Текст книги "Русланиада"

Автор книги: Владислава Николаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Давайте вернёмся, – попросила я, и глаза мои скользнули в сторону гор, откуда отсвечивали сияющие лучи.

– Хорошо, – сказала сестра. – Но если ты не сможешь держаться наравне с нами, мы не станем ждать.

Оно опустило голову вниз и снова посмотрело наверх.

«Что это значит?», подумала я. Не имело значения – сёстры решили. Поняло оно или нет, приняло ли наше условие – неважно. Бежим.

Мы сорвались с места. Оно легко подскочило на ноги, возвышаясь над любой из нас, и побежало, бесшумно отталкиваясь от земли.

Тревога вернулась. Если животные научились двигаться так бесшумно – участь наша незавидна. Но и появилась и робкая надежда. Если животные смогли побороть свою жажду крови и необузданный голод, научились сдерживать свою силу и говорить, возможно нас ждут лучшие времена.

Мы были слишком встревожены, чтобы восстанавливать сонм, бежали, думая порознь. Животное двигалось в середине, поглядывая по сторонам, без труда держалось наравне. Медленный подъём, короткая пробежка по площадке и осторожный неторопливый спуск – никто ведь не хочет, чтобы неприятность повторилась.

Под солнечным светом проходят досадные мысли и печаль. Тот, кто казался мне несущимся по пятам кровожадным убийцей, озарённый небесным светом предстал прекрасным, как освещённый горный ручей, его спина атласно блестела, натянутые мышцы подобно водным потокам ходили под шкурой. Оно могло бы быть чужим среди нас, но не было.

Мы. Найдём поляну, нужно отдохнуть. Бежим, сёстры!

У вас нет дома?

Сонм развалился, едва собравшись. Земля зашаталась, уходя из-под ног.

– Что?!! Что это?!! – вскричали мы.

Посторонний голос проник в сонм. Мы задыхались, словно весь воздух вылетел из груди, головы тяжело кружились. Обессиленные, мы опустились на землю.

Мы сёстры. Нам доступно думать как одно, думать в унисон, одним сонмом. Нас могут окружать животные, им не подслушать наших мыслей, когда придёт беда, мы протянем друг другу невидимые руки помощи, вернём надежду и веру, согреем любовью: «Всё будет хорошо, сестрёнка», – подумаем мы: «только беги, не отставай». И теперь в наше единое и сокровенное проник посторонний.

Рядом был лишь один, кто мог – оно.

– Сестра? – не веря самим себе, спрашивали мы, робко пересаживаясь ближе к нему по ярко-зелёной траве луга.

Оно опустилось на колени, принимая наши протянутые руки, тоже удивлённое.

– Хотя бы брат, – смущённо проговорило оно.

– Что такое «брат»? – спросила одна из нас, я не видела, какая. Моё внимание было поглощено им, его чудесными голубыми глазами.

Он объяснил про брата. Я не поняла. Но будем звать его, как он хочет.

Солнце! Ты стоишь над головой, не позволяя теням преследовать нас. В низине пробегает задорный ручей – мы лежим на возвышенности, утопая в высоких травах с жёлтыми и голубыми метёлками на худеньких шеях-стебельках. Мы дышим прохладой ручья, жаром обласканной солнцем земли. Брат лежит рядом и жуёт кончик сорванной травинки. Младшие сёстры смеются от счастья. Нам так хорошо, как не было много дней. Давно ощущение угрозы не покидало нас, за каждым кустом, каждым толстым стволом в темноте нам мерещились недобрые звериные глаза. Иногда опасения оправдывались, и мы не могли чувствовать себя в безопасности, где бы ни были.

Брат спрашивал, что тревожит нас. Мы не сказали. День был слишком хорош, чтобы отравлять его рассказами о животных. Он замолчал, погрузившись в задумчивость.

Лежать было так хорошо. По ногам будто бы пробегали волны, усталость медленно уходила, по капле впитываясь в землю, а земля в свою очередь выдыхала в небеса волны зноя, отчего голубизна наверху струилась и рябила.

Потом брат ушёл. Мы не хотели отпускать. Одному опасно, в лесу живут дикие звери. Да и что это за мысль, бродить в одиночестве, как распоследняя бессемейная тварь? Но он убедил нас, что вернётся.

Мы сидели на земле, с тоской глядя ему вслед, как если бы животное разорвало наши узы и отобрало у нас сестру, а мы смотрели бы издали, как оно сокрушает её тело и душу. Животного не было, зато боль была. Он пришёл нежеланным чужаком, а уходил любимым братом.

Справившись со слезами, мы вдруг поняли, что оказались привязаны к одному месту, и если беда придёт раньше брата, мы либо побежим и потеряем его, либо погибнем.

Тоска мучила нас. Мы собирали ягоды боярышника и ранетки, сладкие коренья и сочные листья, ели без охоты. Каждый поворот головы туда, где исчезла из вида его спина, выдавал о чём были все мысли. Мы затаились в траве, словно детёныши, дожидающиеся мать. Наша мать, тем временем, царила над землёй с неба, как всегда днём, но сегодня нас это не утешало. Мы ушли далеко от привычных мест. Усталость не прошла до конца, столько всего случилось с утра, что невольно наворачивались слёзы на глаза.

Раздались первые всхлипывания. Мы попытались укрыться в сонме, и скоро все плакали, долго, до опустошения, пока не уснули там же, в траве.

Когда мы проснулись от тяжёлого знойного сна, поляна была пуста, к счастью и к великой досаде. Сестрички вглядывались вдаль, но его не видели. Вдруг ночь застанет его одного в лесу? Вдруг животное нападёт исподтишка? Хотя это были глупости – наш брат сильный и быстрый, как ветер, и прекрасный, как солнечный день. Солнце уже перешло на другую половину неба, предвестие сумерек.

Вдруг он не успеет? Холод пробегал по моей коже несмотря на сухую жару. Лучи укорачивались, и серый беспрепятственно вмешивался в прозрачную голубизну, наводняя её, как грязь, свалившаяся безобразным комком в родниковую воду. Грязи становилось всё больше и меньше надежды. Она была крошечной, мы не издавали ни звука, боясь спугнуть её. Уход Солнца нёс печаль, удесятерённую против обычной. Полукруг над верхушками деревьев выпустил последний синий лепесток перед тем, как ускользнуть.

Он. Я вскрикнула. Крошечная полоса силуэта на фоне багряного всполоха бешеным вихрем, вырастая в размерах в десятки, сотни раз, прорезая воздух, пронеслась, падая на колени около меня.

Он крутил головой, готовый наброситься на кого угодно.

– Ты… здесь? – с запинкой выдохнула я, боясь поверить своему счастью, протягивая руки, чтобы обнять его.

Он прижал меня к груди. Он был горячий и пыльный, я чувствовала тела сестёр, обвешавших нас со всех сторон, их дыхание и тёплые слёзы. Счастье вернулось.

Мы потянули его в низину, к ручью. Мы смыли пыль и жар с его лица и плеч. Нам было хорошо, мы запели, отгоняя ночную тьму:

Солнце, мать родная наша,

Сделай нас белей и краше

Мы зачёрпывали тёплую воду, поливая его широкую спину. Дослушав до конца первый куплет, он мягко высвободился и по поясницу скрылся в воде, выныривая вместе с целым каскадом, струящимся по груди и горлу, срываясь полноводными потоками с мокрых волос, подбородка и носа.

Пусть пугает тьма прекрасных,

Не учи покорно жить,

Не толкай в объятья павших,

Не спускай проклятья им.

Пусть живут девицы в поле,

На поляне у реки,

Ищут дом себе на воле от весны и до зимы.

– Что это? – спросил он, ладонью смахивая струи с лица.

– Наша песня, – его вопрос рассмешил нас.

– Откуда она?

– Что значит откуда? – улыбались сёстры. – Мы родились с ней.

Темнота проглотила лес и поляну и наполнилась ночными тусклыми звуками. Птицы не пели, лишь шелестел сонный ветерок и журчала вода в ручье.

Мы собрались рядом с братом.

– Ты боишься темноты? – робко прошептала младшая сестра.

Он не ответил, вновь о чём-то напряжённо раздумывая. Я не видела, но знала потому, как он замер без движения, сомкнув вокруг нас объятия.

Он сидит на лугу, когда мы просыпаемся, смотрит на золотой круг солнца, касающийся распушенных верхушек трав. Луг пахнет сладко. Нет вокруг ярких кричащих цветков с большими лепестками по кругу, богатых красками соцветий, ярких, кричащих о красоте бутонов, только крошечные, в пять раз меньше ногтя сиреневые шишечки и лёгкие, как крыло бабочки белые цветочки в большом полотне сочных зелёных трав. Я наблюдаю из-под прикрытых век. Сёстры лежат рядом, только брат сидит, сложив руки на коленях, смотрит прямо на мать, на солнце. Она по-утреннему умытая, свежая.

Включаемся в сонм. Всем хорошо. Спокойно. Вставать не хочется. Продолжаем нежиться в травах. Брат с нами. Он не растворяется в сонме полностью. Мы не переживаем – он особенный. В сонме он… пожалуй… какой? Он самый сильный. Сильнее животных. Несколько сестёр оглаживают его легонько пальцами по одежде. Ткань толстая, плотная, он скорее видит, чем чувствует ласку. Одна из сестрёнок приподнимается. Её волосы красиво блестят под солнцем, словно горячий мёд льётся. Мы чувствуем её чувства. Они незнакомые, тёплые. Брат отвлекается от солнца-матушки, сестрёнка садится к нему на лежащее колено, кладёт ладони на плечи. Улыбается, глядя на него, проводит по сходящим на лоб волосам, возвращает ладонь на плечо.

…Какое-то незнакомое чувство. Множество чувств, соединённых в одно. Обычно так бывает, когда убегаешь от животных – страх, ненависть, отвращение, любовь к сёстрам, отчаяние – всё сразу. Сердце так и колотится. Сейчас – ни одного из тех, даже острой любви к сёстрам нет, но всё равно – приятно и хорошо. Толика, чуточка волнения.

Сестрёнка касается губами шеи брата.

…очень хорошо. Даже захотелось подняться из травы. Не встаю в рост, пододвигаюсь к брату. Наверное, если положить руку под край его короткого верхнего платья, тоже будет хорошо. Сестрёнка продолжает прижимать губы к шее брата, подбородку, сонм наполняется ярким теплом. Я просовываю руку под ткань – под пальцами гладко, тепло, твёрдо. Сонм вздыхает – жарко вдруг стало.

Брат ссаживает сестрёнку с колена, разрушает сонм.

– Зачем ты?.. – недовольно спрашивает сестрёнка. Я тоже не понимаю, тоже недовольна. Хорошо, что сонм развалился, а то бы раздавило общим недовольством… Трудно опомниться от тепла, даже глаза нечётко видят.

А вдруг нападение? Туман вмиг выветривается. В тревоге смотрю на брата. Он продолжает сидеть.

Сестрёнка вновь придвигается к нему, тянет руки к плечам. Он опускает её руки своими. Не понимаю. Он не даёт сонму собраться, не даёт.

– Что с тобой, брат? На твоём лице беспокойство, но ты не даёшь его почувствовать…

– Почему вы не разговариваете с ними?

– С кем? – удивляемся мы.

– С другими, – он поводит плечом.

– С кем нам говорить? – улыбаемся мы. – Только мы здесь, только сёстры.

– Ну а как же жемыжи?

– Что?

– Жемжжины.

– Что?

Он махнул рукой. Ничего не понятно.

– Как вы зовёте тех, кто гнался за нами? Когда мы встретились?

Мы онемели.

– Мы зовём их животными, – твёрдо сказала смелая сестра. – Они выслеживают нас, бросаются исподтишка, убивают. Они хуже всех зверей – лишают жизни не ради еды, а лишь из кровожадности.

– Вы видели? – спросил брат.

– Да, – сестра полыхнула глазами. – Мы видели, как у сестёр шла кровь, их глаза были открыты, но больше не видели. Они кричали и погибали.

Мы тяжело дышали, все как одна, без сонма.

– Сколько их погибло? – спросил брат.

– С начала года солнце миловала.

На его лице отразилась глубокая задумчивость.

Мы посидели немного, а потом он повёл нас туда, где должно было быть хорошее место. Две скалы стояли, прижавшись друг к другу в вечных и прочных объятиях. Из тесной расщелины дугой била белая струя водопада, оканчиваясь небольшим озером у скальих ног. Тут было сыро, но неплохо. Брат собрал укрытия из плотных хвойных лап, насыпал полы сухими иголками. У входа выложил круг камнями, дважды ширкнул руками, и на собранную сушь соскользнул подвижный кусочек солнца.

– Солнце! – воскликнули мы. – Солнце! – Мы заплясали по кругу. – Солнце! Солнце!

Мы протянули руки.

– Нет! – крикнул брат. Мы замерли. Он поднёс ладонь сверху, над рыже-красным хохолком. – Горячо.

Мы попробовали по очереди. Горячо. Ничего горячее в жизни не чувствовала. Так горячо, что больно. Сёстры потирали укушенные ладошки.

– Это огонь, – сказал брат.

– Маленькое солнце, – заметила младшая сестрёнка.

– Совсем крошечное, – подумав допустил брат. – Его звери боятся. С ним вам будет тепло и спокойно.

Мы с сёстрами переглянулись.

– Куда ты?

Руки одна за другой уцепились за него, удерживая на месте.

– Я должен.

Пальцы сжимаются сильнее, добела. Он привлекает нас под сложенный углом навес, а только потом говорит:

– Ложитесь и спите спокойно. Я оставляю вас не во тьме, а с огнём. Помните только, что он кусач и прожорлив. Он любит сухие ветки и шишки. Без них он пропадёт, но много давать нельзя. Иначе он вырастет и станет пожирать всё без разбора… не подведите меня, проследите… и не спалите тут всё.

Он поцеловал нас всех в лоб сухими губами и всё же ушёл в темноту. Нехорошо это. Не должен он уходить. Среди нас его место, не в холодной тьме.

Мы старались следить за огнём, но к исходу ночи задремали. Проснулись к рассвету. Рядом шумела вода. Зря он привёл нас сюда. Не услышать, если кто подкрадётся. Я выбралась из убежища.

Огонь у входа стал маленький. Нагнулась подкинуть шишек. Они оказались влажными.

– Ничего.

Я вздрогнула и выпрямилась.

– Дождь прошёл, – брат стоял рядом. – Пусть гаснет. Солнце встаёт.

Я потянулась обнять его. Он был чуть влажен. Я сжала объятия плотнее, согреть его. Он высвободился, полез под навес. Действительно, там теплее, там все сёстры, тёплые и мягкие со сна. Но вместо того, чтобы лечь, он потянул не проснувшуюся толком сестрицу, нашу самую смелую. Она хлопала глазами. Брат склонился к озеру, зачерпнул пригоршню. Сестрица умылась сидя на подставленном колене.

Я бы тоже хотела, но он не считал нужным меня будить. Я успела проснуться. А остальные сегодня что-то расспались. Уж рассвет забрезжился, всё лежат, закинув друг на друга руки, причмокивают во сне.

Сестра окончательно проснулась, но не торопилась подниматься с надёжного колена.

– Почему вы не пытались говорить с жемжинами?

– С кем? – переспросила сестрица.

Брат вздохнул.

– С животными.

Мы с сестрой удивлённо помолчали.

– Не понимаю, – произнесла сестра. – Они – животные. Твари неразумеющие. Как говорить с ними?

– Пойдём попробуем, – он взял сестру за руку, а она отпрянула и свалилась с его колена.

– Ты что?!

Он замер, так и не поднявшись с колен, одной ногой упираясь, чтобы встать, другую неудобно держа на земле.

– Ты веришь мне? – испытующе спросил он, обращаясь только к сестре. Он не дозволял ей звать сонм, сестрицы продолжали спать. – Веришь?

Она поднялась с земли бледная, резко вздохнула.

– Да, – хрипло слетело с её губ.

Он взял её за руку и повёл по поляне в сторону пролеска, за которым стлалась ещё одна поляна, а потом уже дикий тёмный лес. Мы боялись леса. В нём крылась опасность. На равнине далеко видно. Но брат переубедил нас, сказав, что на равнине далеко видно не одним нам.

Брат шёл впереди, держа сестру за руку, их шаги чуть шелестели в порыжелой высокой траве.

Мне не говорили идти следом. Но и не говорили не идти. Я пошла, не решаясь присоединиться, чуть в отдалении.

Миновали редкий, насквозь просматриваемый пролесок. Поляна шла широко, тёмный бор поднимался стеной в четырёх сотнях шагов. Из глади многоцветной поляны в редких рыжих пятнах сухостоя в некоторых местах торчали одинокие деревья. У одного, почти у леса, стояло на дыбах большое лохматое животное. И брат вёл к дереву сестру, и сестра шла ни жива, ни мертва.

Я упала в траву, прячась. Брат не дозволял сонм. Иначе бы сёстры уже метались в диком ужасе.

Я заметила запоздало, что животное крепко привязано к стволу верёвкой. Кроме как брату привязать некому. Великая в нём сила. Зачем он повёл сестру? Показать, что животных можно не бояться, когда он рядом? Но их много, брат один. Всё равно страшно.

Между моими родными и зверем осталось чуть более вытянутой руки. Я лежала вдали, но слышала хрипы буйно дёргающегося зверя. Он бился на верёвке, но она была крепка, и ствол молод и надёжен. Из-под косм блестели звериные глаза. Оно шумно дышало, сглатывало слюни.

Брат сказал что-то непонятное. Зверь глянул на него, будто разумел. Брат стал трогать его за передние лапы, за морду, приподнял пасть, заставил показать зубы. У зверя были клыки, не слишком большие и не много. Но мы и так знали, что не зубами они нас убивали.

Кажется, брату надоело. Он предложил сестре потрогать животное и что-то добавил невнятное, отчего зверь оживился и тяжело задышал, сглатывая. Сестра отказалась.

– Что тебя не устраивает? – спросил брат, кладя руку на шею зверю.

Сестра фыркнула. Всего не перечислить. И не о чем здесь говорить.

– Это животное! Я не понимаю, чего ты хочешь, брат!

– Сделать вашу жизнь лучше.

– Нам не нужен никто, кроме тебя, – ласково заговорила сестра, стараясь не глядеть на зверя.

– Я не точно сказал, – сдавленно выдохнул он. – Я хочу, чтобы вы жили. Много лет. Чтобы не умерли осенью.

– Я не понимаю.

Сестрица покачала головой. Я тоже не поняла.

– Просто послушай, – он закрыл глаза и потёр переносицу. – Этот… это животное хорошо поддаётся дрессировке…

– Что такое «дрессировка»?

– Это… способ сделать какое-нибудь животное полезным в хозяйстве.

– Что такое «хозяйство»?

Он снова закрыл глаза.

– Скажи мне, – подумав, начал он, – ты была бы рада, если бы можно было отучить их, – он кивнул на тушу на дыбах, – нападать на вас?

Сестра задумалась.

– Да, но…

– Отлично, – перебил её брат.

– Но они неисправимы, беспросветны, – быстро вставила сестра.

– Смотри, – одновременно с ней говорил брат. – Я был в их стае. (Я ахнула и зажала рот). Они не тронули меня. Я говорил с ними. Я говорил с ним при тебе. Он понимает речь!

Сестра недоверчиво решилась глянуть на зверя, но очень кратко. Она самая смелая из нас, но всякой смелости есть предел. Кроме смелости брата.

– Что тебя в нём не устраивает?

Сестра фыркнула.

– Дотронься до его руки…

– Нет! – испуганно возмутилась она. – Он грязный, вонючий…

Она пятилась.

– Мог бы и сам догадаться… – пробормотал брат будто не ей и взялся за верёвку…

Я лежала в траве холодная и не смела двинуться, будто сверху придавили камнем.

– Отойди, – сказал брат сестре.

Дважды просить не потребовалось. Он уволок упирающегося зверя, намотав отвязанный конец верёвки на кулак. За задними лапами зверя в земле оставались содранные борозды. Он упирался, взрыкивал. Брат не давал ему припасть на четвереньки.

Сестрица подковыляла ко мне. Бухнулась в траву рядом, уронив руки на подол. Её била дрожь. Я подтянулась на животе, обняла её вокруг пояса. Она благодарно погладила меня по голове.

…Брат вернулся довольно быстро. Тёр зверя своей одежей. Зверь был мокрый.

– Он купал это чудовище? – спросила сестрица вслух.

Я не стала отвечать, онемела. Но и так видно – купал. Брат привязал к стволу мокрую верёвку, проверил крепость узлов. Сестрица неохотно поднялась. Она остановилась в трёх шагах от зверя. Брат мыл его так, что он был весь красный, взъерошенный и отфыркивался. На морде стали заметны не только глаза и зубы, шерсти на ней значительно поубавилось. Раньше была грива поверху, грива понизу, теперь и там и там остался короткий слой тёмного меха.

И пускай мёрзнет.

Брат сжал пальцы вокруг его лапы, поднял.

– Только ради тебя, – сестра подняла дрожащую руку. Коснулась и тут же отдёрнула.

Я выдохнула, уронила лицо в траву. А когда подняла, ахнула. Сестрица трогала лапу зверя двумя пальцами. Зверь издавал десятки торопливых пыхтящих, задыхающихся звуков. Сестра словно стала глуха к ним. Стояла, как любопытный вытянувшийся суслик. Что так заинтересовало её в лапе? Я не могла включиться в сонм с ней, а если бы включилась, едва ли поняла.

Брат пристально наблюдал.

– Согласна приручить его?

Сестра опустила руки по бокам.

– Зачем он мне?

– Например… он не подпустит к тебе других… животных.

Сестра задумалась.

– Он будет беречь тебя… у тебя будет дом, чтобы переждать холодную зиму… он будет добывать еду… – с каким-то отчаянием перечислял брат. Его волосы в момент встали дыбом, а уверенное сильное лицо стало неспокойным, дёрганым.

Сестра думала.

– Как его приручить? – глухо спросила она.

Брат глубоко выдохнул.

– Он должен… должен понять, что твой отныне.

– Как это? – сестра смотрела на него.

– Как это, – повторил брат. – Это… это… трудно объяснить. Можно не объяснять?

– Ты же сам уговаривал приручить его, – удивилась сестра. – Как без объяснений? Я не знаю, что делать…

– Он сам всё сделает, – сообщил брат. – От тебя только требуется потерпеть…

– Потерпеть? – она испуганно отшатнулась.

Зверь хватал ртом воздух и сглатывал слюни. В ходящей на груди шкуре, в волосах, растущих реже, чем на морде, повисли капли.

– Это неопасно! – брат шагнул к ней, протягивая руку.

– Ты будешь рядом? – голос сестры дрогнул.

Брат вздохнул.

– Да придётся… Ляг…

Сестра скованно опустилась на траву, подперев себя локтями.

– Ровно ляг…

Брат отвязывал верёвку.

Впервые за миссию он заговорил исключительно сам с собой, по-русски:

– Что я делаю? Чем занимаюсь? На что это похоже?

Продолжил на другом языке для животного:

– Только попробуй подведи меня, тварь… землю жрать будешь…

Опять для себя по-русски:

– Какие гадости я говорю…

Он быстро намотал верёвку на кулак, сокращая расстояние для вмешательства. Девчонка позеленела, когда сверху нависло девяносто кило живого веса. Держал на верёвке, повязанной по поясу.

– Так надо, – сказал он ей, задирая подол наверх. Она машинально оправила. Пришлось снова задрать.

Безымянный тянулся головой и руками.

– Без импровизаций! – шикнул полиглот. – Только самое необходимое!

Забыл, что в нужном языке нет понятия импровизации. Нужный язык был куда беднее и проще. Безымянный был самым сообразительным из ассортимента. Страсть застила ему глаза, он трудно дышал, был на грани, но смекалистый мозг кумекал.

– Руки на землю!

Безымянный повиновался.

– Ложись! Аккуратно! Не торопись!

Пришлось самому подтягивать платье, приподнимать колено… Из её глаз смотрело отчаяние. От слепого от страсти безымянного отворачивалась. Гладил её по щеке.

– Тише, всё хорошо…

Нащупал руку. Она вскрикнула.

– Не бойся-не бойся, – срывалось с губ скороговоркой.

Безымянного не было нужды держать, он вошёл в спокойный ритм.

…Она не умерла. Смотрела, не моргая, распахнутыми обманутыми глазами. Это тяжелее всего было. Не обманывал. Не всё рассказал. Она бы не поняла. Проклятие было составлено так, чтобы ни одна из сестёр не понимала. Но она выжила уже. Успех.

Он чувствовал себя измученным под обиженным плачущим взглядом. Она не сразу смогла встать, влепила ему пощёчину ещё лёжа. Не безымянному – ему. Заслужил. С какой стороны не посмотри. Сам бы себе надавал по щекам, только на людях неловко.

Она всхлипывала и оправляла юбку. Безымянный мужчина стоял у её ног на коленях, обнажённый, отмытый и стриженный, но опять вспотевший. Развитые пластины груди поднимались к горлу – восстанавливал дыхание, по спине к пояснице скользили чистые капли пота. С его приоткрытых губ перестали срываться звуки живой природы. Он стоял на коленях гордо, победителем.

Признанному братом мужчине досталась часть его влюблённого взгляда.

– Стой! Стой! – потребовал брат. Женщина пыталась уползти. – Куда ты сейчас, когда уже всё сделала?

Она бросила раненный взгляд.

– Он знает, что твой теперь. Подожди! Дай ему опомниться.

Самая смелая женщина мира замерла.

Безымянный склонился над ней без подсказок, мечтательно поцеловал в уголок губ. Она удивилась. Она знала, что значит поцелуй. Среди сестёр было принято целовать младших, с недавних пор их тянуло целовать брата.

…Брат притащил зверя к убежищу, где спали сёстры. Поднялся оглушительный визг. Теперь, когда меха на морде стало меньше, я различила, что он испугался поднявшейся суеты. Брат показал ему сесть, и он сидел на траве у входа, пока брат объяснял про него, что он прирученный и что он принадлежит смелой. Смелая молча сидела перед зверем, не участвуя в объяснении, не пыталась ни заклеймить, не оправдать его, он касался её высунувшейся из-под подола белой стопы передней лапой. Теперь я видела, чем она так заинтересовала сестру тогда. Она была как рука брата.

Сёстры слушали настороженно. Зверь выглядел совершенно умиротворённо, мы не видели их такими.

Брат занимался чем-то непонятным в лесу за скалами. Зверь был при нём. Будто правда понимал команды. Пытался угодить. Плотно связанный вокруг пояса, он мог кинуться на брата со спины, но его это как будто не интересовало, хоть другой конец верёвки и был у брата в руке. На нас звери бросались всегда, а на брата – про брата даже разумная не знала. Размером он им не уступал, а в силе, видимо, превосходил. Должно быть, они боялись нападать на него, и этот на верёвке знал, что хоть откуда кинется, получит по шее.

Вместо ягод и кореньев мы ели обожжённую на огне рыбу. Брат со зверем наловил в озере. Зверь тоже ел. Сидел недалеко от берега, по другую сторону от огня и нас. Легко вытягивал кости лапами и складывал одной тусклой горсткой. В меху понизу морды висли белые кусочки рыбы. Мы посматривали на него напряжённо, смелая брезгливо фыркала – мех выглядел неопрятно. Гадливое выражение не ушло из её лица, пока брат не заволок зверя в воду и не устроил ему повторную головомойку. После они ушли за скалы, и сёстры освобождёно вздыхали, тихо переговариваясь. Мы со смелой помалкивали.

Я чувствовала себя такой сытой, что захотела спать после обеда, несмотря на треск– брат и зверь ломали деревья за скалой. Разумная предполагала, что для огня. Но младшая напомнила, что брат говорил не давать огню излишней еды, а что такое ствол дерева, как не излишняя еда? Разумная только пожала плечиками. Лучшего объяснения не могла придумать ни одна из нас, брат ушёл толком не объяснившись.

Мы лежали на душистой смоляной хвое. Смелая держала руку у низа живота и медленно рассказывала, что произошло с ней. Она не очень понимала, повторяла неохотно слова, сказанные братом, и мы тоже не понимали.

Вечером брат баловал нас тёплой сладкой водой – раздобыл в лесу немного мёда, развёл с горячей водой в большой чаше из глины. Странная вещь – была мягкой, как грязь, пока брат вычерпывал её из воды, потом затвердела как камень, и огня не боялась. Он её и так и эдак, подчернела только по дну. В прохладе сумерек горячая вода приятней студёной. Зверь тоже получил глоток, последним. Сидел с нами у огня, только по другую сторону, ничуть не боясь рыже-красных дымных всполохов, выжидательно смотрел на смелую.

– Чего он? – в конце концов не выдержала она.

– Он твой, – брат пожал плечами. – И будет спать с тобой. Ждёт, когда ты позовёшь его.

Она недовольно надула вишнёвые губы.

– Забыла, какой он тёплый? Ну же. Покажи ему на место рядом с собой.

Сестра сдалась. Быстрее, чем прежде. Подумав, хлопнула дважды у своего левого бока ладонью. Зверь понял моментально. Брат только успел отмотать верёвку, животное обхватило смелую покрытыми чёрным волосом лапами. Захват выглядел устрашающе, но ей не было больно. Она подалась назад, примериваясь лечь. Оно с готовностью уложило её и легло рядом. А потом почему-то стало задирать платье.

Сестра отчаянно глянула на брата. Животное вдруг глянуло на нас и потащило смелую из убежища.

– Брат! Брат! – из глаз сестры брызнули слёзы.

Мы всполошились. Не понимали, больно ли ей, не решались броситься отбивать. Животное первым стало вытирать слёзы с её щёк. Смелая замолкла от удивления. Зверь поцеловал её в щёку, как сестра, потом в шею, прижал к себе, очень близко глядя в глаза.

– Он заботится о тебе, – сказал брат.

– Он пытается сделать со мной… опять!

– Ему нужно, – уклончиво ответил брат.

– Брат, – плачуще позвала смелая, – будь рядом…

Она снова отклонилась лечь, животное медленно устроилось сверху. Брат отёр глаза ладонью и полез под навес. Разумная на всякий случай прижала к себе младшую, любопытным личиком в грудь.

Животное много целовало смелую. Лицо сестры наливалось краской. Она часто дышала с ним. Оно пыталось свести свою приоткрытую пасть с её блестящими губками. Брат, отвернувшись на нас, держал сестру за руку. Её пальцы сжимались на его ладони добела. В другой руке брата был свободный конец верёвки.

Я спала, положив голову брату на лопатку. Мы все устроились за ним. Он лежал посреди убежища, как барьер. Перед ним – смелая и животное. Мы плотными, перевитыми руками-ногами клубками – яблоку негде упасть, часть спинами упирается в подпорки навеса, девушка и зверь – свободно, почти просторно.

Я вновь проснулась первой. Лежала щекой и грудью на брате, вдыхала его лёгкий запах, чуть сладкий, как у травы с белыми бабочками цветов.

Животное не спало. Я не сразу заметила. Оно лежало тихо на прежнем месте, скорее на смелой, чем рядом с ней. Не знаю, как она выносила вес. Животное тихо-тихо целовало её щёку и шею, поглаживало лапой, похожей на руку брата, по виску. Не хотело будить, чтобы сестра не поднялась и не ушла от него. Я удивилась – глаза сестры оказались открыты. Зверь положил лапу ей на грудь, огладил отступающим большим пальцем. Он хотел от неё того же, что и вчера, сдвигал по её бедру платье.

Она не стала будить брата, даже не посмотрела на него. Положила руки своему зверю через лопатки на шею. Она часто дышала с ним. Он продолжал целовать между вдохами. Сестрица вплетала пальцы в тёмные волосы на затылке лежащей у её горла головы. Зверь замер успокоенный. Смелая полежала ещё, а потом задремала, оставив пальцы вплетёнными в мех прирученного животного.

Когда все поднялись, брат стал обходить поляну в поисках еды для огня. Мы с сестрицами за прошедший день успели скормить немало маленькому солнцу. Брат почти ничего не находил. Вздохнув, посмотрел на скалы.

– Уходим? – спросила разумная сестра.

Брат отрицательно мотнул головой.

Мы сидели у озера, умывались, зверь – у корней дерева, привязанный короткой верёвкой. Брату было неохота его отвязывать. Ушёл за сушью один. Смелая несколько раз оглядывалась на зверя, мы все поглядывали на него время от времени, только ей оно изображало улыбку, встретившись глазами.

Силуэт брата скрылся за скалой. Животное посмотрело туда, поёрзало на сырой от росы траве.

– Покажи мне себя, – с поправкой на звериные звуки раздельно произнесло оно.

Мы замерли.

Смелая оглянулась на разумную.

– От брата научился, – уверенно сказала та.

– Как птица? – воскликнула младшая.

– Покажи мне себя? – менее уверенно произнёс зверь.

– Он будто сомневается, что говорит правильно, – заметила разумная.

– Почти правильно, – пожала плечиками ласковая. – Но всё равно бессмыслица. К кому он обращается?

– К сестре.

Смелая сделала два шага от берега. Медленно повернулась вокруг оси.

Он вздохнул.

– Как будто не совсем то, чего он хотел, – рассудила разумная.

– Ну и тьма с ним, – отмахнулась смешливая.

– Солнце с ним, – недовольно поправила смелая. – Чего плохого он тебе сделал?

Лицо смешливой обиженно застыло. Смелая опустилась на колени подле животного.