Текст книги "Последнее представление (СИ)"

Автор книги: Властимир Невзоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Решили, что петля – слишком быстро, – пробормотал Лазарь, пересчитывая монеты в кошеле. – Да и огонь… разве это не красиво вышло, а? – он усмехнулся и отложил деньги. – Ты ж сюда именно с ним и пришёл.

– И правда красиво, – прошептал Фауст. Ему снова представился отец, кивающий на горящий фитиль. Это он пришёл с огнём. Не я. – А здесь что? – он взял в руки одну из бутылок.

– Попробуй, – предложил дозорный, – открою сейчас.

После первого же глотка Фауста замутило. Это была та же самая водка, что и на свадьбе в Пестовке. Разом вспомнились окровавленная нога, удар в живот и замшевые туфли.

– Один я не буду, – он, криво улыбнувшись, протянул бутылку Лазарю. Тот махнул рукой и отпил разом едва не полбутылки.

– Ночка сегодня была кошмарная, – признался он, отставив водку. Кажется, ему выговориться нужно было даже больше, чем Фаусту. – Слыхал небось? Столько народу загребли сразу… они на караул у казначейства напали. Всю ночь не спал.

Мастер кивнул.

– Да, я слышал. Рвом грозились за то, что меня так и не выдали, – подняв бутыль, он сделал вид, что отпил чуть, и поставил её обратно ближе к Лазарю.

– Сильно ты людям насолил, а? – хохотнул тот. – Слушай, а если б отпустили, то что бы делал?

Юноша пожал плечами.

– Встретился бы со своими, поехал бы домой. Продолжил бы учёбу. А в следующем году – снова бы поехал на ярмарки… женился бы, наверное.

– Ждёт кто? – участливо спросил Лазарь, снова взяв бутылку. Фауст пожал плечами.

– Нет… нет. К подруге пошёл бы свататься. Хорошая девушка.

– Будет скучать по тебе?

– Вряд ли, – мастер усмехнулся и снова, забрав напиток, изобразил, будто пьёт. – Ворчать будет. Всегда ворчит.

– Ишь какая, – охранник принял бутылку у него из рук. – А учёба – это для твоего семейного дела?

– Да. Не всё освоил ещё, что нужно, – Фауст устроился поудобней на твёрдых досках. Сидеть было тяжело, хотелось снова опереться на стену или и вовсе лечь. – Отвоевал бы право на наследство, – он закашлял, – грозят по другим детям поделить, – тише добавил он.

– Вот как… – Лазарь снова глотнул немного. – И вернулся бы потом сюда с войском… выходит, для нас и правда лучше, что ты умрёшь.

– Выходит, так, – согласился Фауст.

Они замолчали. Дозорный допил всё до конца и, отставив опустевшую бутылку, потянулся за новой.

– У вас хоть что-то хорошее произошло от того, что я появился? – вдруг спросил Фауст. – Просто подумал… везде, где был, начинались беды. Может, и правда, зря вообще отправился…

Лазарь прикрыл глаза.

– Ты доложил о тех троих в степи. А последние дни… они хорошо показали отношение некоторых людей к временной власти. Хорошо, что это сейчас вскрылось, а не в чём-то, ну… опаснее. Теперь мы знаем, кому можно доверять, а кому – нет. Наверное, – признал он, – это тоже хорошо. Ещё у меня нога почти зажила, – он улыбнулся, – а о каких бедах говоришь?

Фауст тихо рассмеялся.

– В первой деревушке жители разделились надвое. Говорят, избили старосту, прогнали его семью и устроили погромы на улицах. Во второй, не желая того, опорочил дочь головы прямо на свадьбе. Хорошо, если не дошло до скандалов с рукоприкладством… а в третьей, – он махнул головой, – в третьей обещали колесовать. Слухи дошли не вовремя. Если б не медвежья княжна, даже не добрался б до вас.

– Держи, – дозорный протянул ему новую початую бутылку, – не бери в голову. Если такое случилось, значит, они давно по лезвию ходили. Уверенный брак не порушится от незваного гостя. Да и старосту, ежели уважают, прогонять не будут.

– Возможно, – пробормотал Фауст, приняв напиток. Он снова поднёс его ко рту и, не разомкнув губ, отставил бутылку в сторону.

– Не о том сейчас тебе думать надо, – посоветовал Лазарь. – О себе подумай. О семье. О друзьях. Может, дома осталось что хорошее? Расскажи. Отвлекись.

Фауст пожал плечами и задумался. Ему вспомнилось, как они с Корнелией и Гнеем впервые устроили концерты – тогда ещё втроём. На площади в Мотасе их освистали, конечно, но так, по-доброму. Корнелия после в истерике говорила, что никогда больше того не повторит, и с ними больше не выйдет, чтоб лицо её в городе не запомнили в плохом свете. Они после того медведя и купили. Вот на окраинах хорошо встретили. И в прошлом году фрахейские деревушки были им так рады… всесильные белые господа, сказала княжна Ребекка. Он вспомнил, как побывал на королевском приёме. А первый день в храмах! Огромные шкафы с книгами, длинные коридоры, тёмные подвалы и высокие винтовые лестницы… ему всего шесть лет было, и стены незнакомых зданий тогда вызвали невероятный восторг. Кто бы ему сказал, что среди этих лестниц и коридоров придётся провести столько времени…

Лазарь рассказал, что он женился месяц назад, а старшего брата недавно повысили до пятидесятника. Рассказал, что матушка давеча звала на праздничный обед, и сготовила на всех пироги с черникой и мятой. Что жена его начала вышивать, и украсила все скатерти в родительском доме. Они оба говорили о том, что было недоступно друг другу. Фауст – про богатство дворцовых званых ужинов, морские экспедиции и бесконечную учёбу, а Лазарь – про тихое семейное счастье, добрых родных и любящую супругу. Бутылки уже все опустели, и даже старый запасённый в деревнях мёд из мешка с вещами уже пошёл в дело. Оконце под потолком горело полуденным светом, начало постепенно гаснуть и, наконец, окрасилось кровавыми лучами заката.

– Ох, вот что ещё вспомнил: когда я вернулся с той поездки, ну, с островов, то… – Фауст повернулся к дозорному. Тот опустил голову на грудь и тихо сопел, не шевелясь. Мастер тронул его за руку – тот только чуть всхрапнул. Неудивительно – после такой-то ночки… вздрогнув, Фауст переводил взгляд со спящего Лазаря на свой свёрток с колбами и порошками, и снова на Лазаря. Как он сейчас был рад, что не притронулся к его водке. Ты знаешь выход, сказал ему отец во сне. Ты помнишь, что мы делали, когда тебя ещё допускали в подвалы?

Тихо, стараясь даже не дышать, Фауст принялся копаться в мешке. Пороха оставалось мало, слишком мало, чтобы сделать что-то серьёзное. Да и куда?.. на глаза попались дымовухи, которые он мастерил в первую ночь в степи. Разорвав одну на куски, он принялся ссыпать порох в бумажные свёртки и затыкать отверстия скомканными бумажными лоскутами. Бумага должна прогореть быстро. Когда с ними было покончено, он принялся разгребать оставшиеся в мешке склянки. Купорос… осколки от искристой свечи… медная стружка… когда он добрался до раствора свинцового уксуса, глаза его загорелись. Обернувшись, Фауст подобрал одну из пустых бутылок и вытряс из неё последние капли.

Призрачный мужской силуэт перед его глазами широко улыбнулся.

***

Лазарь зашевелился. Потёр лицо ладонью, открыл глаза и удивлённо глянул на окно под потолком.

– Извини, – пробормотал он, – извини, пожалуйста. Ночь была бессонная… давно сплю?

Фауст покачал головой.

– На закате уснул, – негромко ответил он, – не хотел уж тебя будить… всё хорошо. Спасибо, что сегодня со мной побыл.

Охранник встал на ноги, чуть покачиваясь, и отряхнул штаны.

– Э, зря я столько… – он махнул рукой на пустые бутылки и вздохнул. – Как теперь командиру-то показаться? Даже проспаться не успею к утру. Не прощаюсь, – он положил руку ему на плечи, – я завтра тебя буду отводить. Скоро уж увидимся.

– Ты помнишь? – Фауст поднял взгляд. – Помнишь, что пообещал сделать?

Лазарь смутился.

– Э, не совсем, признаться…

Мастер сполз с досок и рухнул перед ним на колени.

– Возьми с собой мои вещи, – зашептал он, – возьми на площадь, пожалуйста. Там дневник и ещё платье моё. Сожги их, сожги в том же костре. Ты найдёшь. И медальон на ветки. Яблоня, помнишь? Пожалуйста, – он снова едва не заплакал. – Возьми мешок. Это очень важно.

– Х-хорошо, – тихо ответил Лазарь. – Я возьму. И сожгу. Я всё сделаю.

– Именем бога своего поклянись, – полубезумно прошептал он. Охранник, помедлив, кивнул.

– Всё сделаю. Тебе оставить?.. – он махнул рукой в сторону последней полной бутылки.

– Ночь длинная, – грустно улыбнулся Фауст. – Оставь. И… спасибо тебе. За всё.

Дозорный, вздохнув, кивнул и постучал в дверь. Раздался знакомый лязг, засовы открылись. Едва он вышел в коридоры, лицо мастера стало равнодушным и отрешённым. Лазарь исполнит клятву – и Фауст точно это знал.

Глава 10. Подчинивший пламя

Шаги в коридоре и звон замков застали Фауста в той же позе. Он всю ночь не сомкнул глаз. Тёмный силуэт всё нашёптывал ему про обиды и предательства, про концерт и шантаж, удары и цепь. Он больше не сопротивлялся. Он слушал и пропускал через себя всё то зло, что ему пришлось пережить за последние дни. Горький напиток. Светлые косы. Пинок в ногу. Лестница в управе. Гусли на ремне. Холодные доски и угрозы в трактире. Он насильно заставлял себя вспоминать все образы, что вызывали у него боль и гнев. Холщовый мешок. Зелёные глаза. И, когда дверь наконец открылась, он поднял на караульных взор, полный искренней ненависти.

– Где ключ?.. ногу подвинь, – незнакомый ему охранник открыл замок на цепи. – Вставай давай.

– Вам придётся мне помочь, – ядовито улыбнулся Фауст.

– Я вижу… – он оглядел пол, усыпанный пустыми бутылками, – развлёкся напоследок, а? – он подал ему руку.

Пленник потянулся за последним полным пузырём и поднялся, опершись на чужую ладонь. Слабые ноги подогнулись, и, если б не дозорный, подхвативший его под локти, то он, верно, снова б упал.

– Ну и куда тебе ещё, а? – он встряхнул Фауста. – И так на ногах не стоишь.

– И что же, – прошептал тот, глядя в глаза охраннику, – лишите последней бутылки человека, которого на смерть поведёте?

– Ну-ка, поделись, – мужчина позади отобрал и сделал было глоток, но тут же выплюнул и закашлялся едва не до тошноты. – Ну и дрянь, – пробормотал он.

– Э, хватит, – в камеру наконец заглянул Лазарь, чуть шатающийся и с опухшими глазами, – пускай, мы не звери ж. Понимаем. Отдай ему, пусть, – велел он. В руках его был заветный свёрток. – Идти не сможешь, да? Совсем плох?

Мастер пожал плечами.

– Значит, не сбежит, – хмыкнул он. – Помогите ему, что ли. У меня руки заняты.

«Если у меня не получится, то это будет на твоей совести», – Фауста подхватили под локти и осторожно повели прочь из его камеры, – «я сделал всё, что мог сам. Дальше… дальше уже не моя вина». Коридоры были узкими, тёмными и запутанными, словно лабиринт. Несколько раз Фауст обмяк без чувств на несущих его руках, но хлёсткие удары по щекам быстро возвращали его рассудок. Он слабо перебирал больными ногами, невидящими глазами смотря на грязный пол и твердя себе одно и то же. Пожар в храме. Лестница. Цепь. Холод в камере. Гусли. Светлые косы. Я не должен успокаиваться. Я не должен мириться. Зелёные глаза и запах цветов. Мне нужны силы. Тонкие пальцы на плече. Я должен справиться. Должен. Должен…

Утренняя улица едва не ослепила его. Он вдохнул тёплый летний воздух и хрипло закашлял от боли в груди. Стоило просидеть неделю в подвале, чтобы начать ценить обычный солнечный свет и духоту. Вокруг были слышны голоса и топот.

– Э, стой, – Лазарь махнул рукой встречному всаднику в одежде дозорного, – езжай к воротам и передай, что можно уже открывать, – тот кивнул и ускакал прочь по дороге. Караульные сели на телегу, подсадили Фауста и тронулись в путь. Острог, похоже, был на краю города. Он не помнил этих улиц. Вояки тихо переговаривались между собой – о прошедшей ночи, о семейных передрягах, о последних сплетнях. Неужели им всё настолько не важно?.. Мне больше не нужна помощь, вдруг понял Фауст, слушая легкомысленные беседы дозорных. Мне нужно дозволение. От себя самого. И именно оно и станет ответом, достоин ли я наследства.

На площади собрался, верно, весь город. Толпа негромко переговаривалась, от прежних ярмарочных счастливых голосов не осталось и следа. Телега проехала по краю, люди перед ней пытались кое-как расступиться, теснясь и пихая друг друга. Наконец, где-то в середине пути, лошадь стала, и дозорные один за другим сошли вниз. Лазарь подал руку, и Фауста осторожно спустили на землю. Он попробовал сделать шаг, и ещё один. Пальцы не дрожали. В сердце больше не было жалости к себе или страха – только тупая решительность, приправленная злостью и обидой. Если уж суждено, равнодушно подумал он, глядя на окружающую его толпу, пусть и им будет так паршиво, как только возможно.

Охранники поддерживали его под локти, но не несли, как это было в коридорах. Вели его к краю площади, к той самой сцене, куда нельзя было пройти простым людям.

Фауст шёл, опустив голову из-за так и не угасающей боли в шее. Спутанные волосы налипли на мокрый лоб, было жарко от солнца и лихорадки. Краем глаз он видел лица людей, которые стояли в первых рядах его живого коридора. Они шептались между собой, провожая его взглядом, у многих в глазах были отвращение и страх. Несколько девиц отшатнулись, когда он прошёл мимо, а какой-то мужик со старыми шрамами на плече дёрнулся было вперёд, но его удержали за локти и бросились успокаивать. Народ толпился до самой сцены, у многих в первых рядах были небольшие связки хвороста или пучки соломы. А правее, возвышаясь над толпой, стоял наспех сколоченный деревянный балкон с льняной красной крышей, на котором в богатых креслах сидели несколько человек в дорогих одеждах. Около самой сцены Фауст увидал те самые светлые косы, которые не дали ему уснуть этой ночью.

– Пришла посмотреть из первых рядов? – прошептал он, остановившись перед ней. Девушка скривилась и плюнула ему в лицо. Фауст хрипло засмеялся и снова зашёлся кашлем, согнувшись от боли. Вот оно, его разрешение. И ей, именно ей должно достаться больше всего.

Военные уже стояли на мостовой: один наспех привязывал лошадь, второй, в форме побогаче, суетился вокруг и искал приказ из управы, третий стоял с факелом. Деревянную сцену даже не стали разбирать, чтоб задним рядам было лучше видно. Огромный столб с лежащими у него цепями поставили прямо на неё; рядом со сценой лежал целый стог сена. Лазарь кинул свёрток недалеко от сложенных поленьев и отошёл куда-то назад. Один из караульных тихо спросил что-то у второго, но тот качнул головой.

– Да толку-то, – услышал мастер его голос, – к столбу уже привяжем, а сейчас… ну ты глянь, еле ходит. Стыд только.

Последний дозорный, который шёл позади, пнул его легонько в спину.

– Давай, ступай, – велел он. Фауст шатнулся, но его подхватили впереди; сделав несколько маленьких шагов по лесенке, он оказался на сцене прямо перед сложенным кострищем. Как бы красиво оно полыхало с его фейерверками… жаль, что уже ничего не осталось. Парня развернули лицом к толпе. Он стоял без поддержки и чуть пошатывался, одной рукой опираясь на руку стоящего рядом вояки, а во второй продолжая держать свою бутылку. Толпа недовольно зашумела, едва он встал на возвышение; какая-то бабулька недалеко бросила в него своим пучком сена. Один из мужчин, сидящих на балконе, неторопливо встал, одёрнул одежду и, медленно спустившись, прошёл к сцене.

– А вы говорили, – прошептал Фауст, провожая его взглядом, – что у вас нынче нет никого из дворян.

Дозорный, на чьё плечо он опирался, покосился на богатея.

– Зная этих дворян, – едва слышно пробормотал он, – можно только надеяться, что никто в лужу не сядет.

Разодетый караульный, поклонившись, передал богатею скреплённый сургучом лист. Тот принял его с лёгким кивком головы и поднялся на сцену, не удостоив Фауста даже взгляда. Откашлявшись, он кивнул горнисту рядом; тот дал звонкую, протяжную ноту, и толпа смолкла.

– Добрые жители Ивкальга! – объявил богатей, – мы собрались сегодня, чтобы раз и навсегда закрыть многолетние спор и обиду. Не скрывая своих злых намерений, к нам пришёл виновник наших гибелей, наших вдов и сирот…

– Смерть ему! – крикнул кто-то в первых рядах. Толпа одобрительно загудела. Аристократ поднял руку.

– Приходили доносы, что и в этот раз находили убитых и раненых, что обманом были открыты ворота для его союзников. Приходили и свидетели, утверждавшие…

– Слухами быстро земля полнится, – едва слышно пробормоталдозорный рядом. Богатей продолжал говорить что-то, но голова опять стала тяжёлой, а звуки – неслышимыми. В один поток слились и его голос, и шум площади, и возгласы в толпе. Кто-то бросил на сцену камень. А потом ещё один, и ещё. Последний попал Фаусту в бедро; он хрипло охнул, но, вцепившись в плечо охранника, удержался на ногах.

– …и потому я, Мар из династии Феросов, велением и именем его светлости великого князя Пауля Лабре временно управляющий славным городом Ивкальг, тем утверждаю, – аристократ развернул лист, порвав печать, – предать преступника смерти через сожжение сегодня, двадцать восьмого дня месяца покоса, триста шестьдесят пятого года от начала Империи, – объявил он, сложив вновь лист. – Многие из вас принесли с собой ветки для костра; как только пламя разгорится, вы можете вложить их на сцену. Пропустите в первые ряды пострадавших на маатанской бойне, жён и детей погибших! Они должны иметь право сделать это первыми.

Задние ряды начали наваливаться вперёд, люди толкались и менялись местами. Послышались недовольные вскрики и ругательства.

– Ты можешь покаяться, – негромко добавил богатей в сторону пленника, чтоб было слышно только на сцене, – и, вероятно, процесс пройдёт куда быстрее, – он кивнул на тонкий меч, лежащий около привязанной лошади. – Есть тебе, что сказать?

Фауст перевёл взгляд с управляющего на толпу. Гвалт не стихал – кто-то кричал и топал ногами, кто-то молился и тихо плакал, другие подбирались ближе к сцене и расталкивали зевак. Люди подошли уже вплотную к подмосткам, и от того, чтоб залезть наверх, их отделяли только несколько дозорных, стоявших вдоль сцены. Он посмотрел на кровавое пятно на бедре от брошенного камня, на бутылку, что держал в руке, на пучки соломы, которые люди принесли в искреннем желании приобщиться к казни, и наткнулся взглядом на светловолосую девчонку, стоящую прямо перед сценой, тихо всхлипывающую и обхватившую себя руками.

– …есть, – наконец ответил он, не сводя с неё взгляда. Гусли. Зелёные глаза. Запах цветов. У тебя уже есть дозволение. – Пусти! – он дёрнул рукой, за которую его поддерживал стоявший рядом дозорный. Тот пожал плечами и чуть отодвинулся. Фауст вышел вперёд. Он еле стоял на ногах, но чувствовал, что, чем больше смотрит на девичье лицо, тем больше у него появляется сил. Он чуть наклонился, чтоб отдышаться, и поднял голову.

– Ивкальг заплатит за то, что он сделал, – прохрипел он. Первые ряды смолкли, а оставшиеся четверо мужчин на балконе чуть выдвинулись вперёд.–Вы думаете, что, закрыв ворота, обезопасили себя от этого мира. Но мой город узнает. Узнает… и придёт к вам, – он сипло закашлял, снова согнувшись пополам. Бутылка в его руках пролилась немного прямо на его сапоги. – Вы все, – он сплюнул кровь и вновь поднялся, опираясь ладонью на колени, – вы все знаете, что Маатания придёт отомстить за меня. Я говорил, что будет война. Наша армия, – он продолжил ещё более хрипло, не в силах больше справиться с раздирающей горло болью, – наша армия пройдёт по этим улицам. Мы убьём ваших мужчин, мы заберём женщин и распнём младенцев. И вы, – он махнул в их сторону рукой, что держал бутылку, и толпа разом сдвинулась назад, – вы все это знаете, – прошипел Фауст. – Вы боитесь меня даже в день, когда я должен умереть вашей волей. Не будет моего покаяния, как не было и вашего, – он снова впился взглядом в стоящую рядом девчонку. – И мне не нужно никаких послаблений. Вы же хотели казнь – так смотрите, – прорычал он, бросив оземь бутылку. Та разлетелась на сотни осколков, заполнив сцену удушающим запахом, – смотрите на казнь тех, кто решил, что может сжечь человека, подчинившего пламя!

Сцене хватило одной искры от подошвы. Разом вспыхнуло всё: и залитый дощатый пол, и поленья с краю кострища, и сапоги, на которые тоже попало несколько капель эфира. От искр загорелась солома в руках у стоящих рядом женщин; взвизгнув, они попытались бросить её вниз, но попали на чужую одежду. Послышался крик, офицер заметался в попытках потушить упрямый огонь. Рухнув на колени и сбивая ладонями пламя с обожжённых ног, Фауст прополз к свёртку вещей, выхватил оттуда медальон с дневником и бросил мешок в костёр. Сцену начал заволакивать густой бело-серый дым, раздался треск горящей бумаги. Глаза заслезились, вокруг послышались кашель, крики и проклятья. Огонь на поленьях начал разгораться, столб в центре полыхнул разом, и искры от кострища попали на стог сена рядом. Он вспыхнул всего за пару мгновений, послышались крики с балкона, и повалили чёрные клубы дыма. Когда не было уже ничего видно на вытянутую руку, воздух наконец наполнился запахом пороха, и раздались первые взрывы хлопушек, так похожие на звуки с королевского стрельбища…

Толпа замерла на мгновенье. А после зашлась криком ужаса.

Топот ног, звуки падений и визги заглушили сбивчивые команды офицера на сцене. Люди пытались сбежать с площади, валили друг друга с ног; то там, то здесь раздавались сдавленные стоны боли от ударов и давки. Горящий столб опасно накренился на правую сторону, и начали уже тлеть деревянные подставки сцены. Фауст прополз на четвереньках к ограде и принялся отвязывать лошадь.

– Почему их пропустили?! – завыл женский голос в глубине толпы. – Убивцев, да прямо в город! Где эти предатели, кто повелел?!

Столб оглушительно треснул и медленно опустился прямо на деревянный балкон, разорвав льняную крышу. С лестницы сбегал уже последний человек, но горящая доска, к которой крепилась ткань, рухнула прямо перед ним.

– Успокойтесь! Успокойтесь, никого здесь нет больше! Он один! – пытался перекричать толпу управляющий, прорываясь вперёд, но слышно его было только у самой сцены.Плюнув на крепкий узел, Фауст огляделся сквозь рассеивающийся дым и, опираясь на оградку, поднял меч, оставленный там дозорными.

– А говорили ведь, помните?! Говорили, что они все заодно! Хватайте Фероса, с его позволения ведь пропустили портовых!

Оружие оказалось очень тяжёлым, ослабевшие руки с трудом его удержали. Лошадь беспокоилась, она тоже боялась громких звуков и била копытами в панике.

– Тихо, тихо, – шептал мастер, – тихо, милая, я сейчас… – он замахнулся лезвием и опустил его на толстую верёвку. Кобыла всхрапнула.

– Ах ты ж мерзавец, – командир, дежуривший около сцены, наконец нашёл его и резко повернул к себе за плечи, – ты мне за… – он захрипел, прижав ладонь к окровавленному боку. Фауст бросил меч на землю и, обхватив дрожащими руками лошадиную шею, взгромоздился наверх в седло. Офицер повалился на колени и, скорчившись, упал на мостовую.

– Давай, милая, – прохрипел мастер, встряхнув поводьями и ударив её по шее что было сил, – беги, беги со всех ног! Мы едем домой…

Кобыла заржала и, привстав на дыбы, понеслась к краю площади. Её пугали шум и дым, и продолжавшие разрываться хлопушки, и огонь, который перекинулся на всю сложенную кучу поленьев. Люди отшатывались от её ног, но кто-то уже оставался лежать на мостовой.

– По коням! – крикнул управляющий, седлая своего скакуна, – его нужно перехватить, пока не встретился со своими!

Позади послышался топот сапог и тяжёлый стук копыт. Фауст снова хлестнул лошадь, и та понеслась со всех ног. Он силился вспомнить город; пришёл с ворот, брёл по прямой улице, и вышел… вышел прямо к сцене, значит, надо ехать кругом! Он продолжал подгонять кобылку, распугивая народ, пересёк площадь и рванул вперёд по центральной улице. Позади послышался треск дерева – балкон около проезда рухнул прямо на дорогу, превратившись в гору горящих досок и ткани. Стук копыт резко оборвался, сзади донеслись едва слышные команды управляющего и недовольный рёв обступившей его толпы. Раздался пронзительный женский вой прямо около сцены; почувствовав от того странное удовлетворение, Фауст обернулся на площадь. За костром балкона не было ничего видно; вся улица позади оказалась в дыму, а несколько человек на дороге лежали без чувств после давки, с отпечатками грязных подошв на спине.

Кобыла скакала без остановок по прямой до самых ворот; они, как и было уже с утра велено, оказались открытыми. Мгновенно промчавшись мимо караульных, покинувших свой пост и бегущих к площади, мастер выехал на тракт, по которому всего девять дней назад въехал в город. Он то и дело оборачивался проверить, нет ли погони, но никого не видал. Они должны были объехать городскую ограду с той стороны и поехать за ним, но как много времени ещё есть в запасе? Каждый раз, когда кобыла замедляла шаг, он снова её поторапливал. Как далеко он сумеет уехать, прежде чем его нагонят городские отряды? Что они с ним сделают, когда окружат в чистой степи, без преград и свидетелей?.. дым от пожара на площади поднимался густыми чёрными клубами; его даже не пытались ещё тушить. Хоть бы Лазаря не наказали за всё это, вдруг подумалось Фаусту. Лошадь уже устала, ей было тяжело, но он продолжал её подгонять. Вдруг вспомнилось, как он бежал из Осочьей. Столб дыма, бег, погоня… кобылка наконец выдохлась и перешла на бодрую рысь. Это было медленно, слишком медленно, чтоб уйти от тренированных армейских лошадей; но на своих двоих Фауст не смог бы ступить и шагу.

– Отдохни, милая, – шептал он на родном, таком сладком для него теперь языке, – отдохни, а потом продолжим, хорошо?.. – лошадка только фыркнула тихонько и продолжила шаг. А она-то посговорчивей, чем Ромашка.

– Останешься со мной, если мы выберемся отсюда? – прошептал он, прижавшись к тёплой мускулистой шее. Держаться в седле не было никаких сил, парень так и лежал на животном, обхватив его руками за тело. Собравшись с силами, он обернулся; ему показалось, что позади на дороге появилась какая-то точка, и он хлопнул кобылку по шее. Та ускорила шаг, но уже не до того резвого галопа, что был вначале. Да и хватило её ненадолго. Похоже, бедняга окончательно устала.

Фауст продолжал то и дело оглядываться назад, но уже долго никого не видал. Когда день разгорелся в полуденный зной, он начал уже успокаиваться, оборачивался всё реже и прекратил подгонять лошадь. Если у неё не будет сил, он и шагу ступить не сможет… они должны были направить погоню по всем дорогам от города, но, похоже, задержка оказалась слишком большой. Дым на горизонте, казалось, становился только гуще и чернее. Пожар только продолжал разгораться. Он вспомнил рухнувший балкон, и столб, и горящие клоки пакли в руках женщин в толпе, и упавшего на землю раненого командира. Выжил ли… да какое мне дело, вдруг со злостью подумал он. Лазаря было жаль; а остальные – да гори они все огнём. И офицер, и управляющий, и толпа с балконом, и особенно эта девчонка. На мгновение ему представилась Розмари, привязанная вместо него к столбу у кострища; и, почувствовав от того наслаждение то же, что и от её объятий в тот последний вечер, Фауст вдруг понял, чего именно от него ждал всё это время отец.

– Эй… эй, – тихонько позвал он лошадь. Та только ухом повела. – Да поторопись же ты! – рыкнул он, чуть ударив её поводьями. Впереди шёл неспешно какой-то одинокий человек, и последний, с кем бы сейчас хотелось встречаться Фаусту – это очередной городской житель, отчаянно желающий справедливости или гостеприимства. Лошадь всхрапнула и ускорила шаг. Фигура впереди махнула рукой и подошла ближе.

– Эй, добрый человек, чего в Ивкальге стряслось, отчего дым такой? Пускают туда?

– Я не… Гней, это ты? – ошарашенно прошептал Фауст и резко потянул за поводья. Кобыла отозвалась недовольным ржанием и тотчас остановилась; он едва через голову её не перелетел. Отдышавшись, он снова обхватил лошадиную шею и осторожно сполз на землю, едва не упав. Загорелый юноша в голубом расшитом платье, стоящий перед ним, только присвистнул от удивления.

– Ничего себе! Вот не ожидал тебя тут встретить. Откуда у тебя лошадь? А ты… чего ты в таком виде? – подозрительно протянул Гней, рассматривая имперскую рубаху, и тут опустил взгляд на штаны, порванные и опаленные, через которые просвечивали ожоги на коже. – Светила небесные, Фауст, что с тобой случилось? – ахнул он.

Бросив на землю свою тетрадь с амулетом, которые так и лежали в сведённых до боли пальцах, Фауст, шатаясь, подошёл к нему и крепко обнял.

– Как же я рад тебя видеть, – прошептал он, – поехали назад. Поехали скорей.

– А столица? Концерт? – мастер не понимал. – Почему ты едешь из города? Это ты там устроил?

Почувствовав, что сейчас рухнет на траву, Фауст опёрся на него руками и чуть отстранился.

– В городе нам не рады, Гней, – прошептал он. – Поехали, надо перед развилкой перехватить остальных.

– Почему ты думаешь, что они ещё не в Ивкальге? – нахмурился тот. – Может, вы просто не повстречались на улицах? Они ж должны были раньше всех добраться.

– Нет… нет, – пробормотал Фауст, отойдя обратно к лошади. – Их нет. Они бы пришли на казнь.

– Казнь?.. что там произошло? – прошептал Гней. – Где твоё платье? Твои глаза… – он коснулся его щеки. – У тебя жар… как в таком состоянии ты вообще добрался так далеко один?..

Мастер покачал головой. Опершись на лошадиный бок, он тяжело задышал и махнул рукой на лежащие в траве вещи.

– Забери их, пожалуйста. К себе забери. Нет сил… И садись тоже на лошадь. Нам надо торопиться.

Тот не стал сопротивляться. Подсадив приятеля, Гней поднял тетрадь с медальоном, сунул их в свёрток, который он нёс за плечами, и сел позади. Кобылка того, кажется, даже не заметила. Хотя, если на ней обыкновенно ездили снаряжённые кольчужные воины, то их вес, действительно, был для неё легче лёгкого.

– Ты что-то совсем выглядишь паршиво, – нарушил наконец тишину Гней. – Может, посмотреть тебя?

Фауст качнул головой.

– Нельзя останавливаться, – пробормотал он, – как пересечёмся с остальными… так можно. Не сейчас. Сейчас нельзя.

– Как пересечёмся – так обязательно, – мастер нахмурился, – складской работник из меня, право, всё-таки лучше, чем врач, но из тебя-то лекарь ещё хуже. Пообещай, что сразу направишься в храм Медицины, как только приедем в Аркеи.

Фауст снова мотнул головой.

– Нет… мне нужно к родителям. И в приёмную. Должен доложить… напали на послов, – он закашлял и продолжил хрипло, – что-то нужно сделать.

– Эй, эй, это не твоё дело, – Гней похлопал его по плечу, – ты пошлёшь доклад, его выслушают и примут меры. Но не ты об этом должен беспокоиться. Сейчас думай только о своём самочувствии. Хочешь, расскажу пока, что у меня произошло за эти дни?

Не услышав ответа, он приободрился и чуть хлопнул кобылку, которая тотчас перешла на более резвый шаг.

– Меня в деревушке-то нормально приняли, – начал он, – им больше фокусы и игры Марковы зашли, чем мои обычные номера. Но зато оказалось, что у них недавно нового старосту поставили, вот прям на днях, и я попал прямо на праздники! Ну ничего ж себе, а? Встретили лучше, чем у нас на окраинах, – похвастал он, – прямо в управе постелили! В коридоре, правда, но извинялись и с собой ещё…