Текст книги "Причуды лета"

Автор книги: Владислав Ванчура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Не торопитесь, сударь. Поспешишь – людей насмешишь,– крикнул какой-то маловер, но на него закричали, чтоб замолчал: дескать, фокусник свое дело знает.

Тут опять заиграла шарманка, а когда аббат с майором не без сожаления увидели, что ручку ее крутит Анна, Арноштек встал и, схватив шест (который надо держать в растопыренных руках), сердито пробежал по канату во всю его длину.

Опасное искусство

– Что тут удивительного? – заметил Антонин.– Хотите пари, аббат, что я проделаю это не хуже без предварительных упражнений и подготовки?

Каноник Рох отрицательно покачал головой, не обнаруживая ни малейшего интереса ни к представлению, ни к разговору. Он стоял, запрокинув голову, с ясным взором, так как созерцал некоторые созвездия и неподвижные звезды, знакомые ему по именам и уже привычные.

– То, что вы видите на конце моего пальца, это – Сириус,– сказал он.

– Может быть,– ответил майор.– Но Арноштек, того и гляди, упадет. Видите? Ему приходится встать на одно колено, чтобы спустить другую ногу и поболтать ею. Этот номер следует признать эффектным, но он доступен только людям с гибким позвоночником и крепкими мускулами бедер.

Однако фокусник поднялся, даже не пошатнувшись. Потом, пройдясь несколько раз взад и вперед, достал из заранее приготовленной коробки треуголку и, вернувшись на середину своей узкой стежки, сильно раскачал канат.

– Вы видите? – промолвил аббат, взглянув на фокусника.– Ну разве не сумасшедший? Разве не напоминает он черта, скачущего на собственном хвосте?

Не успел он это произнести, как Арноштек, продолжая раскачиваться, принялся чародействовать красивыми огненными цветами, собирая их в букет огней. И все это вылетало из его треуголки на удивление собравшимся, которые шумели, галдели и визжали, аплодировали и смотрели, в испуге затаив дыхание.

– Хотя я встал очень рано,– промолвил какой-то старый господин,– но не уйду до конца, потому что – гром и молния! – коли фокусник наш не сорвется, так он знается с нечистой силой. Либо у этого малого зарубки на подошвах, а канат сплетен из веревок повешенных, либо он оттуда спелым яблочком упадет.

Арноштек чаровал изо всех сил, все время раскачиваясь вверх и вниз. Несмотря на то, что он устал и с висков его катились капли пота величиной в большой палец, он успевал глядеть по сторонам и заметил майора, священника и Антонина. Друзья стояли, облокотившись на борт фонтана, куда из округлого рта чудовищной рыбы бьет струя воды, чтоб зазвенеть в посуде и принять участие в болтовне служанок и размышлениях каноника Роха, который был сейчас в мечтах.

«Они здесь»,– подумал Арноштек и открыл из своей шляпы многоголосую пальбу, целясь в голову Антонина. Во время этого номера фокусник стал красный и изнутри его появилось сияние.

Короче говоря, фокусник сделался страшен. Но он не только не прекратил своего занятия, а, наоборот, с великою опасностью для жизни начал кувыркаться между вил, расставленных с западной стороны и с восточной. И только достигнув лесенки, спустился вниз и, уже не заботясь об осанке, скрылся в фургоне.

Неосновательные подозрения и отповедь

– Готов побиться об заклад,– сказал Антонин,– что этот человек нас обманывает и что он наметил чертой сагиттальный разрез, вдоль которого проходит ось тела. Готов побиться об заклад, что таким способом он облегчил себе задачу найти центр тяжести, а не ориентируется по своему носу, так как этот орган у всех немножко наклонен либо вправо, либо влево.

– Мне абсолютно ясно, что вы порете чушь, маэстро,– возразил майор.– Разве вы находите, что кувырканье было недостаточно совершенным?

– Если вы ищете совершенство в кувырканье,– ответил Антонин, пожимая плечами,– то мне больше нечего сказать.

Тут опять забил барабан, и толпа, потирая шеи (ведь нелегко стоять, задравши голову), стала расходиться, образуя крапинки и лучи звезд, на остриях которых шагали, тесно прижавшись, парочки.

– Представление окончено, пора уходить,– промолвил аббат.

И они ушли.

Маэстро идет в караул

Придя домой, Антонин узнал, что пани Дурова тоже только что вернулась с представления и хочет спать.

– Ночь сегодня темная,– сказал он, глядя в окно на ясный месяц,– и разные негодяи зарятся на твои подушки, халаты, полотенца, мыло и прочие купальные принадлежности. Спи спокойно. Я пойду покараулю. Проведу ночь в большой кабине, на ложе довольно жестком, но ничего: буду спать чутко, вполглаза.

Сетования Катержины

Когда Антонин закрыл за собой дверь, пани Катержина Дурова села на край постели и, поигрывая туфелькой далеко не самого малого размера, стала размышлять:

«Противоречия этого ветреника довольно забавны, но, в общем, мой муж мучает и огорчает меня. Я несчастна из-за скудости его ума, который совсем помутился, услужая телу, но правда и то, что муж мой храпит с вечера до утра, ни на минуту не задумавшись перед сном, что будет завтра. Знай дрыхнет и пьет».

Тут пани Дурова вспомнила о некоторых проступках, достаточно отвратительных, чтобы ее разгневать, и, отбросив туфлю, стала метаться на перинах.

«Ну-ка,– заговорила она про себя вольным, народным говором,– кто в глаза мне плюнет, коль обида и горькая недоля до того ретивое мне разбередили, что я по маленькой тайне, по коротенькой страстной утехе затосковала, которой мне (ох, стыдобушка моя!) в супружеской жизни не хватает?»

Потом, повернувшись лицом к стене на своих полосатых подушках, какими и подобает быть знамени тигриц, она принялась рисовать в своем воображении образы Арноштековых совершенств.

Ей виделось, как он улыбается из-под своей шляпы, как шагает, красиво склонив голову к плечу, и, наконец, как задумчиво касается своего лба, играя при этом перстнем на указательном пальце.

Неспокойный сон

Иные яркие любовные сновидения обрушиваются в ночную пору, как удар, и не дают тем, кого они постигли, покоя до зари. Этим объясняется, что сон влюбленных прерывист и не приносит полного отдохновения. Любовники просыпаются с первыми петухами, и, хоть три они себе глаза до слез, хоть считай от единицы до ста или от тысячи до пятидесяти, все равно им уж никак не заснуть.

К счастью, старые поэтические школы придали рассвету в глазах любовников немало прелести, и те из влюбленных, которые знают цену хорошей литературе, время от времени стремятся на него посмотреть.

И вот пани Дурова подняла с пола свои туфли и, надев халат, подошла к окну. Был третий час утра, и рассвет только-только забрезжил. На набережной – пусто, река – темная, потому что в нее-то как раз и уходила ночь.

Пани Дурова открыла форточку, так как была в сомнении, не ошибка ли, не бессмыслица ли то, что она встала так рано.

Дом и привычки Антонина

Дом Дуры стоял в ряду домов, мало примечательных и неказистых, отличаясь только красивой водосточной трубой и входной дверью с кованым замком. Замок этот с треском запирался и отпирался ключом, размерами своими мало отличавшимся от якоря. Носить такой ключ в кармане, конечно, затруднительно, и Антонин, уходя, оставлял дверь незапертой и жену – в опасности.

Пани Дуровой привычки мужа были досконально известны, и теперь, когда ей захотелось выйти из дома, а дверь, против обыкновения, оказалась на запоре, она стала колотить в нее кулаками, говоря:

– Ах, старый дурак, ах, осел! Воображает, что меня можно запирать, чтобы безнаказанно творить свои бесчинства! Запирать, чтоб самому шататься по ночам! Да что там шататься: распутничать! Я уверена, этот мерзавец нашел потаскуху, с которой они снюхались. Ну да! Наверняка! Только этим можно объяснить его нечестивое отношение к святыне брака.

Проклятие

После этого пани Дурова не стала тратить время на поиски другого ключа, так как было ясно, что они не увенчаются успехом, и решила вылезти наружу. Она сняла цветочный горшок с окна, влезла на подоконник и приготовилась к прыжку.

«Будь проклято положение,– подумала она, сидя самой незначительной частью тела на окне и качая ногами, а ее печальная, поникшая юбка свисала вниз,– будь проклято положение, в котором я не имею ничего, кроме оскорблений и обид. Я могла выбирать из целой оравы молодцов – и вот что выбрала. Лохмача с усами, торчащими как аршин в пасти у собаки полотнянщика, тюфяка, который любит жарко натопленную печку, курохвата, гоняющегося за чужим пером, хотя дома полно перьев!»

Эти мысли заставили Катержину действовать. Она спрыгнула вниз и, хотя фундамент был невысокий, упала на руки. Маленькая ссадина, которую Катержина сочла катастрофой, только подлила масла в огонь.

Могучие девяностые годы ^{7}

В 1891 году в одном селении близ восточной границы уродилось пропасть картошки. Было ее столько, что под ее тяжестью ломилось бесчисленное количество телег, и две пары волов, коров или другой рабочей скотины не могли стронуть ни одной из них с места.

– Ишь ты! – толковали мужики, выставляя острый нос из-под картуза.– Ишь ты, ишь ты! Дождались доброго времечка! Да гусь его залягай: ведь померзнет! И быть нам в нужде!..

– Ох, ох, ох! Кто нас спасет? Кто за нас заступится? Кто возместит нам убытки?

– Что? – ответил добродушный старый еврей, торговавший плодами полей и огородов.– Что вы там урчите, милые?

Но так как крестьяне держались твердо, он выплатил им по одной мерке золотых.

А как только это совершилось, как только мужики получили свои деньги, они стали жадно стремиться к забавам, подходящим и приличным их богатству и новому положению.

Они, конечно, нашли бы их в серьезном чтении и в трактирах, но один поселянин, по имени Блажей Окурка, подал дурной пример. Он увлекся вдовой и задарил ее своими ласками и деньгами, назначив ей двадцать золотых в месяц.

Тогда пани Окуркова, на вечный страх и в назидание всем неверным мужьям, одевшись по-праздничному, отправилась к сельскому старосте, который сажал мало картофеля, и потребовала, чтобы тот вызвал к себе виновных и привлек их к ответственности. Веселую вдову и коварного мужа.

Когда они явились, пани Окуркова, страшно разгневанная, стала кричать во весь голос:

– Вот она, бесстыжая! Вот он, разоритель!

Она ломала руки, и рыдания ее раздирали душу старосты. Он был вынужден произнести немало ласковых слов, прежде чем она успокоилась, но как только это произошло и ей удалось овладеть своими горькими чувствами (на глазах у нее еще блестели слезы), она принялась хлестать негодницу по щекам, по хорошенькой ямочке на подбородке и по ягодицам. Сорвав со стены старинный знак старостовой власти, она пошла бить, колотить, тузить обоих по чем попало, молотя их как зерно.

– Будет! – промолвил староста, видя, что прошло полчаса.– Мы люди пожилые. Простим друг другу. Поцелуемся.

И он поцеловал вдову.

Придя домой, Блажей Окурка, несмотря на утренний час, лег, не желая ни пить, ни есть, хотя супруга его, помня измену и убытки, от которых у нее еще не успели высохнуть слезы в складках и морщинах миловидного двойного подбородка, прилегла к нему и так долго понуждала его к верности, что он в конце концов заслужил ее прощение и дал обещание исправиться.

Это происшествие широко известно, но пани Дурова, охваченная бурным потоком чувств, не имела терпения извлекать уроки из преданий.

Так ядро осталось внутри ореха и мозг – в кости.

Идя вдоль ивняка, Катержина услыхала несколько вздохов, вырвавшихся явно не из Антонинова горла. Она ускорила шаг.

Луна, светило влюбленных, еще сияла, в ветвях начинали щебетать птицы, и, казалось, будет погожий день.

Но пани Дурова ни на что не обращала внимания. Шагая мелкими гневными шагами, она вступила на мостки, перешла их нетвердой походкой и остановилась перед дверью большой кабины, где ночевал Антонин.

Существуют поговорки, охлаждающие гнев и чрезмерную пылкость чувств, но супруга маэстро о них не вспомнила, совершенно так же, как не приняла во внимание случай с картошкой.

За дверью слышались два голоса, и, так как Антонину мог принадлежать только один, пани Дурова стала колотить в дверь, крича во всю глотку:

– Открой! Открой! Потаскун паршивый! Открой, кобель потрясучий, а то дверь высажу!

И она в самом деле стала искать кирку, лом или топор.

Вечное мгновение

В кабине воцарилась тишина. Наступила грозная минута, и сердце Катержины отстучало девяносто ударов.

Вдруг там что-то упало и ясно послышался звон стекла.

– Господи боже! – воскликнула пани Дурова.– Вы пьете! Господа, это вы? Это вы, майор? Вы, пан каноник?

С незапамятных пор у входа в купальню стояла старая табуретка. Бросившись к кабине, пани Дурова стукнулась коленкой о табуретку и тогда только заметила ее. Даже не выбранившись, она схватила этот предмет меблировки и перенесла его к двери кабины. Поспешно установив табуретку, она поставила на нее ногу и, ухватившись за верхние края досок, с жадным любопытством взгромоздила на нее свое роскошное тело, чтобы заглянуть через отверстие внутрь кабины.

Вот оно что!

В это мгновение Антонин открыл дверь.

– Скорей, скорей! – произнес он с серьезным видом, хотя с брюк его текла вода.– Что ты медлишь? Чего валандаешься? Беги скорей, принеси бедной девочке немножко теплого молока и сухое белье! Боюсь, она совсем захлебнулась.

– В чем дело? – спросила жена маэстро, подходя к постели Антонина, на которой, закатив глаза, лежала Анна в рубашке, облепившей розовое тело.

– Черт возьми, да она вся мокрая! – через минуту добавила она, неприязненно оглядывая Анну и все ее прелести, просвечивающие сквозь рубашку.

Образумьтесь!

Придя на другой день на Дуров остров, аббат и майор спросили Антонина, кто ночью тонул и кого он спас.

– О,– ответил маэстро, продолжая мурлыкать какую-то песенку (потому что Катержина ушла за покупками),– я вытащил из Орши одну бедняжку, молоденькую девочку, самое большее лет двадцати. Чуть совсем не утонула, господа.

– Я нынче за завтраком кое-что слышал,– сказал каноник.– Я слышал, Антонин, что это Анна из фокусникова фургона и что вы через весь ивняк тащили ее сюда. Говорят, эта несчастная девушка, майор, была вынуждена броситься в воду, чтоб избавиться от наглых приставаний! Вы молчите, Антонин? Вы соглашаетесь, чтоб вас публично называли совратителем и ославили как негодяя?

– Вы совершенно правы,– заметил майор,– приятно иметь веселую подругу, я отлично знаю. У них маленькие розовые губки и ушки.

Тут он, явно растроганный, замолчал, а потом прибавил:

– Говорю «я знаю», но время проходит, и все забывается.

– А вы, Антонин,– обратился он к маэстро,– вели себя хуже ландскнехта в завоеванном городе, и аббат по заслугам назвал вас подлецом.

– В этом моем приключении нет ничего дурного,– возразил Антонин,– потому что Анна осталась жива, дышит и ходит. Я обещал ей немного рыбы, а вы, майор, помогли бы мне, потому что, как я мельком заметил, девушка действительно красивая.

Довольно

Услышав это, каноник вынул из кармана «Ars amandi» [4]4
  «Искусство любви» (лат.).


[Закрыть] ^{8} П. О. Назона и ударил книгой об землю так, что поднялось облачко пыли.

Потом аббат разразился бранью и стал поносить литературу и книги, говоря, что поэты – народ трусливый, что это ремесло не приносит почета и женщины не ставят его ни во что.

Излив свой гнев, он опять поднял книгу и сказал:

– Обвинения, которые я выдвинул против изящной словесности, требуют оговорок и относятся не ко всем произведениям. Однако бесспорная истина, что женщины глупы и никогда ни в какой мере не были причастны к великим деяниям и духовным наслаждениям.

– Совершенно верно,– подтвердил майор, закуривая сигару.– Они никогда не служили в армии, и, хоть им нравятся брюки в обтяжку и яркие мундиры, в военном деле они не смыслят ни бельмеса. Вы представляете себе, аббат? Мне ни разу не случалось встретить даму, которая была бы знакома с основами баллистики или тактики и имела бы определенные взгляды на эти вещи.

– Эх,– прибавил он,– они только умеют портить старые дворянские роды, соединяясь без малейших раздумий с их потомками и производя на свет любителей почтовых книг.

Усердие

Между тем пани Дурова, пополнив запасы кладовой, вернулась на Оршу. Антонин, завидев ее издали, тотчас принялся за уборку. Схватил лохань, набрал воды, вылил на пол купальни и, вооружившись пеньковой шваброй, принялся вытирать лужи, вкладывая в это дело великую силу.

– Этот человек – мой муж,– сказала пани Дурова,– и он изменяет мне! Сегодня ночью я застигла у него в постели девку.

– Разве она не была мокрая? – спросил Антонин.

– Да, была,– возразила пани Дурова.– Но вы послушайте, как было дело. В большой кабине у нас стоит бадья с водой. И в этой бадье, майор, или кадке, аббат, мы ставим бутылки, чтобы напитки, которые мы держим на продажу, сохраняли свежесть и нужную температуру.

Описав подробно свой способ хранения продуктов, а также свой способ торговли, пани Дурова подошла к двери и, воспроизводя все, как было, принялась колотить в нее.

– Слышу треск и звон стекла, слышу – вода журчит, стекает обратно в кадушку. К несчастью, только теперь я поняла, к несчастью, только теперь мне ясно, что стекала она с Антониновых брюк и что этот прелюбодей сел в воду нарочно, чтобы меня обмануть и сбить с толку. Такое бесстыдство! Провели меня, намочивши штаны и рубашку.

Кто же это был?

– Если так, то это жестокое, непростительное вероломство,– сказал аббат.– Однако посмотрите на Антонина. Вы считаете правдоподобным, чтоб эдакий стоерос мог приглянуться такой хорошенькой девушке? Уверены ли вы, что не ошиблись? Действительно ли это была фиглярка Анна?

– Каноник Рох прав,– поддержал майор.– Может, это была какая-нибудь старуха из лесу: по грибы или за хворостом ходила… И знаете, сударыня, может, Антонин в самом деле вытащил ее из Орши? Откуда у вас уверенность, что дело было так, как вы говорите, и что Антонин с этой женщиной спал? В свое время ваш муж был большой греховодник, но теперь ведь он уже старый.

– Мне лучше всех известно, стар он или нет,– ответила пани Дурова.– Я это знаю, но та девка была не из лесу… а из фургона… Как бы не так… Нет, это была Анна!

– Да,– промолвил майор, когда пани Дурова выбежала из купальни,– ваша фурия выцарапает Анне глаза. Ишь как побежала! Прямо бешеная!

– Моя жена,– сказал Антонин,– сумасбродная, злая баба. Мне не остается ничего другого, как взять картуз и палку и пойти вслед за ней. Боюсь, что не удастся ее угомонить и придется дать взбучку.

Перебирание крошек

Площадь в Кроковых Варах представляет собой большой квадрат, окруженный домами обывателей. Там много травы, несколько деревьев и фонтан. Две красивые аллеи по сторонам большого пивоваренного завода соединяют площадь с парком и ведут на вершину благодатного холма, подымаясь к храму, посвященному святому Лаврентию. Говорят, в старое время здесь стоял монастырь и монахи его были пьяницы. С самого основания монастыря аллеи, ведущие к базилике, обсажены живой изгородью из кустов боярышника, а вдоль нее там и сям расставлены скамейки, каждую весну заново окрашиваемые.

Придя туда, Антонин сел на одну из этих скамеек так, чтоб его нельзя было увидеть от Арноштекова фургона, а самому было хорошо видно, что делается. Жилище стояло на перекрестке; тут были фургон, канат, трапеция и ковер.

Антонин прислушался, но вокруг царили мир, тишина и спокойствие.

«Как видно,– подумал он,– жена моя отказалась от своего намерения и оставит Анну в покое. За два часа, которые прошли с тех пор, ее гнев остыл и острота его притупилась».

После этого Антонин стал поглядывать на фургон уже иначе, смелее. Но дверь оставалась закрытой, и Анна не появлялась. В голову маэстро полезли разные старые истории, и он, перебирая оказавшиеся у него в кармане крошки, чуть не заснул.

Зеленый фургон

«Пройдемся»,– сказал он себе, отгоняя несвоевременную дремоту. Встал и направился к домику на колесах.

Обошел вокруг него, не обнаружив признака жизни. Поднял деревянную булаву фокусника, подтянулся на трапеции, потрогал шест, погладил собачку, увидев, что она голодная и хромает. Покончив с окружением, Антонин стал осматривать предметы, висевшие снаружи на стенках фургона: хомут, какая-то сковорода, наконец, две курицы. Птицы были связаны вместе за ноги и повешены на колышек. Их крылья свисали вниз, и было видно, что они трехцветные.

«Что за дьявол! – подумал Дура, пристально и внимательно всматриваясь в них.– Они страшно похожи на тех, что бегают у нас по двору. Интересно, не подрезаны ли у них маховые перья и нет ли у петушка медного кольца на правой лапе?»

– Ого! – воскликнул он, обнаружив самым явным образом оба признака, так как на кольце был выгравирован крестик, а крылья были подрезаны неровно.

Он поднял палку, постучал в занавешенное окно и отошел, хохоча во все горло. Он подумал, что пани Катержина Дурова, такая толстобрюхая, лоснящаяся от пота и сварливая, потеряла последнюю каплю благоразумия. «Вот они – великие прискорбные метания стареющей женщины,– подумал он.– Любовь, возникающая в страшный период переходного возраста. Вижу, как моя тучная, но почтенная супруга ловит во дворе кур, как она режет их скрепя сердце, как кладет их головой вниз на крышу курятника и как, закрасневшись, несет под фартуком Арноштеку. Все это я ей прощаю, глазом не моргнув, но хотел бы иметь уверенность, что чувство ее твердо и постоянно».

– Ступайте, влюбленные,– прибавил он.– Ступайте, взявшись под руки, летите без оглядки и, ради бога, не возвращайтесь.

Остерегайтесь стражников

На другой день во время ужина городской стражник, отрезав себе горбушку хлеба, поел сыра, до которого был охотник, и выпил. Потом поднялся, взял свою отточенную шашку и вышел на улицу.

– Помните,– сказал он, обращаясь к играющим на краю тротуара ребятишкам,– надо ходить всегда по правой стороне. Помните хорошенько, пострелы, а то оглянуться не успеете, получите подзатыльник!

Погрозив им, он, вспомнив свои детские годы, махнул рукой и хотел было идти чин чином на представление фокусника. Но тут ремней его коснулся майор, проходивший мимо с каноником и Антонином.

– Сударь,– сказал майор, ограничившись лишь обязательным приветствием,– сударь, пока вы пили «У зеленой девы», тратя на это служебное время, произошла покража частного имущества. Точно установлено, что в городе пропали две курицы!

– Так,– ответил стражник.– Понятно. Курятник у вас запирается или нет? Он стоял открытый или закрытый?

– Открытый,– сказал Антонин.– Потому что дело было днем.

Пение

– Тем хуже,– возразил стражник.– Кто крадет днем, тот вдвойне негодяй. Но, господа, я знал одного головореза, который в этих делах поступал еще хуже. Он выходил на работу в полдень, притом весело распевая. Этот человек был совсем неисправим.

– Такой образ действий,– промолвил аббат,– следует признать вопиющим и противоестественным. Но разве вы не знаете, что никогда не поздно покаяться и что тем, кто вспоминает о своих злодействах с сокрушением, кто сожалеет о них и признается в них на исповеди, тому они отпускаются? Я от всего сердца надеюсь, что этот малый спасется, конечно при том условии, что песни он пел не безнравственные, и только когда он исправится.

– Содержания песен я не знаю,– ответил стражник,– потому что парень был стреляный воробей, и мы его так и не поймали.

– Случай с маэстро не так сложен,– сказал майор.– Куры его, видимо, сгинули втихомолку.

– Так это вы,– обратился стражник к Антонину,– вы замешаны в краже?

И с этими словами он ушел, покачивая головой.

Ясное небо

Жители города спешили на представление со всех сторон, и когда три друга пришли на площадь, там было уже полно народу. Барабан и флейта звучали лучше, чем накануне, воздух был прозрачный, на небе сияли звезды.

– Ночи прекрасны,– заметил Антонин,– а дни отвратительны. Отчего бы это, аббат?

– Думаю, что вы – великий грешник,– ответил священнослужитель,– и скверная погода днем – небесная кара.

– Черта с два,– возразил Антонин.– Было время, мы грешили почем зря, а солнце все сияло! По-моему, дело не в этом.

Добрые нравы

Несколько подростков балагурили с девчатами. У этих парнишек была дурь в голове, и на девчонок они смотрели как ястребы. Антонин насчитал их с десяток. Барышни поглядывали на них из-под опущенных ресниц и, казалось, были наверху блаженства. От волнения у них мурашки бегали по спине, и всякий раз, отвечая своим дружкам, они прикрывали губы рукой. Антонину, аббату и майору, сидевшим опять на краю фонтана, слегка возвышающегося над площадью, было хорошо видно эту игру, так как все делалось просто, без утайки.

– Влечение полов друг к другу древнее скал и моря,– сказал Антонин.– Не из-за этого был потоп, аббат, какое там! Поглядите на эту дружбу – давнюю и только что заключенную,– продолжал он, показывая майоровой палкой то на одну парочку, то на другую.– Не кажется ли вам, что она желательна и угодна богу? Не испытываете ли вы потребности быть сопричастным этой творческой силе, прикоснуться к ней, слиться с ней, не считаясь с уставом картезианского ордена? ^{9}

Аббат покачивал головой, как будто соглашаясь.

Девушка с оловянной тарелкой

Между тем наступила пора фокусниковой помощнице Анне вспомнить о своей посудине. Она с несравненной грацией вышла из фургона и, постукивая розовым пальцем о край тарелки, как это делал накануне Антонин Дура, позвякивая монетами, пошла от группы к группе, от мужчины к мужчине, от девушки к даме, не пропуская ни стариков, ни детишек.

– Дорогой пан Антонин,– обратилась она к маэстро, подойдя к фонтану,– дорогой пан, я так вам обязана за вашу помощь.

– Пустяки, пустяки,– промолвил Антонин.– Но у вас такая нежная комплекция. Все благополучно? Вы не схватили насморка?

– Ах,– ответила она.– Я выпила чашку чая, а ваша супруга, пани Дурова, ухаживала за мной несколько часов.

– Моя жена ведет пустые, безумные речи,– возразил Антонин и взял девушку за талию.– Пусть остается в Арноштековом ковчеге,– прибавил он.– А вы туда не возвращайтесь.

– Ах,– ответила Анна,– Арноштек – фокусник посредственный, но добрый опекун.

И, не получив монеты ни от кого, кроме майора, скрылась в толпе.

Таинственная музыка

– Обратите внимание на эти фокусы,– промолвил Антонин, подняв три пальца.– Арноштек стоит перед своим балаганом, Анна ходит, собирает деньги, а между тем, как вы слышите, шарманка их играет. Сильно опасаюсь, что фокуснику служит дьявол.

– Я часто опасался за ваш здравый рассудок и вижу, что эти мои опасения были основательны. Как можете вы шутить над тем, что от вас сбежала жена? – заметил Гуго.

Второе представление

Не успела эта беседа окончиться, как Арноштек загремел в барабан и закричал, что представление начинается. Потом осторожно вышел на канат и стал проделывать разные удивительные, невероятные превращения. Изображая по очереди черта, спичку, паяца, обезьяну, крюк, яблочко, гвоздик, педеля, пьяницу, сумасшедшего и, наконец, остановившись уже на конце каната с видом обличителя, стал кричать, что вон сзади стоят люди и пялят глаза, а сами не заплатили.

Немного отдохнув, он ловко встал на кончики указательных пальцев и, опираясь на них всей тяжестью своего тела, прошел по всему канату под громкие рукоплескания и возгласы одобрения.

– Ну и хват! Экий мастак! Такой в огне не сгорит и в воде не утонет! – заговорили приезжие из окрестных селений, прибегая от восторга к простонародным словам и оборотам речи.

Стакан дождей

Когда время подошло к десяти, Арноштек принес столик, зажег четыре лампы и приготовился проделать еще несколько фокусов и трюков. Ни на столе, ни в руках у фокусника ничего не было, но, как только он щелкнул пальцами, посреди стола появился красивый неграненый стакан, полный воды. Но стоило Арноштеку ударить в ладоши, надуть щеки и дунуть, как вода в стакане заволновалась, побежала на землю мощной струей и текла порядочно времени.

Если б фокус продлился, весь поселок был бы затоплен, так как этот водоносный стакан, именуемый иногда «стаканом дождей», способен давать до 129 гектолитров воды в час. Это как раз равняется дебиту городского водопровода, ни больше ни меньше.

– Ладно,– сказали зрители.– Остановите, господин фокусник, заверните кран. У нас, слава богу, и так довольно сырости. Разве мы не мокли вчера и нынче целый день?

Разные способы развлекаться

Окончив представление, Арноштек сделал изящный поклон и скрылся в фургоне. Народ пошел по домам. Одни заходили в трактиры – выпить стакан-другой выдержанного либо будейовицкого пива, другие отправились в городской сад, третьи – в луга; но там было сыро.

Антонин, зевнув, сказал майору, что устал и пойдет спать.

– Идем,– согласился Гуго.– Пора уже, вот-вот пробьет одиннадцать.

– А я,– промолвил аббат,– останусь на площади. Мне хочется посмотреть, как Арноштек постелит себе и как-то ляжет. Хочется посмотреть, что будут делать обе женщины: ведь фургон невелик, и, по-моему, там нет места на троих.

– Вы умеете свистеть с помощью пальцев? – спросил Антонин.– Ну, так если с вами случится что-нибудь плохое, свистните погромче.

Ночной разговор

Аббат стал ходить по тротуару и вдруг, оказавшись опять возле фургона, увидел, что дверца его отворилась и оттуда выходят две фигуры. Одна – маленькая, другая размерами своими напоминала пани Дурову.

«Вижу и узнаю,– подумал аббат,– тощие икры и кривые бедра фокусника. Вижу, что дамочка пустилась во все тяжкие».

Он достал из кармана книжку и, держа ее в руке, подошел к окну Арноштекова жилища. Там дрожал яркий огонек.

– Теперь,– сказал он, когда окошко приоткрылось,– теперь уж поздно жалеть об упущенном. Надо было мне быть предусмотрительней и дать вам эту книгу в первый же день. Там чудесные рассказы и несколько целомудренных любовных историй, которые будут приятны для вашего слуха.

– Погодите минутку,– ответила Анна.– У меня рыба на сковородке. Боюсь, как бы ужин не сгорел.

– Совершенно лишние хлопоты,– возразил аббат.– Рыба несвежая, и нынче не пятница.

– Ладно,– ответила Анна.– Я вас впущу, и вы будете держать сковородку над огнем.

«У зеленой девы»

В трактире с таким прелестным названием несколько пьянчуг хватили через край и, будучи людьми вздорными и буйными, накинулись на хозяина, величая его старой бурдой и чертовой перечницей.

– Что вы, бездельник шатучий, бесите нас? Чего суете нам под нос чашку с деньгами своими игорными? Морда, вонючка, торгаш поганый!

Высказав все это и окончив игру, они собрали карты и айда – вон, на площадь. Побродив туда-сюда и оказавшись в конце концов возле фокусникова фургона, они попробовали его раскатить, сдвинули с места, выбили чеку, отхлестали собачку, стали стучать в окна, барабанили в стены, кричали, что Арноштек – старая обезьяна и что они хотят жениться на Анне.

Битва у зеленого фургона

Один из этих людей, по имени Петрачек, влез по лесенке к самому окну и, открыв его, сунул голову внутрь. Но прежде чем он успел осмотреться, получил так здорово, так крепко по уху, что у него в глазах потемнело. За этим последовал второй удар – кулаком в челюсть, третий – по шее, четвертый – в маленькую роковую мышцу. Тут он с воплем упал под фургон.