где раздельный сбор мусора удается организовать, он не только резко замедляет рост свалок, но и оказывается выгоден экономически. Именно этот подход положен в основу политики Евросоюза (ЕС) в области управления отходами. Там, где не хватает общественной ответственности и солидарности, на помощь приходят административные меры: принцип ответственности производителя за утилизацию его продукции после потребления, введение обязательной залоговой стоимости за упаковку и т. д. К 2020 году объединенная Европа намерена отправлять на вторичное использование (минуя стадию мусора) все использованные упаковки. Впрочем, ЕС намерен не только эффективно утилизировать мусор, но и сократить (или хотя бы ограничить) его производство: к тому же 2020-му решено заморозить объем образующихся бытовых отходов на уровне 2009 года.
Мусорные короли: «отходы не пахнут»
Мусор потенциально может быть выгодным товаром. Скажем, переработка 10 миллионов тонн отходов, производимых ежегодно Москвой, могла бы принести бюджету города около двух миллиардов долларов, если бы не процветал подпольный бизнес, отнимающий доходы у мэрии. Нелегалы организуют несанкционированные мусорные полигоны, принимают отходы у фирм, занимающихся перевозкой, сортировкой и отправкой мусора на переработку. Заработки мусорной мафии при этом оцениваются в 3—5 миллионов долларов в месяц, а прокуратура Московской области ведет не менее пяти уголовных дел по факту незаконной переработки и передислокации отходов. Причина – в завершении сроков действия лицензий официальных мусорных полигонов и превышении лимитов выброса отходов в 90 раз. В мусорной войне случаются и жертвы: в Санкт-Петербурге в начале 2006 года было совершено покушение на крупного городского чиновника, а в июле 2007-го застрелили управляющую одного из полигонов. Как известно, мусорная проблема не имеет границ. По сообщению газеты «Нью-Йорк Таймс», около 82 тысяч сельских мигрантов в Пекине заняты извлечением полезных отходов из свалок и продажей их перерабатывающим фабрикам в соседние провинции. Из среды этих людей выдвинулись и «мусорные короли», организовавшие предприятия по переработке. По оценкам, четверть всех твердых муниципальных отходов (MSW – Municipal Solid Waste) Пекина уходит в руки этим дельцам, на трехколесных велосипедных повозках вывозящим со свалок картон, жесть, котлы с едой для свиней и остатки растительных масел из отходов ресторанов – их перерабатывают на мыло. Один такой человек – Ду Маосянь прибыл в столицу без юаня в кармане. Через два года, проведенных в мусорных кучах, он купил педальную тележку, занялся перепродажей полезных отходов и начал нанимать земляков из провинции Сычуань. Сейчас он располагает неофициальными договоренностями с работниками, платящими большим отелям и ресторанам за получение доступа к вторсырью и пищевым отходам. Ду получает доходы благодаря своему положению наверху мусорной цепочки: он перепродает материалы маленьким частным перерабатывающим фабрикам в провинции Хэбей (Пекин находится на ее территории). В прошлом году пекинский мусорный король зарегистрировал компанию и подписал теперь уже официальные контракты на права сбора отходов 40 (из 762) городских мусорных коллекторов – это лишь часть неофициальной деятельности, которой занимаются его люди. Схожая ситуация характерна для всех больших городов Китая, разве что в Пекине мусор самый «богатый». Не отличается положение дел и в США, где мафия исторически контролировала продвижение мусора от черных мешков и баков на перерабатывающие производства. Так, доклад Конгресса США 1986 года «Вовлечение организованной преступности в мусороперерабатывающую промышленность» констатирует: «Подкупая чиновников и угрожая конкурентам, синдикат практически добился монополии в перемещении мусора. Рэкетиры заламывали огромные цены за избавление от токсичных и опасных отходов, а затем соединяли их с обычными и просто выбрасывали на поля». Еще в конце 1950-х – начале 1960-х годов мафиози Карло Гамбино и его семья использовали контроль над водителями грузовиков, чтобы приобрести влияние в компаниях-перевозчиках, занимавшихся отходами. Для Cosa Nostra мусор стал легальным бизнесом, в котором с легкостью отмывались грязные деньги, полученные от азартных игр, махинаций с займами и прочих традиционных мафиозных видов деятельности. В Италии есть даже специальное слово для мафиози, контролирующих мусорный бизнес, – экомафия. «Легамбиенте» (Legambiente) – главный итальянский «сторожевой пес» экологии – сообщила, что 13,1 миллиона токсических отходов «исчезли» в руках южноитальянской мафии только в 2003 году, а доходы итальянской экомафии за последние десять лет составили 159 миллиардов долларов. Один мафиози с говорящим «именем» Король Мидас констатировал в полиции: «Я превращаю мусор в золото». Дина Дубровская
Авгиева Россия
В нашей стране пока, к сожалению, преобладают обратные тенденции: с каждым годом проблема бытовых отходов становится все острее. Особенно это касается деревень, поселков, небольших городов, дачных товариществ и прочих населенных пунктов, зачастую вовсе не имеющих никаких способов утилизации мусора, кроме сваливания его в ближайший овраг, заброшенный карьер или просто в кусты. Обочины российских магистралей, полосы отчуждения железных дорог, опушки пригородных лесов давно превратились в сплошные многокилометровые свалки.
Обычно такое поведение объясняют бескультурьем. На самом деле наши сограждане как раз следуют древней и жесткой культурной норме, предписывавшей, как мы помним, перемещать отходы только в одном направлении: из центра – на периферию, из более освоенной части пространства – в менее освоенную. Вывоз мусора с места пикника или даже с дачи в город, даже сам внос мешка с уже выброшенным мусором в собственную машину (то есть перенос из «дикого» пространства в «свое») прямо противоречит этой норме – и потому психологически ощущается как нечто несуразное и невозможное. Зато наша психология радостно откликается на идею мгновенно убрать раздражающие взор отходы с глаз долой, например, закинув их в кусты или в воду. Поэтому практически в любом российском водоеме – реке, озере, городском пруду – непременно валяются старые покрышки, бутылки, газовая плита или холодильник. И если в этом водоеме купаются, то наибольшая концентрация отбросов наблюдается именно вокруг наиболее популярных мест захода в воду.
Кратковременная забастовка мусорщиков в Неаполе привела к коллапсу уличного движения. Фото: PHOTOSHOT/VOSTOCK PHOTO
Этот же механизм побуждает многих россиян регулярно использовать окна в качестве альтернативного мусоропровода, выкидывая в него если не пустые бутылки, то окурки и прочую мелочь. Ничего специфически российского в этой практике нет: как мы помним, меньше двух веков назад точно так же поступали парижане. Но европейского обывателя удалось отучить от этой привычки благодаря тому, что в западной культуре наряду с индивидуальным пространством всегда существовало и пространство общины, коммуны – не совсем свое, но уж точно не чужое и не ничье. Ситуация изменилась, когда в категорию «общинного пространства» смогли «перевести» территорию мегаполиса или даже всей страны. В кругу представлений нынешнего российского обывателя такого образа, увы, нет: за порогом его квартиры, за дверью подъезда начинается некая чуждая и даже отчасти враждебная среда, не имеющая ни смысла, ни закона, ни ценности. То есть то самое «дикое», абсолютно внешнее пространство традиционной культуры, в которое полагается отправлять отходы жизнедеятельности – не только потому, что его не жалко, но и затем, чтобы обозначить границы обжитого и осмысленного, свое присутствие в мире.
Наконец, в России в последние полтора-два десятилетия проявился обычный для «догоняющих» стран эффект: перенять потребительские стандарты оказалось несравненно проще и легче, чем соответствующую им бытовую культуру. Каким бы стремительным ни был взрыв потребления (и сопутствующий ему лавинообразный рост отходов) в Европе и Америке второй половины ХХ века, параллельно им – пусть с отставанием – менялись бытовые привычки людей и технологии обращения с отходами. На Россию же новые материалы и новые способы потребления свалились сразу же, в одночасье, не оставляя совсем никакого времени на приспособление к ним.
И все же ситуация небезнадежна. Опросы и локальные эксперименты показывают, что в стране неуклонно растет доля людей, озабоченных ее превращением в помойку и готовых противодействовать этому. В этом году в Санкт-Петербурге вступила в действие революционная для России городская целевая программа, предусматривающая раздельный сбор и глубокую переработку мусора (к концу выполнения программы тем или иным способом должно перерабатываться около 70% городских отходов). Сегодня в городе оборудовано около тысячи площадок с контейнерами для разных видов мусора (это примерно треть того, что нужно, чтобы пропустить через них весь городской бытовой мусор). Практика первых нескольких месяцев показывает, что большая часть населения с готовностью следует требованиям раздельного сбора. А если в системе возникают накладки (какие-то контейнеры вовремя не вывозятся и т. п.), обязательно находятся активные граждане, добивающиеся от коммунальных служб их устранения.
Но пока Санкт-Петербург – единственный большой город в России, где действует такая программа. Тем временем московское правительство утвердило программу строительства сразу шести новых МСЗ (на сегодня в России их всего десять, из них четыре – в Москве, и все они работают с явной недогрузкой). Так что окончательный выбор стратегии борьбы с мусорной угрозой еще впереди.
Борис Жуков
Взрослые игры
Среди путешественников, охочих до всяких чудес и курьезов, Шотландия пользуется репутацией почти анекдотической: мужчины тут ходят в юбках, военная история сводится к длинному списку поражений… И мало кто вспомнит, что, скажем, европейская научно-техническая революция во многом обязана местной интеллигенции. Чтобы убедиться в этом, достаточно хотя бы однажды побывать на Международном фестивале науки в Эдинбурге. Фото вверху ALAMY/PHOTAS
«Организационный комитет у нас вовсе не формирует программу фестиваля, – объясняла мне руководитель пресс-службы Рут Адамс. – Организаторов тут десятки, а наша задача только одна – служить им «зонтиком», координировать их усилия. О том, что планирует Оксфордский университет или Королевский ботанический сад, мы можем узнать в последний момент, но должны позаботиться, чтобы все запланированное оказалось в фестивальном буклете».
На первый взгляд представляется, что собравшиеся под этим «зонтиком» люди озабочены одной общей задачей – рассказать о происходящем в большом и очень взрослом мире науки маленьким жителям Эдинбурга или совсем юным туристам, попавшим в этот город – случайно или по плану родителей – в те две недели, что длится фестиваль. И дети с большой радостью приходят посмотреть, что на этот раз приготовили для них ученые, которые и сами-то частенько относятся к миру с детской непосредственностью и любопытством.
Но это только на первый взгляд. В действительности эдинбургский Международный фестиваль науки носит весьма серьезный характер и занимает важное, можно даже сказать лидирующее, положение в обширной сети международных мероприятий по популяризации науки. Подобные фестивали проходят и в Швеции , и в Новой Зеландии , и в Финляндии . В октябре этого года такой фестиваль пройдет и в США , в городе Сент-Луис, на родине Марка Твена. Можно предположить, что со временем их количество будет только расти. Но пока фестиваль в Эдинбурге самый продолжительный и известный.
Минули те времена, когда социальный статус академика или профессора казался пределом мечтаний. Сейчас на научные специальности университетов поступают преимущественно представители относительно маргинальных слоев, причем это общемировая тенденция. Дети элиты стремятся в бизнес-школы, финансовые академии или на юридические факультеты. Эта тенденция хорошо известна всем социологам, и по мере осознания она все больше беспокоит правительства экономически развитых стран. Дело в том, что современная социология ставит знак равенства между понятиями «постиндустриальное общество» и «общество рисков». Большая часть этих рисков связана с возможностью техногенных, экологических и гуманитарных катастроф. У естественных наук к концу ХХ века появилась новая функция – предвидеть катастрофу, оценивать ее вероятность, разрабатывать технологию минимизации последствий. Приток умов в эту область знаний сегодня необходим более, чем когда-либо.
Социологическая версия – лишь одно из возможных объяснений падения интереса к науке. В конце XIX – начале ХХ века прогресс сулил человечеству покорение природы и будущий комфорт. Думать об этом намного приятнее, чем о грозящей опасности и необходимости с ней бороться. Необходимость всегда вызывает неприязнь. Фестивали способны отчасти подсластить пилюлю…
Правильно размотать тщательно спеленатую «мумию» – дело непростое. Без помощи взрослых тут не обойтись! Фото: EDINBURGH SCIENCE FESTIVAL
Детский мир
Всякий фестиваль – прежде всего праздник. В этом смысле словосочетание «фестиваль науки» звучит почти парадоксально: кто же из нас не знает, что наука – это главным образом серьезный труд. Конечно, бывают веселые университетские праздники, во время которых студенты находят комические стороны в своих штудиях или пародируют профессоров. Но когда речь идет о детях младшего школьного или даже вовсе дошкольного возраста, подобный подход невозможен – они еще слишком мало знают. Для них празднование и узнавание должно быть слито воедино. В этом сложность. И в этом особенность эдинбургского фестиваля.
Так, в самых необычных явлениях природы – или, наоборот, в самых обычных, но оттого не менее загадочных – организаторы должны усмотреть простой и не требующий длинных объяснений механизм. Например: во время дождя происходит сложная метаморфоза веществ. Вода превращается в пар, пар поднимается к небесам, чтобы там остыть, вновь стать водой и упасть на землю. Большинство из нас знают об этом по картинкам из школьных учебников. Дети, побывавшие в этом году в Эдинбурге, узнали об этом иначе: они видели, как вода, вытекшая на пластмассовый берег, нагревается «солнцем» настольной лампы, чтобы, испарившись, конденсироваться затем на холодной – из той же пластмассы – туче и пролиться дождем.
Эта демонстрация может показаться сугубо географической. На самом деле она используется здесь, скорее, в экологическом контексте, да и авторы идеи – из Шотландского агентства по охране природы (Scottish Environment Protection Agency). «Мы заботимся о состоянии рек и озер во всей Шотландии, – объясняет сотрудница по имени Сара. – Регулярно проводим конкурсы на наиболее экологичные проекты среди компаний, занимающихся ирригацией или строительством дамб и мостов. Победители получают через нас финансирование на реализацию задуманного. Наша цель – чтобы при возведении построек на берегах водоемов или при прокладке дорог наносился минимальный ущерб природе».
В задачу агентства входит также просвещение детей и приучение к мысли о страшной опасности, которой их подвергли отцы и деды – опасности остаться без воды. Потому что она наиболее подвержена загрязнению.
Кроме того, уже пятилетних детей в Шотландии учат понимать, что производство баночек для йогурта, подгузников, полиэтиленовых пакетов, всевозможных красок и разноцветных игрушек наносит непоправимый удар по природным ресурсам. Ведь быстрее всего истощается способность окружающей среды принимать чужеродные предметы. Поэтому на фестивале мальчикам и девочкам четыре раза по пятьдесят минут рассказывали, как правильно укладывать мусор в помойное ведро, что туда ни в коем случае нельзя класть (например, использованные батарейки – утилизацией химических источников тока занимаются специальные службы) и как повторно использовать то, что мы давно привыкли выбрасывать. Скажем, как делать из старых автомобильных покрышек сумки и записные книжки.
Для детей постарше есть развлечения посложнее: помочь собрать электромобиль, работающий на воде; проверить, как зависит сила тока, вырабатываемого ветряной электростанцией, от силы ветра; слепить из пластилина модель ДНК и соорудить из нее собственноручно вирус. А можно под чутким руководством опытного врача провести операцию на натуралистично сделанной кукле. Вводя ей через микроскопический надрез зонд, можно видеть перед собой на мониторе переданное по оптоволокну изображение «внутренних органов». Хотя они представляют собой всего лишь арбузную мякоть, на какое-то мгновение у внешнего наблюдателя возникает иллюзия, что операция проводится совершенно всерьез.
Такое же ощущение подлинности возникает внутри бутафорской древнеегипетской пирамиды, где юные археологи откапывают забинтованную «мумию фараона». Ее надо перенести на стол и потом аккуратно, точными движениями инструментов удалить бинты, обнажив истлевшую за тысячелетия плоть. Пока все это происходит, студенты Эдинбургского университета расскажут не только о том, как правильно держать нож и зажим, но и о культуре Древнего Египта: почему, например, фараонов погребали таким странным образом и в каком месте надо искать их сокровища.
В городском ландшафте Эдинбурга красота природы органически сочетается с образцами классической, средневековой и современной архитектуры. На переднем плане – памятник королевским шотландским гвардейцам, погибшим в англобурской войне 1899—1902 годов. Фото Тофика Шахвердиева
Двадцать лет спустя
Международный фестиваль науки проходит в Эдинбурге ежегодно, сразу после Пасхи по григорианскому календарю. В этом году он состоялся в 20-й раз. Кстати, самый первый фестиваль в 1988 году открывала первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. В этом году под фестиваль были задействованы 15 различных выставочных площадок, а его программа насчитывала 136 событий для детей и взрослых. Общее количество посетителей оценивается в 70 000 человек. Для каждого события указывается предполагаемая возрастная категория участников. Они могут быть рассчитаны на дошкольников и младших школьников (категории «3+» и «5+»), на учеников средней школы («10+») или на взрослых («adult»), к которым относятся и старшеклассники. Одни события предполагают входную плату (причем иногда она оказывается довольно высокой – до 5—6 фунтов), другие – нет. Однако в любом случае всегда есть опасность, что мест не хватит, и лучше забронировать их заранее. В этом году первым мероприятием, на которое были распроданы все билеты, оказались дебаты Ричарда Докинза и Ричарда Холлоуэя на тему: «Религия, наука и условия человеческого существования». Показательно, что Ричард Докинз принимал участие и в самом первом фестивале 20 лет назад. Начиная с 1989 года одним из центральных событий эдинбургского фестиваля стало вручение медали за выдающиеся достижения в деле популяризации науки. Первую медаль получил Абдус Салам – выдающийся физиктеоретик, нобелевский лауреат и автор многих популярных статей и телепрограмм. Еще трое эдинбургских «медалистов» стали нобелевскими лауреатами впоследствии: Вангари Маатаи, Амартия Кумар Сен и Джон Эдвард Салстон. В России из всех лауреатов лучше всего известен Дэвид Аттенборо, чей многосерийный фильм «Жизнь на Земле» не раз показывали на российском телевидении. В 2008 году медаль фестиваля получил профессор Крис Рипли, директор Музея науки в Лондоне. «Человечество сейчас оказалось на распутье, – сказал он во время торжественной церемонии, – и будущее планеты всецело в наших руках. Главная задача и нашего музея, и меня лично в том, чтобы привлечь всех к нахождению правильного пути и следованию по нему».
Всей семьей – в страну чудес
Кажущиеся бессистемность и бесструктурность фестиваля идеально соответствуют его задачам. События распределены предельно равномерно, и хотя вряд ли кому-либо вздумается побывать всюду, можно не сомневаться в том, что в любой части города вам что-нибудь да предложат. А попутно с погружением в мир науки состоится и знакомство с историей Эдинбурга, поскольку многие мероприятия проходят в непосредственной близости от местных достопримечательностей.
Здание научно-выставочного центра «Наша подвижная Земля» (Our Dynamic Earth), построенное по проекту знаменитых британских архитекторов Майкла и Патриции Хопкинс, открыто для посетителей с 1999 года. Оно напоминает просторный шатер, как бы нависший над местностью. План авторов явно заключался в том, чтобы подчеркнуть подвижность сооружения, противопоставив его статичности зеленеющих окрестных склонов ничем не застроенной горы Седло Артура и белых шпилей центра.
Новые идеи надо выращивать (как гласит плакат), причем так же терпеливо и заботливо, как и редкие растения в Ботаническом саду. Впрочем, недалек тот день, когда методы генной инженерии позволят «конструировать» в том же саду нечто совершенно новое и неслыханное. Фото Тофика Шахвердиева
Впрочем, как бы ни была хороша архитектура, с недавних пор главные события происходят не в наземной части, а глубоко под землей. Открытие этой новой подземной экспозиции было приурочено как раз к фестивалю, хотя создавалась она независимо от него. Большая ее часть посвящена наукам о Земле, преимущественно геологии. Во время недолгой виртуальной экскурсии тут можно прогуляться к центру нашей планеты, узнать о ее строении и о том, как геологические эпохи сменяли друг друга. А наверху, в фойе, специально оказавшиеся тут по случаю фестиваля сотрудники университета расскажут об астрохимии и астрогеологии и объяснят, чем прочие планеты Солнечной системы отличаются от нашей.
Но это сооружение нетипично для фестиваля. В основном для встреч ученых с детьми предусмотрены более классические интерьеры. Например, местный Assembly Rooms – один из самых знаменитых британских Домов собраний. Его начинали строить еще в конце XVII века для того, чтобы местной аристократии было где проводить свой досуг. В середине XIX века его перестроили при участии лучших шотландских архитекторов. Помимо балов здесь проходили музыкальные концерты и литературные вечера, на которых местная знать могла познакомиться с «забавным эйрширцем» Робертом Бернсом или аплодировать сэру Вальтеру Скотту и Чарлзу Диккенсу.
В этом году именно здесь на время фестиваля для дошкольников установили Вондераму (Wonderama). Ее название – неологизм из английского слова wonder (чудо), по модели греческого слова «панорама» – от pan (все) и horama (вид). Произнося это слово, можно вспомнить Алису, путешествовавшую по Стране Чудес – Wonderland. И так же, как и Алисе, современным детям здесь предстоит не только удивляться чудесам, но и самим делать нечто, достойное удивления – например, препарировать, как говорилось выше, найденную в пирамиде «мумию» или сочинять электронную музыку, не зная музыкальной грамоты.
Второе место, где сосредоточены основные развлечения для дошкольников, – это Королевский ботанический сад. По счастью, туда мы отправились в первый же день, едва добравшись до Эдинбурга. Почему «по счастью»? Потому что это был единственный теплый день. Уже на следующее утро погода начала портиться, подул ледяной ветер, а еще через день пошел дождь. Для прогулок по саду это не годится. По большей части Королевский ботанический сад и в дни фестиваля продолжал пребывать в том же состоянии, что и последние несколько веков. По возрасту он уступает в Великобритании разве что ботаническому саду Оксфордского университета, основанному в 1670 году.
