Текст книги "Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах"

Автор книги: Владислав Петров

Другим местом, где они виделись, был знаменитый «чердак» – расположенная на верхнем этаже (отсюда и название) дома на Малой Подьяческой улице квартира князя Александра Александровича Шаховского, начальника репертуарной части петербургских императорских театров, у которого собирался весь театральный люд. На «чердаке» царила романтическая атмосфера. В пору сближения Семеновой и Гагарина застрелился из ревности к актрисе Александре Асенковой частый посетитель «чердака» кавалергард фон Лay. Чуть позже постоянные гости Шаховского учинили из-за балерины Истоминой знаменитую «четверную» дуэль, на которой погиб другой молодой кавалергард – граф Василий Шереметев.

Неуловимо отношение Семеновой к Гагарину стало меняться, и в какой-то момент столь тщательно возводимая ею крепость рухнула. Любовь стала взаимной, но соединились они не скоро. Прошло еще немало времени, прежде чем Гагарин сумел убедить Семенову, что он нисколько не намерен стеснять ее свободу, что она по-прежнему будет играть в театре, а он во всем станет помогать ей (многие актрисы, «приняв покровительство», вынужденно оставляли сцену – этого, если отношения приобретали полуофициальный статус, требовали приличия). И в самом деле, в дальнейшем князь никогда не оставлял забот о сценической карьере Семеновой и ограждал свою возлюбленную от любых неприятностей. Он влиял на театральный репертуар – с тем чтобы в него включались пьесы, в которых Семенова могла бы блеснуть во всей красе, мешал творческим планам других претенденток на место примы русского театра (увы, приходится это признать), всячески поддерживал авторов любимых ею пьес и тех, кто помогал разучивать ей роли. К примеру, поэт Николай Гнедич, под чьим руководством были подготовлены многие роли Семеновой, в том числе Мария Стюарт («Мария Стюарт» по Ф. Шиллеру, 1809), Ариана («Ариана» П. Корнеля, 1811), Клитемнестра («Ифигения в Авлиде» Ж. Расина, 1815), получил от князя особый пансион «на совершенствование перевода “Илиады”».

^{Князь Иван Гагарин}

Но главное, Гагарину удалось убедить Семенову в том, что она будет не наложницей, а полноправной хранительницей семейного очага. О браке, правда, поначалу речь не шла, но, если представить дистанцию, которая их разделяла, это вполне понятно. Забегая вперед, заметим, что позже князю (и его родственникам!) пришлось долго уговаривать Семенову выйти за него замуж.

Итак, на четвертый год ухаживаний Гагарин добился желанной цели, и Семенова переселилась в один из его особняков на Большой Миллионной улице. У нее появились свои слуги, свой собственный выезд, своя дача на Аптекарском острове, богатые туалеты и бессчетные драгоценности. Но самым важным ее приобретением стала любовь. В первые годы их романа князь любил ее страстно, до самоотречения. Нив чем не желая стеснять Семенову, он поселился отдельно, в другом своем доме на Большой Морской, и приезжал к ней как бы в гости. Дошло до того, что язвительный поэт Петр Вяземский назвал князя как-то Гагариным-Семеновским, и это прозвище сопровождало его всю жизнь. Семенову «Гагаринской» никто не величал – в глазах современников она сама по себе значила многое.

Именно Семенова подняла русский драматический театр на ту высоту, с которой его уже без квасного патриотизма можно было сравнивать с французским. В историю театра вошла ее сценическая дуэль со знаменитой французской актрисой Жорж, которая в 1808 году прибыла в Россию на гастроли и задержалась на три с лишним года. Негласно одной из причин затянувшихся гастролей называлась необходимость уберечься от преследований своего бывшего любовника Наполеона, которому Жорж предпочла русского флигель-адъютанта Александра Бенкендорфа, впоследствии шефа жандармов и начальника III отделения, получившего печальную известность в качестве «гонителя свободомыслия» в России и чуть ли не личного врага А. С. Пушкина.

Репертуар у Семеновой и Жорж частично совпадал: обе блистали в пьесах Вольтера, Расина и Корнеля. Поначалу никто не предполагал состязания – все вышло почти случайно, но к февралю 1812 года, когда обе актрисы оказались в одно и то же время на гастролях в Москве, ажиотаж достиг предела. Причем Жорж сознательно его усилила тем, что выбрала для своего московского бенефиса, назначенного на 10 февраля, роль Аменаиды в трагедии Вольтера «Танкред» – ту самую, которую несколько раньше выбрала для своего бенефиса 7 февраля Семенова.

М.И. Пыляев в книге «Старая Москва» приводит анекдот, который весьма точно характеризует накаленную атмосферу, сложившуюся вокруг бенефисов: «Мамзель Жорж приехала… в Москву как раз ко дню бенефиса знаменитой Семеновой и послала ей 50 рублей, прося себе ложу в 3-м ярусе. Через неделю шел бенефис Жорж, и Семенова со своей стороны посылает ей 200 рублей и тоже просит ложу 3-го яруса, но гордая артистка отвечает следующей запиской: “Милостивая государыня! Если вы препроводили ко мне ваши 200 рублей для того, чтобы судить о моем таланте, то я не нахожу слов, как вас благодарить, и прилагаю к вашим деньгам еще 250 рублей для раздачи бедным людям. Но если вы присылаете деньги эти мне в подарок, то извольте знать, что в Париже я имею у себя двести тысяч франков”».

Обе отыграли бенефисы блестяще. Московские театралы разделились на два непримиримых лагеря, споры долго не утихали, но в конце концов было признано, что при равной технике Семенова взяла верх за счет неиссякаемого темперамента. Очень точно сказал об этом писатель и театральный критик Сергей Аксаков: «Жорж играла свои роли холодно, без внутреннего чувства, у Семеновой же всегда было одушевление».

Чтобы была понятна ее роль в театральной жизни России первой четверти XIX века, приведем лишь одно мнение, но мнение достаточно авторитетное. Оно принадлежит Пушкину, в те годы еще совсем юному. В статье «Мои замечания о русском театре» он написал: «Говоря об русской трагедии, говоришь о Семеновой – и, может быть, только об ней. Одаренная талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника… Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновенья – все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано… Семенова не имеет соперницы; пристрастные толки и минутные жертвы, принесенные новости, прекратились; она осталась единодержавною царицей трагической сцены». На оригинале этой статьи сохранилось свидетельство, сделанное рукой Гнедича: «Пьеса, писанная А.Пушкиным, когда он приволакивался, но бесполезно за Семеновой»[30]30
  На этот счет есть и иное мнение. По предположению П. К. Губера, одна из Екатерин в Дон-Жуанском списке А. С. Пушкина – именно Семенова.


[Закрыть]. Пушкин был моложе Семеновой на тринадцать лет…

Одно время они довольно часто виделись. Сохранилось свидетельство о совместном участии Пушкина и Семеновой в период между 1817 по 1820 годами в домашнем спектакле у Олениных по пьесе Николая Хмельницкого «Воздушные замки». И позже, в сентябре 1822 года, в письме Гнедичу из южной ссылки Пушкин интересовался: «Что делает великолепная Семенова, окруженная так, как она окружена?» Когда же до поэта дошел ложный слух, что Семенова навсегда покинула сцену, он написал:

Ужель умолк волшебный глас Семеновой, сей дивной музы?

 
Ужель, навек оставя нас,
Она расторгала с Фебом узы,
И славы русской луч угас?
Не верю! вновь она восстанет,
Ей вновь готова дань сердец.
Пред нами долго не увянет
Ее торжественный венец.
 

Еще через год Пушкин упомянул ее в первой главе «Евгения Онегина»:

 
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил.
 

Через несколько лет, когда Пушкин уже был женат, а Семенова – замужем, их общение возобновилось. По словам сына актрисы Николая Стародубского, поэт «не раз бывал в доме княгини Екатерины Семеновны» и подарил ей вышедшего в 1831 году «Бориса Годунова» с надписью: «Княгине Екатерине Семеновне Гагариной от Пушкина. Семеновой – от сочинителя».

Когда Семенова в 1826 году и вправду навсегда ушла из театра и перебралась с Гагариным в Москву, питерские театралы восприняли это как трагедию. Ей было всего лишь сорок – время расцвета. По одним сведениям последней ее ролью стала Федра в одноименной пьесе Расина, по другим – роль жены князя Пожарского в трагедии Матвея Крюковского «Пожарский». После этого она появлялась только в домашних спектаклях; иной раз при большом стечении публики – домашние театры некоторых вельмож обладали изрядной вместимостью. Последний раз она выходила на сцену в 1847 году – во время благотворительного спектакля в доме Энгельгардта[31]31
  Дом в Санкт-Петербурге, на Невском проспекте, построенный в 1759–1761 годах Ф.-Б. Растрелли и перестроенный в 1829–1830 годах для В. В. Энгельгардта, обладателя огромного состояния, унаследованного от Г. А. Потемкина. С домом Энгельгардта связаны эпизоды драмы М. Ю. Лермонтова «Маскарад». Ныне в доме располагается Малый зал Санкт-Петербургской филармонии.


[Закрыть].

Театральные круги гадали, почему она после почти двадцати пяти лет баснословного успеха, который можно только повторить, но нельзя превзойти, оставила сцену. Одни винили во всем театральные интриги – но какой театр обходится без интриг? Другие видели причину в новом назначении Гагарина, которое делало обязательным его присутствие в Москве, и полагали, что Семенова не захотела жить с ним в разных городах, – но ведь и в Москве были театры, и, значит, не переезд виноват в том, что она оставила сцену. Была и такая злоязычная версия, будто бы Семеновой с ее богатством наскучило «порхать» по сцене. Но это говорили явные недоброжелатели – что в таком случае мешало ей оставить театр сразу после начала совместной жизни с Гагариным?

Истинную причину понимали только самые близкие. Она была проста: после декабристского восстания (по делу о котором, кстати, арестовывался и сын Гагарина от первого брака – Александр) из репертуара театров начали изыматься трагедии, в которых блистала Семенова, – власть сделала вывод, что они способствовали «неправильному» настрою общества и брожению умов. На смену им пришли водевили, в которых Семенова чувствовала себя не очень уютно. К тому же набирала силу выдающаяся актриса Александра Колосова, игравшая те же роли, что и Семенова, и гордая Екатерина Семеновна, всю жизнь пресекавшая сравнения своей персоны с кем бы то ни было, сама не могла не сравнивать себя с более молодой соперницей. Шестнадцать лет разницы говорили не в ее пользу – а слава Колосовой все разрасталась, как когда-то ее собственная слава…[32]32
  Между прочим, Пушкин тоже принял участие в споре Семеновой и Колосовой и даже написал на Колосову эпиграмму, за которую позже долго вымаливал прощения:
  Все пленяет нас в Эсфири:
  Упоительная речь,
  Поступь важная в порфире,
  Кудри черные до плеч,
  Голос нежный, взор любови,
  Набеленная рука,
  Размалеванные брови
  И огромная нога.


[Закрыть] Делить пьедестал она не хотела ни с кем и поэтому просто сошла с него.

Авдотья Панаева так описывает ее в это время: «Я находила в ней большое сходство с женским бюстом, который стоял у отца на шкафу в кабинете: такой же прямой нос, такие же губы… Я помню ее белую турецкую с букетами шаль; тетки восхищались этой шалью и говорили, что она очень дорогая и ее можно продеть в кольцо. Екатерина Семеновна всегда была в этой шали. Она не надевала никаких драгоценностей, но из рассказов теток я слышала, что у нее много бриллиантов и что она очень богата. Я видела у нее только маленькую золотую табакерку с каменьями на крышке; она постоянно вертела ее в руках и часто из нее нюхала табак. Тогда нюханье табаку дамами так же было распространено, как теперь курение папирос. Я заметила, что все относились к Семеновой с особенным почтением, да и она держала себя важно со всеми. Приезжала она к нам в своей карете, с ливрейным лакеем. Кажется, она уже была тогда замужем за князем Гагариным».

Отношения они с Гагариным узаконили в мае 1828 года, и Катерина Семенова превратилась в княгиню Екатерину Семеновну Гагарину, чтобы прожить с новой фамилией еще больше двадцати лет. Венчание состоялось в Москве, в церкви Тихвинской иконы Божией Матери, что в Малых Лужниках, на нем присутствовали только близкие родственники со стороны Гагарина, да их общие, рожденные вне брака дети – три дочери и сын, которым князь дал фамилию Стародубских. Впрочем, дочери впоследствии стали княжнами Гагариными, а вот сыну не повезло – по неясным причинам Иван Алексеевич официально его не признал и, следовательно, лишил настоящей фамилии и титула.

Хотя и фамилия Стародубский появилась неслучайно. В XIII веке князю Ивану Всеволодовичу, младшему сыну великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо (прозванного так, как известно, за многочисленность семьи), достался в удел небольшой городок Стародуб на берегу реки Клязьмы, и соответственно он стал называться Стародубским. Трое из его потомков, Рюриковичи в восемнадцатом колене, жившие в XV веке, имели одно и то же прозвище Гагара – они и дали начало трем ветвям Гагариных. Так что не получивший титула сын Гагарина Николай носил, как ни странно, фамилию значительно более древнюю, нежели отец.

…Впрочем, что есть фамилия сама по себе? Через пару десятилетий после смёрти Екатерины Семеновны уже никто не мог вспомнить, чем знаменита была княгиня Екатерина Гагарина. Имя же великой русской драматической актрисы Катерины Семеновой присутствует во всех энциклопедиях.

Усатая княгиня, или Три карты великого мага

Во всех мемуарах эта женщина предстает ветхой старухой. Причина этого проста. Воспоминания пишут обычно на склоне жизни и по понятным причинам все больше описывают в них людей уже умерших, а княгиня Наталья Петровна Голицына прожила 99 лет без трех недель и пережила всех своих сверстников, почти всех сверстников своих детей и многих сверстников своих внуков. К тому времени, когда она почила, не осталось никого, кто помнил ее молодой. Никого, кроме, возможно, одного человека, которого мы еще не раз вспомним ниже. Но этот человек всю известную нам часть своей жизни только и занимался тем, что запутывал следы и вводил в заблуждение окружающих. Весьма трудно представить его пишущим правдивые мемуары.

Родилась Наталья Петровна еще при императрице Анне Иоанновне в 1739 году и закончила свой земной путь в 1837 году в правление Николая I. Ее отец граф Петр Чернышев был дипломатом и сенатором, а дед Григорий – денщиком Петра I. Ходили слухи, что царский денщик только числился отцом и на самом деле Петр Чернышев был сыном императора. Будто бы царь выдал за верного Григория свою беременную любовницу, семнадцатилетнюю красавицу Евдокию Ржевскую. Насколько тверда была под этими слухами почва, сказать трудно, но факт остается фактом: бесприданница Евдокия получила от царя изрядное приданое, которое положило начало громадному состоянию Чернышевых. К рождению Натальи Петровны они владели многочисленными поместьями и многими тысячами крестьянских душ, пожалованными как самим Петром I, так и при следующих правлениях.

Если принять всерьез версию о том, что денщик служил прикрытием, то, значит, графиня Чернышева, ставшая после замужества княгиней Голицыной, была императорской внучкой. Надо заметить, что в какой-то момент, когда глубокая старость была не за горами, она и в самом деле приобрела некоторое сходство с поздними портретами Петра. По материнской линии Наталья Петровна приходилась внучкой начальнику тайной розыскной канцелярии при императрице Анне Иоанновне графу Андрею Ушакову, который прославился своей жестокостью. Считается, что от него она унаследовала полную неспособность к сантиментам любого рода.

Наталья Петровна пережила семерых российских самодержцев и при дворах пяти императоров была фрейлиной и статс-дамой. Под конец жизни княгиня превратилась в своеобразный символ незыблемости власти. Члены императорской семьи в обязательном порядке приезжали поздравить ее с очередными именинами, ее посещали по прибытии в российскую столицу иностранные послы, вновь назначенные государственные чиновники считали хорошим тоном засвидетельствовать ей свое почтение, а молодые военные после получения офицерского звания ездили представляться княгине, как к высокому начальству.

18 января 1821 года занимавший место почт-директора в Санкт-Петербурге Константин Булгаков писал своему брату Александру в Москву: «Вчера было рождение старухи Голицыной. Я ездил поутру ее поздравить и нашел там весь город. Приезжала также Императрица Елизавета Алексеевна. Вечером опять весь город был, хотя никого не звали.

^{Княгиня Наталья Петровна Голицына}

Ей вчера, кажется, стукнуло 79 лет, а полюбовался я на ее аппетит и бодрость». По воспоминаниям графа Феофила Толстого, композитора, писателя, певца и – под псевдонимом Ростислав – музыкального критика, «княгиня принимала всех, за исключением Государя Императора, сидя и не трогаясь с места. Возле ее кресла стоял кто-нибудь из близких родственников и называл гостей, так как в последнее время княгиня плохо видела. Смотря по чину и знатности гостя, княгиня или наклоняла только голову, или произносила несколько более или менее приветливых слов. И все посетители оставались, по-видимому, весьма довольны».

Доступ в дом княгини означал причастность к самому высшему кругу русского дворянства.

Переоценивать влияние Натальи Петровны на великосветскую жизнь, конечно, не стоит, но очевидно, что к ее мнению прислушивались. При том, что нрава она была крутого и суждения ее часто отличались резкостью, в правило вошло привозить ей на показ девиц перед их первым выходом в свет. Одобрение Голицыной значило тут очень многое, если не все. Впрочем, не только девицы трепетали перед суровой княгиней. Утверждается, что муж ее, храбрейший воин князь Владимир Голицын, бригадир, командовавший пятью ротами Нарвского полка и вошедший в русскую историю тем, что пленил бунтовщика Пугачева, был под каблуком у жены и боялся ее, как огня, и именно эта незавидная роль свела его в могилу раньше времени. А ее сын, Дмитрий Владимирович, московский генерал-губернатор, которого она не в обычаях своего времени при посторонних запросто называла Митенькой, не смел сидеть в присутствии грозной матери.

В молодости Наталья Петровна имела хорошую фигуру, отлично ездила верхом и фехтовала, прекрасно танцевала и даже, проявив, по словам фельдмаршала Миниха, «приятное проворство», получила золотую медаль[33]33
  Медаль работы выдающегося мастера Тимофея Иванова с вычеканенным именем победительницы конкурса ныне хранится в Эрмитаже. На лицевой ее стороне – рельефный портрет Екатерины И, на оборотной – орел, парящий над Невой.


[Закрыть] на танцевальном конкурсе, устроенном в 1766 году при дворе во время очередного празднества, но красотой не отличалась. В старости же она сделалась поистине страшна. Тело усохло, кожа приняла желтоватый оттенок, и с некоторого расстояния Голицыну, если бы не пронзительный взгляд из-под бровей, можно было принять за мумию; нос ее истончал и как-то хищно изогнулся, приобретя форму орлиного клюва, а подбородок и верхняя губа поросли весьма заметными волосами – из-за усов ироничная молодежь между собой прозвала ее La princesse moustache, что в переводе с французского означает «усатая княгиня». Особенно комично это прозвище звучало в русско-французском варианте – «княгиня Мусташ».

Это прозвище приклеилось к Голицыной, именно под ним – в той или иной версии – она очень часто упоминается в письмах и дневниках современников ее старости. Например, Пушкин в письме к Петру Вяземскому в январе 1829 года сравнивал с princesse moustache русское правительство, а Вяземский, в свою очередь, как-то скаламбурил по адресу княгини, сказав, что она «и в ус не дует», когда слышит о смерти близких людей. Однако, несмотря на свой устрашающий облик, княгиня едва ли не до самой смерти посещала балы и при этом всегда была изрядно нарумянена, что только подчеркивало старческое безобразие.

Поэтому нельзя без иронии воспринимать стихи дяди великого поэта – вечно восторженного Василия Львовича Пушкина, преподнесенные Наталье Петровне в 1819 году на очередные именины:

 
В кругу детей ты счастие вкушаешь;
Любовь твоя нам счастие дарит;
Присутствием своим ты восхищаешь,
Оно везде веселие родит.
Повелевай ты нашими судьбами!
Мы все твои, тобою мы живем
И нежну мать, любимую сердцами,
В день радостный с восторгом мы поем.
Да дни твои к отраде всех продлятся!..
 

Легко представить, какого свойства веселие рождало «присутствие» Голицыной у петербургской молодежи…

Стоит ли удивляться тому, что столь колоритная фигура породила множество легенд. Ходили слухи, будто бы Голицына знает некие мистические тайны, ее имя часто связывалось с именем знаменитого авантюриста, предсказателя, мага и алхимика Сен-Жермена, старшего современника и духовного учителя Калиостро и Казановы, а ее долголетие – с эликсиром бессмертия, когда-то якобы созданным Сен-Жерменом.

По одной из легенд, известной по рассказу друга Пушкина Павла Нащокина, однажды к Наталье Петровне пришел просить денег внук Сергей Григорьевич Голицын по прозвищу Фирс[34]34
  Между прочим, Сергей Григорьевич был не обделен литературным талантом, писал стихи и прозу, причем на трех языках – русском, французском и польском. В обществе он слыл величайшим остроумцем. Среди его выдумок – оперная труппа, состоящая из одних мужчин, которые, однако, исполняли и женские роли. Нередко эта труппа давала спектакли в доме княгини Натальи Петровны на Малой Морской улице, который вошел в историю как «дом Пиковой дамы».


[Закрыть], накануне в пух и прах проигравшийся в карты. Денег княгиня ему не дала, но назвала три карты, с помощью которых можно отыграться. Когда-то, в пору ее далекой молодости, эти карты якобы были названы ей в Париже Сен-Жерменом. Внук поспешил воспользоваться советом бабушки и вернул проигранное состояние. Эта история стала известна Пушкину и легла в основу сюжета повести «Пиковая дама», а княгиня Голицына стала прототипом графини Анны Федотовны.

Впервые Пушкин увидел Голицыну в ее имении Большие Вязёмы[35]35
  Село Большие Вязёмы в XVI веке были родовой вотчиной Бориса Годунова, позднее загородным дворцом Дмитрия Самозванца. В 1694 году Петр I в благодарность за верность во время стрелецкого бунта подарил село боярину Борису Голицыну, и оно надолго закрепилось за Голицыными.


[Закрыть], куда девятилетним мальчиком его привозила бабушка Мария Алексеевна Ганнибал. Вряд ли Наталья Петровна обратила на него тогда какое-то особое внимание. А вот юный Пушкин, судя по всему, запомнил княгиню, как раз разменявшую восьмой десяток. Позже он видел ее не раз, слышал о ней десятки историй. Ко времени же написания «Пиковой дамы» Голицыной шел девяносто пятый год.

Повесть была закончена осенью 1833 года, а в апреле 1834-го Пушкин записал в дневнике: «Моя “Пиковая дама” в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Н[атальей] П[етровной] и, кажется, не сердятся». Сказано это с видимым облегчением. Поэт всерьез опасался, что похожая на героиню повести старуха Голицына разгневается и пожалуется царю, но, к счастью, ничего подобного не случилось. Толи Наталье Петровне просто не донесли о повести Пушкина, то ли она, и в старости сохранившая ясность ума, не сочла его провинность достойной внимания. Кстати, за несколько лет до этого, 18 марта 1823 года, Голицына, бывшая на середине девятого десятка, писала князю Петру Вяземскому о пушкинском «Кавказском пленнике»: «Мне кажется, он очень хорош. Жаль только, что прекрасная черкешенка расточает свои чувства ради такого пресыщенного героя». Оценка незамысловатая, но точная.

Не заметить сходство княгини Натальи Петровны с графиней Анной Федотовной просто невозможно. «Графиня… конечно, не имела злой души, но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди. Она участвовала во всех суетнях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое украшение большой залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ей не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо». Облик и привычки Голицыной отражены в повести до мельчайших деталей. Да и сам Александр Сергеевич порой путал персонажа с прототипом – недаром в черновиках «Пиковой дамы» он несколько раз называет свою героиню княгиней. В тех же случаях, когда Пушкину не хватило каких-то штрихов, он воспользовался тем, что знал о дочери княгини – Екатерине. Именно Екатерина прославилась в Париже своей красотой и заслужила имя la Vénus moscovite, то есть московской Венеры, которое Пушкин приписал графине Анне Федотовне в молодости.

^{Наталья Петровна Голицына. Рисунок Сергея Голицына} 

Что же до карт, то они были, конечно, страстью самой княгини-матери – особенной ее страстью! До последних дней Наталья Петровна любила раскладывать пасьянсы и, поскольку плохо видела, заказала для себя карты вдвое крупнее обычных. Поигрывала она в карты и в молодости, в том числе в Версале, при дворе французского короля Людовика XV. Во Франции, где ее отец был русским послом, она жила как раз в те годы, когда при дворе Людовика приобрел небывалую популярность Сен-Жермен. Тогда она и могла встречаться с этим, по словам Пушкина, «человеком очень замечательным» и даже – почти наверняка – за ломберным столом. Правда, в то время при французском дворе был популярен не фараон, которым увлекалась героиня «Пиковой дамы», а ландскнехт[36]36
  Принцип игры в фараон и ландскнехт один и тот же. Выигравший определяется совпадением или несовпадением карты, открытой банкометом, с картой понтера.


[Закрыть].

Интересно, знал ли Пушкин, когда называл Сен-Жермена человеком очень замечательным, что у того не было… подлинной биографии? Во всяком случае, ее, кроме, разумеется, самого Сен-Жермена, не знал никто. Настоящее имя, время и место рождения этого человека неизвестны. Во Франции, Англии, Голландии и России его знали, как графа Сен-Жермена, но в других местах он был то маркизом де Монферра, то графом Белламаром, то шевалье Шеннингом, то шевалье Уэлдоном, то графом Салтыковым или Солтыковым («о» в старую русскую фамилию вкралось, вероятно, по недостаточному знанию языка), то графом Цароги, то принцем Ракоци, то (уже «после смерти», которую его поклонники отказываются признавать) графом Габалисом, синьором Гуальди, графом Гомпешом. Он называл себя, как видим, то графом, то маркизом, то принцем, но, скорее всего, все эти титулы присвоил себе сам. Из существующих версий явствует, что Сен-Жермен мог быть испанским иезуитом; португальцем; немцем – членом общества иллюминатов, таинственного ответвления масонства; эльзасским евреем; сыном сборщика налогов из Сен-Жермено в Савойе; сыном Марии де Нейбург, жены Карла II Испанского, и португальского еврея; одним из сыновей венгерского графа Ракоци.

Доподлинно известно лишь то, что, появившись в Париже в 1757 году, Сен-Жермен поразил местную аристократию смелыми мистификациями, острым умом, сверхъестественной памятью (он мог, едва глянув на текст, в нужный момент без ошибок повторить его), знанием многих языков и несокрушимой убедительностью своих рассказов. До этого его биография прослеживается не очень четко. В конце тридцатых – начале сороковых годов он, судя по всему, находился при дворе персидского шаха Надира, но уже в 1745 году его арестовывают в Англии по подозрению в шпионаже в пользу якобитов[37]37
  Приверженцы свергнутого с престола в 1688 году английского короля Якова II и его потомков, сторонники восстановления на британском престоле дома Стюартов.


[Закрыть]; в следующем году он оказывается в Вене, где втирается в доверие к премьер-министру Фердинанду Лобковицу; затем ветер странствий якобы занес его в Индию, где к его услугам оказываются все тайные знания Востока…

Введенный в высший парижский свет военным министром графом Белл-Излем, с которым его познакомил десять лет назад Лобковиц, Сен-Жермен без тени застенчивости принялся утверждать, что умеет лечить от всех болезней, изготавливать драгоценные камни и превращать металлы в золото, читать запечатанные письма, не прикасаясь к ним, оживлять статуи, мановением руки укрощать диких зверей, заклинать демонов, быть одновременно в нескольких местах, то есть создавать своих двойников, путешествовать по временам и т.п. Кроме того, он обладал математическими талантами, прекрасно рисовал и сочинял музыку (некоторые нотные рукописи Сен-Жермена ныне находятся в Британском музее, а одна имелась в коллекции Чайковского). Кое-что из богатого своего арсенала Сен-Жермен демонстрировал.

Немало способствовало известности мнимого графа изобретенное им косметическое средство – «эликсир молодости». Хитрый Сен-Жермен преподнес его всевластной маркизе Помпадур, та пришла в восторг, вследствие чего возникший из ниоткуда алхимик был представлен Людовику XV и незамедлительно явил ему разнообразные чудеса. Сен-Жермен потряс короля, вызвав дух Марии Стюарт с отрубленной головой в руках. Как ему это удалось сделать, с помощью каких приспособлений – неизвестно; но факт остается фактом: подлинность зрелища ни у кого не вызвала сомнения. Следом за этим маг исправил дефект принадлежащего королю алмаза, разом многократно увеличив его ценность, и… получил в качестве благодарности прекрасно оборудованную лабораторию и сто тысяч франков на алхимические опыты.

Он настолько вошел в доверие к королю, что был послан в Гаагу с тайным поручением его величества. Однако эта важная миссия не удалась из-за интриг другого выдающегося авантюриста XVIII века Казановы, бывшего официальным французским агентом в Гааге. Сен-Жермена бездоказательно заподозрили в шпионаже в пользу России и вынудили бежать. В дальнейшем он немало поколесил по Европе с разнообразными секретными миссиями и среди прочих стран посетил Россию – аккурат в 1762 году, когда случился заговор, приведший на престол Екатерину II.

Поскольку в это время Сен-Жермен находился на службе французской короны, а переворот был выгоден Франции, то не исключено, что вездесущий граф, щеголявший в Санкт-Петербурге в русском офицерском мундире, приложил к нему руку; во всяком случае, даже спустя годы после восшествия Екатерины на трон он был связан общими интересами с одним из главных заговорщиков Алексеем Орловым. В конце концов Сен-Жермен осел в Шлезвиг-Гольштейне, в городе Эккенферде, где, согласно свидетельству ландграфа Карла фон Гессена, скончался 27 февраля 1784 года и 2 марта был похоронен, о чем сохранилась запись в церковной книге.

Но существует еще и посмертная история знаменитого мага, и Пушкин о ней не мог не слышать. Вскоре после смерти Сен-Жермена, как круги по воде, стали расходиться слухи о том, что его видели в самых разных местах. Со временем они не только не утихли, но даже в иные годы вспыхивали с невероятной силой. Утверждалось, что Сен-Жермен не умер и благодаря изобретенному им эликсиру бессмертия никогда не умрет. Более того, ему приписывалась энергичная деятельность: якобы накануне французской революции он дважды предупреждал королеву Марию-Антуанетту о грядущей опасности, но та не вняла увещеваниям и в результате поплатилась головой. Очень многие верили в это. Гремучий коктейль из страхов перед революцией, похождений Сен-Жермена и рецептов эликсира бессмертия был темой обсуждений в петербургских гостиных. Вероятно, эти разговоры и стали мостиком, соединившим в воображении Пушкина образы Сен-Жермена и долгоживущей – столь долго, что казалась вечной, – княгини Натальи Петровны Голицыной.

Многие в Петербурге и впрямь были уверены, что Голицыной смерть не грозит, и, когда она все-таки умерла, весть об этом передавалась не без удивления. Кое-кто поверил, что княгиня переселилась в лучший мир, лишь побывав на ее похоронах, а кое-кому и этого оказалось мало. Распространились слухи, что Голицына продолжает свое бесконечное старческое существование, а вместо нее похоронили какую-то другую старуху. Словом, и после смерти имя княгини продолжало обрастать легендами, как и имя Сен-Жермена.

Отличие лишь в том, что могилу знаменитого авантюриста и мага, несмотря на все усилия, отыскать так и не удалось, а могила Натальи Петровны Голицыной известна. Княгиня покоится в Москве на кладбище Донского монастыря в фамильной усыпальнице под тяжелой каменной плитой, на которой ее сын Дмитрий Владимирович распорядился написать: «Под сим знаком погребено тело супруги бригадира статс-дамы и ордена святой Екатерины первой степени кавалерственной княгини Натальи Петровны Голицыной, урожденной Чернышевой, скончавшейся в 1837 – декабря 20 дня в 11 часов пополудни на 98 году от рождения. Родилась января 17 дня 1739-го». Автора «Пиковой дамы» Голицына пережила почти на год. По Москве долго ходила легенда, что если прийти на ее могилу и хорошенько попросить, то она может явиться во сне и все-таки – на этот раз без обмана – назвать выигрышные карты.